355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Гоголь » Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах » Текст книги (страница 47)
Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:28

Текст книги "Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах"


Автор книги: Николай Гоголь



сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 79 страниц)

Аксаков С. Т. – Гоголю, 21 мая 1848

21 мая 1848 г. Москва [11991199
  РА, 1890, № 8, с. 178–179; Аксаков, с. 191–192.


[Закрыть]
]

21 мая.

Здравствуйте, здравствуйте на святой Руси, мой любезный друг Николай Васильевич! Давно должны были написаться эти строки, но… все человеческие предположенья – прах и суета! Не написал 4 мая, отложил до 7-го, а 6-го я захворал… Теперь оправляюсь понемногу. Но должно все рассказать подробно и по порядку, а для этого нужна чужая рука.

В самых последних числах апреля приехал ко мне рано поутру Щепкин и сказал, что вы в Одессе. Я так обрадовался, что ту же минуту хотел писать к вам, хотя решился было бросить письменные разговоры и ожидать личного свидания; но я уже был готов к отъезду в деревню (куда давно манила меня ранняя весна) и остался только до 2 мая, потому что 1-го был день рожденья Хомякова. 2-го я переехал в деревню с Константином и Любенькой[12001200
  Л. С. Аксакова.


[Закрыть]
], остальная семья должна была переехать через неделю. Хотел было писать 4-го или 5 мая, но отложил до 9-го, чтоб тут же и поздравить вас со днем ангела; но 6 мая сделалась такая жаркая, летняя погода, что я забыл числа и подумал, что это июнь или июль, оделся полегче, посидел с удочкой на пруду подольше и тот же вечер получил воспаление в правой стороне груди и нижней части печени. Болезнь, как водится, сопровождалась сильной лихорадкой и кровохарканьем. Можете себе представить положение бедных моих детей! На Константина до сих пор еще страшно смотреть. По счастию, у Троицы (в двенадцати верстах от моей деревни) есть очень порядочный лекарь, которого мы выписали и который мне очень скоро помог. Нельзя было скрыть моей болезни от остальной моей семьи, и потому все, перепуганные, прискакали ко мне[12011201
  Они привезли мне ваше милое письмецо, которое мне было целебно. (Примеч. С. Т. Аксакова.)


[Закрыть]
]. Как нарочно, на другой день их приезда, 12 мая, получил я рецидив воспаления уже в одной печени, но со всеми прежними явлениями. Тот же лекарь помог мне опять, и через несколько дней усадили меня в карету и благополучно перевезли в Москву, где я поправлялся очень быстро до вчерашнего дня; с вчерашнего же утра я постоянно чувствую шум в голове и какую-то нервическую слабость, которая мешает мне даже диктовать письмо. Но все это, я надеюсь, скоро пройдет, и с наступлением настоящей летней погоды мы переедем уже все в нашу прекрасную деревеньку. Именинник мой[12021202
  21 мая – день именин К. С. Аксакова.


[Закрыть]
] с матерью у обедни. Успеют ли они сегодня написать к вам – не знаю; но сам уже откладывать не хочу.

На днях вы получите драму Константина[12031203
  Освобождение Москвы в 1612 году. М., 1848.


[Закрыть]
]. Прочтите ее на досуге, сбросив с себя все чужие понятия, усвоенные всеми нами с младенчества. Вдумайтесь глубоко в старую русскую жизнь и произнесите суд нелицеприятный. Погодин облаял ее, как взбесившаяся собака[12041204
  Речь идет о рецензии, напечатанной в «Москвитянине» (1848, № 5) и заключавшей в себе всестороннюю критику драмы.


[Закрыть]
]. Давно затаенная злоба на Константина (в которой он и сам много виноват) наконец выбилась ключом бешеной слюны и помрачила даже его рассудок…

Прощайте, друг мой. Обнимаю вас крепко. Будьте здоровы, освежитесь и укрепитесь родным воздухом и приезжайте к нам. Пишите в Сергиевский посад, Московской губернии.

Ваш душою С. Аксаков.

Гоголь – Аксакову К. С., 3 июня 1848

3 июня 1848 г. Васильевка [12051205
  Кулиш, т. 2, с. 132–134 (с пропусками); Аксаков, с. 190–191.


[Закрыть]
]

Июня 3. Василевка.

Откровенность прежде всего, Константин Сергеевич. Так как вы были откровенны и сказали в вашем письме все, что было на языке, то и я должен сказать о тех ощущениях, которые были вызваны при чтении письма вашего. Во-первых, меня несколько удивило, что вы, наместо известий о себе, распространились о книге моей, о которой я уже не полагал услышать что-либо по возврате моем на родину. Я думал, что о ней уже все толки кончились и она предана забвению. Я, однако же, прочел со вниманием три большие ваши страницы. Многое в них дало мне знать, что вы с тех пор, как мы с вами расстались, следили (историческим и философическим путем) существо природы русского человека и, вероятно, сделали немало значительных выводов.

Тем с большим нетерпением жажду прочесть вашу драму, которой покуда в руках еще не имею. Вот еще вам одна мысль, которая пришла мне в то время, когда я прочел слова письма вашего: «Главный недостаток книги (моей) суть тот, что она ложь». Вот что я подумал: да кто же из нас может так решительно выразиться, кроме разве того, который уверен, что он стоит на верху истины? Как может кто-либо (кроме говорящего разве святым духом) отличить, что ложь, а что истина? Как может человек, подобный другому, страстный, на всяком шагу заблуждающийся, изречь справедливый суд другому в таком смысле? Как может он, неопытный сердцезнатель, назвать ложью сплошь, с начала до конца, какую бы то ни было душевную исповедь? Он, который и сам есть ложь, по слову апостола Павла. Неужели вы думаете, что и в ваших сужденьях о моей книге не может также закрасться ложь? В то время, когда я издавал мою книгу, мне казалось, что я ради одной истины издаю ее, а когда прошло несколько времени после издания, мне стало стыдно за многое, многое, и у меня не стало духа взглянуть на нее. Разве не может случиться того же и с вами? Разве и вы не человек? Как вы можете сказать, что ваш нынешний взгляд непогрешителен и верен или что вы не измените его никогда, тогда как, идя по той же дороге исследований, вы можете найти новые стороны, дотоле вами не замеченные, вследствие чего и самый взгляд уже не будет совершенно тот, и что казалось прежде целым, окажется только частью целого. Нет, Константин Сергеевич, есть дух обольщения, дух-искуситель, который не дремлет и который так же хлопочет и около вас, как около меня, и, увы! чаще всего бывает он возле нас в то время, когда думаем, что он далеко, что мы освободились от него и от лжи и что сама истина говорит нашими устами. Вот какие мысли пришли мне в то время, когда я читал приговор ваш книге, на которую до сих пор еще я не имею духу взглянуть. Скажу вам также, что мне становится теперь страшно всякий раз, когда слышу человека, возвещающего слишком утвердительно свой вывод как непреложную, непогрешительную истину. Мне кажется, лучше говорить с меньшей утвердительностью, но приводить больше доказательств.

Драму вашу я прочту со вниманьем и даю вам слово не скрыть своего мненья. Она тем более для меня интересна, что, вероятно, в ней я отыщу яснейшее изложение всего того, о чем вы говорите в письме вашем несколько неопределенно и неясно. Прощайте, Константин Сергеевич. Бог в помощь! Когда-нибудь переговорим о многом лично, и это, вероятно, будет лучше всяких письменных рассуждений. Покуда не сердитесь на критики в журналах и не называйте их также следствиями вражды, зависти и тому подобного. Во всякой из них может быть та частица правды, которая только сначала колет в глаза, но если прочтешь несколько раз, она будет целительна и полезна.

Искренно желающий вам добра и любящий вас Н. Г.

Аксаков К. С. – Гоголю, середина июня – первая половина июля 1848

Середина июня – первая половина июля [12061206
  РА, 1890, № 1, с. 157–158. Печатается по этому изданию.
  Датируется на основании упоминания о письме Гоголя от 3 июня 1848 г. и того факта, что письмо Гоголя к С. Т. Аксакову от 12 июля 1848 г. еще не известно К. С. Аксакову.


[Закрыть]
]

1848 г. Абрамцево (?)

Любезнейший Николай Васильевич! Я получил ваш ответ на мое письмо. Я надеялся, что вы иначе его примете, но что делать? Слово «ложь», кажется, вы тоже не так поняли; я именно писал: «ложь не в смысле обмана и не в смысле ошибки». Жаль мне очень, если письмо это доставило вам неприятное ощущение, которое оно же не в силах было разогнать. Впрочем, пояснения на бумаге большею частию еще более затемняют, а потому я перестаю толковать о своем письме.

Вы пишете, что ждете нетерпеливо мою драму и надеетесь увидеть в ней мой взгляд на русского человека – то, что истина по моему мнению. Точно, в драме высказалось все это, но высказалось ли оно ясно и внятно – не знаю. Я не художник, и очень может быть, что драма моя неразборчиво написана, и потому, признаюсь, не знаю, как она вам покажется, выступит ли перед вами тайная мысль и дух драмы. В ней является великое событие, которое не кажется великим, которое совершается безо всяких эффектов, безо всяких героических прикрас, но в этом-то вся и сила. Эта простота, о которой, может быть, ни один народ мира не имеет понятия, и есть свойство русского народа. Все просто, все кажется даже меньше, чем оно есть. Невидность – это тоже свойство русского духа. Великий подвиг совершается невидно. О, кто поймет величие этой простоты, перед тем поблекнут все подвиги света. А кто не поймет ее, будет говорить: «Помилуйте, да что в русской истории, что в русском человеке?» Для таких людей всего лучше указать не на нравственную силу, которая выше всего, а на географическую карту, где, увидав огромное пространство, они невольно задумаются, не догадываясь, что это только еще самая плохая сторона силы, живущей в духе, силы внутренней. Так понимаю я события междуцарствия, так понимаю русского человека и русский народ. Эти слова еще далеко не исчерпывают моей мысли, это только еще одна сторона, но сторона, по-моему, неотъемлемая. Если б я хотел высказывать в драме свою мысль как теорию, то я бы был неправ; но это не теория, это так есть, сколько я могу понимать. В подтверждение могу сказать, что сперва меня это огорчало – эта безэффектность и что только после увидал я все ее величие. В русской истории нет ни одной фразы – все чистое беспримесное дело, до Петра, разумеется, – но с него я нашу историю не называю русскою. Русский народ участвовал в ней рекрутами и деньгами. Долго думал я о власти картинки над человеком. Запад всего больше это чувствует: он весь состоит из картинок, ко всякому своему делу он непременно приделает виньетку, а иногда из виньетки затевает и совершает самое дело. Пока был он молод, он был и красив, хотя всегда ложен в своих позах, но теперь он до того уж изолгался, что нуждается во всяких раздражительных средствах, чтобы придать себе энергии; энергии нет, убеждения нет, а на одних картинках без этого уж недалеко уедешь. И противен теперь Запад, мутящийся без всякого даже увлечения.

Посылаю вам небольшую статью, в которой высказываю свои основные гражданские убеждения, написанную месяц с лишком[12071207
  Возможно, речь идет о статье К. С. Аксакова «О современном литературном споре», запрещенной в 1848 г. цензурой и опубликованной лишь в 1863 г. (Русь, № 7).


[Закрыть]
]. Скажите ваше мнение. Прощайте, любезнейший Николай Васильевич.

Когда вы в Москву? Обнимаю вас, ваш Константин Аксаков.

У меня много лежит в портфеле, но цензура ужасно строга.

Гоголь – Аксакову С. Т., 12 июля 1848

12 июля 1848 г. Васильевка [12081208
  Кулиш, т. 2, с. 204–206 (с пропусками); Аксаков, с. 194–195.


[Закрыть]
]

Июля 12. Василевка.

И за письмо и за книги благодарю вас[12091209
  Вместе с письмом от 21 июня 1848 г. (Аксаков, с. 193–194) С. Т. Аксаков отправил Гоголю свои «Записки об уженье рыбы» (М., 1848) и «Освобождение Москвы в 1612 году» К. С. Аксакова.


[Закрыть]
], добрый Сергей Тимофеевич. Как ни слаб я после недуга, от которого еще не оправился как следует[12101210
  У меня был изнурительный понос, расслабивший меня до nec plus ultra <до крайности> (disenteria). (Примеч. Н. В. Гоголя.)


[Закрыть]
], но не могу отказать себе написать к вам несколько строчек. Какое убийственно-нездоровое время и какой удушливо-томительный воздух! Только три или четыре дни по приезде моем на родину я чувствовал себя хорошо. Потом беспрерывные расстройства в желудке, в нервах и в голове от этой адской духоты, томительнее которой нет под тропиками. Все переболело и болеет вокруг нас. Холера и все роды поносов не дают перевести дух. Тоска (еще более оттого, что никакое умственное занятие не идет в голову). Даже читать самого легкого чтенья не в силах. А потому не ждите от меня покуда никаких отчетов относительно впечатлений, произведенных присланными книгами. Я после напишу Константину Сергеевичу мое мнение о его драме. Статья его о современном споре[12111211
  См. коммент. к предыдущему письму.


[Закрыть]
] мне понравилась, может быть, оттого, что во время чтенья голова моя была свежа и вниманья достало на небольшую статью. Ваш разбор драмы я бы желал нетерпеливо прочесть[12121212
  21 июня С. Т. Аксаков писал Гоголю относительно драмы своего сына: «Если бы я не был отцом сочинителя, то непременно напечатал бы о ней критическую статью. Эту статью вмещу я в письмо к вам и непременно пришлю ее» (Аксаков, с. 193).


[Закрыть]
], хотя по кусочкам. Мне кажется, вы сделаете очень нелишнее дело, если займетесь <им>, тем более что самый предмет, о котором пойдет речь, так важен для всех нас, что и сама драма, и сам сочинитель могут остаться почти в стороне. В драме постигнуто высшее свойство нашего народа – вот ее главное достоинство! Недостаток – что, кроме этого высшего свойства, народ не слышен другими своими сторонами, не имеет грешного тела нашего, бестелесен. Зачем Константин Сергеевич выбрал форму драмы? Зачем не написал прямо историю этого времени? Странное дело: когда я разворачиваю историю нашу, мне в ней видится такая живая драма на каждой странице, так просторно открывается весь кругозор тогдашних действий и видятся все люди, и на первом и на втором плане, и действующие и молчащие. Когда же я читаю извлеченную из нее нашу так называемую историческую драму, кругозор предо мною тесен, я вижу только те лица, которые выбрал сочинитель для доказанья любимой своей мысли. Полнота жизни от меня уходит; запаха свежести, первой весенней свежести, я не слышу. Наместо действия я слышу словопрения, и мне кажется все бледно. Не распространяю этих слов на драму Константина Сергеевича. В ней вялости нет, язык свеж, речь жива. Но зачем, не бывши драматургом, писать драму? Как будто свойства драматурга можно приобресть! Как будто для этого достаточно живо чувствовать, глубоко ценить, высоко судить и мыслить! Для этого нужно осязательное, пластическое творчество, и ничто другое. Его ничем нельзя заменить. Без него история всегда останется выше всякого извлеченного из нее сочинения.

Может быть, все это, что я вам теперь говорю, есть плод нынешнего мутного состоянья моей головы, неспособной рассуждать отчетливо и ясно; может быть, в другой раз, когда прочту внимательней это сочинение, и притом в минуту более свежую, я выражусь иначе и лучше; но, мне кажется, я и тогда не соглашусь с Константином Сергеевичем, будто драма есть художественное понимание истории в известную эпоху. Скорей разве можно сказать, художественное воспроизведенье ее. Пониманья одного мало для драмы. Но обо всем этом потолкуем после. Сочиненье, во всяком случае, немаловажно и всегда останется замечательно тою высокою задачей, которую оно задало нам и над которою стоит всякому истинно русскому поразмыслить и порассудить сурьезно.

Прощайте, добрейший Сергей Тимофеевич. Обнимаю вас крепко. Не знаю, когда с вами увижусь. Хотел было ехать теперь, несмотря на болезненную слабость, но узнал, что дилижансы из Харькова в Москву уничтожились. Заводить свой экипаж нет средств и скука. Попутчика покуда не отыскивается. Напишите мне слова два о Михале Семеновиче[12131213
  О Щепкине.


[Закрыть]
], не будет ли он в Харькове? Он, кажется, имеет обыкновенье заглядывать туда в августе, около ярмарки. Как бы мне было приятно прокатиться с ним! Пишите.

Весь ваш Н. Г.

Всем вашим дружеский поклон.

Аксаков С. Т. – Гоголю, 27 августа 1849

27 августа 1849 г. Абрамцево [12141214
  РА, 1890, № 8, с. 187–188; Аксаков, с. 200–201. Сверено с автографом (ЦГАЛИ).
  Написано в ответ на требование Гоголя высказать замечания на прочитанную им Аксаковым 18 августа 1849 г. первую главу второго тома «Мертвых душ».


[Закрыть]
]

27 августа. Радонежье.

Я чувствую душевную потребность сказать вам несколько слов, милый друг Николай Васильевич! Я должен перед вами покаяться. После всего случившегося в течение последних семи лет я, Фома Неверный, как вы сами меня назвали, потерял было веру в дальнейшее существование вашего творческого таланта. Мне показалось несовместным ваше духовное направление с искусством. Я ошибся. Слава богу! Благодарю вас, что вы наконец решились рассеять мое заблуждение. Вы знали его; но не знали, как тяжело было мне смотреть на вас, на мнимого страдальца, утратившего плодотворную силу своего творчества, но не потерявшего стремления, необходимости творить. Много вытерпел я сердечной скорби от моей грубой ошибки. Но теперь все забыто! Слава богу, я чувствую только одну радость. Талант ваш не только жив, но он созрел. Он стал выше и глубже, что я и сказал вам сейчас после чтения.

Может быть, вы хотели бы слышать от меня критическую оценку, но я не могу этого сделать. Я слушал с таким волнением, а сначала и с предубеждением, что подробности впечатлений скоро поглотились одним чувством наслаждения. Притом же я никогда не могу судить верно о подробностях, слушая в первый раз: мне надобно прочесть своим глазом. Но вот что у меня осталось в памяти. 1) Мне показалось, что сначала как-то трудно и тяжело выражались вы. 2) Мне показался несколько длинным и натянутым рассказ об Александре Петровиче[12151215
  Речь идет о персонаже второго тома – учителе Тентетникова.


[Закрыть]
]. 3) Встреча в деревне крестьянами молодого барина как будто жидка и одностороння. Но я не ручаюсь за верность моих замечаний. Если вы захотите их иметь, то дайте мне тетрадь в руки.

Да подкрепит бог ваше здоровье и благословит окончательные труды ваши: ибо я считаю, что «Мертвые души» написаны и что теперь остается последняя отделка. Я прошу у бога милости дожить до их появления, при настоящем моем уме и чувствах. Я хочу вполне насладиться не только восстановлением вашей славы, но и полным торжеством вашим на всем пространстве Руси…

Как утешили вы меня, Константина и все наше семейство! Как долго мы были полны только одним чувством, о которое притуплялось даже горе… Прочь все теории и умствования: да будет благословенно искусство на земле!

Крепко вас обнимаю.

Душой ваш С. Аксаков.

Иван вам кланяется. Он спрашивает: читали ли вы стихотвор<ения> Григория Богослова? Если нет, то прочтите.

В Рыбинске играли «Ревизора»; в половине пиесы актеры, видя, что зрители больше их похожи на действующие лица, – помирали все со смеха[12161216
  Об этом случае рассказано в письме И. С. Аксакова из Рыбинска от 20 августа 1849 г. (И. С. Аксаков в его письмах, т. 2, с. 214–215).


[Закрыть]
].

Аксаков С. Т. – Гоголю, 25 декабря 1850

25 декабря 1850 г. Москва [12171217
  РА, 1890, № 8, с. 193; Аксаков, с. 211. Сверено с автографом (ЦГАЛИ).


[Закрыть]
]

25 декабря. Понедельник.

Поздравляю вас, милый друг Николай Васильевич, с великим праздником[12181218
  25 декабря – день рождества Христова.


[Закрыть]
]. Давно бы следовало мне написать вам о представлении драмы Константина, которое было 14 декабря; но в продолжение этих десяти дней много было у меня смущений разных и нездоровья. Не знаю, как сказать вам об успехе драмы? Если сильное раздражение в одной части публики, внимание в другой и сочувствие – в третьей, небольшой, части общества может назваться успехом, то успех был огромный: до сих пор Москва полна разговоров, брани и клевет на автора. Я был сам в театре, который битком набился народом. Еще до поднятия занавеса можно было видеть, что везде рассыпаны шикальщики, которые мешали всему без разбора и с такою наглостью, что общий голос публики называет их полицейскими служителями. Впрочем, мы убеждены, что это было сделано без дозволения графа Закревского, и слышали, что он был очень недоволен. Мнимая русская аристократия и высшее дворянство, не знаю почему, изволили обидеться и бояться донельзя, особенно Трубецкие и Салтыковы[12191219
  В драме К. С. Аксакова «Освобождение Москвы в 1612 году» большинство бояр было изображено негативно, в том числе и представители семей Салтыковых и Трубецких.


[Закрыть]
]. Я имел счастие услышать, что про моего Константина говорили те же речи, какие я слыхал про вас после «Ревизора» и «Мертвых душ», то есть: «В кандалы бы автора да в Сибирь!»

Пиеса остановлена до разрешения из Петербурга; но, вероятно, не будет представляться[12201220
  Шумно встреченная публикой при своем появлении на сцене, драма К. С. Аксакова была запрещена после первого представления.


[Закрыть]
]. Да и в самом деле, зачем предлагать публике душеспасительную духовную пищу, если она производит в ней физическую тошноту и рвоту.

Вы знаете драму; она никогда не назначалась для театра и написана без всякого сценического искусства; но строгая истинность исторических событий и горячее чувство автора очень слышны на сцене, и многие места производят сильное впечатление. Для меня по крайней мере вопрос русской драмы решен: она может и должна быть; но непременно древняя, ибо в настоящее время русской жизнию живет один крестьянин. Что касается до русского чувства, то оно сохранилось и пробудилось в доказательство, как хорошо актеры поняли пьесу. Посылаю стихи Ленского, прочтенные на обеде Константину.

Крепко вас обнимаю. Все голова болит. Все вам кланяются.

Ваш душою С. Аксаков.

Несмотря на шиканье, автора два раза и горячо вызывали.

Аксаков К. С. – Гоголю, вторая половина декабря 1850

Вторая половина декабря 1850 г. – начало 1851 г. [12211221
  РА, 1890, № 1, с. 158–159. Печатается по этому изданию.
  Датируется на основании упоминания о постановке драмы К. С. Аксакова (14 декабря 1850 г.) и по связи с предыдущим письмом.


[Закрыть]
]

Наконец, после драмы и всяких с нею соединенных хлопот, после толков и других помех, вновь принимаюсь я за дело и вновь пишу к вам. Согласно с вашим желанием, должно бы мне писать к вам о драме…

Актеры поняли и оценили драму; им она понравилась. Играли они охотно, со рвением. Это народ славный, нечего сказать. Что касается до публики, то вообще все, при битком набитом театре, слушали чрезвычайно внимательно, и никто не уехал до самого окончания драмы. Шиканье было, но оно имело особый источник; хлопающим также делались неприятности. Но речь не об этом. Было много за драму: задняя половина кресел, верхние ярусы и раек; было много и против драмы: все бенуары, бельэтаж и все передние ряды кресел[12221222
  В связи с постановкой «Освобождения Москвы» попечитель Московского учебного округа В. И. Назимов писал министру просвещения П. А. Ширинскому-Шихматову: «Драма Аксакова хотя и написана в духе православия, однако содержит в себе такие мысли, которые легко могут возбудить в простом народе враждебное расположение против высших сословий и вообще подать повод к превратным истолкованиям <…> во время представления этой драмы на московской сцене <…> был в театре большой шум. На все возгласы актера при порицании бояр раек кричал: «Правда, правда!» (Барсуков, кн. 9, с. 463).


[Закрыть]
].

Надо сказать и то, что, кроме игры актеров, драма поставлена была как нельзя хуже; народу было мало[12231223
  Имеется в виду народ на сцене.


[Закрыть]
], декорации не только дрянь, но совсем не представляли того, что следует, костюмы дрянь, перемены декораций делались из рук вон медленно. Толки о драме, впрочем, главные происходили от раздраженного аристократического чувства. Обозлились считающие себя потомками бояр за то, что им не польстили, что крестьянин – их брат. В этих толках приняли участие не попавшие в драму и в особенности Строганов, позабывши всякое приличие. Мне очень бы хотелось второго представления, но не знаю, будет ли оно. Известно, впрочем, что драма вполне оправдана в Петербурге, а позволена ли вновь к представлению, это еще не верно.

Между тем в отдалении рисуется мне другая драма, разумеется, в том же духе, как и первая. Не стою я очень за свою драму как за исполнение, но стою решительно как за систему. Уверен я, что русская драма может быть только в таком духе, и не иначе. Сама драма, уже после того, как я написал ее, открыла мне многое для русского искусства. Так, я вижу, что в ней есть хор, элемент греческой драмы, с которою русская только и может иметь сходство. Хор же есть начало русской жизни. Теперь думаю я о драме из времен княжиих междоусобий, когда еще не сложился всерусский хор, когда гремел он отдельно в Новгороде, Киеве, Чернигове, Суздале[12241224
  Этот замысел остался неосуществлен.


[Закрыть]
]. Это множество хоров, звучащих разнообразно, с своими корифеями, с князьями, выбираемыми от них; я чувствую, что оно может быть очень живо и драматично особенным образом. Носящееся над всем этим – общее чувство русской земли. Ах, как бы это все могло быть хорошо! Но что касается до личного своего таланта, я охотно сознаю его недостаточность и делаю, что могу. Как бы хотел я, чтобы эта мысль художественная, мною понимаемая, наполнила великого художника, что бы могло из этого выйти! Если б вы выдвинули эту мысль, со всей ее строгостью, Николай Васильевич!

Знаете ли вы, что полные ваши сочинения продаются по 20 р. серебром, да и то книгопродавцы считают за дешевую цену; теперь они стали просить 25 <рублей>. Вам надо бы сделать еще издание. Вот о чем я еще не говорил с вами: о Малороссии, о Киеве[12251225
  В 1850 г. К. С. Аксаков по совету Гоголя побывал на Украине. 5 декабря 1850 г. С. Т. Аксаков извещал Гоголя: «Константин, Вера и Надя съездили в Киев и остались очень довольны своим путешествием <…>. Малороссия поэтически подействовала на моих дочерей и смягчила даже непреклонного Константина» (Аксаков, с. 209–210).


[Закрыть]
]. Ну да это, надеюсь, до следующего письма. Теперь же крепко обнимаю вас, дорогой наш Николай Васильевич, дай бог вам дух бодрости и труда. Вам хорошо трудиться: вы знаете, как всем нужен ваш труд.

Душою ваш Константин Аксаков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю