Текст книги "Вечера на хуторе близ Диканьки. Изд. 1941 г. Илл."

Автор книги: Николай Гоголь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно не было ничего, даже хотя немного похожего на такой бессвязный сон.

Между тем в голове тетушки созрел совершенно новый замысл, о котором узнаете в следующей главе.

Заколдованное место

Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

Ей-богу, уже надоело рассказывать! Да что вы думаете? Право, скучно: рассказывай, да и рассказывай, и отвязаться нельзя! Ну, извольте, я расскажу, только, ей-ей, в последний раз. Да, вот вы говорили насчет того, что человек может совладать, как говорят, с нечистым духом. Оно, конечно, то есть, если хорошенько подумать, бывают на свете всякие случаи… Однакож не говорите этого. Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей-богу, обморочит!.. Вот изволите видеть. Нас всех у отца было четверо. Я тогда был еще дурень. Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню, как теперь, когда раз побежал было я на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь, как молодой лошак!» Дед был еще тогда жив и на ноги, – пусть ему легко икнется на том свете, – довольно крепок. Бывало, вздумает… Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать, так слушать! Батько еще в начале весны повез в Крым на продажу табак. Не помню только, два или три воза снарядил он. Табак был тогда в цене. С собою взял он трехгодового брата приучать заранее чумаковать. Нас осталось: дед, мать, я, да брат, да еще брат. Дед засеял баштан на самой дороге и перешел жить в курень; взял и нас с собою гонять воробьев и сорок с баштану. Нам это было, нельзя сказать, чтобы худо. Бывало, наешься в день столько огурцов, дынь, репы, цыбули, гороху, что в животе, ей-богу, как будто петухи кричат. Ну, оно притом же и прибыльно. Проезжие толкутся по дороге, всякому захочется полакомиться арбузом или дынею. Да из окрестных хуторов, бывало, нанесут на обмен кур, яиц, индеек. Житье было хорошее. Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать – только уши развешивай! А деду это все равно, что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми (деда всякий уже знал), можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье. Тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было… Ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее. Раз – ну, вот, право, как будто теперь случилось, – солнце стало уже садиться; дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми поприкрывал их днем, чтоб не попеклись на солнце. «Смотри, Остап!» говорю я брату: «вон чумаки едут!» – «Где чумаки?» сказал дед, положивши значок на большой дыне, чтобы на случай не съели хлопцы. По дороге тянулось, точно, возов шесть. Впереди шел чумак с сивыми усами. Не дошедши шагов, как бы вам сказать, на десять, он остановился. «Здорово, Максим! Вот привел бог где увидеться!»

Дед прищурил глаза: «А! здорово, здорово! откуда бог несет? И Болячка здесь? здорово, здорово, брат! Что за дьявол! да тут все: и Крутотрыщенко! и Печерыця! и Ковелёк! и Стецько! Здорово! А, га, га, го, го!..» и пошли целоваться! Волов распрягли и пустили пастись на траву. Возы оставили на дороге, а сами сели все в кружок впереди куреня и закурили люльки. Но куда уже тут до люлек? за россказнями да за раздобарами вряд ли и по одной досталось. После полудника стал дед потчевать гостей дынями. Вот каждый, взявши по дыне, обчистил ее чистенько ножиком (калачи все были тертые, мыкали не мало, знали уже, как едят в свете; пожалуй, и за панский стол, хоть сейчас, готовы сесть); обчистивши хорошенько, проткнул каждый пальцем дырочку, выпил из нее кисель, стал резать по кусочкам и класть в рот. «Что ж вы, хлопцы», сказал дед, «рты свои разинули? танцуйте, собачьи дети! Где, Остап, твоя сопилка? А ну-ка козачкá! Фома, берись в боки! Ну! вот так! Гей, гоп!»

Я был тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не пойду так; вместо всех выкрутасов ноги только спотыкаются. Долго глядел дед на нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что у него ноги не постоят на месте: так, как будто их что-нибудь дергает.

«Смотри, Фома», сказал Остап: «если старый хрен не пойдет танцовать». Что ж вы думаете? не успел он сказать – не вытерпел старичина! захотелось, знаете, прихвастнуть пред чумаками. «Вишь, чортовы дети! разве так танцуют? Вот как танцуют!» сказал он, поднявшись на ноги, протянув руки и ударив каблуками.

Ну, нечего сказать, танцовать-то он танцовал так, хоть бы и с гетманшею. Мы посторонились, и пошел хрен вывертывать ногами по всему гладкому месту, которое было возле грядки с огурцами. Только что дошел, однакож, до половины и хотел разгуляться и выметнуть ногами на вихорь какую-то свою штуку, не подымаются ноги, да и только! что за пропасть! разогнался снова, дошел до середины – не берет! что хочь делай – не берет, да и не берет! ноги, как деревянные, стали. «Вишь дьявольское место! вишь сатанинское наваждение! Впутается же Ирод, враг рода человеческого!» Ну, как наделать страму перед чумаками? Пустился снова и начал чесать дробно, мелко, любо глядеть; до середины – нет! не вытанцывается, да и полно! «А, шельмовский сатана! чтоб ты подавился гнилою дынею! чтоб еще маленьким издохнул, собачий сын! вот на старость наделал стыда какого!» – и в самом деле сзади кто-то засмеялся. Оглянулся: ни баштану, ни чумаков, ничего; назади, впереди, по сторонам гладкое поле. «Э! ссс… вот тебе на!» Начал прищуривать глаза – место, кажись, не совсем незнакомое! Сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в небе. Что за пропасть, да это голубятня, что у попа в огороде! с другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. «Быть завтра большому ветру!» подумал дед. Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка. Вишь! стал дед и руками подперся в боки и глядит: свечка потухла вдали, и немного подалее загорелась другая. «Клад!» закричал дед: «я ставлю бог знает что, если не клад!» и уже поплевал было в руки чтобы копать, да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты, «Эх, жаль, ну, кто знает? может быть, стоит только поднять дерн, а он тут и лежит, голубчик! Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы не позабыть после!»

Вот, перетянувши сломленную, видно, вихрем порядочную ветку дерева, навалил он ее на ту могилку, где горела свечка, и пошел по дорожке. Молодой дубовый лес стал редеть; мелькнул плетень. «Ну, так! не говорил ли я», подумал дед, «что это попова левада. Вот и плетень его! теперь и версты нет до баштана». Поздненько, однакож, пришел он домой и галушек не захотел есть. Разбудивши брата Остапа, спросил только, давно ли уехали чумаки, и завернулся в тулуп. И когда тот начал было спрашивать: «А куда тебя, дед, черти дели сегодня?» – «Не спрашивай», сказал он, завертываясь еще крепче: «не спрашивай, Остап, не то поседеешь!» И захрапел так, что воробьи, которые забрались было на баштан, поподымались с перепугу на воздух. Но где уж там ему спалось? Нечего сказать, хитрая была бестия, дай боже ему царствие небесное! умел отделаться всегда. Иной раз такую запоет песню, что губы станешь кусать.

На другой день, чуть только стало смеркаться в поле, дед надел свитку, подпоясался, взял подмышку заступ и лопату, надел на голову шапку, выпил кухоль сировцу, утер губы полою и пошел прямо к попову огороду. Вот минул и плетень и низенький дубовый лес. Промеж деревьев вьется дорожка и выходит в поле. Кажись, та самая! Вышел и на поле: место точь-в-точь вчерашнее: вон и голубятня торчит; но гумна не видно. «Нет, это не то место. То, стало быть, подалее; нужно, видно, поворотить к гумну!» Поворотил назад, стал итти другою дорогою – гумно видно, а голубятни нет! Опять поворотил поближе к голубятне – гумно спряталось. В поле, как нарочно, стал накрапывать дождик. Побежал снова к гумну – голубятня пропала; к голубятне – гумно пропало. «А чтоб ты, проклятый сатана, не дождал детей своих видеть!» А дождь пустился как будто из ведра. Вот, скинувши новые сапоги и обвернувши в хустку, чтобы не покоробились от дождя, задал он такого бегуна, как будто панский иноходец. Влез в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать что-то сквозь зубы и приголубливать чорта такими словами, каких я еще отроду не слыхивал. Признаюсь, я бы, верно, покраснел, если бы случилось это среди дня. На другой день проснулся, смотрю: уж дед ходит по баштану, как ни в чем не бывало, и прикрывает лопухом арбузы. За обедом опять старичина разговорился, стал пугать меньшего брата, что он обменяет его на кур вместо арбуза; а пообедавши, сделал сам из дерева пищик и начал на нем играть; и дал, нам забавляться, дыню, свернувшуюся в три погибели, словно змея, которую называл он турецкою. Теперь таких дынь я нигде и не видывал. Правда, семена ему что-то издалека достались. Ввечеру, уже повечерявши, дед пошел с заступом прокопать новую грядку для поздних тыкв. Стал проходить мимо того заколдованного места, не вытерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: «проклятое место!», взошел на середину, где не вытанцывалось позавчера, и ударил всердцах заступом. Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит голубятня, а с другой гумно. «Ну, хорошо, что догадался взять с собою заступ. Вон и дорожка! вон и могилка стоит! вон и ветка навалена! вон-вон горит и свечка! Как бы только не ошибиться». Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» подумал дед, и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый наметь! Вот, однакож, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело». Тут дед остановился, достал рожок, насыпал на кулак табаку и готовился было поднести к носу, как вдруг над головою его «чихи!» чихнуло что-то так, что покачнулись деревья и деду забрызгало все лицо. «Отворотился хоть бы в сторону, когда хочешь чихнуть!» проговорил дед, протирая глаза. Осмотрелся – никого нет. «Нет, не любит, видно, чорт табаку!» продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. «Дурень же он, а такого табаку ни деду, ни отцу его не доводилось нюхать!» Стал копать – земля мягкая, заступ так и уходит. Вот что-то звякнуло. Выкидавши землю, увидел он котел. «А, голубчик! вот где ты!» вскрикнул дед, подсовывая под него заступ. «А, голубчик, вот где ты!» запищал птичий нос, клюнувши котел. Посторонился дед и выпустил заступ. «А, голубчик, вот где ты!» заблеяла баранья голова с верхушки дерева. «А, голубчик, вот где ты!» заревел медведь, высунувши из-за дерева свое рыло. Дрожь проняла деда. «Да тут страшно слово сказать!» проворчал он про себя. «Тут страшно слово сказать!» пискнул птичий нос. «Страшно слово сказать!» заблеяла баранья голова. «Слово сказать!» ревнул медведь. «Гм…» сказал дед, и сам перепугался. «Гм!» пропищал нос. «Гм!» проблеял баран. «Гм!» заревел медведь.

Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! и чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос – как мех в кузнице; ноздри – хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще язык высунула и дразнит! «Чорт с тобою!» сказал дед, бросив котел. «Нá тебе и клад твой! Экая мерзостная рожа!» И уже ударился было бежать, да огляделся и стал, увидевши, что все было попрежнему. «Это только пугает нечистая сила!» Принялся снова за котел – нет, тяжел! Что делать? Тут же не оставить! Вот, собравши все силы, ухватился он за него руками: «ну, разом, разом! еще, еще!» и вытащил. «Ух, теперь понюхать табаку!» Достал рожок; прежде, однакож, чем стал насыпать, осмотрелся хорошенько, нет ли кого. Кажись, что нет; но вот чудится ему, что пень дерева пыхтит и дуется, показываются уши, наливаются красные глаза; ноздри раздулись, нос поморщился, и вот, так и собирается чихнуть. «Нет, не понюхаю табаку!» подумал дед, спрятавши рожок: «опять заплюет сатана очи!» Схватил скорее котел и давай бежать, сколько доставало духу; только слышит, что сзади что-то так и чешет прутьями по ногам… «Ай, ай, ай!» покрикивал только дед, ударив во всю мочь, И как добежал до попова огорода, тогда только перевел немного дух.

«Куда это зашел дед?» думали мы, дожидаясь часа три. Уже с хутора давно пришла мать и принесла горшок горячих галушек. Нет, да и нет деда! Стали опять вечерять сами. После вечери вымыла мать горшок и искала глазами, куда бы вылить помои, потому что вокруг всё были гряды, как видит, идет прямо к ней навстречу кухва. На небе было-таки темненько. Верно, кто-нибудь из хлопцев, шаля, спрятался сзади и подталкивает ее. «Вот, кстати, сюда вылить помои!» сказала и вылила горячие помои.

«Ай!» закричало басом. Глядь – дед. Ну, кто его знает! Ей-богу, думали, что бочка лезет. Признаюсь, хоть оно и грешно немного, а, право, смешно показалось, когда седая голова деда вся была окунута в помои и обвешана корками с арбузов и дыней.

«Вишь, чортова баба!» сказал дед, утирая голову полою: «как опарила! как будто свинью перед Рождеством! Ну, хлопцы, будет вам теперь на бублики! Будете, собачьи дети, ходить в золотых жупанах! Посмотрите-ка, посмотрите сюда, что я вам принес!» сказал дед и открыл котел. Что ж бы, вы думам, такое там было? Ну, по малой мере, подумавши хорошенько, а? золото? вот то-то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое. Плюнул дед, кинул котел и руки после того вымыл.

И с той поры заклял дед и нас верить когда-либо чорту. «И не думайте!» говорил он часто нам: «все, что ни скажет враг господа Христа, все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет!» И, бывало, чуть только услышит старик, что в ином месте неспокойно: «А ну-те, ребята, давайте крестить!» закричит к нам: «так его! так его! хорошенько!» и начнет класть кресты. А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем и велел кидать все, что ни есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана. Так вот как морочит нечистая сила человека! Я знаю хорошо эту землю: после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки. Земля славная! и урожай всегда бывал надиво; но на заколдованном месте никогда не было ничего доброго. Засеют, как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец не огурец… чорт знает, что такое!

Примечания

Впервые «Вечера» были изданы в двух книгах. Первая из них вышла в 1831, вторая – в 1832 году. В письме к матери, в апреле 1829 года, Гоголь писал:

«Теперь вы, почтеннейшая маменька, мой добрый ангел-хранитель, теперь вас прошу, в свою очередь, сделать для меня величайшее из одолжений. Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы много знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщить их мне в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов, с поименованием, как это все называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиян; равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками… Еще обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей… Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть, кроме того, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее, с их названием и делами. Множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, анекдотов, и проч. и проч. и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно. Еще прошу вас выслать мне две папенькины малороссийские комедии; „Овца и Собака“ и „Романа с Параскою“. Здесь так занимает всех все малороссийское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну из них поставить на здешнем театре».

Это письмо показывает, что уже в то время Гоголь задумал написать несколько повестей; «Сорочинскую ярмарку», «Вечер накануне Ивана Купала» и «Ночь перед Рождеством». В то время наблюдалось общее увлечение украинским фольклором: издавались сборники украинских песен и сказок, писались рассказы и стихи на темы украинской жизни и т. д. Это общее увлечение, несомненно, отразилось на литературных замыслах Гоголя и дало толчок к работе над повестями, составившими, в результате, две большие книги: «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород».

Печатая свою первую книгу повестей, Гоголь решил прибегнуть к довольно распространенному в то время способу литературной маскировки. Он не подписал книгу собственным именем, а выпустил ее под таким заголовком: «Вечера на хуторе близ Диканьки – повести, изданные пасичником Рудым Паньком».

Во время печатания этой книги Гоголь писал Пушкину (11 августа 1831 года):

«Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стене. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он после нескольких ловких уклонений наконец сказал, что „штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву“.»

Пушкин поздравил Гоголя с первым успехом.

Тогда же Пушкин напечатал свой отзыв о книге в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“» в виде письма к издателю. Пушкин писал:

«Сейчас прочел „Вечера близ Диканьки“. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился».

В нашем издании печатаются все повести, вошедшие в книгу «Вечера на хуторе».

Словарь

Аза– «аз», первая буква церковно-славянского алфавита.

Акафист– хвалебная молитва.

Апостол– одна из основных церковных книг.

Арнаутка– сорт яровой пшеницы.

Архангел– по христианской мифологии – высший чин ангелов.

Баклажка– деревянный долбленый сосуд.

Банк– азартная карточная игра.

Батог– палка, плеть.

Баштан– место, засаженное арбузами, дынями, тыквами.

Безбородько А. А.(1747–1797) – один из приближенных Екатерины II.

Блейвас(блейвейс) – свинцовые белила.

Бонмотист– остряк, весельчак.

Ботфорты– высокие сапоги с широким раструбом.

«Бригадир»– пьеса знаменитого русского писателя Д. И. Фонвизина (1745–1792), автора комедии «Недоросль».

Бурса– духовная школа с пансионом.

Буханец(укр.) – целый печеный хлеб.

Валторна– духовой музыкальный инструмент.

Варенуха(укр.) – хмельной напиток из водки и меда.

Винница– винокуренный завод.

Власяница– особая нательная одежда из конского волоса, которую носили монахи, отказавшиеся от всех благ жизни.

Вохра(охра) – краска желтого цвета.

Выбойка– грубый ситец.

Выморозки– вымороженное вино.

Галун– тесьма из шелка, прошитая золотыми или серебряными нитями.

Галушки(укр.) – кусочки теста, сваренные в супе или молоке.

Гайвороны(укр.) – грачи.

Гарус– шерстяная пряжа для вязанья.

Голодрабец– бедняк, бобыль. ( Прим. Гоголя.)

Гопак(укр.) – народный украинский танец.

Горлица– украинский танец.

Городничий– глава города, начальник уездной и городской полиции.

Гражданская грамота– азбука. Гражданская грамота была введена в 1708 году Петром I вместо церковно-славянской.

Гребля– гать, плотина.

Гречаник– хлеб из гречневой муки. ( Прим. Гоголя.)

Дижа(дежа) (укр.) – квашня, кадка, в которой ставят хлеб.

Домовина(укр.) – гроб.

Дрибушки– мелко заплетенные косы.

Дружка– главный распорядитель на свадьбе, обычно приятель жениха.

Дуб– лодка.

Есаул– офицерский чин в казачьих войсках.

Жокей– наездник.

Жупан– род кафтана. ( Прим. Гоголя.)

Запаска(укр.) – шерстяная юбка.

Заседатель– член уездного суда.

« Знал и твердо-он-то и слово-титло поставить»– то есть хорошо знал грамоту. В церковно-славянской азбуке каждая буква алфавита имеет свое название: буква «а» называется аз, «б» – буки и т. д.

Игумен– настоятель мужского монастыря.

Иерей– священник.

Каганец– светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом. ( Прим. Гоголя.)

Казан(укр.) – чугунный котел.

Камердинер– личный слуга господина.

Капелюхи(укр.) – шапка.

Кармазин– суконная ткань красного цвета.

Карпетки– носки.

Кварта– единица измерения жидкостей, равная 0,82 литра.

Кильце(укр.) – кольцо.

Китайка– простая бумажная ткань.

Кныш– печеный хлеб.

Кобеняк– род суконного плаща с пришитою сзади видлогою; видлога– откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку. ( Прим. Гоголя.)

Кобза– старинный струнный инструмент.

Кóвзаться– кататься.

Комиссар– во времена Гоголя так назывался уполномоченный правительства, ведавший сбором податей, налогов и т. д.

Комора– амбар.

Копа– шестьдесят снопов.

Кораблик– старинный головной убор. ( Прим. Гоголя.)

Корчма– постоялый двор, трактир.

Краковяк– польский танец.

Ксёндз– католический священник.

Куликнуть– выпить.

Кунтуш– верхнее старинное платье. ( Прим. Гоголя.)

Куприн– задок птицы.

Кутья– каша из пшеницы, риса, ячменя. Кутью ели на поминках, а также перед христианскими праздниками рождества, крещенья.

Кухва(укр.) – род кадки, похожа на опрокинутую дном кверху бочку. ( Прим. Гоголя.)

Кухоль(укр.) – глиняный горшок, кринка, кружка.

Кухмистер– повар.

Ланиты(церк.-слав.) – щеки.

Лафонтен(1621–1695) – знаменитый французский баснописец.

Левада– поле, окопанное рвом. ( Прим. Гоголя.)

Лемишка– похлебка.

Лилейные– белые.

Лиман– залив при впадении реки в море, образующийся от затопления низовьев реки морской водой.

Мазурка– польский танец.

Макитра– посуда, в которой трут мак, ставят тесто и т. д.

Макогон– пест для растирания, деревянная колотушка.

Малахай– плеть. ( Прим. Гоголя.)

Монисто– ожерелье.

Мычка– лен и пенька, завязанные в сверток, приготовленные к прядению.

Мушкет– старинное ружье.

Намитка– белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами с откинутыми назад концами. ( Прим. Гоголя.)

Наймыт– нанятой работник. ( Прим. Гоголя.)

Негоциант– купец.

Нетопырь– летучая мышь.

Оконница– оконная рама.

Окроп– кипящая смола.

Оселедец– длинный клок волос на голове, заматывающийся на ухо. ( Прим. Гоголя.)

Очерет(укр.) – камыш.

Очипок– род чепца. ( Прим. Гоголя.)

Паляница– пшеничный хлеб.

Пашá– титул высших гражданских и военных сановников в Турции.

Паникадило– церковная люстра для большого количества свечей.

Парубок– парень.

Пасичник– пчеловод.

Плахта(укр.) – ткань, расшитая узором; юбки из этой материи тоже называются плахтами.

Пепельный– адский.

Пенная– водка.

Перекупка– торговка.

Пивкопы– двадцать пять копеек. ( Прим. Гоголя.)

Пищаль– старинное ружье.

Пищик– дудка.

Поветка– крытое место во дворе.

Поветовый– уездный.

Погребец– дорожный сундучок с чайный прибором.

Подкова, Полтора Кожуха, Сагайдачный– герои старинных казацких песен.

Подкоморий– судья, ведавший делами, связанными с проведением границ земельных владений.

Подсудок– судебный чиновник, заседатель суда.

Покут(укр.) – почетное место; в старинной крестьянской избе – передний угол под образами.

Полутабенек(укр.) – старинная шелковая материя. ( Прим. Гоголя.)

Понаторел– накопил опыт.

Потемкин Г. А.(1739–1791) – фельдмаршал, один из крупнейших государственных деятелей эпохи Екатерины II.

Притвор– передняя часть церкви, следующая за папертью.

Путря– пшенная каша с маслом.

Раздобар– болтовня.

Ресторация– ресторан.

Ретирада– отступление.

Решпект– почтение.

Рушник(укр.) – полотенце.

Рядно– грубый холст.

Свитка– род полукафтанья. ( Прим. Гоголя.)

Сволок– перекладина под потолком. ( Прим. Гоголя.)

Секира– старинное оружие: топор на конце длинного древка.

Сердюк– телохранитель.

Сивушка– водка.

Синдячки– узкие ленты. ( Прим. Гоголя.)

«Синица»(«синенькая») – пятирублевая ассигнация (синего цвета).

Сировец(укр.) – квас.

Сливянка– сорт вина, наливка.

Скрыня– большой сундук. ( Прим. Гоголя.)

Смалец– топленый свиной жир.

Смушки– шкурки ягнят, идущие на шапки и воротники.

Сóняшница– боль в животе. ( Прим. Гоголя.)

Сопилка– род флейты. ( Прим. Гоголя.)

Сподка– нижняя корка.

Стричка(укр.) – лента.

Стряпчий– судейский чиновник.

Стусан(укр.) – удар кулаком.

Сулея– большая бутыль.

Тавлинка– берестяная табакерка.

Темляк– тесьма с кистью на рукоятке сабли.

Тесная баба– игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не выжмет другую. ( Прим. Гоголя.)

Титар(ктитор) – церковный староста.

Тройчатка– тройная плеть. ( Прим. Гоголя.)

Уланы– особые отряды легкой кавалерии в царской армии.

Уния– объединение, союз. Здесь имеется в виду объединение православной церкви с католической, проведенное в XVI веке на Украине польскими помещиками. В XVI веке крупные польские помещики стали господствовать на Украине. Они закрепощали крестьян, притесняли мелких землевладельцев, провели, в целях упрочения своего господства, частичное объединение православной церкви с католической и стали преследовать православных, не согласившихся с объединением.

Филипповка– Филиппов пост – с 14 ноября до 25 декабря, то есть до праздника рождества. «Пущенье» – канун поста. В старину существовал обычай «прощаться» перед наступлением поста: кланялись друг другу в ноги и просили простить все причиненные неприятности и обиды.

Форейтор– кучер, который при запряжке кареты четверней и шестерней сидел на передней лошади и управлял ездой.

Фузея– кремневое ружье.

Хустка(хустыня) – платок.

Цымбалы– музыкальный инструмент.

Цяцки(укр.) – игрушки.

Часослов– церковная книга.

Черевики(укр.) – башмаки.

Чернец– монах.

Чумаки– украинские торговцы, возившие в Крым и на Дон хлеб, а оттуда привозившие рыбу и соль.

Чуприна– чуб (см. «оселедец»).

Шабашовал– здесь: отдыхал.

Шелом– шлем.

Шеляг– грош, старинная монета; уже во времена Гоголя она была устаревшей.

Шибеник(укр.) – висельник. ( Прим. Гоголя.)

Шинок– кабак; шинкарка– содержательница шинка.

Шишки– небольшие специальные свадебные хлебы.

Щедровка(укр.) – песня, которую молодежь пела накануне Нового года.

Янычары– особые войска в Турции, охранявшие двор султана.

Ясли– решетка с жолобом под нею для закладки сена коням.

Ятка(укр.) – род палатки.