Текст книги "Бог без машины: Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля"

Автор книги: Николай Кононов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Второй разговор – с начальником кадров – несколько разогнал туман. Устроившись на работу в «Эфко», человек становится частью «программы гарантированного роста». Сотрудника продвигает не начальник, которому невыгодно терять кадр, а отдел администрирования карьерного роста. Талант может перерасти шефа – такая перспектива дисциплинирует обоих.

Но больше поразила методика выявления лоялистов. Каждый работник проходит тесты – ему предлагают оценить ситуацию и дать характеристики действующим персонажам («хороший – плохой», «активный – пассивный» и так далее).

Рассматривая опросник, я нашел историю с предательством. Один халтурил, второй заметил и донес. Варианты: правильно сделал, неправильно, не совсем правильно, не совсем неправильно. Угадайте, как ответить, чтобы не загреметь с волчьим билетом.

Письма «эфкианцев» говорили, что Кустов не просто перегнул палку – он сломал ее и выкинул. Люди чувствовали, что не представляют ценности для компании.

Вот еще выдержка, анонимно.

Уважаемые господа, я лично провел предостаточно времени в этом спеццентре. На самом деле, сотрудника фактически принуждают туда ехать. Отказался – прощай карьерный рост, а то и работа. Детектор лжи – цветочки. На заводе установлены камеры видеонаблюдения, работники не имеют права разговаривать друг с другом, отойти от рабочего места, даже если линия стоит.

Компания скорее напоминает секту: каждый знает свое место, налицо строгая иерархия. Налицо культ личностей; никакого отношения к цивилизованному менеджменту ее система управления не имеет; все эти слова о приоритетах жителя села – чепуха, люди крайне обнищали (лучшим стимулом по-прежнему являются деньги); все высокие результаты достигнуты только за счет принужденческой методологии.

Лично о Кустове: человек действительно интересный, но с крайне преувеличенной оценкой роли психологии в менеджменте, недооценивает рабочий персонал и переоценивает роль управленцев, критерием отбора которых, по существу, являются родственные связи. Неотъемлемым элементом речи этого человека, защитившего диссертацию, является мат…

Я шел в приемную Кустова с блокнотом, переполненным вопросами. «Эфкианец» ждал меня за столом в костюме такого же цвета, как масляные резервуары. Кабинет был обставлен минималистично, на стенах скучал абстракционизм.

– Вы уверены, что противопоставление эмпатической и рационально-достиженческой мотивации не ложное?

– Почему? Это же очевидно, это показало наше исследование. Эмпатия – особый канал коммуникации – помимо аудиального, кинестетического и так далее. Привычка считывать чувства других формируется у народа, который много чего в жизни повидал.

– Разве у всех поголовно крестьян эмпатическая мотивация?

– Да. Лишь пять процентов допускали, что могут стать предпринимателями – то есть более-менее были похожи на «достижителей».

Когда я переслушивал запись разговора, поразило, что Кустов угадал со ставкой на общину, но не понял, как работать со второй важнейший ценностью крестьян. «Эфко» они воспринимали как бар, представлявших другой, враждебный мир. Пришельцы не возделывали землю, имели с ней лишь имущественные отношения. А земля для крестьянина – божество, поэтому колхозники Кустова пребывали в плену у генетики русской деревни.

Писатель Глеб Успенский говорил, что зависимость от земли освобождает крестьянина от ответственности за поступки: «Раз он делает так, как велит хозяйка-земля, он ни за что не отвечает: он убил человека, который увел у него лошадь, – и невиновен, потому что без лошади нельзя приступить к земле; у него перемерли дети – он опять не виноват: земля не родила, нечем кормить было»[14].

Известно, что после 1861 года крестьян едва не хватил удар – как земля, которая помещику, а через него и нам, была дадена Богом, может стать чьей-то?! Что, воздух и вода тоже могут быть чьими-то? Агрохимик Александр Энгельгардт удивлялся: «…купившие землю в собственность, или, как они говорят, в вечность… нисколько не сомневались, что эти “законным порядком за ними укрепленные земли” могут быть… взяты и отданы другим»[15].

Афанасий Фет – такой же, как Энгельгардт, помещик – верил, что можно помочь крестьянам почувствовать себя собственниками: «…пусть-ка крестьянин… повладеет девять лет собственным полем лично, а не на безобразном общинном основании, да вложит в родимую землю свой пот и труд, тогда посмотрим, возьмет ли он втрое больший клок на вольной степи? Пусть он заведет свой сад, своих пчел да свяжется возрастающими потребностями с ближайшими рынками и торговыми путями: тогда отдайте ему Юрьев день и будьте уверены, он так же мало им воспользуется, как богатый столичный домовладелец»[16].

Мечты Фета не сбылись. Столыпинские реформы не создали массы хозяев и заложили ген собственника лишь в малую часть аграриев. Царская власть так и не смогла объяснить крестьянам необходимости быть собственником.

То, чем закончились эти трудности перевода, проходят в школе по истории. Большевики вернули старое отношение к земле, сделав ее ничьей и заместив барина государством в лице приказчика – председателя колхоза.

Удивительно, что инженер Кустов вообще как-то проявился и стал воспитывать деморализованный класс с архаичным мировосприятием. Он выстроил схему, в которой земля соответствовала своему статусу в мозгу колхозника – вроде своя, но и не собственная, а у арендатора.

Однако для устойчивости конструкции этого оказалось недостаточно – оппозиция «крестьяне-баре» никуда не делась, и грехи, за которые «Эфко» штрафовала кооператив, грехами не считались. Штрафы вызывали возмущение и саботаж с вредительством.

– Вы адаптировали выводы деревенского исследования к заводу?

– Да, кое-что взяли. Например, эмпатичная культура нужна там, где есть совместные усилия, коллективизм. Если руководят процессом лица из рационально-достиженческой культуры – они не достигнут результатов. Одним подозреваемым нужен хороший следователь, другим – плохой.

Кустов распечатал свод корпоративных правил. Я поразился уместности аналогии со следователями.

1. Недостаток совести компенсируется страхом.

2. Придя в компанию, работник доверяет ей свою судьбу. Компания не меняет судьбу на деньги, но может поменять судьбу на судьбу.

3. В компании необходим разумный уровень конфликтности.

4. Каждому уровню власти присущ свой уровень созерцательности. Чем выше уровень власти, тем выше должна быть степень созерцательности.

5. Перегрузка – нормальное состояние менеджеровкомпании, которая ведет к их личностному развитию.

6. Недостаток положительных санкций не есть отрицательная санкция.

Стали спускаться вниз по постулатам.

– Мотивация страхом продуктивна?

– Почему бы и нет, смотря для кого. Компания предлагает алгоритм ответственности. Мы видим, что по-другому невозможно. В начале отношений с хозяйствами мы предлагали открытые условия игры, но не сработало.

Я процитировал письмо про «боятся до колик». Кустов улыбнулся.

– Мы страха перед корпоративными законами не стесняемся. Не обманешь никого. В нашей системе уютно – нет постоянных телефонных звонков, суеты, этого достиженческого надрыва. Глупости и злодейства хватает, но не в тех пропорциях, как в других местах. Тут как Путин сказал: главное – не величина санкции за нарушение, главное – неотвратимость.

Господи, подумал я, он похож на Великого Инквизитора в стране жиров и майонезов. Свобода вредна, нам даден такой человеческий материал, что с ним нужен страх и закон. Классический аргумент сталинистов, алкающих сильной руки.

Кустов вновь улыбался – я спросил: «“Поменять судьбу на судьбу” – это как?» – и ему стало смешно.

– Работник должен осознать себя не хозяином, нет, а частью этой жизни. Частью, которая взяла на себя ответственность. Мы можем дать ему инструмент к изменению судьбы. Но можем и поменять человека на другого, который нам ближе по психотипу.

Кустову принесли папку с кандидатом в менеджеры торгового дома. Он пробежал взглядом результаты теста, повертел в пальцах юношу, заносчиво взиравшего с фотографии: «Этот считает себя великим. Такого для начала надо сажать заколачивать циферки в табличку, а руководить ему позволять нельзя».

Юноша отлетел в сторону. Подумав, Кустов придвинул его обратно: «Хотя нет, в определенном коллективе он будет работать нормально. Такими товарищами легко манипулировать. Профессор на таких как на пианино играет».

– Профессор?

– Да, так мы называем Николая Игнатьевича [Конюхова].

– Кажется, вы сами стали психологом?

– Я бы так не сказал. Но я люблю рассказывать одну историю. В доме отдыха мужчины играли в преферанс, и один из них испытывал неловкость, если уходил раньше других, особенно когда был в выигрыше. Тогда он предложил: любой имеет право выйти из игры, но объявить об этом он должен за три партии до ухода. Через несколько лет человек опять попал в этот дом отдыха и увидел, что здесь до сих пор играют по его правилу. Мне нравится создавать такие правила.

– Необходимость конфликтов и переработки менеджеров – тоже из-за идеи держать в страхе?

– Я так скажу. У нас в тренинг-центре есть музей скифской культуры. Скифы – интересные ребята. Их правители должны были жить среди людей, чьи интересы представляли. Один их царь решил, мол, обычаи родов – шутка. Был в греческом городе, обошел там развлекательные центры, порадовался жизни и забыл вернуться ночью в кибитку. Нашел себе, значит, женщину и решил, что он выше закона. На следующий день его обнаружили без головы. Никто не хочет вспоминать, что скифы с вождем выбирали и телохранителей, от которых он не мог отказаться.

Тут он секунду помолчал.

– У нас есть своя среда и свои принципы. Есть другие отношения, где как расслабишься, так тебя и – фьють-фьють – трахнут. Вот мы и защищаем право жить так, как нам уютно.

Я открыл рот, чтобы уточнить, кто трахнет, но Кустов спросил: «Успеваете в центр?» Я понял, что ему надоело разговаривать, и спросил о Bunge. Казалось бы, компания с выстраданным путем – и вдруг продается иностранцам?!

Кустов сказал, что он с компаньонами собирается развивать «Эфко», но, если произойдет что-то, дающее непредсказуемый эффект (например, экспансия западных холдингов), он хочет передать компанию в проверенные руки и уйти на покой без социальных потрясений. «У меня нет маниакальности, у меня психастения, – добавил он. – Чаще анализирую негативные сценарии, чем позитивные...»

По дороге из учебного центра мы завернули в один из колхозов. Признаков, что крестьяне начали новую жизнь, не наблюдалось. Те же темные тревожные улицы, разруха, слабый огонь, освещающий ступени магазина и вывеску. Я спросил у продавщицы про кооперативную жизнь – та взглянула и зачастила: «Зарплата вовремя платится, с дисциплиной все в кулаке, все у нас хорошо».

Обратно мы ехали сквозь темную степь. На засечной черте исчезло радио и водитель достал кассету. Что-то пошуршало, зашумело, и кассета проскрежетала потусторонним голосом: «Как платил Незнайка за свои вопросы? Как бежал за солнышком слепой Ивашка? Как садился ангел на плечо? Это знает моя свобода, это знает мое поражение, это знает мое торжество».

Кустов оплатил свой идеализм миллионами долларов, потраченных на крестьян. Почему он продолжал бороться за исправление человеческой породы?

Двадцатый век закончился поражением индивидуализма: человек оказался существом стадным, слабым, склонным мучить ближних, а вовсе не светочем, оседлавшим прогресс. Осознавшие это люди или смиряются, или пробуют переизобрести человека.

Кустов, похоже, в процессе своих мытарств впал в социальную инженерию.

Я спросил об этом иностранцев, но они не вмешивались в «философию управления» и ответили, что довольны финансовыми показателями «Эфко».

Я задумался. Получается, тоталитарный стиль со слежкой за людьми и отсевом инакомыслящих работает без сбоев: компания эффективна. Аграрные эксперты хвалили «Эфко» за «сбалансированную структуру активов и широкую линейку товаров».

Впрочем, один из экспертов, следивший за Кустовым и компаньонами, был не так восторжен. «История с колхозниками – это чушь, в которую они вляпались, наделали кучу ошибок, накидали кучу понтов и пришли к тому же, к чему все остальные – вообще не полезли в сельхозпроизводство, – сказал он. – Советские инженеры решили перезагрузить мозг советским колхозникам, поняли, что не справляются, и позвали советских чекистов. А эти доктора наук в погонах – с мощными завихрениями и тараканами. До их появления Кустов был наивен, а потом вместе с ними придумал теорию концлагеря, которая со временем творчески менялась. Сейчас у них, кстати, более реалистичная система управления».

Итак, что происходит с идеалистами, которые считают свои познания в людях глубокими, а потом у них не получается совладать с человеческой «автоматикой и механикой» и они разочаровываются? Как правило, такие становятся диктаторами. Вывернутая наизнанку сентенция, что яростные консерваторы получаются из тех, что в молодости были либералами.

Я написал очерк с заголовком «Под прессом». Когда журнал вышел, позвонил Конюхов. Несколько секунд он дышал в трубку, а потом проговорил: «Читал статью. У вас оригинальное мышление». Короткие гудки.

Через три года затишья пришла весть – война с крестьянами кончилась. Доля крестьян в поставках сырья для завода упала до ничтожных пяти процентов, и Кустов выбросил белый флаг – компания избавилась от колхозов, продав их вместе с молокозаводами.

Но на показатели «Эфко» это не повлияло – они росли. После пуска нового завода их доля рынка спецжиров выросла втрое. Масло «Слобода» проникло едва не на каждую кухню.

Связаны ли успехи с переработкой концлагеря в «более реалистичную систему»? Коллега запросил нескольких «эфкианцев» и ответа ждал недолго. Письма респондентов показали, что на заводе и в офисах людей тиранят по-прежнему.

Я вспомнил, что пока интервьюировал Кустова, не покидало ощущение склепа, которое повторилось в кургане. Кустов забальзамировал закон, сделав неживым, довел подчинение ему до рефлекса. Всех, у кого не вырабатывается слюноотделение, – за пределы «уютного мира».

Но почему нет, если страх работает?

Мне кажется, что вопрос в том, насколько долгоиграющую мотивацию способен создать страх. Я искал компании, которые бы устойчиво росли на такой закваске, но не нашел. Пока собирал материал об «Эфко», вспоминал: «И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них. Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши»[17].

Но критиковать Кустова было ы странно – он оказался отличным маркетологом. Точное позиционирование, распределение усилий, команда менеджеров-единомышленников – вот конкурентные преимущества «Эфко». Лязг авторитарного пресса, давящего людей, как семечки, заглушался фанфарами, а производительность окупала затраты на соглядатаев.

Недавно «Эфко» совершила финт – заявила, что хочет продать часть акций на бирже. Инсайдеры утверждали, что, намекая на IPO, Кустов подталкивает Bunge к выкупу его акций и доведению доли транснационалов до контрольной.

Может, невысокому седоусому человеку с тонким голосом надоела социальная инженерия и он хочет забыть о поисках ответов на свои вопросы как о душном сне?

Глава IV. Распад

Много лет бизнес-школы убеждают, что у руля должны стоять всеядные управленцы с МВА, знанием SAP и так далее. Пример угольной компании, остававшейся самой эффективной в мире несколько лет подряд, говорит об обратном – ей лично управляли миллиардеры из русского списка Forbes.

Попадание в этот список не успокоило человека, который тридцать лет подряд надевал комбинезон и каску и спускался на полкилометра под землю – хотя мог бы выбрать образ жизни рантье. Собственность он получил в ходе приватизации – и вместе с шахтой приобрел проблемы, которые однажды взорвали его жизнь.

Резиновая лента неслась под сводами. Изредка встречался фонарь в клетке, похожей на маску хоккейного вратаря, и тогда можно было разглядеть тех, кто, как мы, расположился на ленте и чуть подскакивает, когда полотно проезжает движущие его ролики.

Передо мной болтались подошвы сапог с клиновидным узором, штампом фабрики и стершимся кружком размера. Сапоги принадлежали миллиардеру, который смиренно ехал на ленте и что-то высматривал впереди. Иногда он опускал голову, и тогда казалось, что он заснул, прямо здесь, в каске с лампой и запасным кислородом в баллоне.

Вдали забрезжил свет и показалось нечто вроде рамки металлоискателя. Миллиардер очнулся, сжался, как кошка для прыжка, оттолкнулся от ленты и полетел. Приземлившись на обе ноги, он продолжил бег и крикнул что-то человеку в таких же комбинезоне и каске. Тот нажал кнопку, и лента замерла.

Вдалеке шумела вода. Миллиардер зашагал вверх по штреку и вдруг свернул в еле заметную дыру в стене, которая вела в камеру, где через яму с водой были перекинуты деревянные мостки. Камеру освещала лампа-соглядатай, и, казалось, у идущих по мосткам сквозь комбинезон прорастали крылья.

Выбравшись в тоннель с рельсами, процессия вжалась в стену. Из такой же незаметной дыры вынырнул лилипутский поезд. Локомотив замедлил ход, из вагончиков на нас глядели отрешенные, вымазанные черным лики. Миллиардер прошел вдоль игрушечных окон и блестевших из темноты глаз, кому-то кивнул, а потом махнул рукой, и мы впрыгнули в вагончик.

Поезд стучал по шпалам, как отбойный молоток, и на поворотах миллиардер бился каской в потолок: здесь тесно, над головой нависает полкилометра породы.

Вагоны остановились у площадки перед клетью, которую дожидались десятки людей. Лилипуты внезапно выпрямились, оказались огромны – такая же, как в сбойке[18], лампа рисовала им длинные тени, превращая в сонм крылатых.

Миллиардер постучал по плечу – клеть приехала. Мы набились в нее. Перед вознесением он наклонился к уху и произнес: «Мой глаза как следует. Все отмывается, а с глазами долго не справишься». Клеть рванула вверх, и подземелье сгинуло вместе с вагонетками, ползущими по стенам кабелями и блеском рельс.

Спустя полтора года часть тех, с кем мы ехали, упадет лицом в кокс, чтобы спастись от волны огня. Шахтеры, которые смогут встать, побредут через густой, черный от пыли воздух наверх. Кто-то из них успеет выбраться до второго взрыва, кто-то останется лежать на лаве 5А-6-18.

Эта история началась со странности – цифры на распечатках не сходились. Статистика аварий на шахтах, где добывается уголь, показывала разную смертность в примерно одинаковых условиях (насколько могут быть одинаковы два участка земной коры, наполненные рудой). Например, в английских рудниках со сложными горно-геологическим условиями за год гибли единицы, в крайнем, скандальном случае десятки шахтеров. В России – сотни. Один 2007 год – 279 человек. Да, на Кузбассе больше угольщиков, чем в Великобритании, но разрыв в смертях все равно ужасал.

Типичный сценарий аварии в шахте – превышение содержания метана в коксовой руде, искра, воспламенение, взрыв газа, ударная волна, взрыв очагов угольной пыли.

Получалось, что русские угольные компании торгуются на биржах, отчитываются по международным стандартам, модернизируются, но с авариями бороться так и не научились. Отчего крупные катастрофы происходят все чаще?

Изъян находился где-то в стратегии безопасности. Причем связан он был не с технологиями (они доступны) и не с их дороговизной.

Даже среди самых страшных аварий привлекала внимание катастрофа, произошедшая 19 марта 2007 года на шахте «Ульяновская». За неделю до нее датчики содержания газа в воздухе показали, что предельно допустимая концентрация метана в лаве 50–11-бис превышена в два раза. Добыча угля должна была прекратиться, но чтобы не срывать план, руководство «Ульяновской» приказало занижать показатели в программе, которая обесточивает оборудование при угрозе взрыва.

В полдень 19 марта главный инженер и еще двадцать сотрудников зашли в клеть, сопровождая ревизора. Иэн Робертсон из International Mining Consultants (IMC) проводил аудит по контракту с компанией «Южкузбассуголь». Раздался предупреждающий сигнал, и тросы спустили кабину вниз. Оказавшись на пласте, пассажиры клети посмотрели на датчики, показывающие концентрацию метана. Цифры встревожили – 1,6 процента при норме 1 процент – но главный инженер приказал подключить к пяти вентиляторам, выгоняющим газ из шахты, еще один, и процессия двинулась по лаве.

Больше их никто не видел. Из стены выпал кусок породы и передавил кабель, ведущий к проходческому комбайну. Короткое замыкание, искра воспламенила метан, цепью взорвались очаги угольной пыли. Волна разошлась по выработкам, где заканчивали смену люди. Делегация, сопровождавшая Робертсона, и сам ревизор оказались в списке ста одиннадцати погибших, а Новокузнецк застрял в пробках – погребальные кортежи парализовали улицы.

Авария на «Ульяновской» выглядела символом безразличного отношения собственников к людям и встречной готовности шахтеров умирать, лишь бы заработать. Цены на уголь растут, зарплаты и премии тоже, а работа под землей всегда рулетка, для шахтерских династий это как дважды два.

Но анализ трагедии показал, что эти установки сами по себе не ведут к катастрофе. Шахта вообще не взорвалась бы, если бы пласт хорошо провентилировали. Но почему-то вентиляторы на «Ульяновской» и других шахтах недостаточно мощно выгоняли метан. Почему?

«Аварийные» компании писали в отчетах, что тратят на системы безопасности десятки миллионов долларов. Эксперты, с которыми я встречался, опасались говорить впрямую, почему эти системы не действуют.

Первый, бывший угольный чиновник, при котором в 90-х часть шахт уничтожили, а часть – раздали новым хозяевам, подтвердил, что причина аварий крылась в сочетании недостаточной вентиляции и анархии. «Иду по лаве, смотрю на счетчик: концентрация два с половиной, потом три! – возмущался он. – Шахтеры закрепили датчики у трубы вентиляции, где воздух идет, и аппаратура сбивается».

Второй, коллега погибшего из IMC, сетовал, что мастера и главные инженеры не вольны принимать быстрые решения – даже если концентрация метана взрывоопасна, они не могут закрывать лаву или хотя бы снижать добычу. Решения принимают менеджеры.

Третий, бывший топ угольно-металлургической компании – ныне собственник шахт на Сахалине, – твердил, что о безопасности хозяева задумались, лишь когда биржевая цена на уголь начала расти.

Все трое повторили как заклинание одну и ту же фразу: «Если хотите узнать, как по уму организовывать безопасную добычу, езжайте на “Распадскую”».

История этой компании, владеющей шахтами в Горной Шории (стык Саян и Алтая), обладает привкусом очерка о правильной советской карьере. Два бывших шахтера «Распадской» – Геннадий Козовой и Александр Вагин – прошли путь с низших специальностей до мастеров, а оттуда в замдиректора и в 90-х получили контроль над предприятием. Судя по воспоминаниям очевидцев, ваучеры на водку они не меняли и приватизировали шахту достойно, без обмана и бандитизма. С точки зрения производства они ничего не изобретали: упорно тянули новые лавы, не давая помереть проходческому подразделению, модернизировали шахту и выстроили устойчивый к капризам металлургов сбыт. В августе 2008 года личное состояние каждого оценивалось под полтора миллиарда долларов.

Безопасность в их тандеме курировал Козовой. О нем было известно немногое. Начинал на «Распадской», в двадцать семь лет стал мастером участка. Рано женился, семья ютилась в общежитии. Дослужился до замдиректора, в новейшее время стал главой компании. Пользуется расположением Владимира Путина, лично докладывает ему об угольной отрасли. Аналитики хмыкали: имеет доступ к уху, то есть преимущество перед другими игроками.

«Распад» дал добро на встречу, и я вылетел в Новокузнецк. Горы в долине Томи, ведущей к Междуреченску, походили на великанов, лежащих лицом в небо. Здешние города стоят на угле. Это край Кузбасса, дальше хребты, гребни, пики и тайга под ними. Зимой свирепый холод, летом жара.

Над Новокузнецком висел смог, а в долине бродил горный воздух. Разрушенные цеха, какие-то бетонные конструкции, бурые заборы – казалось, пейзаж едет вместе с автомобилем.

Междуреченск встретил расчерченными, как по линейке, кварталами, афишами хоккейных матчей, стаями детских колясок и курящими на лавках у подъездов мужчинами. Дорога на шахтоуправление забиралась в горы. Оно размещалось в блочном здании – здесь сидели менеджеры, главный инженер с техслужбами и располагались раздевалки, соединенные с копром[19] переходом.

Пока мы ждали Козового в его кабинете, рассматривали из окна конвейер для транспортировки угля на склад. Транспортер, подпираемый сваями, тянулся семь километров, повторяя очертания рельефа. Уголь приезжал в хранилище и ждал в терриконах[20] погрузки в вагоны.

Дверь резко открылась, и вошел Козовой. Спросил, с чего мы озаботились безопасностью в горнорудном деле. Потом взял лист бумаги и набросал схему аварии на «Ульяновской». Вентиляторы подавали 4000 кубометров воздуха, а этого не хватало. Взрыва можно было избежать и без дополнительных вентиляторов – если пробить вертикальный ствол-колодец, через который воздух из шахты высасывается напрямую.

Когда я спросил, что изменилось после аварии, Козовой отказался что-либо комментировать, отделавшись общими словами. Дело в том, что на момент взрыва «Южкузбассуглем» владели на паритетных основах группа местных бизнесменов и угольно-металлургический гигант «Евраз» – причем последний также был акционером «Распада». Обсуждать партнеров Козовой не хотел.

Зато другие угольщики рассказали, что разгневанный губернатор Аман Тулеев после погребальных пробок в Новокузнецке вынудил местных отдать свою долю «Евразу». После сделки глава «Евраза» Абрамов попросил Козового ликвидировать последствия аварии.

Козовой согласился и, как он сам выразился, «полгода не вылезал с “Ульяновской”». Девять лет назад он представил Абрамову рекомендации, как развивать шахту – в том числе предлагал бить вертикальные стволы и не добывать больше 4000 тонн в сутки на лаву. «Евраз» отказался принять такую программу. За последние годы «Южкузбассуголь» получил четыреста пятьдесят трупов.

Неудивительно, что когда Абрамов предложил ликвидировавшему последствия взрыва Козовому и Вагину слить «Распад» с «Южкой» в одну компанию – компаньоны отказали. Инсайдеры говорили: Козовой и Вагин потому не стали отдавать контроль «Евразу», что понимали – странное отношение к безопасности может распространиться на их шахты.

Вентилировать лавы в двадцать раз дешевле, чем бить стволы, сказал Козовой, начертив лесенкой сходящие все ниже и ниже тоннели и пронзив их вертикальным колодцем. Лишь на считанных коксовых шахтах предусмотрена такая вентиляция. На остальных, как говорил министр угля СССР Петр Щадов, – свинстрой!

Сама «Распадская» вложила в модернизацию и безопасность труда полтора миллиарда долларов. Козовой планомерно улучшал крепление кровли, расширял штреки и конвейеры. Вместо девятнадцати лав оставил четыре, зато повысил производительность – объем добычи вырос втрое. Интенсивность добычи подразумевает повышенное выделение газа из пласта – поэтому Козовой бил новые вертикальные стволы вентиляции.

Последняя перед нашей встречей авария на «Распадской» случилась в 2001 году – главный инженер санкционировал работы рядом с заброшенной выработкой. Проскочила искра и от взрывной волны погибли пятеро шахтеров. Козовой вызвал виновника, кричал: «Посажу!» Но все-таки оставил искупать вину – тот искупил: крупных аварий до августа 2008 года, когда мы говорили, не случалось.

Каждую среду Козовой разбирал со свободными от работы мастерами несчастные случаи. Заставлял работников проходить квалификационные экзамены. Подчинились не все. Редкий случай – шахтеры подали на хозяина иск в Страсбургский суд.

Так или иначе, число несчастных случаев на «Распаде» по сравнению с советским временем сократилось в шесть раз. Сергей Подображин, эксперт Ростехнадзора, подтвердил, что «Распадская» больше других заботится о безопасности: «Мы иногда говорим ему: “Гена, у тебя на таком-то участке горит” или “Ты не соблюдаешь правила” – и ругаемся по этому поводу. Но я знаю, что он единственный собственник, который досконально знает свои шахты и модернизирует их. В глазах у него не только жажда прибыли».

Я проверил версию о стволах на «Ульяновской», и слова Козового подтвердили все – и Ростехнадзор, и инженеры, и другие эксперты. Еще до трагедии директора кузбасских шахт обсуждали на совещании, что аварий можно избежать одним способом – бить стволы, а не надеяться на датчики. Однако их мнение не поддержали собственники, отказавшиеся вкладывать миллиарды в долгосрочные программы безопасности. Таков был ответ на вопрос «Почему шахты взрываются».

Расследование достигло цели, но что-то подталкивало задержаться на «Распаде». Хотелось посмотреть, как устроена самая эффективная угольная компания в мире.

Козовой собирался инспектировать шахту и предложил перед отьездом пообедать. За столом он рассказывал, как накануне визита Путина на «Распад» явилась Федеральная служба охраны и схватилась за голову: «У вас вокруг лес, все прочесывать придется». Потом извинился, что зевает – не выспался, во дворе выпивала и орала какая-то компания.

Свернули на детей – сын Артем в Москве, финансист. «Вам хотелось бы, чтобы он продолжил ваш бизнес?» – «Он выбрал свой путь», – вертя в руках стакан с компотом, ответил Козовой и посмотрел куда-то в сторону.

Впервые за день я вспомнил, что передо мной миллиардер. Когда он вытряхивал из стакана вишни, я спросил: «Возьмите нас в шахту, фотограф снимет красивые кадры, а я пощупаю, о чем пишу».

Мы прошли инструктаж, взяли сапоги и комбинезон и спустились в раздевалку. Козовой обматывал ноги портянками и дискутировал с начальником участка, который предстояло инспектировать. Женщина из крошечного окна протянула фонари и комплекты безопасности – маску и запас кислорода.

Клеть, рассчитанная на несколько десятков человек, провалилась в ствол, и вверх понеслись кайнозой, мезозой, палеозой. Мы вышли на –500. Тоннель напоминал метро, только с низкими сводами и узкой колеей. Пройдя по рельсам полкилометра, повернули в боковой штрек, потом в сбойку между лавами.

До выработок оставалось несколько километров. Нас ждал приземистый грузовик с поручнями. Ехали молча – трясло так, что клацали зубы. Своды были обметаны измельченным известняком, нейтрализующим при взрыве угольную пыль.

Тоннель сужался. Козовой с мастером вылезли из грузовика у разветвления лавы. По узкому штреку бежал конвейер с рудой, где-то вдалеке шипел и гремел комбайн. «Идем справа, смотрим под ноги, строго за мной, – прокричал Козовой. – Видите воздух?» Я поднял руку и почувствовал холодный поток. Козовой показал датчик газа – 0,8 процента. «Самое опасное – между единицей и пятью – а если восемь там, или девять, не рванет, газ уже тяжел».