Текст книги "Ardis: Американская мечта о русской литературе"

Автор книги: Николай Усков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Николай Усков
Ardis: Американская мечта о русской литературе

Татьяне Лоскутовой

Предисловие

В 2021 году американскому издательству «Ардис» исполнилось 50 лет. В 1971 году, в разгар холодной войны, чета американских славистов, Карл и Эллендея Профферы, создали издательский дом, которому русская культура обязана столь многим: и восстановлением прерванной связи с cеребряным веком, и спасением от забвения замалчиваемой литературы 1920–1930-х годов, и публикацией актуальных авторов, которых власти СССР не допускали до печати. Сегодня трудно представить, что когда-то целый пласт русской литературы – то, что мы теперь называем классикой, – был почти неизвестен читателю. Какие-то имена были намертво запрещены, что-то можно было достать только в старых изданиях, давно ставших библиографической редкостью, что-то ходило в самиздате, но часто лежало в столах писателей или личных архивах их вдов и знакомых. О многом мы вообще не подозревали.

Владимир Набоков, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Иосиф Бродский, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Василий Аксенов, Владимир Войнович, Сергей Довлатов и многие другие – всех их русский человек моего поколения часто впервые прочел в книгах, изданных «Ардисом». Даже в тех случаях, когда те или иные авторы иногда печатались в Советском Союзе, полное представление об их творчестве и важнейших произведениях мы смогли получить только благодаря этому, на первый взгляд, скромному издательскому дому.

Было время, когда книга с дилижансом на форзаце – эмблемой «Ардиса» – считалась невероятной ценностью, атрибутом принадлежности к кругу избранных и паролем, допускающим в этот круг. Часто ее просили почитать хотя бы на одну ночь.

Не будет преувеличением сказать, что сам канон русской литературы XX века был создан именно Профферами в небольшом университетском городе Энн-Арбор в штате Мичиган. С началом перестройки запрещенные в СССР писатели были изданы массовыми тиражами главным образом по книгам, впервые увидевшим свет на берегах речки Гурон (это были, как водится, пиратские публикации).

За 25 лет «Ардис» издал 226 книг на русском языке и 320 – на английском. Профферы не только заново открыли для русского читателя литературу XX века, но и коренным образом изменили представление западной славистики о России. Более того, именно благодаря «Ардису» многие важные произведения XX века были переведены на английский язык и стали достоянием мировой культуры.

Вскоре после смерти Карла Проффера на вечере его памяти в 1985 году Иосиф Бродский скажет: «Запряженная лошадьми коляска… это „марка“ „Ардиса“, издательства, которое Карл Проффер с женой Эллендеей основали в начале 70-х годов. Этот дилижанс наглядно иллюстрирует знаменитую пушкинскую фразу: „Переводчики – почтовые лошади просвещения“. Во многих отношениях „Ардис“ действительно стал дилижансом, преодолевавшим громадную, временами весьма враждебную, территорию – я имею в виду реальность русской литературы за последние сто лет… То, что Карл Проффер сделал для русской литературы двадцатого века, сравнимо с изобретением Гутенберга, ибо он снова начал печатать книги. Издавая по-русски и по-английски произведения, обреченные никогда не видеть черноты шрифта, он спас многочисленных русских писателей и поэтов от забвения, искажения, неврозов, отчаяния… Он делал то, что делал, из простой любви к русской литературе… Он просто хотел, чтобы она была, существовала в печати, на бумаге, стояла на ногах наравне с другими и была с ними сравнима. Он не мог стерпеть, когда у него на глазах ее мучили, увечили, оскорбляли. Но, в отличие от многих, разделяющих эти чувства, он решился действовать. Или, говоря еще проще, он сделал для русской литературы то, что сами русские хотели бы, но не могли сделать.

За это, за возвращение русской литературе ее целостности и достоинства, мы ему благодарны. Обычно, когда человек читает книгу, он редко думает об издателе: благодарность достается автору. Однако специфика русской истории сделала издателя не менее важной фигурой, чем писатель; она привела к значительному сокращению этого различия… Если Карла Проффера будут вспоминать вместе с его авторами, то потому, что, подобно им, он действовал исходя из внутренней необходимости. Следует добавить, однако, что в его случае эта необходимость не была окрашена неизбежной у авторов примесью эгоизма».

В 1987 году Иосиф Бродский получит Нобелевскую премию по литературе. И в ее присуждении была существенная заслуга Профферов, много сделавших для поэта в самое трудное время его жизни – накануне эмиграции и в первые ее годы.

Должен сразу объяснить, чем эта книга не является. В строгом смысле это не академическая монография. Будучи основана на источниках, в том числе неопубликованных, она не претендует на то, чтобы зафиксировать уровень достигнутых научным сообществом знаний по широкому кругу вопросов. Хотя мой исторический бэкграунд подталкивал меня пуститься в сторону от основного повествования, я, кажется, смог обуздать большинство этих порывов. «Ардис» никогда толком не становился предметом самостоятельного изучения, пусть и давно заслуживал, поэтому я отсекал все смежные сюжеты, которых в этой истории множество и которые неизбежно привели бы текст к целлюлиту, а меня – к неврозу.

Но даже в таком виде книга, очевидно, получилась не вполне сбалансированной. В силу огромной роли, которую в истории нашей культуры сыграла русская часть «Ардиса», она, очевидно, оказалась в центре моего повествования. Не могу сказать, что английский редакторский портфель Профферов меня вовсе не интересовал: без него «Ардис» бы не достиг своей цели по воскрешению подлинного ландшафта русской литературы и продвижению его настоящих героев. Однако углубленное изучение английской части потребовало бы более фундированного разговора о состоянии американской славистики, ее трендах, школах, персоналиях, переводческих техниках. Такой разговор крайне важен, но рисковал бы затянуться. А поскольку эта книга обращена прежде всего к русскому читателю, я постарался касаться тех или иных публикаций в английской части, только когда это было необходимо для понимания редакционной политики Профферов.

В истории не так много книг об издателях. Роль Карла Проффера в русской культуре, как справедливо заметил Иосиф Бродский, была совершенно особенной. Сознавая это, я всякий раз старался подавить в себе соблазн заняться оценкой избранных им и Эллендеей писателей, что переполнило бы книгу подробностями их творческих метаний и жизненного пути. Подчас тот или иной персонаж увлекал меня, вероятно, чуть больше остальных, но я всe-таки старался ограничиться точкой зрения Профферов. Я также не собирался оспаривать их выбор и задним числом указывать на просчеты. Скорее, меня интересовало, как они выстраивали принципы своей редакционной политики и что считали важным в русской литературе XX века и в своей жизни. Возможно, иногда Профферы ошибались, но через пятьдесят лет всегда виднее.

И наконец, всякая биография, по замечанию Набокова, неизбежно превращается в автобиографию. Зная об этом, я не пытался спрятаться в капсуле наукообразного самоустранения. Напротив, никогда не скрывал, что вырос в атмосфере «Ардиса» и многим в себе обязан труду этих выдающихся американцев. Эта история буквально разворачивалась на моих глазах, она часть моей жизни, хотя, будучи подростком, я, конечно, многого не понимал и не знал. Спустя годы мне просто стало интересно разобраться в том, как у них всe это получилось.

Помимо опубликованных воспоминаний Профферов и переписки Карла с Набоковыми эта книга основана на архивных документах «Ардиса», которые хранятся в библиотеке Мичиганского университета, и многочасовых интервью. Прежде всего, конечно, с Эллендеей Проффер Тисли. Я безмерно благодарен ей и за книги «Ардиса» – с них началась моя взрослая жизнь – и за то терпение, которая она проявила, пока я работал над этим проектом, оказавшимся бесконечно долгим. Татьяна Лоскутова, Вячеслав и Светлана Ивановы, Андрей Битов, Владимир Войнович, Михаил Барышников, Джордж Клайн, Роберт Кайзер, Питер Финн, Евгений Рейн, Маша Слоним, Алексей Цветков, Рональд Майер, Ольга Майорова и Алексей Лидов также щедро помогали мне разобраться со многими аспектами этой невероятной истории, за что не могу не выразить им свою искреннюю признательность.

Моя особая благодарность – Джанет Крейн, которая в библиотеке Мичиганского университета отвечала за славянские, восточноевропейские и евразийские исследования. Она помогла сделать мою работу над архивом «Ардиса», который занимает 27 ящиков писем, документов и видео, интенсивной, а пребывание в Энн-Арборе приятным. Не могу не выразить свою признательность и новому библиотекарю Брендану Ньюбуурту, который, преодолевая пандемические ограничения, добился сканирования архивных фотографий для этой книги. Я также многим обязан РГБ и Библиотеке иностранной литературы, которые помогли оперативно собрать коллекцию доступных в России и еще хорошо сохранившихся обложек «Ардиса».

Редактор «Ардиса» в 80-е годы Рональд Майер согласился прочесть мою рукопись и указать на ошибки и недочеты. За это вынужденное возвращение к редакторскому труду я ему бесконечно благодарен.

Много лет назад я брал интервью у Константина Эрнста для одного из журналов, который тогда редактировал. Наш разговор случайно коснулся «Ардиса», и Константин Львович признался, что давно собирает его издания. Позднее у нас возникла идея написать книгу, посвященную Профферам, которым мы лично и всe наше поколение обязаны столь многим. Без поддержки Константина Эрнста, его твердости и настойчивости эта книга вряд ли бы состоялась.

Глава I
НА ОТЛОГОМ ПРИГОРКЕ СТАРИННЫХ РОМАНОВ

«Я увидела сначала только ноги, потом стала поднимать наверх голову. Ноги уперлись во что-то сиреневое, с двумя белыми полосами. Это была мини-юбка или маленькая косыночка вокруг бедер – не знаю… Золотые волосы, плечики немножко вперед и приподняты. Безумно красивые, ни на что не похожие томные глаза. Было ощущение, что верхние веки до конца никогда не опускались и не поднимались. Такие бывают у кукол, у иных тоже глаза никогда не закрываются. Поэтому взгляд всегда был томный, даже когда она говорила гадости, злилась, даже когда она поправляла бретельку так, чтобы та спала еще ниже. Я не видела у Эллендеи другого выражения лица…

Карл… Его изумительный, ласковый сарказм распространялся на всe. Не могу сказать, именно ли в этом заключается английский (или, точнее, американский) юмор… Он блистательно говорил по-русски, немножко вальяжно, очень спокойно. Складывалось ощущение, что они с Эллендеей были двумя музыкальными инструментами, дополняющими друг друга. Быстрая Эллендея с быстрыми вопросами, с быстрыми ответами, часто вместо собеседника. И Карл, который вставлял короткие комментарии из пяти-шести слов, при этом они были совершенно равноценны пространным речам любого за столом. Он говорил так значительно и так интересно, что его всe время хотелось слушать, он выступал в контрасте, он дополнял ее.

Вообще же, в нем сидел какой-то изумительный мальчик. Карл вел себя академично, не позволял себе открытых хулиганств, но, по-моему, не мог дождаться, когда всe это произойдет с Эллендеей, а с ней это происходило всe время. Вот тогда в его глазах появлялся тихий восторг… Впрочем, я не знаю, делала ли она что-то такое, что не вызывало у него восторга»11
  В силу близких отношений Татьяна Лоскутова давала мне интервью в разные годы – начиная с 2013-го. В дальнейшем, если нет других ссылок, имеются в виду наши с ней продолжительные беседы за последние семь лет работы над книгой.


[Закрыть].

Так вторая жена моего отца, художник Татьяна Лоскутова, описала свою первую встречу с Эллендеей и Карлом Профферами в феврале 1969 года в Москве. Именно в этой последовательности: Эллендея и Карл, а не в той, как обычно представляют эту пару в истории русской культуры второй половины XX века: Карл и Эллендея Профферы, основатели издательства «Ардис». Это не удивительно. У Тани с Эллендеей были совершенно особенные отношения.

Эллендея утверждает, что знанием русского языка обязана именно Лоскутовой: «Мы познакомились, влюбились, это было очень рано, наверное, в феврале, в конце февраля (1969 года. – Н. У.). И если бы не Таня, я бы не говорила по-русски, потому что она ни одного слова не говорила по-английски, а мы хотели посплетничать, это было ясно. Так я должна была очень быстро выучиться, чтобы общаться со своей подругой… Вскоре Надежда Яковлевна (Мандельштам. – Н. У.) меня похвалила: „После двух месяцев ты стала говорить“. Это Таня, моя Таня»22
  Эллендея Проффер Тисли дала мне два больших интервью: 5 мая 2013 года и 6 ноября 2013 года. Фрагменты первого были опубликованы в журнале «Сноб», № 9, сентябрь 2013 года. В дальнейшем, если на цитаты Эллендеи нет других ссылок, имеются в виду эти беседы.


[Закрыть]. За прошедшие пятьдесят лет у моей мачехи едва ли была подруга ближе Эллендеи Проффер, хотя дружба c необозримым людcким морем, кажется, самая постоянная из ее страстей. «Не знаю, на какой минуте мы с Эллендеей поняли, что мы сестры», – поясняет Таня, вспоминая первый день их знакомства.

«Этот дом стал базой, они приходили к нам после своих дел и вместо дел», – рассказывает Лоскутова о кооперативном писательском доме на «Аэропорте» по адресу Красноармейская, дом 25, квартира 30. Это, конечно, не самый первый адрес «Ардиса», но всe же весьма для него важный.

История «Ардиса» – тема для меня личная. Я старше его всего лишь на год, я вырос среди разговоров о нем и на книгах, которые «Ардис» печатал, сам жил в квартире на Красноармейской, после того как отец и мачеха в 1989 году перебрались во Фрэмингхэм, штат Массачусетс; на той самой кухне, где часто сиживали Профферы и их сотрудники, я долго еще жарил яичницу и пил вино, а мои друзья – как в свое время друзья отца и мачехи – спали на полу на матрацах.

Кстати, Эллендея по привычке остановилась у нас, когда в Москве праздновали 25-летие «Ардиса» в 1996 году. Кажется, больше в этой квартире она не бывала. Я ее продал вскоре после рождения моего сына в 2001 году – там помимо кухни было всего две крошечные комнаты, и в эти скромные 45 квадратных метров непостижимым образом поместилось столь многое: бесчисленные встречи, долгие русские разговоры, любови, сплетни, «канаста» (карточная игра, которой нас всех заразила Эллендея) ночи напролет, анекдоты, литература, политика, эпоха. Парадоксально, но история Ардиса закончится годом позже нашей Красноармейской – в 2002-м.

Карла я не знал. Отец только недавно женился на Татьяне Лоскутовой, и мне еще не позволялось бывать у них дома: моей матери нужно было время. А в 1979 году Карлу отказали в визе. Никто, конечно, тогда не догадывался, что больше Карл в Россию не приедет. В 1984 он умер от рака в возрасте 46 лет. Эллендею я увидел впервые в 1987 году, когда ей, наконец, после шести лет отказов дали визу, – высокую, стройную женщину с какой-то огромной всепобеждающей улыбкой. У нас тогда улыбались иначе: стеснительно и обреченно.

У Эллендеи и сегодня лучистые голубые глаза, умные, цепкие, а главное – совершенно хулиганские. И смеющиеся, и недоверчивые, и озорные, и серьезные, и ледяные – кому как повезет. Я запомнил, как она шла в вихре своих роскошных золотистых волос так энергично, так целеустремленно, словно впереди оставалось не три жалких метра до стенки, отделявшей нас от соседей, Аграновичей, а простиралась целая взлетно-посадочная полоса Шереметьево. Когда она появлялась, квартира сразу становилась тесной, плотно утрамбованной огромной энергией этой женщины. Таня описывает ее как «маленькое торнадо, точнее, тонкое торнадо – она была очень тоненькая: вокруг нее всe вихрилось всегда».

Но чаще Лоскутова называет Эллендею «ирландской крестьянкой»: «ирландской», потому что таковы корни ее предков, а «крестьянкой» – за абсолютное отсутствие снобизма. Эллендею многие звали «королевой», но на самом деле ей свойственны и простота, и практицизм. Когда мой отец и Татьяна Лоскутова с многочисленным семейством оказались в Вене на пересылке в США, Эллендея приехала встречать их. Она, будучи, как обычно, на высоченных каблуках, решительно подхватила пару тяжелых чемоданов и стала как ни в чем не бывало подниматься по крутой лестнице гостиницы. Таню это поразило.

Эллендею всегда отличала неутомимость, непобедимая уверенность в себе, воля, обескураживающая прямота и непреодолимая убежденность в собственной правде. Убежденность эта иногда казалась стихийным бедствием, даже блажью. Ее речь, напротив, журчала нежно, серебристой струйкой-мелодией, плескавшейся по острым камешкам американского акцента. И этой мелодии так соответствовало ее волшебное имя.

Только такая женщина, которая была лично знакома с Набоковым, защитила диссертацию по Булгакову, была конфидентом Надежды Мандельштам, хорошо знала Елену Булгакову и Лилю Брик, много значила для Иосифа Бродского, разбиралась в русской литературе XX века лучше иных российских филологов, могла подарить мне, подростку, не какую-нибудь очередную книжку, а пачку презервативов: «Ну, Колья, тебе это понадобится, ньет?»

Эллендея словно опровергала слоган, придуманный Карлом для студентов: «Русская литература лучше, чем секс!» Я думаю, она бы сформулировала его более шаловливо: «Русская литература не хуже, чем секс!» Женщина твердых этических принципов, осуждавшая, в частности, Бродского за потребительское отношение к женщинам, она тем не менее была слишком умна, чтобы недооценивать секс. Я рос стеснительным мальчиком, и, признаюсь, подарок Эллендеи понадобился мне нескоро. Не исключено, что я воспользовался им уже после того, как прочел изданные Профферами книги Набокова, Булгакова и Бродского, по крайней мере некоторые из них. Это были тоже ее подарки. Увы, не всегда мне, но моей семье, моему поколению.

Наверное, в силу той огромной роли, которую Профферы сыграли в жизни моей семьи, меня лично, эта книга так долго не ложилась на бумагу. Годами, разбирая документы из архива «Ардиса», встречаясь с героями этой истории, расшифровывая интервью, я переживал и страх, и очарование, и ответственность, и оцепенение. Я медлил, говоря себе, что исследовательская работа еще не закончена, что я еще не готов. Я и сейчас не готов.

***

«Сразу после полудня Ван вышел с двумя чемоданами в солнечную тишь сельского полустанка, от которого к усадьбе Ардис, куда он ехал впервые, вела извилистая дорога. <…> Тут к перрону подкатил наемный экипаж, и ярко-рыжая дама с соломенной шляпой в руке, смеясь над собственной спешкой, побежала к поезду и едва успела взобраться в него, как он тронулся. Ван решил воспользоваться предоставленным ему случайной складкой в ткани времени транспортным средством и погрузился в старенькую calèche. Получасовая поездка оказалась не лишенной приятности. <…> Миновали Торфянку, сонную деревушку о трех-четырех бревенчатых избах, с мастерской для починки молочной посуды и завязшей в жасмине кузней. <…> Дорога ныряла и горбилась, и на каждом подъеме старенький заводной таксомотор медлил, как бы совсем засыпая и нехотя одолевая усталость.

Заскакали по булыжникам Гамлета, сельца наполовину русского… Расступились, пропуская их к старому мосту, березы. <…> Наконец растительность обрела вид более южный, дорога огибала уже Ардисов парк. За новым поворотом, на отлогом пригорке старинных романов, открылась романтическая усадьба. То был великолепный загородный дом, сложенный в три этажа из светлого кирпича и лиловатого камня…»

Нет сомнения, что этот путь в свой Ардис, «на отлогом пригорке старинных романов», Владимир Набоков, преодолевая волнение, мысленно проделывал не раз – дом, который он утратил навсегда, дом, в который так хотел вернуться и который, поселившись в гостинице Montreux Palace, придумал заново в причудливой русско-американской вселенной своего романа, где и сама Швейцария находилась в штате Вашингтон. Ada, Ardor, Ardis, Ladora – это аллитерация задает роману не только внутренний ритм, она составляет самостоятельный поэтический текст, проникнутый ностальгией по утраченной Аркадии на Ладоре. По-гречески Ардис – это «острие стрелы», по-набоковски – «направление Времени, ардис Времени». Но время, тотчас возражает Ван, никуда не направлено. «У нас всего две доски. Прошлое (вечносущее в моем разуме) и Настоящее (коему разум мой сообщает длительность и тем самым – реальность)». Ардис – как будто воплощение прошлого и настоящего, точка соединения времен, когда «прошлые тени и очертания сквозили в еще мягком протяженном, личиночном «ныне». Ардис – место, где «на вершине Прошлого задувает вихрь Настоящего», точка «сиюминутности», которая «является единственной ведомой нам реальностью; она следует за красочной пустотой уже не сущего и предшествует полной пустоте предстоящего». «Философски Время, – заключает Ван, – есть только память в процессе ее творения. В каждой отдельной жизни от колыбели до смертного одра идет формирование и укрепление этого станового столба сознания, этого времени сильных. „Быть“ – значит знать, что ты „был“. „Не быть“ подразумевает единственный новый вид (подметного) времени: будущее. Я отвергаю его. Жизнь, любовь, библиотеки будущего не имеют».

***

Карл и Эллендея Профферы прочли эти строки Набокова в Москве в 1969 году. Они жили тогда в гостинице «Армения» на Неглинной в номере 310, там, где сегодня стоит Ararat Park Hyatt. Карл пишет Набокову про Эллендею: «Между тем, моя королева разлеглась с Пниным, периодически хихикая, на кровати у нас дома, в уютной гостинице „Армения“ (!!! Как писали в былые времена). Что до меня, то я горю желанием как можно скорее насладиться „Адой“. <…> …А „чугун“ значит „котелок“33
  Переписка Набоковых с Профферами / Пер. с англ. Н. Жутовской. Публикация, вступ. заметка, комментарии Г. Глушанок // Звезда. 2005. № 7. Письмо № 17.


[Закрыть]. На это Вера Набокова по поручению мужа ответила: «„Чугун“ – это ужасно вульгарное провинциальное слово для обозначения „котелка“ – вот мое мнение»44
  Там же. Письмо № 19.


[Закрыть].

Набоков удовлетворил желание Карла поскорее прочесть «Аду». Он попросил Playboy прислать Профферу свой новый роман в расчете на то, что Проффер, автор «Ключей к Лолите» – первого литературоведческого анализа самой шумной книги Набокова, – напишет отзыв для раздела писем. Пакет с романом крупнейшего русского писателя эпохи, запрещенного и практически не известного на родине, отправленный редакцией скандального журнала Playboy, прибыл в Москву дипломатической почтой, чтобы оказаться в руках двух американцев, сидящих по ту сторону «золотого (в соответствие с «Адой») занавеса» в номере гостиницы «Армения», зимой, среди засыпанных снегом домов и улиц коммунистической столицы – сцена, вполне достойная набоковского нарратива. Впрочем, писатель всe это и организовал.

Проффер пишет Набокову: «Хотя Эллендея и я, близнецы в неизбежном смысле, были поражены сладкой тающей меланхолией при виде (и ощущении) затмения Лолиты (этой яркой серой звезды), мы испытали счастье, оказавшись в авангарде читателей Вашей хроники не Багрова-внука (аллюзия на Аксакова, которая есть и у Набокова. – Н. У.)»55
  Там же. Письмо № 20.


[Закрыть] Правда, ни о чем таком в своей рецензии для Playboy Карл не скажет, хотя роман, похоже, действительно стал для «близнецов в неизбежном смысле» важным событием.

Фрагмент «Ады» вышел в апрельском номере Playboy, а в июльском Карл уже писал, улавливая иронию происходящего: «Мне выпало особое удовольствие стать, возможно, первым человеком в Советском Союзе, который прочел этот потрясающий фрагмент»66
  Playboy. 1969, July. P. 12.


[Закрыть]. «У нас не было ничего нового почитать на английском, – вспоминает Эллендея. – Газеты в посольстве были недельной давности, а библиотека остановила комплектацию на Роберте Пенне Уоррене. Хотя брак наш был на редкость счастливый, „Ада“ мгновенно внесла раскол в семью: оба хотели читать ее безотлагательно. Он, конечно, был специалистом по Набокову, зато я – запойной читательницей, и с этим, казалось мне, надо считаться. Мы стали воровать друг у друга книгу самым подлым образом: звонил телефон, Карл неосмотрительно откладывал роман, чтобы взять трубку, я тут же хватала книгу и убегала в ванную, чтобы прочесть следующую главу. Мы глотали роман, запоминали какие-то куски практически наизусть, и после того „Ада“ заняла в нашей памяти особое место, связавшись с этой гостиницей, с этой зимой и отчаянной жаждой прочесть что-нибудь свежее по-английски и чем-то уравновесить давление изучаемого русского мира. Чем-то, что напомнит нам, что мы происходим из английского языка, хотя – парадокс – роман был написан русским эмигрантом»77
  Эллендея Проффер Тисли. Бродский среди нас. М., 2015. С. 20.


[Закрыть].

Этот парадокс станет содержанием их жизни. И Карл, уже тогда ощущая себя на перекрестке двух миров, прежде всего обращает внимание на их взаимопроникновение у Набокова и осваивает роль интерпретатора, которая станет его судьбой: «„Torfyanka“ (Peat Bog) is a „dreamy hamlet“ of log „izbas“ (huts); and „Gamlet, a half-Russian village“, is actually allusion to Hamlet (Gamlet in Russian)»88
  «Торфянка (Торфянник) – „сонная деревушка“ из бревенчатых „изб“ (хижин); и „Гамлет, сельцо на половину русское“, является на самом деле аллюзией на Гамлета…» (англ.). См.: Playboy. 1969, July. P. 14.


[Закрыть]. Cпустя почти полвека Эллендея вторит своему мужу, обращая внимание уже на другие аллюзии: действие романа разворачивается «в поместье „Ардис“, будто перекочевавшем сюда из Джейн Остин через Льва Толстого и преображенном любовью Набокова к русским усадьбам своего детства»99
  Эллендея Проффер Тисли. Бродский среди нас. С. 22.


[Закрыть]. «И вот, когда мы начали издательство, Карл сказал: „Пусть будет «Ardis», потому что это комбинация России и Америки“», – вспоминает она.

Шестой дом по Неглинной улице, былая гостиница «Армения», уже снесенная, но зацепленная в настоящее именем нового отеля Ararat Hyatt, вполне мог бы претендовать на честь считаться местом рождения «Ардиса». Но и Неглинная, 6, подобно Красноармейской, 25, – не более чем еще один важный адрес в истории «Ардиса». Как, собственно, и Монтрё или Адаво Монтру, где Набоков впервые вывел имя «Ардис» на одной из карточек, на которых обычно писал свои книги.

Сам Карл Проффер называл другой адрес рождения издательства – Новые Черёмушки, «застроенные новыми уродливыми типовыми домами, выросшими вокруг старой Москвы. Таксисты из центра, хотя и не признавались в этом, лишь смутно представляли себе Большую Черёмушкинскую улицу»1010
  Карл Проффер. Без купюр. С. 23–24.


[Закрыть]. Там, в доме 50, корпус 1, в квартире 4 жила вдова Осипа Мандельштама, Надежда Яковлевна, которую Профферы впервые посетили 17 марта 1969 года. У нее были «светлые ведьминские глаза, мелкие кошачьи зубы и детская улыбка с легкой приправой яда», – вспоминает Элледнея1111
  Эллендея Проффер Тисли. С. 35.


[Закрыть].

«Со временем мы запомнили долгую дорогу от Ленинского проспекта до станции метро „Профсоюзная“ и дальше, и по просьбе Н. М. – она боялась слишком заметного визита иностранцев – высаживались, не доезжая до нее. Перед ее домом, одной из трех одинаковых многоэтажек, „башен“ (как она их называла), проходила трамвайная линия, но прямого трамвая или автобуса из центра не было, поэтому мы всегда приезжали на такси. Надо было перейти рельсы и по разбитой дорожке, губительной для автомобилей, обойти дом к ее подъезду. В подъезде было темно, как во всех домах, и попахивало мусором и канализацией. Дверь слева от тесного лифта открывалась в коридор, который вел к ее квартире»1212
  Карл Проффер. Без купюр. С. 23–24.


[Закрыть].

Карл рассказывает о бедности, в которой жила Надежда Яковлевна, и о том, как трудно ей было сделать плохой подарок. Но «самый важный наш подарок Н. М. вернула. К концу нашего пребывания в 1969 году мы приобрели у хорошего русского приятеля, великого собирателя книг („Всe, что в человеческих силах, я могу достать“, – самодовольно говорил он), первое издание первой книги Мандельштама „Камень“ (AKME, 1913, 500 экз.)».

Приятелем, которого упоминает Карл, мог быть микробиолог Вадим Федоров, тогдашний муж Татьяны Лоскутовой. Правда, странно, что Карл, описывая, как «Камень» попал к нему в руки, употребляет весьма двусмысленное слово – «приобрели». И Таня, и Эллендея свидетельствуют, что «Вадим не мог ничего продавать Карлу». Вообще, Федоров был страстным библиофилом, от которого даже советовали прятать редкие книги. Говорят, Вадим был не в силах с собой совладать, но Таня считает, что не в этом случае: «Когда речь шла о таком раритете, глаз с него не спускали, да и он бы себе этого не позволил. Вообще, он тратил все деньги на книги, я ему брюки штопала, а так он был, конечно, авантюрным человеком, но при этом благородным». Так или иначе, но приятель, от которого «Камень» перешел к Профферам, предупредил их, что это редчайшее издание, и, скорее всего, другого экземпляра в жизни они не встретят. Профферы решили, что «Камень» станет отличным прощальным подарком Надежде Яковлевне: «Когда мы отдали ей книжку в кухне, она улыбнулась, сказала что-то в том смысле, что не видела ее много лет, задумчиво полистала, прочла несколько строк вслух, а затем сказала: „Я знаю всe это наизусть. Заберите ее – вы получите удовольствия больше, чем я“. Никто из нас троих не знал тогда, что в эту минуту родился „Ардис“»1313
  Карл Проффер. Без купюр. С. 114–115.


[Закрыть].

Действительно, через полтора года репринт «Камня» Осипа Мандельштама станет первой книгой с выходными данными «Ардиса», что вполне символично. Ведь именно «старая дама с Черёмушкинской улицы… была катализатором многих событий в нашей жизни, ее память – мостом между двумя эпохами», – напишет Карл незадолго до смерти1414
  Там же. С. 116.


[Закрыть].

***

И всe же появление в книжной коллекции Профферов «Камня» не предопределило создания издательства, хотя камень – предмет вполне пригодный, если верить Евангелию, для основания солидного учреждения. Подобно другой великой книге нашей цивилизации, «Илиаде», отправной точкой в истории «Ардиса» являлся не камень, но гнев – гнев двух молодых американцев-либералов: Карлу в 1969 году был 31 год, Эллендее – 25. «Мы были в ярости от того, какую жизнь вынуждены вести умные люди, и, думаю, идея „Ардиса“ родилась из этого гнева», – вспоминает Эллендея1515
  Эллендея Проффер Тисли. Бродский среди нас. С. 18.


[Закрыть].

Не знаю, находилась ли она когда-нибудь под обаянием образа Маргариты, громящей квартиру критика Латунского в Драмлите, но мне ее слова о гневе напомнили именно эту сцену пьянящего освобождения и возмездия: «Венчающая список надпись „Дом драматурга и литератора“ заставила Маргариту испустить хищный задушенный вопль» – вполне извинительная аллюзия, когда имеешь дело с крупным американским булгаковедом, тем более что подростком я всегда представлял себе Маргариту Эллендеей. Конечно, во всякой женщине можно разбудить Маргариту, но не всякая могла так страстно добиваться своего: «она была деятельна как пять медсестер, как два слесаря», – вспоминает Лоскутова.

Другое дело Карл. Как мог выглядеть его гнев, я затрудняюсь сказать. Саркастические профессора, прячущие вечную улыбку в усах, кажется, не способны на такие эмоции. «Его трудно было рассердить, но гнев его бывал сильным и действенным, – возражает Эллендея, – он определенно сыграл роль в нашем решении публиковать то, что не могло быть опубликовано в Советском Союзе, восстановить утраченную библиотеку русской литературы»1616
  Эллендея Проффер Тисли. Женщины, смерть и русская литература // Карл Проффер. Без купюр. М., 2017. С. 14.


[Закрыть].

Одним словом, гнев двух американцев, как и положено для этой рационально устроенной цивилизации оптимистов, оказался созидательным (в отличие, кстати, от гнева героев «Илиады»). В своем мемуаре об Иосифе Бродском Карл описывает их примечательный разговор о разнице между русской и американской литературой: «По мнению Иосифа (высказанному около 1970 года), главной особенностью американской литературы можно считать „жажду справедливости“: в ней подразумевается, что каждый человек ответственен за свое прошлое, настоящее и будущее и что он способен повлиять на ход вещей. Поэтому краеугольный камень нашей литературы – „Моби Дик“, его характеры и сюжетные линии просматриваются во всех остальных значительных произведениях, особенно у Фолкнера. В русской же литературе, особенно у Достоевского, главная идея – обретение покоя, а не действие. В отличие от американца, русский движется от сомнений к покою (я спросил: „То есть от Ставрогина к Зосиме?“ – и он ответил, что да, вместе с Иовом)»1717
  Карл Проффер. Без купюр. С. 242–243.


[Закрыть].