Соавторы: Юрий Брайдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Лежа безо всякого дела в колючих кустах, под прикрытием древних камней, я развлекался тем, что, уподобив свой мозг ристалищу, стравливал на нем свой инстинкт (или предчувствие, если угодно) со своей же логикой. Инстинкт гнал меня назад, на опасный, но вольный простор. Логика советовала последовать вслед за Хавром в город. В конце концов победу с незначительным преимуществом одержала именно она. Решающий довод был таков: Хавр знает намного больше, чем говорит, и эти сведения из него нужно вытянуть любой ценой. Постигнув природу Сокрушения и тайны пресловутой Изнанки, я, быть может, сумею без особых трудностей выбраться из этого мира. Как говорил мой дядя, гостиничный швейцар: не найдя входа, нечего искать и выход.
Хавр вел себя как-то чудно. Он то впадал в странное болезненное забытье, едва ли не пуская слюни, то принимался энергично ворочаться, высматривал вокруг нечто недоступное моему взору. Его последние слова звучали как бред, да и сейчас он был явно не в себе. Не знаю даже, с кем его можно было сравнить — не то с входящим в экстаз шаманом, не то с курицей, пытающейся снести страусиное яйцо.
Чего, спрашивается, он ждет — помощи сообщников, прихода темноты (которая при мне тут еще ни разу не наступала), прибытия к городским стенам семи иерихонских труб или какого-нибудь чудесного знамения? Сколько может длиться это ожидание? Ведь он же сам говорил, что время уходит, как кровь из раны.
Голова моя еще не окончательно очистилась от паров проклятого травила, глаза слезились, усталость туманила сознание. Наверное, от всего этого окружающий пейзаж как бы плыл передо мной — стены города то казались древними заброшенными руинами, то вообще исчезали. Смутные тени скользили по земле и по воздуху. Мир стал пластичным, текучим, неверным. Небесный свод то наливался свинцовым мраком, то вновь становился мглисто-сизым. Реальность перетекала в мираж. Гряды лесистых холмов становились языками глетчеров, морские волны плескались там, где только что шелестела на ветру сухая трава, караван существ, похожих на гигантских кенгуру, плавными и синхронными прыжками уходил куда-то в сторону медленно разгоравшегося зеленоватого сияния. Временами мне даже чудилось, что рядом со мной лежит не тщедушный хитрец Хавр, а нечто вонючее и косматое, вроде бы даже не имеющее определенного облика.
Возможно, мои нервы были уже на пределе или это в атмосфере, как перед грозой, нарастало напряжение, но в душу стали закрадываться необъяснимый страх и отупляющая тоска.
— Очень скоро здесь станет довольно скверно, — произнес вдруг Хавр бесцветным голосом. — Но ты ничего не бойся. И не пробуй затыкать уши. Такое услышишь даже кожей. Потом я побегу вперед. Старайся от меня не отставать, но и не обгоняй. Еще неизвестно, с чем нам придется столкнуться. Если нас попытаются задержать, не щади ни людей, ни зверей, ни растений. Но, надеюсь, серьезной опасности нет. Сокрушение обещает быть не очень обширным.
— Ладно, — буркнул я. — Все ты заранее знаешь. Нельзя сказать, чтобы в этот момент у меня на душе было абсолютно спокойно. Сокрушение не относится к разряду событий, оставляющих зрителей равнодушными.
Я старался ни на секунду не расслабляться, но тем не менее удар Звука застал меня врасплох. Впечатление было такое, словно к моим вискам приставили контакты электрической машины. Приятелю моему Хавру тоже, видно, пришлось несладко, но уже в следующий миг он был на ногах. Памятуя о его предупреждении, я тоже не стал отлеживаться, хотя, видит Бог, стоило это мне немалых сил.
Естественно, я был готов к тому, что какая-то часть этого мира претерпит кардинальные изменения. И тем не менее когда прямо на твоих глазах на месте приличного куска крепостной стены, ни толщиной, ни высотой не уступающей своей знаменитой китайской сестрице, возникает экзотический, совершенно неуместный здесь лес, в котором зеленых красок куда меньше, чем оранжевых, охристых и фиолетовых, вначале это кажется галлюцинацией.
Лес вообще выглядел довольно странно: все деревья под одинаковым углом были наклонены влево, а их кроны, похожие на огромные пучки павлиньих перьев, еще трепетали под ветром неведомого мира. Навстречу нам вместе с волной теплого ароматного воздуха неслись стаи мелких, как моль, бабочек. Метровый обрубок пестро раскрашенного змеиного тела извивался у черты, отделявшей кочковатую, заросшую сорняками пустошь от пышных сиреневых мхов, в которых наши ноги увязли по щиколотку. Сокрушение действительно оказалось не очень обширным — не больше четверти гектара леса, клинообразной кляксой врезавшегося в серую шкуру города. В нем не оказалось ни растений, ни живых существ, пожелавших задержать нас, и, когда где-то в центре города огромная трещотка возвестила тревогу, сапоги наши уже стучали по брусчатке мостовой на приличном расстоянии от злополучного места.
Хавр привел меня в дом, внешне ничем не отличавшийся от всех остальных на этой улице. Там, в полупустой унылой комнате, где прямо из стены торчала ржавая водопроводная труба, а над канализационной дырой кружилась одинокая муха, я впервые за долгое время поел по-человечески, то есть с употреблением столовой посуды. Миска у хозяина имелась всего одна, и мы поочередно брали из нее маленькими лопатками пресное, полузасохшее крошево непонятного происхождения. Что-что, а гурманство не входило в число местных пристрастий.
— Твой розыск продолжается, — сказал Хавр, закончив трапезу. — Стражники у отстойника должны были хорошо запомнить тебя. Надеюсь, меня они не видели. До лучших времен ты останешься в этой комнате. У нас не принято питаться дома, но я раздобуду какую-нибудь еду. Ни в коем случае не пей из городского водопровода. Я сам буду приносить тебе воду. В крайнем случае можешь утолить жажду из дождевой лужи. Но это в самом крайнем… Хотя на этом этаже никто больше не живет, к дверям не подходи и свет не зажигай. — Он указал на вделанный в стену газовый светильник. — И еще: ты видел слепых птиц, которых возят по улицам в клетках?
— Видел.
— Слышал, как они кричат?
— Приходилось.
— Для тебя их крик означает опасность. Сразу же уходи отсюда. Спрячься. Ты это умеешь. Потом вернешься, или я сам найду тебя.
— Значит, птицы могут учуять меня?
— Необязательно. Но вполне возможно.
— Даже через стену?
— От тебя за сто шагов канализацией разит.
Врет, подумал я. Что-то не слышал я до сих пор о птицах с собачьим обонянием. Зачем оно им — облака нюхать?
— Конечно, — продолжал Хавр, — ты можешь покинуть мой кров хоть сейчас, но тогда уже не жди никакой помощи. Более того, как законопослушный горожанин я должен буду участвовать в поисках скрывшегося перевертня.
— А не боишься, что я потом выдам тебя?
— Перевертней не берут живыми. — Он зевнул. — А теперь давай спать. Возможно, тебе не нужен отдых, но мне он просто необходим.
Мы легли в разных углах комнаты — я на какое-то тряпье, Хавр на сложенный вдвое плащ, — но оба только делали вид, что спим. Не знаю, какие мысли лезли в голову моему хозяину, а я вновь и вновь восстанавливал в памяти все наши сегодняшние разговоры, стараясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку в этом винегрете из недомолвок, загадок и полунамеков. Однако меня вовсе не занимало, где в его словах была ложь, а где правда. Правда нередко зависит не столько от искренности, сколько от компетентности собеседника, который с чистым сердцем может излагать тебе самые дикие бредни. А ложь, являясь покрывалом для истины, способна указать, где эту самую истину искать. Сейчас меня интересовало совсем другое.
Я уже понял, что кто-то собирается таскать моими руками каштаны из огня. Вполне возможно, что стилет с коварным секретом, поход через отравленную клоаку и сх ватка со стражей — всего лишь разные этапы проверки моих физических кондиций. Будем считать, эту проверку я прошел. Кому же теперь мне придется служить? Этому мозгляку Хавру? Некой тайной организации, стоящей за его спиной? Или действительно городу, что кажется мне наименее вероятным. Нельзя браться за рискованное дело, если не знаешь, кто твой союзник, а кто враг, откуда ожидать удара, а откуда — поддержки. Думаю, со временем я все выясню. А пока мне придется держаться Хавра. То, что некоторые его поступки кажутся нелогичными или необъяснимыми, скорее мои проблемы, чем его. В конце концов, не будем забывать, что именно он вывел меня из подземного лабиринта, а потом вновь переправил в город, пусть и несколько необычным путем. Хотя тут сразу возникает новая загадка: как он узнал о надвигающемся Сокрушении? Предчувствует он их, что ли? Боюсь, я недооцениваю своего нового приятеля.
Как раз в этот момент Хавр кашлянул и зашевелился в своем углу.
— Не спится? — спросил я и, не дождавшись ответа, добавил: — Согласен на твое предложение. Но никаких клятв ты от меня не дождешься. Если я заподозрю, что со мной поступают нечестно, то и сам буду действовать соответствующим образом.
Хавр вздохнул, но снова ничего не ответил. Любая определенность облегчает душу, и, повернувшись на другой бок, я спокойно уснул.
После завтрака, состоявшего из жалких остатков ужина, мне был преподан первый урок местной речи. По словам Хавра, это было необходимо уже потому, что на горожан язык урвакшей действует примерно так же, как волчий вой на сторожевых псов. Видно, в свое время эти лихие ребята чем-то очень не потрафили местному населению.
В лингвистические дебри мы не лезли, ограничиваясь минимально необходимым для бытового общения уровнем. Среди всего прочего я узнал, что для горожан (дитсов, как назвал их Хавр. «А почему дитсов?» — полюбопытствовал я. «Потому что город этот называется Дит». — «Ничего себе!») понятие «Сокрушение» имеет более широкий смысл, подразумевающий не только непредсказуемое и катастрофическое внедрение в реальное пространство частицы некоего инфернального мира, но и возмездие за человеческие грехи, что-то вроде конца света местного масштаба.
Так прошло немало времени. Кстати, измеряю его здесь в следующих единицах: местная минута равна семидесяти ударам сердца среднестатистического человека, час — семистам его вдохам, год состоит из семи месяцев, каждый из которых соответствует менструальному циклу опять же среднестатистической женщины. Понятие суток отсутствует. «Завтра» обозначает — после того, как проснемся. В разговорах часто упоминается еще и какой-то Срок, но его длительность и принцип исчисления я так и не понял.
Я отъедался пресной и сухой, как жмых, пищей. Пил воду, которую Хавр, наверное, приносил из ближайшей лужи. Отсыпался на жестком ложе. Практиковался в языке. Задавал своему покровителю всякие каверзные вопросы. Регулярно брился. Копил силы. Маялся от скуки.
Выходить наружу мне по-прежнему строжайше запрещалось — розыск исчадий Изнанки не имеет срока давности. Хавр, надолго покидая дом, плел какие-то сложные интриги, направленные на мою реабилитацию, но произойти это могло — так он объяснил — только после прохождения мной некоего сложного, почти сакрального обряда, смысл и детали которого пока не афишировались.
Я уже знал, что все горожане обязаны строго соблюдать определенный кодекс поведения, подразумевающий личную скромность, воздержание, трудолюбие и послушание. И чем более высокое положение в местной иерархии занимает человек, тем упорнее он обязан смирять плоть и дух. Вот, оказывается, почему такой затрапезный вид у моего хозяина, состоящего в немалой должности Блюстителя Заоколья — нечто среднее между советником по внешним сношениям и шефом разведслужбы.
Мне было трудно понять, что заставляет его, да и всех других дитсов тянуть свою нелегкую лямку. Привычка? Слепая вера? Страх? Выгода? Или вне стен действительно живется во сто крат хуже? Да и на свой главный вопрос: каково конкретно мое будущее предназначение — я так и не смог получить ответ. Единственное, что удалось вытянуть из Хавра, — действовать мне придется вне стен и под минимальным контролем. Это называется пустить щуку в реку. Не пришлось бы ему, дурачку, потом пожалеть о своей доверчивости.
Да вот только на дурачка Хавр Развеселый, Блюститель Заоколья, совсем непохож. Где-то здесь кроется подвох.
— Очень скоро твоя судьба может измениться к лучшему, — сказал он мне однажды. — Тебе будет оказана редкая, исключительная честь. Впервые после возведения стен порождение Изнанки получит права исконного горожанина.
— И когда же состоится столь трогательная церемония? — спросил я, продолжая беспечно валяться в своем уже обжитом углу.
— Прямо сейчас.
— Предупреждать же надо! — Я сел, прислонившись спиной к холодной стене. — Надеюсь, у меня ничего не отрежут?
— Нет.
— И в кипяток окунать не будут?
— Нет, конечно. Этой процедуре у нас подвергаются все новорожденные дети. Бывает, конечно, что некоторым она не идет на пользу. Но такие случаи крайне редки.
— Тогда согласен. Думаю, вредить своим детям вы не станете.
— Нам пора. Откладывать дальше небезопасно. — Мне показалось, что Хавр немного взволнован, но это можно было объяснить естественным пиететом верующего перед всяким святым таинством.
Далеко идти не пришлось. Возле дома-цитадели, предназначение которого мне досель оставалось неизвестным, слева и справа от входа жались к стенам две очереди — одна совсем коротенькая, состоявшая только из женщин с новорожденными детьми на руках (не было при них ни отцов, ни бабушек, ни крестных), вторая же довольно длинная, сформированная из лиц обоих полов и всех возрастов вперемешку. По указанию Хавра мы пристроились в затылок к какой-то юной мамаше, с беззаботным видом кормившей свое чадо грудью.
— Может, и ты меня на ручки возьмешь? — шутки ради спросил я Хавра.
— Если сможешь прямо сейчас обмочиться, то непременно, — довольно рассеянно ответил он.
Позади нас уже стояла дама средних лет с двумя хныкающими близнецами. На мой взгляд, положение складывалось пикантное, если не сказать больше. Представьте себе двух немолодых уже мужиков, дожидающихся приема, к примеру, у педиатра или гинеколога. Тут нехотя застесняешься. Конечно, учитывая исключительные обстоятельства — пол Хавра и мой возраст, — нас могли бы обслужить и без очереди. Однако моя названая «мамаша» никакой инициативы в этом вопросе не проявляла.
И вообще все здесь вели себя крайне тактично и сдержанно. Вперед не лезли даже согбенные патриархи и явные инвалиды. На какие-либо преимущества не претендовали и вооруженные стражники, в немалом числе затесавшиеся среди цивильного люда.
Тем временем подошел наш черед. Вход был общий, но сразу за ним приемная разделялась на две части, и я не мог видеть, что же происходит за стенкой. То помещение, в котором мы оказались, сообщалось посредством забранного решеткой проема с просторным залом, напоминавшим алхимическую лабораторию. Там суетились похожие друг на друга, болезненно полные, сплошь бритоголовые люди. С потолочных крючьев свисало два котла. Из большого, чугунного, все время наливали в глиняные стаканчики какое-то варево — наверное, клиентам из смешанной очереди. Маленький, медный, был накрыт крышкой. Он-то, наверное (а точнее, его содержимое), и предназначался для новорожденных. Как же, самое лучшее — детям!
Хавр несколько раз постучал костяшками пальцев по решетке, но на нас пока никто не обращал внимания. Бритоголовые были вежливы, но не радушны, предупредительны, но не заботливы. Обликом своим эти люди резко отличались от уже примелькавшихся мне горожан. Их бледные, одутловатые лица масляно блестели, а формы тела не допускали возможности самостоятельно почесать кое-какие из интимных мест. Голоса, которыми они перекликались, навевали воспоминания о лучших тенорах итальянской оперы.
Хавр опять деликатно постучал по решетке. Один из толстяков мельком глянул в нашу сторону, и его лицо переменилось, как у ребенка, увидевшего не сказочного, а всамделишного Змея Горыныча. Он сказал, вернее, пропищал что-то, и все его товарищи, бросив работу, сгрудились напротив нас у решетки.
Они знают, кто стоит перед ними, догадался я. Их заранее предупредили. Что же, чувства этих людей можно понять. Как-никак, я первое исчадие Изнанки, которое им довелось увидеть в натуре. Точно так же пялились бы богопослушные христиане на приспешника дьявола, явившегося за святым причастием в храм.
Один из толстяков вышел наконец из оцепенения и, вернувшись к медному котлу, зачерпнул из него в глиняный стаканчик, размером ненамного превышающий наперсток. Остальные негодующе загалдели и замахали на него руками. Стаканчик был спешно заменен наполненным до краев пузатеньким горшочком. Его просунули между прутьев решетки, но вручили не мне, а Хавру. После этого все умолкли, выпучив гляделки и разинув рты. Ну ни дать ни взять футбольные фанаты за секунду до пробития пенальти.
— Ты должен выпить это, — с нажимом сказал Хавр, протягивая мне горшочек.
— И это вся церемония? — делано удивился я.
— Если хочешь, можешь потом сплясать.
