Текст книги "Загадка любви"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Николай Тимонович Федоров
Загадка любви

Тут главное что? Главное, не сбиться со счета. И не торопиться. А потом, когда освоишься хорошенько, руки сами начинают работать. Можно даже телевизор смотреть. Первый шарф, к примеру, я месяца два вязал. А второй уже за пару недель сварганил. Я, конечно, про это дело молчу в тряпочку. Даже Сереге не говорю ничего. Ляпнет где-нибудь случайно, и будешь на целый год посмешищем. «Нельзя ли у вас, тетя Шура, заказать «петушок» с помпончиком?» – завопит на весь класс какой-нибудь Стрепетов. Или, скажем, схватишь пару, и та же Шарабаева со своей первой парты непременно сунется: «Ему, Анна Ивановна, некогда. Он носочки для бабушки вяжет». Даже представить страшно. Брр!

И только я про это «брр» подумай, как в дверь позвонили. Аккуратно так позвонили, вежливо ни коротко, ни длинно. Я отложил вязание, газеткой на всякий случай прикрыл и пошел открывать.

Открыл и сначала глазам своим не поверил. А когда поверил, то захотел тут же куда-нибудь на первый этаж провалиться. Или пол стол спрятаться. Потому что передо мной стояла Марина Удалова! Если б я английскую королеву увидел или даже директора нашей школы Капитолину Герасимовну, я б, наверное, и то меньше растерялся. В школе я вообще стараюсь на Удалову не смотреть. Она такая красивая, что смотреть на нее страшно. Звучит, конечно, по-идиотски: красивая – и вдруг страшно. Но это так. И я сам не знаю почему. Посмотришь, и кажется – сейчас свалишься с какой-то огромной высоты. А под языком щекотно делается. Уж на что Петя Вигуль, с его-то ростом и вообще… И то, когда с Удаловой разговаривает, сразу очки с носа тащит и трет их платочком, трет. Впрочем, сама Марина и не смотрит ни на кого. Сидит со своей неизменной Варькой Юницыной, волосы на палец накручивает и потолок разглядывает.

– Нестеров, ты один? – спросила Марина. Обыкновенно так спросила. Будто она ко мне по сто раз в день, как Серега заходит.

– Я-то? Нет. То есть да. Ко мне это… Серега вот зайти должен. Мы с ним дирижабль клеить собирались. Знаешь, цеппелин такой…

И почему я вдруг сразу какую-то околесицу понес, сам не знаю. Серега к деду уехал и заходить ко мне не собирался. А цеппелин этот дурацкий и вовсе непонятно, как с языка соскочил. Я, откровенно говоря, и не знаю точно, что это за цеппелин такой. Да тут еще штаны на мне тренировочные. Как говорится, домашние: на правом колене дыра, тесемки оборваны, длина короткая.

– Ну, пока твоего Сереги нет, я зайду? Ты не возражаешь?

– Заходи, конечно, раз пришла, – сказал я, пропуская Марину в квартиру А у самого в голове одна только мысль бьется: «Эх, штаны бы переодеть!» Но, с другой стороны, переоденешься, а Марина сразу подумает: «Во как всполошился! Скорей давай прихорашиваться Ну, с этим все ясно» Нет уж, буду в чем есть.

– А я, понимаешь, у Варвары была – она ведь в соседнем с тобой подъезде живет. Вышла от нее и дай, думаю, зайду. Вместе учимся, а я и не была ни разу у тебя.

– Правильно сделала, что зашла, – сказал я и ни к селу ни к городу добавил: – Ты вчера лунное затмение видела?

– Вчера? А что, показывали?

– То есть как – показывали?

– Ну, по телевизору, наверное.

– Да ты что! Это ж лунное затмение! Оно в небе было. По-настоящему.

– Ну и что. В программе «Время» могли показать. Когда про погоду говорят.

– А, ну да, конечно, – окончательно сбился я. – Только ведь оно поздно было, затмение. После программы «Время».

– Поня-атно… – рассеянно протянула Марина, оглядывая комнату. – А у тебя хорошо, уютно. Ой, а какой столик симпатичный. Старинный, наверное.

– Это папа сделал, – сказал я, прикрывая ладонями дыру на коленке. – То есть не совсем сделал. Он его, понимаешь, на помойке нашел. Там крышка была вся исцарапана, жучком поеденная, и всего одна ножка. Ну вот, папа его и привел в порядок: ножки выточил, крышку отполировал, бейцем покрыл…

– Чем покрыл?

– Бейцем, – повторил я, холодея.

– Поня-атно, – снова сказала Марина и как-то вдруг сразу к столику интерес потеряла. Мне даже показалось, что ей зевнуть захотелось.

«Да что же это я такое говорю?! – с ужасом подумал я, не смея взглянуть на Марину – Надо же что-то интересное рассказать, умное. Ну, не круглый же я, в конце концов, болван!»

Но в жизни все жутко несправедливо устроено: как только захочешь специально что-нибудь умное сказать, так сразу в голове космическая пустота образуется. Прямо кошмар! Я, к примеру, читать люблю и книжек всяких много прочел. Но сейчас в голове моей, как назойливая муха, кружилось только одно произведение. «Му-му» называется. Я даже чувствовал, как название это подкатывает к моим губам, и я возьму сейчас и брякну его вслух. Представляете: сидит человек, молчит, а потом вдруг ни с того, ни с сего говорит: «Му-му» Я так этого испугался, что у меня даже ладони вспотели. Тогда, чтобы хоть что-то сказать, я поспешно спросил:

– Сыру хочешь?

– Сыру? – удивленно переспросила Марина – Ну, давай.

Я жутко обрадовался и уже было помчался на кухню. Но тут вдруг страшное подозрение приковало меня к стулу: «А что, если у меня на штанах еще дыра? Там, сзади. Это будет катастрофа! Нет, надо сидеть и не рыпаться». И я сказал:

– А вообще, знаешь, сыр не очень… Подсох малость. Да и это… позеленел с боков. Лучше я тебя чаем угощу. Потом. После.

Марина прыснула в кулак:

– Ну ты. Леша, артист.

– Почему «Леша»? Я Саша, – растерянно сказал я.

– Ну, то есть, да, Саша. Я знаю, – поспешно сказала Марина. – Это художник был такой знаменитый Алексей Нестеров. Я тебя с ним всю дорогу путаю.

– Ага, бывает, – сказал я, хотя сам прекрасно знал, что художника Нестерова звали Михаилом. У нас даже репродукция его картины висит в другой комнате «Видение отроку Варфоломею» называется.

– А книг-то у тебя сколько! – сказала Марина, желая, наверное, поскорее о другом заговорить. – Это все твои или родительские?

– Как это? У нас книги общие. Я вот тут как раз одну интересную историю прочел. Хочешь расскажу?

– Ну, давай.

– Значит, так. Жил один древний философ. Мудрец такой. А звали ого… Э-э, черт, как же его звали-то… на «мэ», кажется…

– Мичурин, – подсказала Марина.

– Да нет, какой Мичурин! Я ж говорю древний. До нашей эры еще дело было. Ну, не важно… А жил он, понимаешь, в такой здоровенной бочке, на берегу моря. Вот однажды приходит к нему местный царь. Тоже, между прочим, знаменитый. И говорит: я, говорит, знаю, что ты великий мудрец и тебя за это очень уважаю. Поэтому проси у меня что хочешь. Все сделаю. И знаешь, что ему мудрец ответил?

– Ну, наверное, квартиру попросил, сказала Марина. – Раз он в бочке жил.

– Ничего подобного. Он так ему ответил: отойди, говорит, и не заслоняй мне солнце! Во как!

– А он что, загорал? – спросила Марина.

– Кто?

– Ну, мудрец этот. Дело ведь на пляже было.

– Ну ты что, серьезно?! Тут же совсем в другом смысл. Он хотел сказать, что ничего ему не нужно. И что даже сам царь мешает ему думать. Жутко умный был.

– Поня-атно, – сказала Марина. – Это ты в «Крокодиле» прочитал?

– Почему в «Крокодиле»?

– Ну, там в конце всякие анекдоты печатают.

– Да нет, вовсе не в «Крокодиле», – сказал я, и мне даже немного обидно стало. – У нас книжка такая есть. «Занимательная история».

«Эх, опять я что-то не то говорю», – с тоской подумал я.

И тут взгляд мой случайно упал на газетку, которой я прикрыл недовязанный шарфик. «А, была – не была!» – решился я и сказал:

– Марин, а хочешь я тебе одну тайну раскрою?

– Тайну? Давай, – сказала она и сразу же на меня с интересом посмотрела.

– А ты никому не скажешь?

– Никому.

– Обещаешь?

– Клянусь!

Я встал и сбросил газету с дивана.

– Вот. Видишь? Моя работа. Я уже маме шарфик связал, себе, тете Люсе. А этот для папы.

– Ты? Ты сам?! Ой, как здорово! – Марина захлопала в ладоши. – Ну, молодец, ничего не скажешь. А мне можешь связать?

– Могу, если хочешь.

– Спрашиваешь! Конечно хочу.

– Да-а, вот уж не ожидала, – Марина погладила шарфик ладошкой и добавила: – Шурик, а правду говорят, что ты ушами шевелить умеешь?

– Умею. Чего тут особенного?

– Ой, покажи, пожалуйста!

– Да ну, ерунда какая, – отмахнулся я.

– Нет, покажи, я тебя очень прошу!

– Ну, смотри.

Я увидел, как застыли и расширились и без того огромные Маринины глаза. Наверное, так смотрел первобытный человек на впервые разожженный костер.

– Колоссально! – шепотом сказала Марина. – Ну, Шурик, ты уникальный человек!

– Между прочим, – сказал я, окрыленный успехом, – здорово шевелить ушами умела русская императрица Екатерина Вторая.

– Вот видишь, императрица! А как ты это делаешь, объясни!

– Да я и сам не знаю. Само как-то получается. А хочешь, я тебе свои марки покажу? У меня даже одна бурундийская есть.

– Нет, марки потом как-нибудь. В другой раз. Ты лучше это… еще раз пошевели.

– Пожалуйста! Сколько угодно!

Глаза Марины снова расширились, а рот приоткрылся. Она медленно подняла руку и осторожно дотронулась до моего уха. Пальцы у нее были мягкие и шелковистые. Я почувствовал, как от ее прикосновения ухо мое вспыхнуло и, словно спираль в электроплитке, запылало рубиновым жаром.

– Да-а, – протянула Марина. – Зря я ей не поверила…

– Кому не поверила? – не понял я.

– Да нет, это я так, – быстро сказала Марина. – Ну, все Шурик, засиделась я у тебя, прямо ужас. Мне пора. Пока!

Когда за Мариной захлопнулась дверь, я сел в прихожей на пылесос и только тут немного очухался.

«А зачем, собственно, она приходила? – думал я. – И откуда узнала, где живу? Значит, так: она сказала, что была у Юницыной. Эта болтливая сорока, наверное, наговорила ей, как я ловко умею шевелить ушами. И тогда Удалова, ради глупого любопытства, решила зайти и проверить. Ну, конечно! Это ж совершенно ясно! Она ведь даже не помнит, как меня зовут! А я-то, павлин безмозглый, хвост распустил, раскудахтался: лунное затмение, Екатерина Вторая, «давай я тебе шарфичек свяжу»! Фу, как стыдно! Вот уж, действительно, уши развесил. А Марина… Да она… она просто дурочка. Ну, разве может нормальный человек прийти в гости только затем, чтобы посмотреть, как ушами шевелят? Ну, все! Завтра я ей даже «здрасьте» не скажу. И не посмотрю в ее сторону.

В школе два первых урока я вообще в окно смотрел. Чтоб даже и затылка Марининого не видеть. Правда, она и сама ко мне не подходила. А после математики, когда Анна Ивановна за дверь вышла. Стрепетов с ликующей физиономией вдруг вскочил на парту и закричал:

– Леди и джентльмены! Приближается зимний сезон. Кто желает заказать теплую вязаную шапочку с помпончиком или шерстяные носочки с двойной пяткой, обращайтесь к непревзойденному мастеру ручной и машинной вязки Александру Нестерову! Ура, товарищи!

«Все правильно. Так тебе, дураку, и надо. И не то еще будет», – говорил я сам себе, поспешно выходя из класса и стараясь ни на кого не смотреть.

Когда закончились уроки, я шмыгнул в туалет и просидел там на подоконнике минут двадцать. Не хотел я никого видеть. Даже Серегу. Хотя и понимал прекрасно, что он-то уж ни в чем не виноват. Да и вообще никто ни в чем не виноват. Потому что я сам осел и кретин.

Выйдя на улицу, я оглядел опустевший школьный двор и сразу ее увидел. Она сидела на скамейке возле клумбы и рассеянно смотрела куда-то в пасмурное небо. Я поспешно отвернулся и быстренько зашагал в другую сторону. Но Марина все-таки меня заметила.

– Шурик, постой! – закричала она и побежала следом. – Я тебя уже целый час жду. Где ты пропадал?

Я. конечно, на ее слова – ноль внимания. Иду себе и даже насвистывать что-то пытаюсь. Хотя в голове, как на зло, ни одной мелодии. «Чижика-Пыжика», и то не могу вспомнить. Так что вместо свиста какое-то змеиное шипение получается.

– Ты что, обиделся? – спросила Марина – Ну и зря. Будто ты Стрепетова не знаешь. Это ж клоун. Ему только в цирке выступать. Да и Варвара тоже хороша! Я ей под большущим секретом про твое вязание сказала. А что толку! Болтушка ужасная.

Тут я наконец мелодию «Чижика-Пыжика» вспомнил и довольно сносно ее засвистел.

– И вообще, Шурик, чего стесняться-то? Ну, вяжешь ты, ну и что? У меня папа, например, печь любит. Так он, наоборот, на каждом углу этим хвастается. Испечет чего-нибудь и давай по телефону названивать: «Виктор Петрович. Вера Павловна, вечером жду непременно. Я таких плюшек испек, пальчики оближете!» Почему он их плюшками зовет – никак понять не могу. Обыкновенные булочки. Однажды случай был – умрешь! Напек он этих своих плюшек, а в одну старинную копейку положил. Гости пришли, а он говорит: кому, говорит, копейка попадется, тот будет ужасно счастливый. Тетя Ира, мамина подруга, первая с тарелки булочку цоп – и в рот. Откусила – и зуб сломала! Представляешь, цирк! Ну, мать потом отцу такой скандал закатила, кошмар! Чтоб ты, говорит, подавился своими плюшками, дуралей!

– А какая копейка-то была? – угрюмо спросил я.

– Я ж говорю, старинная.

– Понятно, что старинная. А какого года, не помнишь?

– Да откуда я знаю? Здоровая такая копейка, с наш полтинник, – Марина вдруг остановилась и удержала меня за локоть: – Шурик, ты, наверное, хочешь, чтоб у меня искривление позвоночника было? Посмотри, какая тяжесть. И она протянула мне свою сумку.

«Ладно, хорошо, – думал я – Как культурный человек, сумку я твою понесу. Но это абсолютно ничего не значит».

– А куда мы идем? – спросила Марина.

– Я не знаю, куда ты идешь. Я иду домой.

– Так мы ж его давно прошли дом твой! – засмеялась Марина.

– Действительно, прошли, – растерянно сказал я и огляделся.

Мы стояли возле Петровского садика, и, значит, я даже не заметил, как мы перешли мост через Фонтанку. Ветер с залива почти разогнал облака, и над стеклянным куполом Мухинского училища показалось неяркое осеннее солнце.

– Давай в садик зайдем, – сказала Марина – Посидим на лавочке, поболтаем.

Весь сад был густо усыпан облетевшими листьями. Листья лежали на еще совсем зеленых газонах, на цветочных клумбах, на одиноких пустующих скамейках.

– Хорошо-то как, – сказала Марина. – Листья падают… Шурик, ты любишь осень?

– Терпеть не могу, – сказал я.

– А вот я люблю. Между прочим, Пушкин обожал именно осень.

– Что ты говоришь?! Это ты в «Крокодиле» прочитала?

– Нет, – серьезно ответила Марина. – Это он мне сам сказал. По секрету.

– А-а, теперь понятно, почему об этом знает весь Земной шар.

– Шурик, не будь таким злопамятным, – сказала Марина. – Это тебе совсем не идет.

– А знаешь, – сказал я, – есть такая интересная народная примета: если листья на землю внешней, гладкой стороной падают, то это к очень холодной, малоснежной зиме. А если наоборот, лицом к небу, значит, зима мягкая будет, теплая.

Марина наклонилась и подняла только что упавший оранжевый лист.

– Ну вот. Ожидаются ужасные холода. Так что, Шурик, если ты мне не свяжешь большущий теплый шарф, я заболею и умру. Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Хочешь ты, чтоб я заболела и умерла?

– Нет.

– Значит, свяжешь? А?

– Раз обещал, свяжу, – сказал я.

– Молодец, – сказала она и, нагнувшись, заглянула мне в лицо. – А теперь покажи, пожалуйста, еще раз…

– Что показать?

– Ну, как ты… – Марина улыбнулась и потрепала себя за ухо. – У тебя так здорово получается!

При этих ее словах но мне все прямо вскипело и заклокотало. Ну, думаю, сейчас я тебе скажу! Я тебе такое скажу! Я…

И тут, сам не знаю почему, и вдруг вспомнил, как тонкие Маринины пальцы коснулись вчера моего пылающего уха и как изумленно расширились ее огромные зеленые глаза. И вместо обидных, сердитых слов, вот-вот готовых сорваться с моего языка, я вздохнул и сказал:

– Ладно. Смотри.