Текст книги "Ночные всадники (сборник)"

Автор книги: Николай Свечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А… По-ни-ма-ю!

– Вот. Сообщу также, что указанный Саласкин – маклак известного убийцы Разъезжалова.

– Того, что лично задушил маленького ребенка?

– Да.

– Ой, какой нехороший, какой подлый человек!

– Вот вы нам и помогите его поймать. Разъезжалов бежал из Нерчинска. Он сейчас в городе, и с ним еще двое каторжных. А Саласкин может нас на них вывести.

– Алексей Николаевич, но мне-то это зачем?

– Ну как же! Уберете нашими руками конкурента. Ишь приехал сюда краденое скупать! Так и вам ничего не останется.

– Это понятно. А еще для чего?

– Чтобы полиция и дальше смотрела сквозь пальцы на ваши старческие безобразия.

– Вот! – Блатер-каин просиял. – Я хотел, чтобы эти слова произнесли в присутствии господина полицмейстера.

Яковлев, красный как рак, натужно просипел:

– Я подтверждаю слова господина Лыкова.

– Теперь можно работать, – констатировал Озорович-Пушкин, поворачиваясь к Алексею. – Вы сказали, он из Москвы?

– Да.

– Тогда я знаю, как к нему подойти.

– Учтите, вещи должны быть очень хорошие.

– Молодой человек! Вы будете учить меня торговать?!

После этого события завертелись с невероятной быстротой.

Саласкин цедил чай с ромом в трактире «Тулон», когда к нему вдруг подсел пожилой, чисто одетый еврей.

– Егор Савватеевич?

– С кем имею честь?

– Меня зовут Озорович Гораль Хаимович. Может, слышали?

– Не приходилось.

– Ай-ай! Старею. Но это не важно. Я здешний купец по ювелирной части. А об вас знаю от Бернштама.

Саласкин сделал почтительное лицо. Иуда-Шмуль Бернштам был крупнейший московский блатер-каин.

– Он мне сказал, что с вами можно делать дело, – продолжил собеседник. – Если быть точным, Иуда отозвался так: жадность Саласкина имеет разумные границы.

Москвич улыбнулся. Выражение было в духе знаменитого маклака.

– Что-то имеете предложить?

– Да. Пять серебряных вещичек от закусочного прибора, очень изящных. В Нижнем за них не дадут настоящую цену.

– Они у вас с собой?

– Да. Но не здесь же!

– Извольте пройти в мою кассу ссуд.

– Учтите, Егор Савватеевич, – нахмурился Озорович, вставая. – Я пожилой человек, мелочами не занимаюсь. Сейчас в городе много хорошей аржентерии[14]14
  Аржентер и я – серебряные вещи.


[Закрыть]. Лучшую несут мне. А покупателей хороших совсем мало! Мне нужен помощник, который будет пересылать эти вещицы в богатые столицы. Иуда не приехал, Воронин не приехал… Возможно, этот помощник будете вы. За свой хороший гешефт, разумеется! Я решу это после первой сделки.

– Я все понял, Гораль Хаимович. Цену дадим подходящую.

Два маклака уединились в номере москвича. Вскоре Озорович-Пушкин вышел и быстро удалился. А к Саласкину ворвались сыскные агенты. Через четверть часа Лыков уже приступил к допросу арестованного.

– Ну что, Егорка, на этот раз ты влип основательно. Вещицы от закусочного прибора краденые. Похищены у статской советницы Тимченко четвертого дня.

– Откуда ж я знал? Пришел почтенный человек, купец по ювелирной части. Оказывается, он краденым торгует!

– Озорович ведь тебя предупредил, что вещи ворованные. Это означает скупку заведомо краденого. Сидеть тебе теперь в тюрьме.

– Ничего он мне не говорил! Поклеп это! Не докажете. Его слово против моего – мировой не примет.

– У вас в Москве не примет, а здесь, в Нижнем, милое дело! Опять, у нас и свидетель имеется.

– Какой еще свидетель? – взвился Саласкин. – Мы один на один торговались!

– Ну как же ты запамятовал? – Лыков явно издевался над маклаком. – Был свидетель. Известный в здешних краях вор Панкратов по кличке Рябой. Вот его собственноручное в том признание. Гляди. – Сыщик протянул арестованному лист бумаги. Там корявым почерком было написано, что Панкратов украл серебряные вещи у статской советницы и продал их Саласкину при посредничестве Озоровича.

– Узнаешь руку?

– Что я должен узнать? – затравленно выкрикнул Саласкин. – Никакого Рябого в глаза не видел! Это обман!

– А сравни.

И Лыков дал москвичу на прочтение анонимку, полученную губернатором. Она была написана тем же почерком, что и «признание» Панкратова. Почерк на «признании» был ловко подделан счетным чиновником полицейского управления Доброзраковым, мастером на такие штуки.

Саласкин дважды перечитал анонимку и ничего не понял.

– Ну и что? Я адвоката найму! Он вскроет на суде все ваши обманы!

– Дурак. До суда еще дожить надо.

Арестованный осекся и впервые посмотрел на сыщика внимательно.

– Ваше высокоблагородие, объясните, христа ради! Какой-то Панкратов, теперь вот Разъезжалов! А я тут при чем?

– Объясняю. Нам надо эту сволочь поймать. Ишь приехал в Нижний! На ярмарке с выставкой решил поживиться? Хрен ему!

– Ну и ловите. Я для чего занадобился?

– Ты нам скажешь, где его искать.

– Да не знаю я, где его искать! После суда не видал. Сам до смерти боюсь этого человека. Да он и не человек вовсе…

– Ты меня так и не понял, Саласкин. Вот письмо, которое получил губернатор. Там написано, что Разъезжалов с бандой приехали сюда. Рука сам видишь чья – Панкратова. А написал он это под твою диктовку.

Маклак выпучил глаза и некоторое время сидел так. Потом спохватился:

– Что за чертовщина? Под мою диктовку? Зачем?

– Сам сказал, что боишься этого человека. Вот и решил сдать его полиции. А сообщить поручил сообщнику, вору Панкратову по кличке Рябой, чтобы твой почерк не узнали.

– Ва… ваше высокоблагородие! Ведь это же неправда!

– Как неправда? Вот у меня и признание Рябого имеется. Смотри. Очную ставку вам устроить?

Лыков вручил третью бумагу, написанную тем же корявым почерком. Никакого Панкратова-Рябого на самом деле не существовало, но сыщик играл ва-банк.

– Это подло, бесчестно!

– Что? И ты еще будешь меня чести учить, сволочь? Ты живешь краденым, торгуешь вещами, на которых кровь! Ну, чума, погоди. Разозлишь меня – сам будешь не рад!

– Ваше высокоблагородие, – жалобным голосом сказал Саласкин. – Зачем это? Для чего вы меня мучаете?

– Уже ведь объяснил. Нам нужно найти Разъезжалова с ребятами. Вопрос его поимки – дело времени. Вот нынче пришли фотокарточки его, и Банкина, и Пашки Черемиса. Размножим и пойдем по номерам да гостиницам. Вскорости и поймаем. Тогда я ему покажу письма, что под твою диктовку писаны, и устрою очную ставку с Рябым. Он подтвердит. А потом… потом посажу тебя в одну камеру с Разъезжаловым. Как думаешь, сколько ты после этого проживешь? И что там на суде вскроет твой адвокат?

Саласкин затрясся.

– Но есть и другой путь, – промолвил Лыков.

– Ка-какой?

– Ты называешь мне адрес прямо сейчас. Экономишь нам время и силы. И тогда я не выдаю тебя на расправу этому зверю. Он даже и не узнает никогда, кто его выдал.

– А что дальше?

– Дальше ты садишься в тюрьму и будешь сидеть, сколько суд приговорит.

– За что!

– Как за что? За скупку краденого. Серебряный закусочный прибор забыл?

– Но ведь…

– Ты думал, в Нижнем Новгороде можно безнаказанно барышничать? Шалишь!

Тут Прозоров, который молча вел протокол, хищно ухмыльнулся и добавил:

– Это тебя в Москве оставили в сильном подозрении. А у нас с такими разговор короткий.

– Итак, Саласкин, повторяю вопрос: где скрывается банда Разъезжалова? Учти, что неправильный ответ влечет за собой тяжелые для тебя последствия. Самые тяжелые. Решается вопрос, жить тебе или помирать. Осознаешь?

Маклак понурил голову и какое-то время молчал. Алексей не торопил его. Наконец арестованный крякнул и заявил:

– Что ж мне из-за такого головой жертвовать? Только обещайте мне, ваше высокоблагородие, что он никогда про этот наш разговор не узнает.

– Обещаю. Все сделаем так, будто по фотокарточке коридорный опознал.

– Если обманете, грех на вас будет…

– Будет, будет. Ты адрес говори.

– Значит, проживают они в гостинице Дугарева. Все трое в одном нумере.

– Ух ты! – обрадовался Прозоров и подбежал к окну. – Вот же она, прямо напротив. Это что, Разъезжалов через улицу от сыскного отделения поселился?

– Точно так.

– Ну наглец! Он сейчас у себя?

– Не могу знать, но навряд ли. Купца какого-то они пасут, вчера на выставке приметили. Как стемнеет, налетят. Так что поспешите.

– Что за купец? Где поселился? – забросал маклака вопросами коллежский регистратор.

– Слышно, что живет он в гостинице «Международная».

– В «Международной» несколько корпусов, – озабоченно сообщил Лыкову Владимир Алексеевич. – «Россия», «Америка», «Франция», и в каждом сотни номеров! Можем не успеть. А станем ходить по этажам – спугнем!

– Ну? – спросил сыщик у Саласкина, глядя на него тяжелым взглядом.

– Я не знаю!

– Говори, что знаешь.

– Разъезжалов хочет подсунуть купчине певичку. Тот, знать, слаб на женский пол… Баба из чешского хора, красивая! Заманит она его в ресторацию «Хуторок». А оттуда – как карась наклюкается – повезет будто бы к себе на постелю. По пути и приткнут. Банкин уж и экипаж нанял.

Все стало ясно. Сыскное отделение без лишней огласки начало готовиться к задержанию. Маклака покамест посадили на ярмарочную гауптвахту, в карцер. Если все подтвердится, полицмейстер переведет его в острог. Там начнут дознание о скупке краденого. А дело Разъезжалова двинется своим чередом, никак не пересекаясь с Саласкиным.

Ресторан Неменского «Хуторок» – один из лучших на ярмарке. Находится он на Песках, и клиентура у него самая денежная: железные и рыбные торговцы. Кухня о-го-го, а цены – еще хлеще. Лыков хотел сначала сам сесть в зале под видом посетителя, присмотреться. Но передумал. Вон старик Озорович тут же его узнал. Мало ли кто окажется в ресторане? Закричит: здорово, сыщик, как дела? Гримироваться не хотелось. Свое гримерное депо осталось в департаменте, а мазаться здешними красками было боязно. И Алексей поместился на берегу затона напротив Москательного ряда. Там держал пельменную отставной околоточный надзиратель. Он укрыл Лыкова и пятерых агентов. Шестой, самый способный, сидел в «Хуторке». Фамилия у него была фон Бригген – настоящий немец, да еще из дворян. А пошел в надзиратели сыскного отделения! Бригген трепался с приезжими ганноверцами, ловко изображая меховщика. И смотрел по сторонам.

Как задержать троих опасных преступников? Если бы под рукой оказались «летучие», вопросов бы не было. А здешние силы? Прозоров не производил впечатления человека тертого. Без году неделя как главный сыщик. Его подчиненных Лыков узнать не успел. Поэтому и вызвал старого приятеля Петра Фороскова. Петр по-прежнему служил в пароходстве «По Волге», обороняя его от жуликов. Он сразу согласился рискнуть и тоже пришел в ресторан.

В час ночи, когда засада уже вся извелась, Форосков стукнул в окно. Алексей быстро впустил его в сени.

– Ну?

– Стоят у входа, – сообщил Петр важную новость.

– Точно они? Ведь темно уже!

– Точно. Разъезжалов наклеил бороду и заглянул внутрь. Выпил рюмку у стойки и вышел. Но это он! Прячется за углом ресторана Березиной. А Банкин на козлах, как и ожидалось.

– Двое. Где же Пашка Черемис?

– Был в зале, а пять минут назад расплатился и вышел. Подсел к Банкину, под верх пролетки.

– Так. Значит, вот-вот начнут.

– Похоже на то.

– А штымпа[15]15
  Штымп – предполагаемая жертва ограбления (жарг.).


[Закрыть] обнаружил?

– Там их полста, и все с бабами! Но, один скорее, всего и есть наш. Черемис глаз с него не спускал.

– Кто такой?

– Паспорта я у него не смотрел, – ухмыльнулся Петр. – Бородатый, денежный и пьяный. Как все они, впрочем. Сидит у эстрады. Девка при нем русская, хоть изображает из себя австрийскую подданную.

– Он! Ну, ребята, выходим по одному. Оружие взвести!

Агенты щелкнули курками и начали нехотя выбираться наружу.

– Не дрефь, все будет хорошо, – ободрил их Лыков. – Разъезжалова я беру на себя, а вам отдаю мелочишку.

Все произошло стремительно. Надворный советник подкрался к беглому сзади. Тот его не услышал: стоял и следил за выходом из «Хуторка». Удар по шее поверг бандита на землю.

Легким шагом Лыков подошел к пролетке. Там сидели двое. Сыщик цапнул одного за горло и выдернул наружу. Второго схватил невесть откуда взявшийся Форосков. Когда подбежали агенты, им оставалось лишь связать грабителей…

Не теряя времени даром, Алексей повез пленников в Главный дом. Банкина с Черемисом посадили в одиночки, а Разъезжалова сыщик стал допрашивать.

Начал он так:

– Ну, дрянь, говори! Купца решил подрезать? Мы все знаем.

Налетчик гордо вскинул красивую голову:

– Попрошу мне не тыкать, мы с вами водку на брудершафт не пили.

Лыков хотел отпустить арестованному затрещину, но передумал. Есть люди, от которых больше добьешься вежливостью, а не грубостью.

– Хорошо. Начнем сначала. Вы признаете, что являетесь Андреем Дормидонтовичем Разъезжаловым, осужденным в Москве за убийство четырех человек и бежавшим с Нерчинской каторги?

– Да, признаю. Как вы нас нашли?

Надворный советник вытащил из кармана пачку фотографических карточек и помахал ими:

– Вот. Коридорный в номерах Дугарева опознал Черемиса, когда мы делали повальную облаву. Что же вы как облапошились? Взяли к себе человека с такими приметными шрамами.

– Вот оно что… А я уж подумал…

– Что вы подумали? – «насторожился» сыщик. – У вас есть в городе еще сообщники?

– Да нет, это я так.

Алексей внимательно присматривался к убийце. Сильная личность! Держится с достоинством, хотя немного растерян. До сих пор не может понять, как он так легко попался. Подобные, когда смирятся, начинают говорить все без утайки. Хорошо бы и Разъезжалов раскололся сразу.

– Будем признаваться?

– В чем? – усмехнулся арестант, словно сидел на дружеской беседе. – Мы ничего не успели сделать. Поторопились вы маленько, ежели хотели взять нас с поличным.

– Ну, тут не успели, а раньше успели. Меня интересует смерть городового Одежкина.

– Какого еще Одежкина? – удивился арестант.

– Которого вы убили три дня назад во дворе дома Мохова в Плотничьем переулке.

Разъезжалов был озадачен.

– Три дня назад? А в котором часу это случилось?

– Вечером, около одиннадцати.

– Ну, тут уж вы облапошились! – развеселился каторжник. – Три дня назад об эту пору мы всей шайкой отмечали мои именины. В ресторане «Повар». До двух часов ночи гудели. Спросите обслугу – она подтвердит.

И сыщик сразу понял, что арестованный говорит правду.

Еще через час Яковлев, Прозоров и Лыков докладывали губернатору о поимке преступников. Точнее, докладывал полицмейстер, а остальные молчали. Петр Яковлевич был в своем рапорте объективен.

Баранов выслушал и спросил:

– Я правильно понял, что все сделал Лыков?

– Фактически да. Он обнаружил маклака, связанного с Разъезжаловым. Он же его расколол и заставил выдать убийц. Он же, собственно, и арестовал.

– Алексей Николаевич! – повернулся к сыщику губернатор. – Благодарю вас за службу! Завтра же будет в телеграмме министру.

– Да бог с ней, с телеграммой, Николай Михайлович. Убийца городового Одежкина не найден.

– Но зато обезврежена опаснейшая шайка беглых каторжников.

– Согласен, это хорошая новость для города и ярмарки.

– Что вы намерены делать дальше? Где искать убийц?

– Сейчас я намерен отдохнуть. Все-таки взяли трех лихих людей, и без капли крови. Переволновался немного…

– Да, конечно, я понимаю. Завтра прошу ко мне в удобное для вас время. Подумайте, чем мы еще можем помочь в вашем дознании. Не смею задерживать.

В коридоре Лыков не удержался и сказал полицмейстеру:

– Вот видите, Петр Яковлевич! В последний момент мы сегодня успели. Еще чуть-чуть, и они зарезали бы купца. Может, и хористку тоже: зачем им свидетель? А вы методы мои бессовестными называли…

– Виноват, Алексей Николаевич! – сказал Яковлев, вставая перед сыщиком во фрунт. – А вы преподали мне урок. На всю жизнь запомню. Извините еще раз, и – спасибо!

Глава 4
Новые версии

Дознание зашло в тупик. Хорошо, конечно, что взяли разбойников. Но кто же тогда ударил камнем несчастного городового?

Разъезжалова с Банкиным уже на следующий день этапировали в Нерчинск. Там им добавят к сроку по пять лет и запрут в каземате. Воробьева-Черемиса отослали в Москву – теперь он ответит за свои злодейства. Саласкина решили выкинуть из города, иначе бы на суде Пушкину пришлось давать показания, и тогда его сотрудничество с полицией стало бы известным. Распоряжением губернатора маклака посадили на поезд и велели никогда больше в Нижний Новгород не приезжать…

Жизнь подбрасывала новые загадки. В Шуваловской даче на ивовой плантации нашли тело женщины. Плантация являлась одним их экспозитов выставки. Она представляла образцы различных видов ивы, пригодных для корзиночного плетения. Место глухое и мало посещаемое. Женщина была задушена и раздета донага, а одежду преступник бросил возле тела. Опознанием установили, что это та самая проститутка Угодникова, которая сбежала от содержательницы Щавельской. Ни свидетелей, ни улик…

Алексей не стал отвлекаться на убийство проститутки, а продолжил дознавать смерть городового. Он съездил во Вторую Кремлевскую часть и спросил пристава Богородского:

– А что за столкновение было у Одежкина с какими-то артельщиками? Он хотел отвести нарушителей для составления протокола. А те показали ему кулак, и парень передумал…

– Да, за неделю до гибели случилась история. Яков не проявил твердости, ну да что теперь его за это винить…

И пристав рассказал следующее: как известно, мастеровым с инструментами запрещается ходить по тротуарам, они могут задеть обывателей за платье и вообще мешают прохожим топорами и пилами. Полиция обязана в таких случаях заставить их спуститься на мостовую и составить протокол, по итогам которого нарушители уплачивают штраф. Суммы эти бывают очень ощутимы, и бедные мастеровые стараются избежать наказания. Просят, суют мелочь на лапу, изредка скандалят. Так же случилось и с Одежкиным. Он увидел артель плотников, которая с инструментами нагло шла по тротуару. Это было напротив речного училища.

Постовой остановил их и хотел препроводить в часть для составления протокола. Артельщики оказались выпимши и начали скандалить. И даже угрожать! Какой-то особо нервный кинулся на городового с кулаками. Его оттащили, но очень советовали служивому забыть происшествие…

– И что Одежкин? Забыл?

– Да. Он сробел – там десяток пьяных мужиков, весьма дерзких. И решил с ними не ссориться. Дошло до меня. Я сделал Якову внушение, но полицмейстеру сообщать не стал. Иначе начет, а жалование у городовых и без того маленькое, двенадцать рублей в месяц. Пожалел, словом.

– Понятно. Могли эти люди затаить на городового обиду и подловить вечером?

Богородский задумался.

– М-м… Крайне маловероятно. До протокола не дошло, дело замяли. Зачем им будировать? Это же каторжное дело – на полицейского нападать!

Лыков не поддержал рассуждений пристава:

– С точки зрения здравого смысла так и есть. Но мы-то с вами знаем, какие бывают идиоты. То и дело таких встречаешь! Залудит косушку и ходит, ищет, к кому пристать. А тут и искать не надо. Обидел его городовой! Значит, пойти и отомстить.

Богородский не нашел, что возразить. Действительно, мало ли дураков на белом свете! Вон по весне в их части случай был: два красильщика подрались, и один второго зарезал. А до того пьянствовали вместе, песни пели, обнимались… И кончилось кровью. А тут артель, в которой имеется беспокойный. Полез с кулаками на городового при исполнении. Чем не версия?

Алексей решил поручить ее разработку Прозорову. Не хотелось ему искать каких-то плотников, не царское это дело. Но Владимир Алексеевич встретил его сетованиями:

– Вот же чертовщина! С выставки билетеры разбегаются!

– Какие еще билетеры?

– А которые в турникетах сидят. Сначала старший убег, а вчера еще трое!

– Старший – это который Лугвенев?

– Он самый. Сбежал еще, когда царь не уехал. Не иначе, с выручкой!

– Да уж, просто так билетеры не бегут, – согласился надворный советник. – Однако как же они воровали? Там в турникетах счетчики! Посетитель зашел, и колесико передвинулось. Много не сопрешь.

Прозоров махнул рукой:

– Наше жулье на выдумку богато. Не иначе что-нибудь придумали.

– Но Савича жалко, – продолжил надворный советник. – Он взял приятеля на должность, доверился ему, и вот… Теперь надо дознание проводить, сколько денег выставка не досчиталась.

– Об этом и речь, Алексей Николаевич, – расстроился Прозоров. – Вы ведь знаете, что и меня к этой чертовой выставке прикомандировали. Вот получил сейчас от полицмейстера указание – бросить все дела и искать сбежавших.

– Как так – бросить все дела? – удивился Лыков. – А кто станет убийство Одежкина дознавать? Сравнили аферу с убийством полицейского. Что там у Яковлева, совсем ум за разум зашел?

– Я человек маленький, делаю что приказано. Вы бы поговорили с их высокоблагородием, а? Иначе мне придется отозвать людей от вашего дознания.

Лыков пошел к полицмейстеру. Тот делал объезд ярмарки, и пришлось его долго ждать. Когда коллежский советник наконец появился у себя, состоялся довольно резкий разговор. Оказалось, что Тимирязев потребовал от Яковлева срочно найти беглецов. Особенно Лугвенева. Люди скрылись без видимых причин, сразу четверо! На первый взгляд недостачи за ними нет, поступление денег шло без нареканий. Но точный ответ может дать лишь ревизия. А скандал выставке сейчас совсем не нужен. Только что уехал государь, оказавший ей большую честь. Обошел все отделы! И тем привлек, безусловно, новые толпы посетителей. Самое время принимать гостей, демонстрировать успехи народного хозяйства. Значит, ревизию следует делать тихо. И вообще помалкивать насчет беглецов.

– Но люди Прозорова нужны сейчас для дознания убийства, – возразил Лыков. – Это важнее билетных афер.

– Тогда, им придется успевать везде, – ответил Яковлев. – Я не могу отказать генеральному комиссару выставки. Сыскное отделение с двадцать восьмого мая официально переподчинено, в том числе и Таубе. Прозоров на время выставки обязан исполнять приказы ее полицмейстера.

– Хорошо, я понимаю, что людей нет, но хотя бы отзовите свои слова. Что сыскные должны сейчас бросить все другие дела и заниматься только этим. Пусть тащат оба воза.

Так и решили. Яковлев вызвал Прозорова и велел ему не оставлять дознания о смерти Одежкина. Следует так распределить людей, сказал он, чтобы их хватило на все.

Два сыщика вышли на подъезд Главного дома. Владимир Алексеевич был обескуражен.

– Вот так всегда! Разорвись надвое, спросят: а почему не на четверо? Где ж я людей возьму для всех мазуриков? Штаты общей полиции на время ярмарки и выставки увеличили в четыре раза. А сыскное отделение, как имело восемь единиц, так с ними и осталось. Тут еще шлюху эту задавили!

– Что об этом говорить, – пожал плечами Алексей, – служба. Вы вот послушайте, что я узнал от пристава Богородского…

И он рассказал про стычку Одежкина с неизвестными плотниками, которая могла стать причиной убийства. Прозоров загорелся:

– Любопытная идея. Я пошлю в часть Пузыревского, пусть копнет.

Губернский секретарь Пузыревский был помощником начальника сыскного отделения. Алексею он не нравился. Надутый какой-то и вялый. Будучи в чине выше своего шефа, он был обижен, что не его назначили на отделение. И действовал всегда спустя рукава. Но ведь так по всей полиции! Вон пристав выставки Муханов всего-навсего губернский секретарь, а помощником у него – надворный советник Веснин. Подполковник – у поручика! И ничего. Служит Веснин и не жалуется…

– Вы вот что, Владимир Алексеевич. Пошлите лучше туда фон Бриггена. Он вам настоящий помощник, а не Пузыревский.

Коллежский секретарь смутился.

– А…

– А тот пусть займется билетерами.

Сам Лыков вызвал на беседу Ивана Одежкина. Брат погибшего служил в Рождественской части и был там на хорошем счету. Он пришел после дежурства – подтянутый, основательный.

– Скажите, Иван Степанович, были ли у Якова враги? – с ходу огорошил его сыщик.

Тот наморщил лоб и задумался. Вдруг лицо его дрогнуло.

– А ведь были!

– Кто?

– Антоха Рябзин, есть такой.

– Что за человек?

– Из наших бывший, из городовых. Смелый парень, но бесшабашный. Без царя в голове. Особенно когда водки нажрется…

– И что у них между собой вышло?

– А Иван его пьяного пытался усмирить. Когда Антоха буфетчику в «Стрельне» грозился морду начистить. Увел он тогда Рябзина и вечером доложил о том по команде, как полагается.

– Ого. И чем закончилось?

– Рябзина, понятно, пинком под зад. Он и раньше нарывался, на «губе» сидел, штрафовали его. А тут терпение у начальства кончилось, и – вчистую. Антоха обещал отомстить. Пришел в часть, напал на брата, изломал ему шашку… Как же я сам об том не вспомнил?

Лыков затребовал формуляр уволенного городового. Антон Рябзин, бляха номер 101. Из крестьян. Отставной бомбардир 24-го летучего артиллерийского парка. Ишь ты, у пушкарей тоже есть «летучие»! В полиции отслужил всего четыре месяца. Неприятности у него начались почти сразу. Не отдал установленной чести околоточному надзирателю Звездочетову; рапорт надзирателя прилагался. Был назначен на три дежурства не в очередь. Потом краткосрочный арест – за вторичное неотдание чести тому же Звездочетову и за дерзкое обращение с публикой. Наконец, после рапорта Одежкина за нетрезвое поведение и буйство уволен из кадра городовых. Это случилось 10 июля, за неделю до смерти Якова.

Сыщик стал расспрашивать сослуживцев и выяснил еще один важный факт. У Рябзина был товарищ, такой же пьяница, как и он. Адам Мацилионис, бляха номер 289. Сначала бедолага заснул на посту, за что был оштрафован на рубль. Потом вышла еще более неприятная история. Мацилионис подобрал на улице утерянную квитанцию ссудной кассы Трифоновой на имя купца Зотова. На сто сорок рублей, между прочим. Вместо того чтобы сдать находку начальству, городовой обратился к купцу и стал требовать у него награду. Купец вручил пятишницу, но сообщил об этом помощнику пристава. Дошло до полицмейстера, который и выгнал вымогателя из рядов полиции. Теперь, по слухам, двое бывших городовых жили в Катызах. Ремеслом они никаким не владели, но откуда-то доставали деньги на водку. Подозрительная парочка. Рябзин, уходя со службы, публично обещал наказать Якова Одежкина. Неужели он выследил его через сообщника и убил? Запросто.

Слобода Катызы – скверное место. Начала свою историю она еще в шестидесятых годах. Тогда на пустынном левом берегу Оки выстроил себе землянку мещанин Журавлев по прозвищу Катыз. Он был кузнец, ковал гвозди, а весь доход пропивал в кунавинских кабаках. Постепенно его жилище стало обрастать соседскими хибарами. Здесь селились люди темные, непритязательные, и таких к 1896 году набралось уже немало. Почти сто домов образовали несколько безымянных улиц. Слобода в городскую черту не входила, поэтому строения все в ней были временные, на птичьих правах. Полицейский надзор отсутствовал. Ведь официально этой местности как бы не существовало.

Лыков поехал на выставку. Полицмейстер Таубе, как узнает о двух проходимцах, вряд ли обрадуется. Ведь Катызы с ним по соседству. Подполковник не откажется выделить надворному советнику пяток городовых.

Так и вышло. Александр Александрович принял Алексея сразу. И начал с благодарности за дни, когда по выставке ходил государь. Оказалось, что фон Таубе знал историю про студента с кульком баранок. И очень одобрял энергические действия начальника Летучего отряда.

Тот в ответ рассказал полицмейстеру о своем дознании и о том, что подозрение в убийстве городового падает на его бывших сослуживцев. Они скрываются в Катызах, совсем близко отсюда. Жить эти люди могут только разбоем – далеко ли до новых преступлений?

Фон Таубе принял решение быстро. Пристав Макарьевской части Воскресенский, как и Прозоров, тоже на время выставки был подчинен ее полицмейстеру. За Воскресенским полетел курьер. Пока его искали, подполковник подобрал шесть крепких ребят из кадра своей полиции во главе с околоточным надзирателем Васильковым. Высокий, сильный и хладнокровный, Васильков был подходящей кандидатурой. Он принял поручение арестовать подозреваемых в убийстве не моргнув глазом.

Вскоре прибыл Воскресенский, и привел с собой еще пять человек. Намечалась облава. Когда стемнело, полицейские с трех сторон вошли в криминальную слободу. Они держали оружие наготове. Несколько часов продолжался обыск, и не дал никаких результатов. Бывших городовых не нашли.

Утром Алексей по-начальственному собрал сыскных на совещание. Настроение у него, несмотря на вчерашнюю неудачу, было хорошее. Надворный советник словно вернулся в свою молодость: вот злодеи, их надо поймать; вот агенты, смотрят на него с надеждой. Пусть идет на ножи, а уж мы не выдадим! Все как тогда…

– Коллеги, вчера мы ударили по пустому месту. А почему?

Сыскные замерли в ожидании подсказки.

– Потому, что искали наобум, без разведки.

– А-а-а…

– Надо теперь повторить попытку, но уже с умом. Напрячь осведомителей, походить по пивным и портерным. Кто у нас отвечает за Кунавино?

– Я! – вскочил агент Сверчков.

– Какие у вас будут идеи?

Сверчков ответил сразу, словно заранее подготовил ответ:

– Надобно спросить у Германа.

– Кто таков?

– Уголовный. Вор первый сорт.

– Это ваш осведомитель?

– Так точно, ваше высокоблагородие. Два года как. Он тогда сел в острог, за то что самого Бугрова обокрал. Покушался на кражу через подбор ключей, да и попался. А мы как раз искали «наседку» к Тазетдинову. И Герман согласился. Ловко все провернул. С тех пор он у меня на связи для тонких дел.

– Годится. Вызывайте его сюда, хочу поглядеть на вашего осведа.

Вор пришел и получил задание. Алексею он понравился: умный, азартный. Если бы такой пошел в сыщики, из него получился бы хороший агент.

Герман явился с задания ночью, прямо в номер к Лыкову. Тот услышал тихие шаги и успел приготовиться. Дверь открылась, просунулась голова.

– Ваше высоко… – раздался тихий шепот и сразу прервался: в лоб незваному гостю уперлось дуло револьвера. – Ой!

– Это ты?

Сыщик одним рывком втащил вора внутрь и пожурил:

– Зачем крался? А если бы я выстрелил?

– Нет, вашество, я же справки навел, – ухмыльнулся Герман, не тушуясь. – Вы опытный, с перепугу шмалять не будете. Опять же, я голос подал.

– Почему сюда пришел?

– Потому, что надо быстро. Отыскал я Рябзина с товарищем. И собираются оба из города тикать.

– Вот как! Где они прячутся?

– Есть в Гордеевке турецкоподданный Махмедбиль Юсуф. Держит табачную лавку, а при этом скупщик краденого и наводчик. Там и сидят ребята.

– Место знаешь?

– А как же.

– Сам ему слам носил? – не удержался сыщик.

– А ежели и так? – в тон ему ответил вор. – Главное, я вопрос решил.

Замечание было верное, и Лыков не стал одергивать осведа. К тому же следовало торопиться. Будить полицмейстера, требовать от него подкрепления – это до утра. Сыщик решил обойтись малыми силами. Два смелых человека поехали за третьим. Казалось, Герман знал все в этом городе; откуда-то ему был известен и домашний адрес Василькова.

Околоточный надзиратель снимал квартиру в доходном доме Сорокина на Рождественской улице. Спал он крепко: пришлось долго стучать в дверь. Когда же проснулся и уяснил задачу, то не задал ни одного лишнего вопроса. Молча оделся, взял револьвер, а шашку оставил: в драке она ни к чему.