Текст книги "Айвазовский в Крыму"

Автор книги: Николай Барсамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Богаевский ещё до революции стал одним из видных русских художников, но в родной Феодосии, где он жил почти безвыездно, его мало кто знал. Изредка художник встречался с известным поэтом и художником М. А. Волошиным. Богаевский показывал свои картины, Волошин читал свои стихи. В этой обстановке Богаевским были созданы прекрасные рисунки к книге стихов Волошина, изданной в 1910 году в Москве, одна из глав которой «Киммерийские сумерки» посвящена Богаевскому. В книге двенадцать рисунков. Это не иллюстрации к стихам, а совершенно самостоятельно найденные графические образы, созвучные поэзии М. А. Волошина.

После установления Советской власти в Крыму местный Военно-революционный комитет выдал Богаевскому охранное свидетельство на мастерскую, а позднее Наркомпрос прислал ему охранную грамоту за подписью А. В. Луначарского.

У Богаевского вскоре установились связи с художниками и художественными организациями. Государственное издательство в 1922 году вызвало его в Москву, где ему предложили подготовить к печати альбом литографий. Крымский областной комитет по делам музеев и охране памятников искусства и старины (КрымОХРИС) поручил ему зарисовку исторических и архитектурных памятников в Крыму.

Одно время Богаевский даже числился в штате галереи Айвазовского, но только формально: ему была предоставлена полная свобода действий, взамен чего галерея получила от него картины, которые со временем вошли в экспозицию.

Наступили годы грандиозного хозяйственного строительства, социалистической реконструкции страны. Художники были призваны к работе на главных новостройках пятилетки. В 1929 году «Всекохудожник» поручил К. Ф. Богаевскому большую, ответственную работу – написать ряд картин, отображающих строительство Днепрогэса.

Это задание пришлось по душе Богаевскому. С первых шагов в искусстве его привлекал не обыденный, будничный образ природы – он всегда был поглощён поисками следов труда человека на земле, преобразовавшего природу и одухотворившего её.

В размахе строительства, в живой, реальной действительности он ощутил пафос трудовых усилий своего народа, порыв к светлому будущему. Это вдохновило Богаевского на создание большого цикла индустриальных пейзажей, ставших этапными в развитии его творчества.

В 30-х годах творчество Богаевского обогатилось новыми чертами; значительно углубилось содержание его живописных образов, повысилось мастерство.

Глубоко реалистическое восприятие действительности всё решительнее вытесняло прежнее увлечение художника модерном мюнхенской школы, стилизациями в духе мастеров Возрождения или гобеленов, и он не любил, когда даже вспоминали об этом.

Лишь изредка в творчестве его возникают рецидивы былого увлечения классическими мастерами французской живописи. Но и они потеряли прежний эпигонский характер.

В годы, когда вся страна переживала огромный подъём, была охвачена пафосом социалистического строительства, сама жизнь оторвала Богаевского от мира фантазии и мечты о прошлом. На его глазах создавался подлинно героический пейзаж, зрели и претворялись в жизнь грандиозные планы. Художник, естественно, не мог остаться в стороне от всенародного подъёма.

Строительство Днепрогэса – первенца социалистической индустриализации – было важнейшим звеном в осуществлении ленинского плана электрификации страны. Казавшийся фантастическим проект перекрытия Днепра сам по себе не мог не увлечь художника. В течение двух лет (1930–1931) Богаевский работал на Днепрострое, писал акварелью и рисовал карандашом днепровские пороги, места, где только что были начаты работы. Его интересуют строительные детали перекрытия реки. В его папках и альбомах накапливаются сотни рисунков и акварелей – огромный документальный материал, пользуясь которым Богаевский приступил к созданию картин, посвящённых строительству Днепрогэса. Этой теме он посвятил большой цикл полотен. И здесь ему помогло мастерство композиции, выработанное за долгие годы. Даже в этюдах Богаевский почти всегда обращал серьёзное внимание на композиционное решение темы. Часто эти его этюды привлекают неожиданностью, новизной; многие из них имеют большую познавательную и художественную ценность. Акварельные эскизы индустриальных мотивов, написанные Богаевским, по новизне подхода к теме и мастерству стоят в одном ряду с высокими достижениями советского искусства в этой области.

Почти все акварельные эскизы компоновались Богаевским как панорамные виды. А на картинах, написанных маслом, он чаще изображал отдельные участки строительства. Это был или процесс наращивания бетонных «быков», взятых в ракурсе со стороны реки, или устройство шлюзов обводного канала с видом на электростанцию, или другие мотивы, отражающие характер работ на плотине.

Одновременно с картинами, отличающимися точной фиксацией строительства, изображением многих строительных деталей и конструкций, часто однообразных по форме, Богаевский, как бы давая простор творческому воображению, создал несколько свободных композиций. На них он, опережая события, задолго до окончания строительства показал панораму Днепрогэса в действии. Изобразил художник его ночью, когда море огней создаёт необычайно живописный эффект, усиленный радужными сияниями огромных ореолов вокруг вымышленных источников света.

В течение пяти лет – с 1929 по 1934 год – Богаевский выполнил громадную работу, создав цикл картин Днепростроя, в который вошли тринадцать больших полотен.

Самым ярким произведением этого цикла является панорамный вид плотины с острова Хортица.

Заманчивая возможность запечатлеть грандиозное строительство самой мощной в то время гидроэлектростанции в ближайшем соседстве с островом Хортица, где некогда бурлила Запорожская Сечь, будила творческое воображение Богаевского. Он с интересом следил за археологическими раскопками на острове, находя в незамысловатых предметах быта запорожцев яркий, своеобразный контраст тому, что совершалось на его глазах. На Хортице он пишет этюды, делает зарисовки общего вида строительства, по которым позднее создаст одну из лучших панорам Днепростроя.

Над Днепром в высоком небе плывут огромные кучевые облака. В нижней части картины изображена широкая перспектива Днепра, воды которого преграждены строящейся плотиной; за ней видны дали безбрежных украинских степей. На переднем плане, охваченный двумя рукавами реки, лежит остров Хортица, поросший ракитником. У песчаных отмелей его стоят сотни чёрных просмолённых лодок. Они своим видом напоминают запорожские «чайки», на которых славные запорожцы ходили отсюда в Константинополь и Смирну. В стороне на берегу растёт могучий тёмный дуб, живой свидетель глубокой старины.

Сюжет картины удачно сочетает правдивость, яркую содержательность образа с его глубокой эмоциональностью. Выразительность произведения усиливается ясностью и простотой изобразительного языка.

Добротно сделанные картины Днепростроя привлекли на выставках внимание к Богаевскому, и ему в 1932 году было предложено возглавить бригаду для работы над диорамой, изображающей днепровское строительство.

Вместе с ним над фигурным и макетным передним планом должны были работать В. В. Мешков и В. Н. Яковлев.

Диорама не была закончена не по вине Богаевского. Он добросовестно написал всю пейзажную часть – плотину, шлюзы, электростанцию, а на переднем плане эскизно подмалевал фигуры рабочих, над которыми работали его партнёры. В таком виде Богаевский привёз диораму в Феодосию, где она и хранится в картинной галерее.

Собранные на стройках первой пятилетки этюдные материалы дали возможность Богаевскому широко и правдиво отобразить первый этап социалистической реконструкции нашей страны. Индустриальные картины Богаевского выделялись на выставках композиционной завершённостью, достоверностью и профессиональным мастерством.

Среди его работ было много панорамных видов новостроек. Подобный характер изображения позволял отчётливо показать грандиозность социалистического строительства. Мало кто из советских художников отразил с такой полнотой, так документально точно и одновременно с таким творческим вдохновением огромный размах работ на стройках первой пятилетки.

В 1933 году Богаевский был послан «Всекохудожником» на Донбасс. Здесь в течение двух лет он с увлечением работал в Юзовке и Макеевке. Потом Константин Фёдорович поехал в Мариуполь. Помимо металлургического завода «Азовсталь», здесь он написал много акварелей на реке Калмиусе (Калке).

Параллельно с темой индустриального пейзажа в творчестве К. Ф. Богаевского возникает новая тема – «Города будущего». Она тоже явилась результатом длительной работы на стройках пятилеток, где наряду с гигантами индустрии возникали новые жилые массивы социалистических городов.

Обычно города будущего на картинах Богаевского стоят на берегах больших водоёмов. Это или широкие реки, искусственные водохранилища, или морские просторы. Лучшими из этого цикла являются изображения приморских городов. Они лежат на берегах южных морей и по строительному замыслу близки к курортным новостройкам на Южном берегу Крыма последних десятилетий. Иногда города возникают как скопление высотных зданий или отдельных кварталов новых домов, увязанных с исторически сложившейся архитектурой старых построек. Этот цикл картин, над которым Богаевский много и упорно работал, не удовлетворил мастера. «Дело у меня с живописью идёт туго и плохо: ни одной картины ещё не написал; кажется, провалюсь я с этой затеей – очень меня это тревожит. города мои никак не хотят быть «будущими», – получаются они какими-то «старыми», или «экзотическими», где-то в Мексике, а не в СССР.» – писал он в одном из писем в апреле 1938 года.

С тревожным чувством послал К. Ф. Богаевский картину «Город будущего» в Москву.

Но вскоре он получил от своего друга С. И. Лобанова (художника, заместителя директора Музея нового западного искусства) письмо, в котором очень подробно описано впечатление, произведённое картиной на выставке «Индустрия социализма». Лобанов сообщал:

«Вчера на диспуте о выставке «Индустрия социализма» было очень интересно одно выступление, касающееся Вас лично, т. е. Вашей картины «Город будущего». Говорила… одна работница «Шарикоподшипника», от имени тысячного цеха завода и своего собственного, конечно. Говорила интересно, просто, искренно – словом, очень хорошо. Если бы Вы слышали выступление о Вашей картине. Вы бы поняли цену себе по-настоящему, как смотрит на Вас передовая часть истинной массы народной, а не отдельные искусствоведы, даже если они индивидуально очень высоко котируются на основе своих знаний или чувств. Она так горячо, так образно, говорила о Вашем творчестве, о том, что оно даёт массе рабочего зрителя, как ошеломляюще прекрасно действует на душу, – что мне просто захотелось обнять эту женщину и от души поблагодарить её не только за Вас, но и от всех других художников, высоко ценящих Ваше творчество. Более воплотить мечту о городе будущего, по её мнению, нельзя, хотя она и оговаривается, что, по всей вероятности, города будущего будут иными.

Я очень сожалею, что Вы не слышали этого дифирамба, иначе Вы вряд ли стали бы развивать до такой степени неправильно Ваши мысли о собственном искусстве.»

За многие годы я не знаю ни одного случая, когда бы картины Богаевского вызвали разноречия в жюри. Как правило, они принимались под общие аплодисменты всех присутствующих.

Удивительная для такого большого мастера скромность и какое-то неверие в свои силы иногда проявлялись в самых неожиданных случаях. В 30-х годах Богаевский получил от журнала «Огонёк» заказ на акварельный рисунок для обложки очередного номера, причём в письме было указано, что на рисунке должна быть изображена крымская природа и одна-две характерные фигурки.

Константин Фёдорович пришёл ко мне за советом – как же ему быть. «Пейзаж я, конечно, напишу, а как быть с фигурками? Хотелось бы нарисовать сидящего пастуха с козою, но я этого не умею», – сказал он. Несмотря на мои уверения, что он прекрасно сделает и пейзаж, и фигурки, ведь он даже в детстве великолепно рисовал животных и людей, Константин Фёдорович решительно отверг такую возможность.

Наш разговор кончился тем, что Константин Фёдорович попросил меня вписать в его пейзаж фигуры. Я, конечно, согласился на это, хотя не совсем ясно представлял себе, как же это получится.

Через день я принёс ему акварельный рисунок пастуха с козой, сделанный довольно схематично, но по возможности близко к живописной манере Богаевского. Константин Фёдорович одобрил рисунок и как будто вздохнул с облегчением. Его, очевидно, радовало, что так просто был найден выход из создавшегося затруднения, видимо, тревожившего его.

Вскоре Константин Фёдорович показал мне законченную акварель для обложки. На ней был изображён горный крымский пейзаж с морской далью и соснами, под которыми восседал мой пастух с козой. Богаевский скопировал его совершенно точно, хотя, несомненно, он сам мог сделать эти фигурки, и гораздо лучше, чем при моём участии.

Лето Богаевский обычно проводил на новостройках, а начиная с осени принимался за большие акварельные эскизы, по которым зимой писал композиции маслом.

Как правило, Богаевский одновременно писал несколько картин. Они уже на самом первом этапе всегда были хорошо скомпонованы и точно нарисованы. В этой части он никогда не допускал никаких переделок в процессе работы. Что касается живописной стороны, то здесь он нередко оставался неудовлетворённым. Лёгкость и цветовую обобщённость акварельного эскиза, с которого писалась картина, художнику не всегда удавалось перенести в работу маслом.

Как-то Богаевский показал мне четыре большие картины после первой их прописки, когда они были только начаты. Это были варианты его крымских пейзажей, скомпонованные в духе классических мастеров: деревья на берегу зеркального ручья, скалистые горы, уходящие в голубую даль, и красивые облака на небе. Подобные картины Богаевский писал много раз. Но теперь в них была та свежесть и лёгкость колорита, та гармония цвета и формы, каких недоставало иногда его завершённым вещам.

Это был единственный случай, когда Богаевский показал только что начатые картины. Обычно на просмотр своих работ он приглашал в мастерскую после того, как картины были не только закончены, но и обрамлены. На этот раз, видимо, он сам остался доволен результатами первых прописок. А возможно, к этому примешивалось чувство тревоги за дальнейшую судьбу так удачно начатых картин.

Опасаясь обидеть Константина Фёдоровича, я всё же в разговоре о них заметил, что хорошо было бы оставить их в том виде, как они получились после первых прописок.

Ничего не возражая мне, Константин Фёдорович только грустно улыбнулся, как бы давая понять, что он и сам это понимает.

Позднее мы видели эти картины в мастерской законченными, в рамах, перед отправкой их на выставку. Они были очень хороши, но прежнее очарование – лёгкость письма и воздушность – всё же померкло в них.

Богаевский и в более поздний период творчества часто бывал «не в ладу» с масляной живописью. Он остро ощущал неравноценность уровня своего мастерства и живописных замыслов.

«Я после многих лет взялся опять за масло и чувствую себя в этом деле совершеннейшим новичком – точно никогда и не писал маслом. Особенно тягостно это наше невежество в знании самого материала (холста, красок и т. п.) и приёмов живописи.» – писал Богаевский А. А. Рылову.

Много раз он менял грунты своих холстов, растворители красок, то работая на масле, то смешивая его с петролем или воском, а несколько картин написал на лаках.

Мучительными поисками отмечен творческий путь Богаевского. «…Я работаю туго и тяжело, как всегда; никогда я не знал светлого моцартовского творчества, приносящего художнику радостное удовлетворение, у меня всегда работа – это восхождение на эшафот.» – писал он А. В. Григорьеву.

У Богаевского это не было пустой фразой. Живописное мастерство давалось ему трудно. Терзаясь в поисках более ярких средств для выражения своих замыслов, он по многу раз переписывал почти все свои картины. Быть может, благодаря этому Богаевский создал произведения, выделявшиеся среди других пейзажных работ на выставках 20 – 30-х годов глубиной, яркой индивидуальностью стиля, строгим мастерством.

Богаевскому везло в друзьях, охотно и широко помогавших ему во всех деловых взаимоотношениях с ведомствами, организациями, учреждениями, выставочными комитетами и т. п. Он был совершенно избавлен от заседательской суеты, обсуждений, утверждений, ожиданий и прочих процедур, какие для его натуры были бы совершенно невыносимы.

В молодости все его дела очень успешно вёл его друг, художник Константин Васильевич Кандауров, поистине человек золотой души. Богаевский в одном из писем А. А. Рылову написал: «Чудный это человек, Кандауров, весь предан делу художников, он не остановится ни перед какой жертвой, чтобы помочь им».

Кандауров часто приезжал в Феодосию и оказывал неоценимую помощь в работе картинной галереи им. Айвазовского. Он был самым стойким защитником идеи организации в галерее отдела, посвящённого творчеству К. Ф. Богаевского, и многих других начинаний.

После смерти К. В. Кандаурова в 1930 году ведение всех дел Богаевского – а их было немало – взял на себя другой, на этот раз молодой художник С. И. Лобанов, а позже – А. В. Григорьев. Они также совершенно бескорыстно оказывали неоценимую помощь и Богаевскому, и картинной галерее.

Творчество Богаевского развивалось в исключительно благоприятных условиях. Незначительные кризисные явления, неизбежные для творчества любого художника, сравнительно быстро проходили у него. И в этом также была немалая заслуга К. В. Кандаурова, Ю. А. Оболенской, С. И. Лобанова и А. В. Григорьева, которые своим добрым отношением смягчали их остроту и способствовали их устранению. Помощь этих друзей в какой-то степени влияла не только на живопись, но и на другие стороны творческой деятельности Богаевского.

В молодости Богаевский, как уже отмечалось, побывал в Германии, Франции, Италии, Греции. Впечатления от этих поездок влияли на его искусство в течение всей жизни, но не они определяли характер и содержание искусства Богаевского. Основной темой творчества Богаевского всегда был Крым и его родной город.

Много раз писал Богаевский Феодосию. В 1930 году он создал несколько картин, показав город с различных мест. «Феодосия», написанная в 1930 году, является одним из самых ярких и содержательных исторических пейзажей в творчестве Богаевского.

Сейчас мы дорожим отдельными, очень малочисленными старинными рисунками М. Иванова, К. Кюгельгена, Н. Чернецова, показавших нам внешний облик Феодосии конца XVIII – начала XIX века.

То, что сделал К. Ф. Богаевский для истории родного города и Крыма в целом, может быть оценено только в будущем, когда каждое его произведение, помимо художественной ценности, приобретёт ещё и ценность подлинного исторического документа.

Особое значение при этом будут иметь его многочисленные, прекрасно выполненные рисунки свинцовым карандашом.

Природа восточного Крыма и виды поселений этого края располагают к графическому их претворению. В сухом прозрачном воздухе формы построек воспринимаются чётко и объёмно, на них легко читаются все архитектурные детали, а на старинных зданиях – характерная кладка стен.

Длительная работа над передачей этой чёткости натуры не только усилила изощрённость глаза художника, но и наложила своеобразный отпечаток на масляную живопись Богаевского, отличающуюся отчётливостью и проработанностью форм и деталей.

Палочкой графита на больших листах бумаги Богаевский без всякого напряжения рисовал виды Феодосии, памятники старины, городские улицы с перспективой на холмистые дали. Лёгким свободным штрихом – острой линией или плоским «мазком» палочки – он передавал не только точные формы зданий, но, что гораздо сложнее, своеобразную, особую прелесть воздушной среды, свойственную берегам восточного Крыма, её напоённость солнцем. Под его карандашом возникали сложные нагромождения городских построек, лепящихся вдоль извилистых улиц, идущих по склонам холмов. В этих рисунках всегда отчётливо виден общий силуэт формы, в меру насыщенной деталями.

Натурные рисунки карандашом в основном сделаны линией почти без светотени, но есть и тоновые рисунки – это главным образом эскизы, первоначальные замыслы будущих картин. Они обычно выполнены на маленьких листках тонкой бумаги бистром, сангиной, угольным и реже свинцовым карандашом.

Начальный этап работы над этими рисунками сводился к широким прокладкам лёгких тоновых пятен, которыми определялась основа композиции. В дальнейшем Богаевский уточнял рисунок и затем приступал к наложению тёмных тоновых пятен и к прорисовке основных силуэтов быстрым, живым штрихом. Так он создавал лёгкие, воздушные рисунки, при исполнении которых карандаш едва касался бумаги, а сам процесс работы сводился к нанесению нескольких штрихов поверх неопределённых расплывчатых пятен растёртого по бумаге графита.

Иногда Богаевский создавал объёмно проработанные эскизы, выполненные плотным слоем бистра. Изредка первичные эскизы картин Богаевский писал в акварельной технике, работая в один-два тона. На эскизных рисунках обычно не только намечены основные формы будущих картин, но часто они являются совершенно законченными художественными произведениями, достаточно полно передающими творческий замысел и всегда мастерски выполненными.

Богаевский любовно относился к работе над эскизами, в его обширной творческой практике нет незавершённых эскизных рисунков.

Если в масляной живописи Богаевского наблюдается строго обдуманное единообразие приёмов, менявшихся только в связи с коренными переменами в характере его творчества, то в графике Богаевский всегда применял самые различные материалы и пользовался разнообразными приёмами.

В акварельной технике мастерство Богаевского очень разносторонне и многообразно. Он умел писать быстрые этюды с натуры и достигал в них удивительной прозрачности и гармонии цвета. А иногда, работая над эскизами, он по многу раз промывал губкой зернистый торшон [4]4
  Торшон – хлопчатобумажная ткань с редким переплетением нитей; бумага с грубозернистой или имитирующей переплетение ткани поверхностью.


[Закрыть], в результате чего получалась насыщенная тоновая гамма и сложный цветовой эффект.

Графические работы занимают значительное место в творчестве Богаевского как по мастерскому их выполнению, так и по содержанию и широте художественных замыслов. И на склоне лет, как в молодости, Богаевский много работает с натуры, в поисках мотивов для своих картин. «Хочется думать, что напористости в работе у меня ещё хватит, когда глаза мои и душа по-прежнему и радуются и жадно впитывают природу, и я вижу, как далеко, далеко я ещё не достиг желанного берега», – писал он.

В 1937 году, работая в районе посёлков Козы – Судак, Богаевский вышел к Меганому, прошёл вдоль его склонов по Козской долине и по старой почтовой дороге, проложенной под Эчки-Дагом, одной из самых красивых в этом месте, вышел к Судаку. Его очаровала величавая красота природы этих мест, мягкие очертания тающих в солнечном мареве гор. Поражённый сходством этих мест с видами в Римской Кампанье, Богаевский вдохновился мыслью показать это сходство крымской природы с самыми красивыми пейзажами Италии. Он сделал в этих местах много этюдов, а пять из них, панорамного характера, выполнил маслом. По этим материалам он в 1938 году написал большую акварель-эскиз для панорамы «Крымская Кампанья» (Феодосийская картинная галерея), затем создал по этому эскизу прекрасную картину.

В зрелый период творчества Богаевский всё чаще строил свои картины как панорамные изображения. И для этой картины он взял большой узкий холст, в который вписал всё, что мог охватить его взор, – от суровых скал Меганома до новосветских гор. Картина была решена по принципу свободной композиции.

Он не стремился к точному воспроизведению пейзажного мотива, а, хорошо зная геологическую структуру Крымских гор и холмов, создал из элементов природы определённой местности новый, синтетический пейзаж. Многое из того, что было в районе Меганома, он не включил в свою картину, многое взял в иной перспективе или другом ракурсе.

Как обычно, Богаевский писал пейзаж определённого места и одновременно композиционно строил его в соответствии со своим замыслом. Это придавало картинам художника глубокую органичность и ту конструктивную завершённость, которой всегда отличались его произведения. Творчество Богаевского в 30-е годы достигло своей зрелости. На смену ранним его картинам с присущим им налётом декоративной нарядности и стилизации пришло глубоко реалистическое восприятие действительности, воплощаемое в монументальных образах большого искусства. Он ясно теперь сознавал, что подлинная монументальность произведения достигается не внешними художественными приёмами, позаимствованными у классиков, а глубоким постижением изображаемого, умением свободно оперировать элементами своих композиций и воплощать художественные образы в ясных и величественных формах.

К чести Константина Фёдоровича, он сумел в преклонном возрасте овладеть реалистическим методом работы, перестроить своё мировосприятие, взглянуть на своё творчество с позиций современности.

Надо сказать, Богаевский и в семьдесят лет не выглядел стариком. Он был всегда подтянут, аккуратен, в одежде не отставал от моды, что по-своему шло к нему. Он не потерял и в старости способности следовать духу времени, и это молодило его.

Любя классическую музыку, он не оставался глух к самым модным музыкальным поискам. Как-то в конце 20-х годов у нас вечером собрались близкие люди, чтобы встретить Новый год. Почему-то зашёл разговор о джазовой музыке, которая впервые появилась в одном из кинотеатров Москвы.

Чтобы продемонстрировать, что собой представляет джазовый (шумовой) оркестр, все присутствующие вооружились, кто чем мог, а для большей картинности художник В. А. Успенский, руководивший «джазом», надел цилиндр.

«Ударили в смычки». И надо было видеть, с каким азартом и профессиональной ловкостью К. Ф. Богаевский, не снижая ритма, начал вызванивать мелодию на посуде и на всём, что подворачивалось ему под руку. Всё он проделывал с подъёмом и каким-то вдохновением; кажется, это напоминало ему далёкие академические годы и его игру на гитаре среди друзей.

Вспоминая свою молодость, Богаевский очень картинно рассказывал, как он, будучи за границей, купил цилиндр и прогуливался по парижским бульварам, «чуть заломив его на ухо, как заправский парижанин», и мы были убеждены, что это шло к нему и отвечало его характеру.

Как-то Константин Фёдорович засиделся у нас до позднего вечера. На предложение проводить его (время было тревожное, а жил Константин Фёдорович на другом конце города) он вдруг выхватил из трости рапиру, ни слова не говоря, сделал ловкий выпад, и нам стало ясно: Богаевский не нуждается в заступничестве; а Константин Фёдорович ловким движением вложил рапиру в трость, раскланялся с нами и пошёл домой.

Это было совершенно неожиданно и как-то не вязалось с натурой Богаевского, вообще очень сдержанной, замкнутой и далеко не воинственной.

Летом 1940 года мною было получено из Симферополя предложение написать портрет К. Ф. Богаевского. Когда я сообщил об этом Константину Фёдоровичу и добавил, что не буду мучить его больше пяти дней, он охотно согласился позировать. Одобрил он и моё намерение написать портрет в его мастерской на фоне одного из пейзажей, который он в то время писал, и мой композиционный замысел, которым я с ним поделился.

Когда я пришёл в назначенный день и час, Константин Фёдорович уже поджидал меня. Приступили к работе. Константин Фёдорович сидел без малейшего напряжения, не меняя позы. Работа протекала в полной тишине, так как ни модель, ни художник не были многоречивы. Два часа прошли незаметно. Портрет был нарисован. На следующий день приступили к живописи, а через пять дней, как и было условлено, портрет был закончен.

Помимо внешнего сходства, обязательного для всякого портрета, мне хотелось передать незаурядный характер натуры Богаевского. Черты его лица не были ни правильными, ни красивыми в общепринятом смысле слова. Но в его глазах и складках в уголках губ было то, что придавало значительность лицу.

Конец тридцатых годов был для Богаевского наиболее плодотворным. В это время им было создано большое количество выдающихся произведений – «Пантикапей», «Крымская Кампанья», «Тавроскифия» и ряд видов горного Крыма. Сам процесс работы над ними проходил у него более ровно, результаты труда, видимо, начали больше удовлетворять художника. Он написал большие картины для сочинских санаториев и гостиницы «Москва». Одну из картин Богаевского Советское правительство преподнесло в дар французскому посольству.

В последний период жизни Богаевский создал ряд исторических и героических пейзажей, отмеченных яркостью, содержательностью образов и возвышенным строем мыслей и чувств. Эти произведения являются синтезом длительных творческих исканий выдающегося мастера.

Одним из ярких произведений такого рода является картина «Киммерия» [5]5
  Картина написана в конце 30-х годов. Находится она в Америке.


[Закрыть]. На ней изображён пейзаж района восточного Крыма – между Феодосией и Керчью. Высокое небо – в смятенных тучах. Они бегут, обгоняя одна другую, клубясь и тая. Сквозь них кое-где пробивается пригашенный свет солнца, усиливая эффект живого движения в небе.

Море мрачно-взволнованно. Кое-где по нему скользит луч солнца, и в этих местах ясно различимы буруны, бегущие к берегу. Земля вся в каменистых холмах, гряда за грядой уходящих в туманную даль. На скалистых вершинах лепятся развалины древних поселений.

Композиция картины остро динамична. В ней всё в движении: тучи на небе, волны на море, и кажется, что сама холмистая равнина, уходящая в глубокую даль, охвачена общим порывом.

В картине «Киммерия» Богаевский решительно нарушил известную классическую скованность композиции своих ранних работ, созданных в годы увлечения искусством старых мастеров, и написал один из лучших своих пейзажей. В его динамическом строе есть определённая ритмичность, вызывающая музыкальные ассоциации. Эта редкая в изобразительном искусстве черта свойственна лучшим произведениям Богаевского. Он любил во время работы слушать музыку, и это, видимо, настраивало его на соответствующий лад, сказывалось на эмоциональном строе его произведений.

Богаевский вообще любил изображать облачное небо. В десятых годах он написал акварелью несколько больших картин, в которых небо клубится грозовыми тучами, являющимися смысловым и композиционным их центром. Изображению земли на этих полотнах Богаевский отводил очень мало места. Она показана в виде узкой полоски, подчёркивающей безбрежность воздушного океана. Каждую из этих акварелей Богаевский назвал «Облако», самым названием их определяя свой творческий замысел.