Текст книги "С утра до ночи"

Автор книги: Николай Старилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Старилов Николай
С утра до ночи

Николай Старилов

С утра до ночи

Емельянов вышел из литейного цеха, вдохнул пахнущий железом воздух, такой свежий после литейки.

Сразу после своего прихода директором на этот завод, самый отсталый в отрасли, не по оснащению, а по показателям, он взял за правило ежедневно обходить один из цехов. Времени на это уходило много (хотя теперь и меньше, чем в начале), но без этого нельзя – плохо еще у нас с обратной связью, а если ее нет, люди становятся равнодушными к делу, которое перестает быть их делом и превращается в чье-то дело. Емельянов давно уже понял эту совсем нехитрую истину, которую очень трудно понять, если тебе самому наплевать на все, кроме себя.

Сегодня с утра он должен был принимать очередную комиссию из министерства, проверяющую очередную анонимку на него, и хотя он знал, что если не примет их в начале рабочего дня, и они будут ждать его, то это будет не в его пользу, у них начнет складываться не очень-то хорошее мнение о нем, как оно складывается всегда у людей о тех, кто заставляет их ждать, но он не стал изменять своего правила даже ради этой комиссии, которую он заранее презирал как целое, хотя знал, что состоит она из вполне приличных людей, и некоторых из них он даже знал, но эти приличные люди, входившие часто против своей воли в такие комиссии, уже так надоели Емельянову, что он сейчас в сущности просто воспользовался, не признаваясь самому себе, своим принципом для того, чтобы отдалить эту неприятную встречу.

Он вошел в приемную, поздоровался с членами комиссии, отметив, как и ожидал, на их лицах недовольство тем, что они вынуждены были ждать его, и пригласил в свой кабинет.

Пока все усаживались, секретарша стояла в дверях, ожидая распоряжение насчет традиционного чая, но он сделал вид, что не понимает ее ожидания, и спросил:

– Ничего срочного, Татьяна Сергеевна?

– Нет, Александр Семенович, – с некоторым недоумением ответила секретарша.

Емельянов кивнул и перевел взгляд на председателя комиссии.

Секретарша мгновение стояла, как будто выжидая еще чего-то, но, видя, что директор больше не обращает на нее внимания, вышла.

– Ну, Александр Семенович, вы в общих чертах знакомы с ... председатель комиссии замялся, подыскивая подходящее слово для того, с чем был ознакомлен директор, – ... с теми фактами, для разбора которых мы приехали к вам. Поэтому, чтобы не терять зря времени, давайте разберем их по очереди.

И противореча самому себе, председатель начал перечислять эти факты.

Емельянов слушал обвинения в свой адрес и кивал головой, как будто соглашался со всем.

Почувствовав, что председатель начинает выдыхаться, уловив паузу в перечислении своих грехов, Емельянов прервал его:

– Как вы совершенно правильно заметили, Борис Яковлевич, я знаком с тем, в чем меня обвиняет неизвестный работник нашего завода или, возможно, бывший работник. Давайте, действительно, разберем эти так называемые факты по порядку. Я думаю, что это не займет у нас много времени, потому что до вас, точно по этим же обвинениям, меня проверяли комиссия горисполкома и народный контроль. Емельянов открыл папку.

– Первое. Квартира была предоставлена мне и моей семье как одно из условий моего перехода сюда, так как, естественно, я не могу жить на улице. Квартира самая обычная, соответствует санитарным нормам, излишек жилплощади составляет три и семь десятых квадратных метра. Второе. Мебельный гарнитур, купленный заводом, стоит не в моей квартире, а в комнате отдыха заводского профилактория. Третье. Автомашиной я пользуюсь только для служебных поездок, ни жена, ни другие члены семьи в ней ни разу не сидели. Попрошу вас ознакомиться с документами – справками и протоколами комиссий.

Около получаса шло изучение и обсуждение членами комиссии материалов, представленных директором завода.

Завершая его, председатель комиссии сказал:

– Мы, в общем, конечно, удовлетворены этими документами, но раз уж мы приехали сюда, то хотели бы сами на месте все это увидеть. Но это потом. Теперь я вынужден перейти к самому неприятному... м-м... моменту.. вернее, вопросу...

– О моей связи с моим секретарем, Татьяной Сергеевной Лапиной? поинтересовался Емельянов.

Председатель отвел глаза и утвердительно кивнул. У женщины, члена комиссии, на щеках выступил румянец. Она бросила искоса заинтересованный взгляд на директора и, встретившись с ним глазами, уткнулась в свой блокнот.

– Это такая же ложь, как и все остальное. Она тем более омерзительна, что затрагивает ни в чем не повинного человека. Я допускаю, что может быть жестко поступил с автором анонимки, и он мне мстит за это. Это еще можно понять, но поливать грязью замужнюю женщину, мать двоих детей, только для того, чтобы досадить мне – это просто подлость.

– Я отлично понимаю вас, Александр Семенович, но может быть все-таки стоило бы вам как-то, ну, может быть... сменить секретаря? Как вы считаете?

– Я считаю это уступкой мерзавцу. Татьяна Сергеевна как работник вполне меня устраивает, и потом, что это даст? Следующая анонимка будет чернить другого человека, и так до бесконечности.

Емельянов предоставил комиссии свою машину "для расследования на месте" и остался один в кабинете.

Он откинулся на спинку кресла, расслабившись на минуту, чтобы забыть о комиссии и включиться в заводские дела, но тут же по селектору раздался голос секретаря, перехватывавшей на себя звонки, пока директор был занят с москвичами.

Емельянов представил себе как она веско говорила всем: "У него комиссия из Москвы! – и улыбнулся.

– Григорьев, Александр Семенович.

Емельянов нажал клавишу селектора и в кабинет ворвался шум кузнечно-прессового цеха, и раздраженный голос начальника этого цеха Григорьева:

– Александр Семенович!

– Спокойно, Владимир Степанович, я был там с утра. В тринадцать ноль-ноль заготовки начнут к вам поступать. Это первое. И второе. Владимир Степанович, сколько мы будем играть в испорченный телефон через директора? Почему два начальника соседних цехов, два соседних цеха, не могут сами договориться между собой, без моей помощи, вы что -в разных государствах живете? Все.

– Татьяна Сергеевна, я просил вас вызвать Барыкина... из кузнечного.

– Сделано, Александр Семенович. Вызван на двенадцать.

– Хорошо. Спасибо, Татьяна Сергеевна. Почта есть?

– Да.

Время летело быстро, дела наваливались, просили, умоляли, требовали. Письма, заявки, толкачи, звонки, люди, бумаги. Вошла Татьяна Сергеевна.

– Обед, – сказав это, она улыбнулась немного грустной улыбкой.

Емельянов машинально посмотрел на часы, тоже улыбнулся.

– Да, действительно.

– Александр Семенович, – Татьяна Сергеевна отвела взгляд от него и замялась.

Емельянов вопросительно посмотрел на нее, потом встал.

– Садитесь, пожалуйста. Что-то случилось?

– Нет-нет, я на минуту. Да, то есть нет... В общем я ухожу.

– То есть? Куда вы уходите? – спросил он, хотя все уже понял.

Она промолчала.

– Муж?

Она снова ничего не ответила.

– Да, муж. Я его понимаю. Мне бы тоже не понравилось... Да. И все-таки жаль, что вы поддались этому мерзавцу. Хотя нет, все правильно, для вас так будет лучше. Куда уходите, если не секрет?

– Нет, не секрет. В облплан.

– Ну, что же, как говорится, желаю удачи. Может быть с новым начальником вам больше повезет. От меня одни неприятности. Там, действительно, поспокойнее.

Он совсем не хотел ее упрекать, но когда понял, что она может понять его именно так, было уже поздно, она покраснела и сказала:

– Вам легче – вы мужчина. А каково мне? Я ведь долго держалась, терпела, хотя все эти взгляды, шепотки за. спиной... и все-таки терпела умеете вы убеждать, Александр Семенович – пока до мужа не дошло. Я теперь боюсь на минуту задержаться. Он молчит, ничего не говорит, но как посмотрит, я чувствую, к чему дело идет, а у меня ведь двое.

– Вот мерзавец! – вырвалось у Емельянова. Татьяна Сергеевна с недоумением посмотрела на него, не зная еще, как его понимать.

– Да нет, не муж ваш, его-то как раз я понимаю, а этот... анонимщик чертов. Ну, ладно, я, а вас-то зачем же?

– Что теперь об этом говорить, ничего не изменишь.

– Это да... А где же Барыкин? Первый час, а его все нет.

– И не будет, Александр Семенович. Я звонила начальнику цеха.

– А что случилось? Заболел?

– Нет, он сказал Григорьеву, что не пойдет к вам.

– Вот как? Ну, хорошо. Вы можете идти , Татьяна Сергеевна.

Емельянов хотел съездить домой пообедать, но вспомнил, что отдал машину комиссии, подумал, что, пожалуй, поездка домой на обед является использованием автомобиля в личных целях и пошел в заводскую столовую.

Он знал, что рабочие, по крайней мере большинство, уважают его, а кое-кто и побаивается. За два года он вытянул завод из прорыва. Да, конечно, люди работали, но ведь и до него здесь были те же люди, и он отлично понимал свою роль и знал себе цену. Со многими пришлось круто обойтись, и не только с пьяницами, которых немало было и среди управленцев. Но несмотря на то, что он знал об этом уважительном к нему отношении, не любил ходить в заводскую столовую – мало приятного, поднося ко рту ложку, чувствовать на себе любопытные или иронические взгляды. Ему не хотелось, чтобы о нем думали, что он играет под демократа или того хуже – в рубаху-парня, хотя для этого, кажется, у него совсем не было оснований.

В цехах – другое дело. Он здоровался за руку с рабочими, не боясь испачкаться машинным маслом, разговаривал с ними не как начальник или тем более хозяин, а как один из них, поставленный на свой пост ими самими. Но там было другое – там он делал дело.

Барыкин отказался прийти к директору, посчитал ниже своего достоинства явиться по вызову, обиделся. А может быть так обиделся, что начал строчить анонимки? Да нет, вряд ли. Хотя, кто знает, чужая душа – потемки. Нет, не похоже это на него. Прямой, даже слишком. И упрямый как баран, не сдвинешь.

Придется сходить к нему. Ничего не поделаешь, и если быть честным перед самим собой, то с Барыкиным он поступил глупо и грубо. По-солдафонски. Занесло на повороте, как говорится. Поспешил. Так иногда припрет, хочется все поскорей, злишься, что люди тебя не понимают, не понимают твоей правоты так быстро, как хотелось бы тебе. Раскачиваются, раскачиваются, а времени мало, его все меньше и меньше. Татьяна не выдержала. Эта комиссия ее доконала. Или правда до мужа дошли эти сплетни. Тогда ей не позавидуешь. А если бы я узнал такое о своей?

Он представил на мгновение и дальше ему не захотелось ничего представлять.

Теперь надо думать, искать кого-то на ее место, да и кого еще найдешь? Сядет какая-нибудь соплячка у дверей, будешь мучаться. А где найти хорошего секретаря, да на такую зарплату, да еще чтоб анонимки на нее не писали? Бабусю не посадишь – не выдержит. Мужика? Мужик – секретарь? А что если помощник директора по делопроизводству. А? Это мысль. Нет, все равно никто не пойдет. Стоящий не пойдет, не престижно, почти комично. Кому охота быть посмешищем, а не стоящего и так не надо. В конце дня он позвонил жене, предупредил, что задержится.

– С Татьяной Сергеевной?

Жена положила трубку, и он некоторое время тупо слушал частые гудки, потом с запоздалой яростью грохнул трубкой по телефону и выругался. С тыла нападения противника он не ждал.

Комиссия, видимо, увлеклась обследованием, и ему пришлось ехать к Барыкину на автобусе.

То, что он получил в один день плюхи от секретаря и жены вряд ли было случайностью. Либо какой-то доброжелатель одновременно уведомил мужа Татьяны Сергеевны и его жену, либо кто-то допек его Людмилу, и она связалась с мужем Татьяны Сергеевны... или с ней самой, а ее выдумка о муже только прикрытие нежелания раскрывать источник, если им действительно была его жена.

Он представил себе возможный разговор Людмилы с Татьяной Сергеевной и, чтобы не застонать в переполненном автобусе, сжал зубы и закрыл глаза.

Отворачиваясь от бьющего прямо в глаза колючего снега, Емельянов дошел до подъезда.

У лифта он растегнул пальто, отдыхая и чувствуя, что сейчас у него неподходящее настроение для такого разговора, нерешительно нажал кнопку.

Может быть не ходить сегодня? Не сдержусь еще, только испорчу дело. А, черт, когда еще выберусь к нему, что у меня, других дел нет, бегать за всяким. Барыкин не всякий! Ну и что? Почему он может вставать в позу, а я нет? И вообще, как я буду выглядеть с этим приходом к нему?

Дверь открыла жена Барыкина. Она не знала директора в лицо и с удивлением смотрела на незнакомого мужчину.

– Федор Сергеевич дома?

– Да, а вы собственно...

– Емельянов, директор завода.

Лицо жены Барыкина на мгновение стало похоже на поверхность спокойного моря, по которому внезапно ударил шквальный ветер, и он почувствовал какое-то странное удовлетворение.

Она. быстро справилась со своими чувствами и пригласила:

– Пожалуйста, проходите, раздевайтесь... Федор! К тебе пришли.

С кухни послышалось удивленное мычание, и хозяин вышел в прихожую.

– Здорово, Федор.

– Здорово, – машинально ответил Барыкин и посмотрел на него, как на что-то очень экзотическое.

– Поговорить хочу с тобой.

– Я вообще-то не очень хочу с вами разговаривать, но раз уж пришли, давайте поговорим.

Емельянов недовольно нахмурился. Тон Барыкина не на шутку задел его, и он с трудом сдержался, чтобы не уйти, хлопнув дверью. Демократия демократией, но он все же директор завода, и сам пришел к нему, это надо ценить, а не хамить.

Жена Барыкина сказала:

– Федя.

Барыкин махнул рукой и пошел на кухню.

– Федя, ну ты что гостя на кухне будешь принимать?

– Ничего, не беспокойтесь, я не гость.

Емельянов вошел на кухню и закрыл за собой дверь. Некоторое время они сидели молча. Чувствуя себя несколько виновато за грубость, преодолевая неловкость, Барыкин предложил:

– Может быть, поужинаете?

– Нет, спасибо, Федор Сергеевич, я по делу и постараюсь не отнимать у вас время.

Емельянов посмотрел в окно, мимо Барыкина.

– Я был неправ. Не совсем прав. Но и вы ... Это безобразие, что кандидат наук, бывший начальник лаборатории работает рядовым кузнецом.

– Вот именно, – бывший, – саркастически заметил Барыкин.

– Да. Но я уже сказал, что был неправ. Но вы-то! Создатель автоматической линии ковки – щипцами ворочаете болванки. Ведь это же ...

– Что "это же"? Мне что – милостыню надо было идти просить или в ногах у вас валяться? А зарабатываю я сейчас, кстати, даже больше.

– Я знаю. Только работа эта не та.

– Работа она и есть работа.

– Не для вас.

– Все-то вы знаете.

– Не все, но то, что вы сейчас совсем не на своем месте, я знаю совершенно точно, как и вы , впрочем.

– Ну, и что дальше?

– Я предлагаю вам должность главного инженера кузнечного цеха. Внедряйте свою линию. Она нужна заводу.

– Я и без вас знаю, что она нужна заводу, кстати, не только заводу, только вы кое-что забыли.

– Нет, я ничего не забыл. Получать вы будете столько же, сколько раньше завлабом. А за внедрение получите сами знаете сколько.

– Знаю. Теперь уже вы о деньгах заговорили. Так главное они или не главное?

– Нет, не главное, но кое-что значат.

– Ну, так вот, главным инженером не только цеха, но и завода я не пойду. Я ученый. Зарубите себе это на носу. Я кузнецом пошел не для того, чтобы теперь бежать по первому вашему свистку туда, куда не хочу. Вы отлично знаете, чего я хочу.

– Знаю. Но этого не будет. Нам сейчас нужна не лаборатория автоматизации, а автоматическая линия, которую вы разработали. Вы ее разработали, кому же, как не вам ее внедрять, кто лучше вас это сделает?

– Кто угодно. Это не мое дело – внедрять. Я ее выдумал, а внедрять вам. Это общее правило. Помочь – пожалуйста. Но терять годы на строительство, монтаж, отладку, становиться производственником -"давай, давай", – нет, увольте.

– Странный какой-то у нас разговор получается. Говорим об одном и том же, а договориться не можем.

– Не такой уж он странный, наш разговор. Вы хотите своего, а я своего.

– Да не своего я хочу. Заводу нужна линия, а не мне. А сделать это можете только вы. Но не обольщайтесь. Сейчас -только вы. Не захотите помочь, мы обойдемся и без вас, только займет это намного больше времени. А хуже от этого будет заводу, рабочим, нам с вами.

– Помочь я не отказываюсь, я вам это уже говорил, но производственником не буду. Подумайте. Я еще подожду, но если вы не согласитесь, я вообще уйду отсюда. Работу я себе везде найду. Если правду сказать – уже нашел. Тяну понемногу – неохота сдаваться.

Емельянов покраснел, встал из-за стола.

Барыкин нехотя тоже встал.

– Ну что же, вижу, что напрасно теряю время. Вы упорно не хотите меня понять. Самолюбие для вас важнее всего.

–Для вас чужое чувство собственного достоинства ничего не значит, а вот ваше... Да, самолюбие ученого, пусть это громко звучит.

– Бросьте. Перед тем как сократить вашу должность, я так же уговаривал вас, но вы уперлись, а сейчас тешитесь, работая кузнецом, в позе угнетенного директором гения. А что касается вашего ученого самолюбия, то я мог бы назвать вам много примеров, когда ученые не чета вам сами внедряли свои разработки, не гнушались этим, а гордились. А вам просто наплевать на все и всех, кроме себя. Будьте здоровы.

С этими словами Емельянов, держа в охапке пальто, вышел от Барыкина.

Барыкин буркнул "до свидания", стараясь держаться по-прежнему независимо, хотя на лице у него, когда, он закрывал входную дверь, была все же некоторая растерянность и даже смущение.

Емельянов с минуту стоял, ожидая лифта и невольно прислушиваясь к голосам Барыкина и его жены, потом усмехнулся и стал спускаться по лестнице.