Текст книги "Годы лейтенантские. Я родился на советской земле. Исповедь офицера"

Автор книги: Николай Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

      И записал в блокнот. Фольклор военный!

      Комбат, который был там с солдатами, выделенными для обеспечения съёмок, меня в Бологое оставил. Выполняется последнее приказание, даже если вернуться приказал командир полка, а оставил комбат.

      Ну что ж. Поселились в вагончике на запасных путях. Помню, как снимали сцену, когда наш разведчик стрелял с вышки, а потом ронял пулемёт, и тот падал снег. А ствол разгорячённый, шипел. И пар над ним поднимался.

      Долго не получалось. Да и снег уж почти стаял на путях. Пригнали пожарные машины и стали пеной снег изображать.

      Комбат был из старых, настоящих комбатов, которым дальше уже дорога по возрасту и образованию закрыта, но опыт колоссальный. Вот и дослуживал до выхода в запас. Только выпивал много. А там и не с кем. Был с ним один двухгодичник лейтенант Герасимов, кажется, Геннадий. Но он философ. Филфак МГУ окончил. Настолько заученный там, что уже не марксистско-ленинской философией, как положено, а всякими модными течениями интересовался. Спокойный, но робкий.

      Иду как-то по вагончику солдатскому, и вдруг рука с верхней полки на плечо:

– Привет, сеньор!

      Я уже другим был. Не то что в бригаде, где стал бы вразумлять, что так нельзя. В мгновения за шиворот, с полки и поставил перед собой.

      А солдат:

– Ой, извините, не узнал. Показалось, что лейтенант Герасимов.

– А к нему разве можно так обращаться?

– Он разрешает.

      Отслужил этот лейтенант два года и, конечно, даже не подумал, чтоб остаться. Ну что ж, грамотен был, образован, а вот армия не для всех, конечно.

      Помню, отчитывал его как-то начштаба за то, что к занятиям не подготовился, а он по-философски этак:

– Ну вы же прошлый раз забрали мой взвод и присоединили к первому взводу, чтобы лейтенант Шахмагонов с обоими занимался. Вот я и решил, пусть и сегодня так.

      А в другой раз ругали за опоздание, а он:

– Я не виноват. Выехал из общежития вовремя. Но люди такие не воспитанные. Висят на подножке, а водитель трамвая не отправляет.

      Его даже и ругать перестали.

      Конечно, комбату было комфортнее, чтобы дисциплиной кто-то занялся. Вот и оставил меня, да только, увы, и не одной дисциплиной заниматься. Деньги на выпивку кончились, ну и попросил в займы. Ну а раз уж бутылку взял, как не угостить меня. Единственно что спасало, так то, что в госпитале я недавно побывал.

      Зато отпросился у него в Москву «на побывку», и отправился скорым, а вернулся на каком-то таком, который тащился почти как электричка, а может и того медленнее. Назывался он почтово-багажным, и было в составе всего два или три вагона пассажирских. Зато приходил в Бологое под утро. А то ведь как добраться до вагончиков, где располагались солдаты, обеспечивающие съёмки? Ни транспорта никакого, ни дорог. Раскисли в марте-месяце и превратились в сплошные лужи.

      Даже представить себе не мог, что менее чем через полгода снова окажусь на этой узловой станции, о которой прежде слышал разве что в рифмовке «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

      Только вернулся, и тут же в Калинин. Поправили комбата…

Куженкино – Куженя

      И вот я снова в Бологое.

      Дальше нужно было ехать на автобусе до Куженкино. Заранее звонить в часть не стал – посчитал, что не велика птица, чтоб встречали меня на машине, хотя это, как впоследствии оказалось, обычное дело. К счастью, электричка пришла в Бологое раньше, чем оттуда отходил на Куженкино последний автобус. Собственно, последний – это не совсем точно. Автобусы ходили в Куженкино всего дважды в день. Утром и вечером. Если опоздать на утренний, нужно ждать весь день, почти до самого вечера. Часов в шестнадцать он уходил. Ну а если на вечерний опоздать, тогда и вовсе худо дело.

      Сели мы на автобус и отправились в путь. Дорога асфальтовая, но асфальт с многочисленными выбоинами. Пересекли по мосту какое-то большое озеро в узкой его части. А через некоторое время, вдали, слева по ходу движения, сверкнула в лучах уже скатывающегося к горизонту солнца, водная гладь.

– Смотри, снова озеро. Уже второе, – сказал я.

      Пассажир, сидевший впереди и, видимо, ещё раньше обративший на нас внимание, пояснил:

– То было Бологовское озеро, а теперь вот Озеревки, – и уточнил: – Так и называется, Озеревки. Здесь много озёр. Чуть дальше будет ещё Славинское, – и спросил: – Служить в наши края?

– Служить…

– Не пожалеете. Края замечательные… А что петлицы красные? В Куженкино два что ль? В роту охраны?

      Я промолчал, а он, улыбнувшись, заметил:

– Да я офицер. В Куженкино один. Там тоже воинская часть. Десяткой называется. Просто у нас тут в основном чёрные петлички. Так что сразу ясно, куда направляетесь.

– А что означает название, Куженкино?

– Есть много версий, но меня лично, более привлекает такая: Куженя – маленький медвежонок.

Меня тоже более привлекла эта версия, а теперь, когда стал работать над воспоминаниями, прислали мне из библиотеки Куженкино – 1 герб, очень даже симпатичный.

      Тем временем, мы миновали открытый участок пути, потянулся лес, а чуть дальше слева открылось болото, за которым показалось и озеро Славинское.

– Ну вот, скоро шоссе Москва-Ленинград, немного по нему и поворот в наши края, – сказал попутчик.

      Действительно, скоро автобус притормозил перед выездом на трассу, и повернув в сторону Москвы, проехал мимо поста ГАИ, что остался справа, и храма, который, как пояснил попутчик, назывался «Храм Преображение Господне в Куженкино», это пока в селе, а не в посёлке. Оба посёлка были впереди. Автобус повернул направо…

      Потянулся лес, а через некоторое время показались дома. Попутчик сказал:

– Вот и Куженкино один. И вам немного ехать осталось. Желаю удачи.

      Сразу обратили внимание на удивительное здание железнодорожной станции.

      Прямо теремок с башенками. Узнал потом, что на этой дороге много таких вот станций.

      Куженкино – 2 было подальше, и к нему вёл большак через лес.

      От Куженкино – 1 до посёлка Куженкино – 2, хозяйственной территории базы боеприпасов, было совсем недалеко.

      Автобус высадил нас с остальными пассажирами возле светло-серых ворот с большими красными звёздами на створках и типового домика контрольно-пропускного пункта.

      Дождались, когда пройдут через КПП все, приехавшие на автобусе пассажиры, и шагнули в неведомое.

      Я попросил дежурного по КПП сообщить о том, что прибыл для прохождения службы. Мне пояснили, как пройти в штаб части, который находился примерно в километре с небольшим от КПП. Вела к штабу ровная как стрела, но плохо асфальтовая дорога.

      Она вскоре перешла в гравиевую и мы оказались перед двухэтажным зданием с подъездом посредине.

      Жена осталась у здания. Я прошёл внутрь и увидел типовое окошечко, за которым была комната дежурного по части.

      Спросил:

– Как пройти к командиру части?

– Новый ротный? – спросил майор с красной повязкой на рукаве. – На второй этаж. Кабинет в левом крыле здания. Последняя дверь по коридору налево.

      Видимо, я попал в часы доклада, потому что вдоль стола для совещаний в кабинете начальника база, выстроилась очередь из офицеров. Они полушёпотом о чём-то переговаривались, ожидая, когда подойдёт их время.

      Командира я разглядел не сразу, а лишь протиснувшись к столу для совещаний. За командирским столом я увидел грузного полковника, сидевшего несколько полуобернувшись. Он постоянно кашлял – как выяснилось потом, кашель – последствия ранения. Фронтовик. Войну закончил командиром миномётной батареи. Инженер-полковник (а вскоре полковник-инженер) Тополев Лорис Константинович. Именно ЛОРИС?!? Потом уж я узнал, что отец его был не то первым командиром, не то первым комиссаром этой базы сразу после революции. Стало быть, база довольно старая – ещё Русскую Императорскую армию обслуживала.

      Неожиданно в кабинет по-хозяйски вошёл какой-то майор, и сразу обратил на меня внимание. Поздоровался и громко сказал:

– Прибыл новый командир роты. Надо пропустить, товарищи, чтобы мог доложить командиру…

      Офицеры расступились. Я представился по всей форме. Не запомнилось, о чём говорили… Вот когда я представлял своего сменщика, запомнилось больше, потому что колоритным было представление, а моё – более чем рядовым.

      Плох ли командир или хорош – это не важно, это всё потом выясняется, да и не было тогда целиком плохих или целиком хороших офицеров. Главное одно – заботу проявляли о вновь прибывших офицеров сразу. Прежде, конечно, о размещении, о создании хотя бы элементарных условий, а уж потом всё остальное.

      Командир части, выслушав меня, устало махнул рукой:

– Борис Дмитрич, займись, побеседуй, ну и размести. Один приехал?

– С женой, – сказал кто-то.

– Тем более.

      Вот эта странная манера встревать в разговоры, отвечать на вопросы раньше того, кому они заданы, конечно, удивила.

      Борис Дмитриевичем оказался тот самый майор с фамилией Быстров – заместитель командира базы по политической части. После короткой беседы с ним в его небольшом кабинете, нас с женой отправили на командирском «газике» в гостиницу – маленький домик на несколько номеров. Потом уж на моих глазах была отстроена довольно приличная гостиница, в которой не стыдно остановиться, там даже начальник ГРАУ маршал артиллерии Кулешов останавливался.

      Поселили так, где могли поселить, пообещав в скором времени квартиру.

      Обещанию я не слишком поверил, но не слишком и прихотлив был в то время. Вечером вышли погулять, за проходную, в лес.

      Не знали, что там лес не грибной и идти нужно совсем в другую сторону – в направлении к деревне Шлинка. В районе было озеро Шлино, реки Шлина и Шлинка, ну и деревня конечно.

      Со стороны Куженкино-1 был забор, который затем обрывался и далее просто лес, в котором, там, где близко была так называемая техническая территория, встречались указатели: «Запретный район».

      Первый день в этой войсковой части, вернее – первый вечер. Как оно будет завтра, после завтра… Что ждёт? Назначение на эту роту явно не приближало к цели – переходу в журналистику, а скорее отдаляло. И уж раз решился, значит… да, собственно, ничего не значит. Может, просто надоело быть в подвешенном состоянии. Интересно, что даже служа в Калинине, в дивизии, в первые и самые трудные месяцы, когда ещё не снял комнаты близ части и приходилось по часу тратить на поездки в трамвае всегда битком забитом, а зимой ещё и промороженном, даже тогда не жалел об уходе из паркетной части, из бригады охраны, где, конечно, было во сто крат комфортнее, но в то же время… как-то напряжённо.

      Быть может, это напряжение создавалось благодаря тому, что роты были большими, в некоторых по пять взводов, комплект офицеров полный, ну и претендентов на выдвижение в 4-5 раз больше, чем должностей. Впрочем, я совсем не думал там о продвижении. Во-первых, немало было опытных зубров, которые прослужили уже не один год. А во-вторых, тогда всё ещё не покидала надежда на журналистику. Даже находясь за штатом я несколько раз ездил в разные части, писал заметки в окружную газету.

      Здесь всё по-иному… Здесь не просто рота, а отдельная рота. Нет комбата, нет командира полка. База – это другое, это другая военно-учётная специальность, да и другие кадровые органы. Перейти, к примеру, в штаб части просто невозможно.

      Сдавал роту немолодой уже капитан по фамилии Крюков. Имя и отчество не запомнил. Сколько он прослужил, не знаю, но, кажется, продержался побольше года. Остальные же держались в среднем год…

      В роте нашёл запустение. Мне было с чем сравнивать. Прежде всего это училище!!! Затем – бригада охраны, где тоже было всё обустроено совсем неплохо. Что касается дивизии, то там казармы неплохие, просто всё в миниатюре. Солдаты и сержанты полка умещались в одном спальном помещении!!! Этаж – полк… А здание ещё и поделено пополам – два входа. То есть – пол-этажа полк… А вот здания штабов полков были чуть ли не размером по площади с казарму. И это неудивительно – кадрированная дивизия – это хребет, на который мясо наращивается, в особый период и в случае войны. Это мне уже удалось увидеть во время развёртывания…

      Ну а здесь казарма роты побольше чем штаб, и, тем более, чем казарма всего полка.

      Длинное приземистое здание протянулось в стороне от главной дороги хозяйственной территории части, параллельно этой дороге. За казармой – ещё два здания. В одном – столовая и кухня, в другом – продсклад. Вещевой склад в другом месте – на охраняемом объекте.

      Чуть дальше ещё домик и вольеры. В домике – казарма взвода вожатых караульных собак, ну и вольеры для собак… Ещё дальше – ротный свинарник. Словом, целое хозяйство.

      На такую роту не молодого лейтенанта назначать надо, а кого-то, кому нужно дотянуть до пенсии, не помышляя о высоких званиях. Впрочем, судя по моему предшественнику, пробовали, да не получилось.

      Трудно сказать, как правильнее… Уж больно велика рота – пять взводов, да два отдельных отделения… А офицеров? Командир, да замполит. Кстати, когда прибыл я в роту, замполита ещё не прислали. Некомплект!

      Ну а все остальные – сверхсрочники. Прапорщиков ввели позже. Старшиной роты был старший сержант сверхсрочной службы Артазеев, командиры взводов, кажется, все старшины. Первый взвод – Анохин Сергей Иванович, второй – Слесарев. Имя не запомнил. Третий, кажется, Чумаков, четвёртый… Нет, уже не очень помнится. Взвод собаководов – Бударин. Он выглядел посолиднее коллег, и как-то не вязался со взводом в пятнадцать двадцать человек. Вскоре ушёл в военно-пожарную команду, когда вводили прапорщиков. Сверхсрочники ещё могли перемещаться, а вот прапорщики уже нет.

      Теперь удивительно вспоминать… Ушёл я из элитной части, где начальником караула я ходил почти на Красную Площадь… Рота была закреплена за штабом тыла Вооружённых Сил СССР. И вот из такой части, по существу, с Красной Площади и в лес!!! А мне было радостно. Не очень как-то тянуло в шум городов. А тут Валдай, знаменитый Валдай, с его голубыми озёрами, грибными лесами, тихими реками. А какой воздух!!! Впрочем, тогда может я о воздухе не очень думал. Меня привлекало что-то другое, даже сам не знаю что. Карьера? Нет, какая там карьера. Меньше чем за два года ротным стать уже неплохо. Ещё даже не старший лейтенант, так что о должностях начальника штаба батальона и комбата думать рано. Тогда от лейтенанта до старшего было три года, от старшего до капитана тоже три года, а от капитана до майора, в то время, и вовсе четыре. Привлекало то, что вот я – лейтенант, а фактически командир маленького полка!!! Не я придумал. Начальник отделения кадров дивизии сказал, а я запомнил.

      Это в полку, если прибывает офицер, могут ему дать пару дней на обустройство. А здесь зачем? Гостиница в сотне метров от входа в роту.

      Наутро было назначено представление роте.

      Два больших, человек по сорок пять, стрелковых взвода, взвод вожатых караульных собак, два отделения, по десять-двенадцать человек, начальник столовой, начальник складов, повара, санитары из санчасти – все выстроились на небольшом строевом плацу перед казармой. За плацом – сосны мачтовые, тоже целым строем вытянулись полосой шириною метров в тридцать-пятьдесят от деревянного одноэтажного домика гостиницы до грунтовой дороги, уходящей в сторону стадиона. За главной дорогой посёлка – справа пятиэтажный дом, слева – двухэтажный дом командования части, а прямо перед казармой – стройка. Вторую кирпичную пятиэтажку возводили полным ходом.

      Представил меня роте заместитель командира базы по политчасти майор Быстров, тоже недавно прибывший из Калинина. Служил как потом выяснилось, пропагандистом артиллерийской бригады, дислоцировавшейся по соседству со штабом дивизии. Приехал в эту глушь за очередным званием – бывало в ту пору и такое. Срок на подполковника вышел, да в бригаде должности нет, не заслужил по причине неспособности исполнять более высокую, чем пропагандист.

      Пропагандистов довольно зло называли «карманными биллиардистами». Не буду расшифровывать. Кто поймёт, тот поймёт, а кто нет, так и не надо. Скажу лишь, что слонялись этакие вот пропагандисты по полку или по равной ему части без дела, занимались разве что политинформациями, выпусками боевых листков и стенгазет. Одна из причин, по которой отказался я наотрез от таковой должности, хотя и могла она стать трамплином для карьеры на политработе. Сама же по себе политработа и важна, и необходима, и трудоёмка, если её занимались ответственные офицеры, но вполне могла быть и тихим омутом для бездельников. Куженкинская служба дала возможность в полной мере убедиться в этом. Как? Постепенно постараюсь показать. Политработники пошли в войска отлично подготовленные, когда открыли Новосибирское высшее военно-политическое училище.

      Итак, представление началось.

      Капитан Крюков подал команду:

– Смирно! Равнение на середину!

      И подошёл с докладом к Быстрову. Тот поздоровался. Ответ прозвучал нестройно, вяло. И вообще как-то всё было не очень по-военному. Я не сравнивал со своим парадным училищем, но ведь и в бригаде, и в полку как-то всё выглядело иначе. Уже в те минуты понял, что работу надо начинать с азов, чуть ли не с внешнего вида. Кстати, с внешнего вида не только солдат и сержантов срочной службы.

      Пока Быстров что-то там зачитывал по бумажке о моей предыдущей службе, стоял я и думал о том, как бы этак сразу, в один момент, оживить хотя бы солдатский строй. И понял: «Нужен оркестр, хотя бы самый небольшой духовой оркестр!»

      Когда мне дали слово, сказал только одну фразу:

– Познакомимся в процессе службы.

      А о чём ещё говорить и какие программы выкладывать? Я ведь роту принимал только раз – по тревоге, в лесу, в срочном порядке, причём, параллельно занимался не только ротой, но и переодеванием и вооружением всего батальона, поскольку комбат, пожилой – по меркам службы – подполковник, видимо извещённый заранее друзьями, за несколько дней до развёртывания лёг в госпиталь, а больше из кадровых офицеров никого в батальоне не оказалось. Даже двух ротных с трудом нашли через несколько дней. Это не прокол – это обилие задач. Ведь уже весной многие офицеры отправлялись в командировку на уборку урожая. Весной, потому что предстояла большая подготовительная работа по формированию «целинных» (так их называли) батальонов.

      Удивительно, что, как вспоминается теперь, никаких сомнение не было – справлюсь, не справлюсь. Ничего, кроме стремления быстрее приступить к работе.

      Но сначала всё-таки приём дел. По уставу отпускается 5 суток, но… Впрочем, об этом позже… Акт приёма и сдачи я подписал через полтора месяца, хотя в командование вступил сразу – чего тянуть. Да и старый ротный не возражал. Ему всё порядком надоело.

      На казарму роты я обратил внимание ещё когда направлялся в штаб для представления. Помню штакетник невысокий, за ним сосны вековые, перед зданием асфальтовая площадка – строевой плац, необходимый для развода караулов. Перед ротой, вдоль здания – асфальтовая дорожка. А сама рота – длинное приземистое здание с большими окнами. По центру – вход, и два входа, запасных, с двух сторон у оконечностей здания.

      Едва ли ни в первый день, ещё до представления роте, подошёл я к магазину, что совсем рядом с ротой и со старой гостиницей. Возле магазина – капитан с пушечками в чёрных петлицах и старший сержант сверхсрочной службы. Стоят, разговаривают. Оба на «ты»… Поздоровался. Старший сержант и говорит:

– Привет, привет… Ты, вижу, новый ротный? Хорошо… Я тебе сразу хочу сказать, рота особая – командиры взводов не офицеры, а значит… что значит… Старшина фактически как заместитель командира роты! Короче, взводных надо давить, а старшину, то есть меня, поддерживать и порядок будет.

      Я не посчитал нужным обсуждать этакие заковыристые темы возле магазина и предложил зайти в канцелярию роты, когда вступлю в командование, чтобы обсудить всё это.

      Бросилась в глаза вопиющая неопрятность старшего сержанта. Помятый какой-то, несвежий…

      И ведь пришёл, мало того, ввалился без стука, и сразу к столу. Присел на краешек, повернулся ко мне и стал что-то лопотать.

– А ну встать, товарищ старший сержант! – спокойно, почти не повышая голоса, сказал я. – Выйдите и зайдите, как положено… И доложите!

– Ты что? – удивился он.

– Я не буду дважды повторять… выйдите из канцелярии!

      Старший сержант вышел, некоторое время его не было, видимо, оценивал обстановку, затем вошёл и доложил:

– Товарищ лейтенант! Старший сержант Артазеев по вашему приказанию прибыл!

– Я вас не вызывал. Ну а уж коли пришли, так вот что… Немедленно приведите себя в порядок… Брюки не глажены, китель грязный, фуражка… сапоги… Одним словом, даю вам два часа. Придёте и доложите!

      Артазеев стоял и хлопал глазами.

– Идите… Два часа! В таком виде я вас к роте больше не допущу!

– Есть! – услышал я в ответ, и он удалился.

      Привести себя в порядок он, конечно, привёл, а если точнее, то пытался привести.

      Отвлекусь на несколько строк… Когда я выставил на одном из сайтов несколько глав своих воспоминаний, получил такой комментарий:

      «25 Август 2014 в 16:13 Удивительно! Вы так живо описали моего папу! Огромное вам спасибо за путешествие в детство. Куженкино навсегда останется в моём сердце. Это часть души, это часть жизни.

      С ув. Марина Артазеева».

      Подумалось тогда, а не слишком ли резко описал? Но как тут можно сгладить? Что было, то было. Правда тут же ответил дочери старшины роты Артазеева:

      «Спасибо за отклик. Я давно уже обращаюсь к теме Куженкинской – ещё в 80-е выпустил книгу, в которой была повесть «Дорога к земным звёздам», но там, как и полагается, дан вымышленный герой, а куженкинцев показал с несколько изменёнными фамилиями. А тут уже всё документально. Буду потихоньку писать и дальше, просто много других тем – особенно исторических, которые не терпят отлагательств, а это – для души. Возможно, был я в те годы несколько крут, но что делать – кремлёвец. Нас там готовили жёстко и сурово. Кремлёвцы – это курсанты Московского высшего общевойскового командного училища имени В.С. РСФСР, ну и, разумеется, выпускники, поскольку кремлёвец – на всю жизнь. А в 417-й роте сложности были свои – поначалу даже пытались сверхсрочники меня сломить, чтоб всё было спокойно и тихо, как при прежнем ротном. И это понятно – командиры взводов все люди в годах, опытные, никакие продвижения для них невозможны просто по системе службы. А тут приехал этакий прыткий… Да ещё моложе каждого на 10-15 лет… Интересно вспомнить, интересно и описать всё это…».

      Вот тогда и решил обязательно описать все четыре года, проведённые в Куженкино.

      Но вернусь в те августовские дни 1971 года.

      Что ж. В линейных ротах старшины – любо дорого смотреть. Образец ношения военной формы. А что здесь? Нужно сделать так, чтоб старшина был примером.

      Вообще обстановка в роте была какая-то весьма странная. Дело делалось, караулы заступали ежедневно, сменяя друг друга. Двухсменка. Обозначалось некоторое подобие занятий. Но что-то не совсем военное висело в воздухе.

      Какая-то военизированная охрана…

      На первом же построении я попросил выйти из строя всех, кто имел на гражданке отношение к духовым инструментам. И надо же, нашлось пять или шесть человек.

      Завёл их в канцелярию и велел самим определиться, можно ли составить из этой группы оркестр, самый маленький, чтобы играть военные марши. Я мало понимал, какие должны быть трубы. Знал твердо только то, что барабан должен быть… Определились. Я позвонил в клуб части, выяснил, какие инструменты там есть. Затем позвонил замполиту части, и все вопросы решились в течении получаса.

– Через два дня вступаю в должность. Через два дня на разводе караулов должен быть марш «Прощание славянки».

      Солдаты переглянулись, кто-то попытался выпросить ещё пару дней, но я был неумолим: через два дня!!! Начинать, так уж начинать!!!

– И пока никому ни слова!

      Ребята быстро смекнули, что им выпало великое счастье – разводы караулов каждый день, значит, в наряд им не ходить!!! В крайнем случае, дневальными по роте… Ну а это не так уж и худо. Самодеятельность всегда на привилегированном положении. Хорошо ли это, плохо ли, но как же здорово было, когда полусонный городок (так называемая хозяйственная территория) разбудили звуки марша. Маловат оркестр, но ведь и такого не было. А потом всё познается путём сравнения. Заиграй ротный оркестр после полкового, и будет понятно, что слабовато всё, но он здесь был единственный!!! А потому и звучал здорово.

      Всё расписал оркестрантам – доклад начальнику первого караула дежурному по части… Затем развод караулов, затем прохождение… Приказал играть марш до тех пор, пока 2-й караул не скроется за мостом. 1-й садился на машину за зданием роты. А второй шёл пешком.

      И вот тишину хозяйственной территории разбудил марш «Прощанье славянки». В первый день это стало полной неожиданностью для всех, а на второй день у штакетника, окаймляющего расположение роты, появились зрители, в первую очередь, конечно, дети, ведь ещё не закончились каникулы. Солдаты подобрались, смотрели молодцевато, вышагивали строевым, правда, вышагивали пока так, как умели, то есть как их научил мой предшественник, выпускник какого-то неведомого учебного заведения. На кителе был знак «ВУ».

      Роту я принял, как это и положено, за пять суток. Точнее, вступил в командование через пять суток, а вот акт о приёме и сдаче подписывать не спешил, потому что ротное хозяйство было в страшнейшем запустении.

      Но главное не только вступил в должность, но и встал на учёт в партийную организацию базы, замыкалась которая на политотдел спецчастей Калининского гарнизона. Во как звучало! Спецчасти! Но на самом деле это были части и учреждения вспомогательного характера, совсем не боевые. Тем не менее работа политорганами велась самым активным образом.

      Через пару дней вызвал меня к себе майор Быстров и объявил, что завтра я должен быть готов к выезду в Калинин вместе с группой офицеров базы на партактив спецчастей Калининского гарнизона.

– В Калинин!? – не поверил я своим ушам. – Надолго?

– А что такое? – подозрительно переспросил Быстров, заметив мою нескрываемую радость.

– Да просто нужно в дивизию заскочить. – нашёлся я. – Кое-что забыл там.

– Завтра же и назад, – пояснил Быстров, – Но заскочить, думаю, успеете. Поездов много. Только не опоздайте на первый автобус, чтобы утром быть на службе.

– Не опоздаю.

      Я не мог поверить в такую удачу. Неужели смогу увидеть Галину? Ну хоть на пару-тройку часов…

      Спрашивать, до которого часа обычно бывает партактив, уже было неудобно.

      Люба, узнав о поездке, сразу спросила, с некоторым волнением:

– Надолго едешь?

– Завтра же вечером назад.

      Ответ успокоил.

«Как последние встречи горьки…»

      Выехали ночью. Автобус части доставил нас на станцию Бологое. Вот тут открылся маленький секрет. Билеты на проходящий поезд все старались взять самые дорогие. Ну в «СВ» не всегда было можно взять, потому как ехать всего два часа, но в мягкий – пожалуйста. Ларчик просто открывался. По приезде на партактив, билеты и командировочное сдавали специально назначенным работникам бухгалтерии. Те оформляли то, что нужно, и оплачивали проезд до Калинина и обратно. Порядок же был таков – оплата производилась по представленному билету. Возьмёшь в общий там или плацкартный вагон, стоимость его и получишь, только в двойном размере – на обратный путь. Возьмёшь в мягкий, совсем другое дело. Назад можно в самом дешёвом вагоне ехать, коротая время в вагоне-ресторане – как раз хватает на такое коротание вырученных средств.

      Но не о том были мои мысли. Все мысли о возможной встрече с Галей. Только бы на месте была. Сообщить заранее о приезде возможности не было.

      Партактив проходил недолго, примерно до обеда. Объяснив своим попутчикам, что задержусь и приеду в Куженкино утром, я отправился в дивизию. Кстати, Быстров тоже не возвращался назад сразу. Семья у него ещё была в Калинине, и он задержался на пару дней.

      А я сразу поехал в 83-й городок, разумеется, в медсанбат. Волновался как юноша – застану, не застану. Сердце колотилось, когда открывал дверь, когда шёл по коридору. И вдруг – она словно почувствовала. Вышла мне навстречу из какого-то кабинета, вышла и замерла на месте, едва не выронив какие-то медикаменты. Выдохнула:

– Ты?!..

      И почти упала в мои объятия, не заботясь даже о том, что кто-то мог появиться в коридоре и увидеть это. Упала, и я ощутил, что моя щека, к которой прижалась она своей щекой, стала влажной от её слёз. Это были слёзы радости, слёзы счастья, такого мимолётного такого недолгого, но счастья.

      У нас были считанные часы. Я выбрал проходящий через Калинин ленинградский поезд, который останавливался на две минуты где-то часа в четвертом часу утра, а в Бологое прибывал около 6 утра. Позднее уже поездов не было. Поезда между Ленинградом и Москвой в ту пору, разве что за исключением двух дневных, «сидячих», ходили ночью. Значит на вокзал мне нужно было выехать примерно в 3.15 и это с хорошим запасом, поскольку такси с радиотелефонами в Калинине ещё в те годы работали великолепно, чётко и надёжно.

      Галя отпросилась со службы, и мы поспешили к ней в общежитие. В рабочее время оно пустовало. Это были неподражаемые минуты. Мы сбросили с себя всё лишнее буквально наперегонки, мы буквально растворились друг в друге. Она то смеялась без причины, то вдруг грустнела, а то и вовсе из глаз капали слёзки. Она считала часы, которые оставались у нас в запасе, а они истекали стремительно и необратимо.

      Скоро раздался шум в холле. Стали возвращаться со службы девушки. Мы потихоньку улизнули от них и отправились к моим хозяевам некогда съёмной мною комнаты. Там посидели за столом, не без очень ограниченной выпивки. Хозяева были люди с пониманием. Как-то так всё устроили, что старенькая бабушка захотела пораньше спать, а хозяйка «вспомнила», что ей надо куда-то срочно по делам съездить. И снова мы оказались в маленькой комнатке, где я прожил с декабря по август, и в которой ещё недавно разыгрывались мои семейные оргии.

      Мы не говорили о будущем. О чём мы могли говорить? Мы вспоминали наше знакомство, наши встречи. Тогда уже между нами стояла железобетонная стена по имени «жена». И несмотря на известную поговорку, жена нередко становилось именно такой стеной, которая не могла подвинуться.