Текст книги "Ночь на Днепре"

Автор книги: Николай Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Все раненые были равны для Веры, всех она жалела и о всех заботилась; но Ануфриев, после того как она вместе с ним отражала атаку фашистов, стал особенно дорог ей. Зная, какие боли испытывал Ануфриев, когда подымался с перебитой ногой, чтобы стрелять по врагу, она восхищалась им.

Ефрейтор лежал в своем окопчике. Глаза его были закрыты, и Вера подумала, что он спит. Лицо его казалось очень бледным, а светлые волосы на голове – влажными. На бруствере окопа в углублении были спрятаны три гранаты, прикрытые пилоткой. Вокруг валялись стреляные гильзы.

Девушка привстала на каску и заглянула поверх бруствера на прибрежную кручу, покрытую пожелтевшим осенним покровом. Слева, невдалеке, – большие камни, деревья, земляная гряда, за которой скрывались позиции врага, оттуда время от времени доносились длинные пулеметные очереди. Прямо напротив бруствера в неестественных позах валялись убитые фашисты – одни подальше, другие совсем близко, в семи – восьми шагах от траншеи.

«Его работа… намучился, бедняжка. Спит».

Вера тихонько поставила свой автомат, сняла сумку и чуть дотронулась рукой до плеча Ануфриева. Он сразу открыл глаза.

– Как твои дела, Ануфриев? Как нога?

Ефрейтор улыбнулся, обрадованный приходом девушки.

– Что же, нога как нога, на месте, сестрица. Когда фрицы лезли, забыл про нее, а вот дело кончилось, снова напомнила. Дюже дергает, особенно когда встаешь, а еще хуже, когда ложишься. Прямо скулы воротит.

– Тебе надо лежать.

– Ну, скажете вы такое. Как тут лежать, ежели лезут. Тут и без ног подымешься.

Вера осмотрела рану. Повязка пропиталась кровью и немного сползла. Она поправила ее. Спросила, хочет ли он есть? Ефрейтор покачал головой. Вера достала из санитарной сумки маленький стаканчик, налила из фляги воды и подала ефрейтору. Он выпил с жадностью и попросил добавить. Вера добавила, достала из вещевого мешка Ануфриева кусок вареного мяса, хлеб. Боец решительно закачал головой. Однако Вера настаивала:

– Не хочется, а поесть надо. А то совсем подняться не сможешь, ослабнешь. Да, да, не качай головой. Не встанешь даже и тогда, когда фашисты полезут…

Казакова снова заглянула в свою сумку, достала пузырек со спиртом, налила полстаканчика и протянула солдату.

– Только уговор – съесть все.

Ефрейтор повеселел. Его воспаленные глаза засветились.

– Лады, лады, сестрица.

Стаканчик он опустошил с жадностью и даже причмокнул от удовольствия.

– Прямо душу отвел! Благодарствую тебе, сестрица. Ты золото у нас, настоящее золото! Теперь можно и пожевать. До этого и смотреть не хотел… Да ты-то что не ешь? У меня еще есть консервы, сухари…

Он хотел развязать свой вещевой мешок, но девушка остановила:

– Я уже ела, не хочу.

Казакова давно уже работала санинструктором, хотя ей не исполнилось еще и двадцати лет. Большой и неоценимой школой был для нее Сталинград, где скромная, ничем не отличавшаяся от других своих сверстниц девушка получила первое боевое крещение…

В Сталинград, в район завода «Красный Октябрь», она прибыла с гвардейской дивизией Гурьева, имевшей приказ во что бы то ни стало отстоять завод. В эту дивизию, тогда еще десантную бригаду, стоявшую в одном из пригородов Москвы, она пришла осенью 1941 года. Пришла с краткосрочных курсов санитарных инструкторов, куда была направлена Московским городским комитетом комсомола по окончании средней школы.

Родилась Вера в Москве и до ухода в армию жила с родителями. Отец ее – инженер, старый коммунист, много лет работал на авиационном московском заводе; мать – врач. Старший брат Веры с первых дней был на фронте и командовал истребительным авиационным полком.

В школе Вера отличалась резковатым и довольно вспыльчивым, своенравным характером. В труде и учебе была упорна. Любила спорт. Она хорошо ходила на лыжах, лучше всех в школе бегала на коньках и летом красивее всех прыгала в воду с вышки. На последнем году учебы потихоньку от матери стала посещать школу парашютного спорта. А когда дело дошло до первого прыжка, она, не задумываясь, совершила его. И в тот же вечер рассказала обо всем вернувшейся с работы матери.

– Как! Ты парашютным делом занимаешься? – отступив на шаг от дочери, строго спросила мать.

– Да, занимаюсь, мама.

– И давно?

– С полгода.

– Паршивая девчонка! И ничего не сказала мне! – не сдерживая гнева, выкрикнула рассерженная и встревоженная мать.

Вера стояла перед ней словно провинившаяся школьница.

– Мама, я виновата, что не рассказала тебе все раньше, но я жалела тебя…

– Не нужна мне такая жалость! Летать, прыгать и скрывать от матери! Хороша, нечего сказать!

Когда разразилась война, Вера поступила на курсы санитарных инструкторов.

Осенью 1941 года она снова огорчила мать: наотрез отказавшись пойти в госпиталь, где мать уже работала военным врачом, Вера добилась направления в десантные войска.

5. Схватка в траншее

Утро выдалось холодное. По небу быстро, меняя очертания, проплывали серые, густые облака. В просветах между ними выглядывало голубое небо.

После трех атак гитлеровцы приутихли. Только пулеметные очереди время от времени посвистывали над головами обороняющихся.

А на плацдарме тем временем бой ни на минуту не ослабевал. По-прежнему грохотала артиллерия. Иногда северный ветер доносил до гвардейцев ровную дробь максима. Над полем боя висело большое облако порохового дыма и пыли. От разрывов тяжелых бомб глухо вздрагивала земля.

Но ничто не могло остановить натиска гвардейских полков. Лейтенант Белов безошибочно отметил, что наши части, прикрываясь дымовой завесой, беспрерывно переправляются через реку в районе плацдарма. По шуму боя, по интенсивности пулеметного огня – по всем этим специфическим приметам нарастающего сражения он понимал, что линия фронта постепенно отодвигается на запад и северо-запад, что мощь наступающих неудержимо растет.

Вместе с тем Белов не мог не заметить и того, что плацдарм не расширяется на юг и вот уже в течение нескольких часов линия фронта в этом месте остается неизменной.

«Не слышно, – думал Белов, – чтобы гитлеровцы на этом фланге оказывали более упорное сопротивление… Вероятно, просто это направление сейчас мало интересует наших».

Вывод был неутешительный. До сих пор Белов не терял надежды: с плацдарма начнут продвигаться сюда, на юг, а седьмая рота отсюда атакует немцев, и можно будет еще днем соединиться со своими. Но сейчас надежда угасла. Нет, не передвигается линия фронта в южном направлении и вряд ли передвинется сегодня. Было для Белова очевидным и то, что следующей ночью прорваться к своим не удастся. Три атаки, следовавшие одна за другой, показали, что немцы приложат все силы, чтоб измотать и уничтожить гвардейцев. В роте уже немало потерь. Имея столько раненых и, главное, считанное количество патронов, вряд ли можно рассчитывать пробить брешь в обороне немцев. Приходилось думать уже не о том, как скорее соединиться со своими, а как продержаться до их прихода.

«Да… Главное сейчас – продержаться», – рассуждал Белов, опустив бинокль, но продолжая смотреть в сторону плацдарма: там, высоко над полем боя, точно косяк журавлей, тянулась с запада эскадрилья фашистских самолетов. «Что ж… будем держаться. Нам не привыкать… Бывали в переделках».

Князев в это время, воспользовавшись паузой, обходил бойцов. По только что отбитым атакам, по упорству, с каким враг рвался к траншее, парторг понимал, что день будет нелегкий. «Эти господа все сделают, чтобы от нас живого места не осталось». Он шагал по траншее, осматривая по пути раненых. Их заметно прибавилось, но все они были перевязаны и заботливо уложены в укрытые местa. Парторг задерживался около каждого, старался приободрить, согреть теплым словом; тех же, кто лежал с закрытыми глазами и не отзывался на его голос, он заботливо прикрывал шинелью.

За время передышки Сергей успел поговорить почти со всеми бойцами роты, находившимися в левой стороне траншеи. Несколько задержался он около Духовного.

– Ну, паникер, как твои дела? Не трусишь, как тогда, на реке?

– Тогда я сплоховал, это верно, да ведь первый раз… – потупив глаза, признался Духовный.

– Ну, а сейчас как? Не пропустишь фашиста?..

– Покуда мы с ним живы, фриц не пройдет, товарищ старший лейтенант, траншеи нашей им не видать! – ответил за Духовного подошедший рядовой Васин.

– А ты что за него говоришь, разве у него языка своего нет? – добродушно заметил Князев. – Ты опытный солдат. За тебя я спокоен. А все-таки, – снова повернулся парторг к Духовному, – ты как думаешь, отобьемся мы от фашистов?

– Фрицы не пройдут, – довольно уверенно ответил солдат.

– Это верно, не пройдут, если мы их не пустим. Помните, друзья, впереди еще трудно будет. Мы у гитлеровцев оказались гостями непрошенными и нежданными. Они, – Князев показал рукой в сторону врага, – ни перед чем не остановятся, чтобы отделаться от нас. Поняли меня?

– Все ясно, – снова ответил за двоих Васин.

– Надо беречь патроны и смотреть в оба. Враг не так уж страшен, как хотел бы казаться. Ну, желаю успеха!

– Будьте в нас уверены, товарищ парторг! Не подведем седьмую роту!

Шел двенадцатый час, когда гитлеровцы пошли в четвертую атаку. Немцы на этот раз лезли с каким-то особым остервенением. За час до атаки они беспрестанно обстреливали траншею; даже произвели два артиллерийских налета, очевидно с дальних позиций. Под прикрытием огня солдаты противника по одному, ползком, начали накапливаться у хаотично нагроможденных камней.

Бесшумно взвилась и поползла вверх зеленая ракета. Не успела сгореть, как из-за камней в сторону нашей траншеи полетели десятки гранат. Они не достигали окопов, но густое облако пыли и дыма, образовавшееся от взрывов, погнало ветром на гвардейцев и на какое-то время ослепило их.

Используя это своеобразное прикрытие, противник бросился в атаку.

– Огонь по фашистам! – вслед за командиром роты громко прокричал старший лейтенант и швырнул в атакующих одну за другой две гранаты.

Вера Казакова, услышав голос Сергея, прижалась к стене траншеи и стала почти в упор расстреливать наступающих. Диск неожиданно кончился, она хотела перезарядить автомат, но рядом разорвалась ручная граната. Взрывной волной ее сильно толкнуло, запорошило глаза. Автомат выпал из рук. Вера обхватила голову руками и в полузабытьи медленно опустилась на дно траншеи. Мимо нее промчался к левому краю обороны Князев. Он первым заметил, что трем фашистам удалось достигнуть траншеи. Сергей дал короткую автоматную очередь – один гитлеровец упал, второй, здоровенный детина, по инерции сделал еще два – три шага вперед, свалился в траншею и постепенно сполз на ее дно. Третьего фашиста сразить очередью не удалось: произошел перекос патрона. Сергей чертыхнулся с досады, перескочил через убитого немца и ударом автомата вышиб из рук третьего оружие в тот момент, когда гитлеровец прыгал в траншею. Этот тоже был рослый детина. Он не растерялся, ловким ударом кулака сбил Князева с ног и, не дав подняться, подмял под себя…

Прямо перед собой Сергей увидел перекошенное от ненависти лицо врага. Что-то закричав по-своему, гитлеровец яростно вцепился ему ногтями в щеки, словно хотел вырвать их. Сергей рывком подтянул ноги и, крякнув, перевалил через себя тяжелое тело немца. Тот выхватил нож и уже занес его над парторгом, но Сергей отпрыгнул в сторону и успел достать пистолет. Через несколько секунд все было кончено. Подхватив автомат, Сергей метнулся к брустверу. Но стрелять ему уже не пришлось: перед траншеей не осталось ни единой живой души. Четвертая ожесточенная атака немцев была отбита.

Сергей с минуту постоял, тяжело опираясь о бруствер. Взгляд его задержался на двух неподвижных фигурах гвардейцев. Один из них сидел на корточках на дне траншеи. Сергей подошел к нему, заглянул под каску. Одутловатое лицо Духовного было безжизненно. Рядом, уткнувшись носом в землю, лежал солдат с изуродованной головой. Сергей приподнял его, положил на спину. Лицо убитого, окровавленное, запыленное, было спокойно. Рядовой Васин… «Будьте в нас уверены, товарищ парторг, не подведем седьмую роту!» – вспомнил Сергей слова, сказанные час назад.

Он не без труда поднялся, почувствовав огромную усталость. В голове стоял шум, лицо горело, точно после ожога.

– Товарищ гвардии старший лейтенант, вы ранены? – неожиданно услышал он знакомый голос. – У вас все лицо в крови!

Перед ним стоял Исаков.

– Тю! Да то не рана. Вас поцарапал кто-то.

Сергей повел рукой по щеке и почувствовал острую боль, точно к обнаженной ране прикоснулся.

– Вот этот, – показал он на убитого немца. – Драться не умеет, цапается, как баба… Как у вас дела?

– Все вроде в норме, товарищ старший лейтенант, – весело ответил Исаков, никогда, видимо, не терявший бодрости. – Лезли здорово, но осеклись. Один из них прямо на плечи старшему сержанту Круглову вскочил, но проехаться не пришлось…

Сергей оставил Исакова у пулемета Васина и Духовного, а сам пошел проверить роту.

Белов сидел на каске. Около него трудилась неутомимая сестра – бинтовала голову.

– Ну, вот и хорошо, – закончив перевязку, сказала Вера. И, собирая разложенные на небольшой белой салфетке, расстеленной на дне траншеи, медикаменты, вату, ножницы, свертывая и укладывая все это в свою вместительную медицинскую сумку, продолжила назидательно:

– А все каску не любите носить! «Лишний груз, на что она нужна»… А не было б у вас, товарищ гвардии лейтенант, каски – верная бы смерть.

– Сама ты, голубушка, без каски и надеваешь ее раз в год по обещанию, – не без иронии заметил Сергей, подошедший сзади.

Вера оглянулась.

– Товарищ старший лейтенант! Что с вами! – воскликнула девушка, приподымаясь. – Что с вашим лицом?

Несколько секунд Вера молча смотрела на Сергея. В глазах ее он видел тревогу. Потом, схватившись за сумку, она с лихорадочной поспешностью стала опять все вынимать из нее.

– Прошу садиться. И быстрее, без разговоров…

Сергей улыбнулся – ему было приятно подчиняться ей.

Вера осторожно начала протирать лицо Сергея спиртом. Он морщился и кряхтел.

– Потерпите. Жжет, знаю, но ничего не поделаешь… Терпите, теперь еще больнее будет. Прижигаю йодом.

Сергей ерзал, но молчал.

Царапины были глубокие. Обрабатывая их, Вера заметила и большой кровоподтек на шее Сергея, и синяк за ухом, и порванный ворот гимнастерки, и выпачканное кровью плечо.

– Что же с тобой было, Сережа? – тихо спросила она и, положив ему на плечи обе руки, легонько притянула к себе.

– Что было? – Сергей вспомнил искаженное злобой лицо навалившегося на него фашиста и невольно вздрогнул. – Так, Верочка… Пустяки… Можно встать?

6. Шестая атака

Белов наблюдал в бинокль за ходом боя на плацдарме. Линия фронта изрядно удлинилась. По вспышкам выстрелов лейтенант определил значительное расширение плацдарма. Но в южном направлении положение по-прежнему оставалось без перемен. Белов опустил бинокль, поправил повязку на голове и поудобнее облокотился о бруствер, вдавливая локтями податливую землю.

«Сколько еще атак выдержит обескровленная рота и сколько их еще будет до вечера? Сейчас в траншею ворвались отдельные, случайные фрицы, а что если при следующей атаке их ворвется больше? А они могут ворваться – патроны в роте на исходе».

Лейтенант повернулся к подошедшему старшине Сотникову.

– Доложите, старшина, что у нас осталось из боеприпасов.

Худощавый, подтянутый, крепко сбитый старшина Сотников стоял навытяжку перед лейтенантом. Шинель на нем еще не высохла и сильно была выпачкана землей, но от прежнего недомогания его и следа не осталось. Он спокойно, не отрывая суженных дерзких глаз от командира, по памяти докладывал:

– В строю двадцать шесть, из них трое раненых…

– Вы и меня со старшим лейтенантом ранеными считаете? – как бы вскользь заметил Белов.

– Никак нет. Вас я не считал. Ручных пулеметов два. Автоматов исправных двадцать девять, один разбит; патронов что-нибудь тысяч около трех, восемнадцать гранат, три пистолета с патронами… Есть еще трофеи: два автомата и около двухсот автоматных патронов. Настроение боевое.

– Патронов мало…

Лейтенант взглянул на часы и четко распорядился:

– Дать по второму, трофейному, автомату сержантам, командирам отделений. Пусть стреляют по фрицам прежде всего их же патронами. Перейти на стрельбу одиночными выстрелами. Короткие очереди – при крайней нужде и только при отражении атак. Иначе через час нам и отбиваться нечем будет.

Парторг, следивший за Беловым, внутренне улыбнулся. Чем труднее складывалась обстановка, тем собранней, бодрее становился лейтенант. Он как бы примирился с тем, что воюет не на плацдарме плечом к плечу с однополчанами, а здесь, в одиночку.

Белов позвал командира второго взвода и сержанта Крутикова. Оба, держа автоматы в руках, доложили о прибытии. Крутиков стоял, пригнувшись, в одной гимнастерке– огромный рост не позволял ему выпрямиться в траншее.

– Почему раздет?

Крутиков осмотрел себя. Видимо, он и сам только что заметил, что без шинели.

– И, раздетым жара была, товарищ гвардии лейтенант. Возвращусь – оденусь, – смущенно ответил он.

– Оденься, оденься, – кивнул Белов, – на ветру сразу прихватит. – И, переведя глаза на крепыша Круглова, спросил: – Как дела, старший сержант? Учим фрицев уму-разуму?

– Дела неплохи, на мой взгляд, товарищ гвардии лейтенант. Вот патрончиков маловато, чуток бы побольше, ловчее было бы.

– Сколько у тебя осталось?

– Своих второй диск неполный. Сейчас еще немецких добавили.

– Надо экономить!

– Стараемся по силе возможности. Последний раз они так навалились на мой фланг – тут уж не до экономии было…

– Ясно, ясно, Круглов. Молодецки дрались. Вам и всему составу, – сержанты при этих словах приняли стойку «смирно», а Крутиков по привычке вытянулся так, что его голова в каске оказалась выше траншеи, – …от лица службы объявляю благодарность!

– Служим Советскому Союзу! – дружно ответили оба сержанта.

– Еще раз требую стрелять только наверняка и одиночными патронами! Зорко следить за врагом! Ясно?

– Так точно! – в один голос молодцевато ответили командиры.

Следующая, пятая по счету, атака фашистов захлебнулась в самом начале. Не выдержав прицельного огня гвардейцев, фашистские солдаты залегли и начали окапываться.

– Спесь-то мы с них сбили, – подмигнул Князеву лейтенант Белов, наблюдая, как гитлеровцы торопливо зарываются в землю. – Что-то скромнее стали! Видимо, тылы почистили, а в тылах какие вояки!

– Да. Атака слабенькая. Выдыхаются, – согласился Сергей.

По многим боям, в которых ему довелось участвовать, а особенно по боям в Сталинграде, он хорошо изучил повадки врага: немцы с тупой настойчивостью станут добиваться своего – уничтожить роту.

Но он понимал и другое. Если б немцы имели больше средств и сил, если бы их внимание не было приковано к захваченному Советской Армией плацдарму, они б не возились столько времени с неполной ротой, а по существу – со взводом. Не бросали бы людей в эти неоправданные, граничащие с безрассудством атаки, они просто уничтожили бы траншею минометным и артиллерийским огнем.

Однако сейчас таких средств они выделить, видимо, не могли. Именно поэтому важно было упорной обороной траншеи приковывать к ней как можно больше сил врага. Так понимал обстановку Князев, так оценивал ее и Белов.

Сергей испытывал большое внутреннее удовлетворение, присматриваясь к действиям командира роты. Его распорядительность, выдержка, холодное спокойствие, правильное понимание обстановки искренне радовали парторга.

Владимир Васильевич Белов был семью годами старше Князева и значительно больше его умудрен жизненным опытом. В военном же отношении Сергей считал Белова в какой-то степени своим воспитанником. Он помнил, как еще в Раменском, под Москвой, где располагалась их десантная рота, Белов прибыл с краткосрочных курсов на должность взводного командира. Длинный, немного нескладный, с одним кубиком в помятых петлицах, появился он перед политруком роты.

– Вам бы следовало, младший лейтенант, привести себя вначале в порядок, а затем представляться, – недовольно заметил Князев.

– А это что, главное?

– Главное – в порядке, младший лейтенант, – оборвал политрук. – В уставном порядке!

– Понятно. Будет учтено, – коротко и безобидно пробасил Белов… Так началось их знакомство.

Вначале у нового командира дела во взводе не клеились. При личных поверках и на совещаниях командир роты частенько пробирал Белова за непорядки во взводе. Белов плохо знал службу: сам он, как студент сельскохозяйственного института, солдатом не был, а краткосрочные курсы, конечно, всего дать, что давало нормальное военное училище, не могли.

Князев стал чаще бывать во взводе, больше беседовал с Беловым, помогал ему, охотно делясь с ним знаниями, приобретенными в старейшем Военно-политическом училище имени Фридриха Энгельса.

Белов быстро усваивал советы и умело применял их в практической работе; взвод его пошел на подъем. Постепенно между ним и политруком установились хорошие, товарищеские отношения. Со временем Князев познал и оценил по достоинству качества нового взводного: твердую руку, умение держать свое слово, справедливость, распорядительность, большую взыскательность к себе и полное отсутствие даже малейшей робости перед начальством.

В первых же боях под Сталинградом взвод Белова показал себя с положительной стороны. И когда выбыл из строя командир роты, ротным был назначен по рекомендации Князева младший лейтенант Белов.

Совместное участие в боях, взаимная выручка и поддержка сделали их близкими, верными друзьями.

Сергей был очень доволен, что именно Белов оказался с ним рядом в этой трудной обстановке. На такого командира можно положиться. Но он понимал: каков ни будь командир, а если каждый боец не проникнется высоким чувством ответственности за порученное ему дело, рота не сможет успешно выполнить свой долг. Поэтому Сергей использовал всякую свободную минуту для того, чтобы поговорить с людьми, помочь им.

В наступившем после пятой атаки затишье он собрал возле раненого Ануфриева коммунистов и комсомольцев. Пришло девять человек, четверо из них – члены партии. В роте было больше коммунистов, но все сразу они не могли оставить обороняемые ими участки.

– Прошу садиться, товарищи, – устраиваясь в кругу бойцов на пододвинутый к нему железный ящик из-под патронов, пригласил Князев. – А ты лежи, лежи, Ануфриев, – остановил он ефрейтора. – Как чувствуешь себя?

– Спасибо, товарищ гвардии старший лейтенант. Бодрствую. – Бледное, измученное лицо Ануфриева на секунду озарилось доброй улыбкой.

– От души рад за тебя. Хорошо воюешь. Вот и Исаков с Крутиковым тоже начали силу свою развертывать. Верно я говорю?

– Точно, товарищ старший лейтенант, – за двоих ответил Исаков, выглядывающий из-за широченной спины сержанта Крутикова.

– А ты, Федин, что молчишь? Или приуныл? – обратился парторг к угрюмому, неразговорчивому солдату, до перехода в роту работавшему поваром. Его Князев хорошо знал.

– Характер мой не позволяет ныть, товарищ гвардии старший лейтенант. Верно, веселиться особливо тоже нет повода. Поэтому я, как бы сказать, в полном равновесии нахожусь.

– Равновесие тоже дело неплохое… Духом нам падать, друзья мои, нельзя. Вы сами видите, – парторг показал на север, где гремел бой, – наши однополчане захватили плацдарм, расширяют его. Нашим товарищам там, наверное, потруднее и много потруднее, чем нам. Там они каждый клочок земли берут с боем!

Парторг обвел взглядом бойцов – лица их были суровы и внимательны.

– Обстановка не позволила нам драться бок о бок с нашими товарищами. Мы оказались прикованными вот к этой траншее. И наш долг теперь – помочь им отсюда. Мы наступили врагу на больную мозоль. Враг всеми силами пытается уничтожить нас, развязать себе руки. Видите, как он настойчиво атакует. Но мы бьем врага, срываем его замысел.

– Должны бить, товарищ старший лейтенант, – хмуро и решительно произнес Федин. – Другого выхода у нас нет. Если бить не будем, погибнем.

Князев хотел возразить, но Федин рассуждал в сущности правильно.

– А ты, Крутиков, что на это скажешь? – обратился Сергей к сержанту. – Не пугает такая перспектива?

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Наше солдатское дело известное: ты врага не убьешь – он тебя убьет.

Князев искусно втягивал в разговор коммунистов, и скоро между ними завязалась живая откровенная беседа. Парторга радовало, что все, как и Федин, трезво смотрят на создавшееся положение, не умаляют опасности и задачу свою понимают правильно. Он еще и еще раз с гордостью и большой теплотой подумал о своих товарищах – простых русских людях: «Ни тени уныния или растерянности– вот оно истинное мужество!»

Зашел разговор о том, как вернее, с меньшими потерями отражать атаки противника. Все начали вносить свои предложения. Ануфриев говорил о взаимной поддержке во время атак, Круглов предложил лучше использовать маскировку, а Исаков, призывая экономнее тратить патроны, вызвал общий смех, сказав, что он будет стараться одним выстрелом снимать двух фашистов.

– Правильно, правильно, – улыбнулся парторг, довольный веселым оживлением среди бойцов. – Двух, может, одной пулей и трудновато снять, а вот по одной пуле расходовать на каждого фашиста можно и нужно. Мы обязаны выстоять! А для этого должны расчетливо вести огонь. Надо каждому понять: будут у нас патроны – враг не увидит нашей траншеи! И полностью прав сержант Крутиков, говоря, что каждый убитый нами фашист – прямая помощь нашим бойцам на плацдарме. Это мы должны разъяснить и остальным товарищам. Дрались мы до этого хорошо. Командир роты всем объявил благодарность. На похвалу командира надо ответить делом. Не успокаиваться, а еще лучше драться. Каждому строжайше выполнять приказ командира роты – стрелять только наверняка! Каждому фашисту – одну пулю! Будем воевать так, как коммунист Ануфриев. У него нога перебита, а он остался в строю, вместе с нами отражал все атаки. Хорошо дерется. Честь и слава ему!

Взоры всех обратились к Ануфриеву. Полными одобрения глазами смотрела на героя ефрейтора и Вера Казакова, сидевшая у него в изголовье. Трудная бессонная ночь наложила тень утомления на ее красивое лицо.

– Я кончаю, товарищи, – продолжал парторг, перекинувшись случайным взглядом с Верой. – Всего несколько минут назад убили наших дорогих друзей – Васина, Ерохина, Трофимова, Духовного. Пусть будет месть наша беспощадной! Бить, бить и бить врага! Одной пулей… Только одной пулей, наверняка бить!

Наблюдая за противником, Сотников заметил, что в его расположении производятся какие-то земляные работы. Вначале Сотников не придал этому значения, но вскоре подметил еще одну деталь: фашисты, залегшие во время атаки между траншеями, ползком, поодиночке перебирались обратно в свою траншею. Старшине стало ясно: немцы что-то затевают. Он сообщил о своих подозрениях парторгу и ротному, заглянувшим на его участок.

Оба они минут пять внимательно изучали местность. Лицо Князева, обезображенное свежими, смазанными йодом шрамами, все больше и больше хмурилось.

– Хотят накрыть нас артиллерийским, а скорее всего, минометным огнем. Видно, подтянули кое-что.

И действительно, не успел старший лейтенант высказать свое предположение, как над их головами с шелестящим свистом пролетела мина. Метрах в сорока от траншеи прогремел разрыв; глухо ударились о землю осколки.

– Теперь жди ближе…

– Да-а, обстановка осложняется, – задумчиво проговорил Белов, – Старшина Сотников, передайте людям: по траншее попусту не ходить. При необходимости передвигаться только по одному. Еще передайте…

Белов не успел договорить – метрах в трех от них разорвалась мина. Все трое инстинктивно пригнулись и плотно прижались к стенке траншеи.

– Фриц голоса меня пытается лишить, – усмехнулся Белов, когда затих шорох падающих осколков. – Передайте: усилить наблюдение. Следует быстро разыскать ближайший наблюдательный пункт фашистского минометчика и снять его.

– Тут, братец мой, откуда ни глянь, всё нас увидишь, – заметил Князев.

– Однако ближайшего к нам корректировщика необходимо уничтожить. И еще: с минуту на минуту надо ожидать массированного минометного налета. А вслед за ним, можно наверняка сказать, последует новая атака. Поочередно нести наблюдение. Оно должно быть постоянным! Я передвинусь немного левее.

Князев и старшина разошлись по траншее в разные стороны, а Белов занял пустующий окоп и принялся лопатой расширять и улучшать сектор обстрела и наблюдения за врагом.

В это время к нему подошла Вера Казакова. Она неторопливо прислонила к земляной стенке свой автомат и заговорила:

– Товарищ гвардии лейтенант, сейчас я еще раз осмотрела раненых. Двое доживают последние минуты, пятерых надо срочно оперировать.

– Вы мне так говорите, Казакова, словно всё дело за мною, словно из-за меня вы не можете эвакуировать раненых, – недовольно и начальнически строго оборвал девушку Белов.

– Я сказала об этом для того, чтобы… Ну, как вам сказать… сообщить как-то… Командир полка сюда бросит силы… Ведь у нас совсем мало остается патронов.

– Да-а, патронов мало. И людей мало, – сразу как-то сникнув, согласился Белов. – Каждый боец у нас сейчас равен взводу. Вот поэтому я и не могу больше посылать связных. Кушко ушел и не вернулся. Видимо…

– Я сама готова выполнить задание. Надеюсь, ко взводу вы меня не приравняете?

– Вас послать не могу, слышите? – вновь резко перебил Белов. – Если бы у нас патронов оставалось еще меньше, я все равно вам такого приказа не отдал бы. Вы что, шутите? По открытой местности, на виду у врага… О Кушко забыли?..

– Кушко мог случайно выйти из строя.

Вера хотела сказать, что она уже продумала детали маршрута; трудно, но все же можно добраться до плацдарма. Однако Белов не дал ей больше говорить.

– Нет, нет. До вечера и так продержимся. Солдату, что с лодкой отправлен, приказано было сообщить, где мы высадились. Кушко послал… Хватит. Сходите и еще раз осмотрите раненых, помогайте им, – приказал Белов тоном, не терпящим никаких возражений.

Вера ушла, огорченная столь решительным запретом.

Оценивая обстановку по-своему, она пришла к твердому убеждению, что для спасения раненых у нее только один выход: добраться до своих, сообщить о роте, попросить поддержки – ведь силы очень неравные. Особенно встревожил Веру минометный обстрел: если мина угодит в траншею, сразу выведет из строя несколько человек. И раненых от мин нельзя уберечь…

«А что если обратиться к Сереже? – подумала она, но тут же отогнала эту мысль: – Нет, этого делать не следует. Он также не согласится. И тогда всё. Надо лейтенанта убедить. Только его!»

Проводив санинструктора, Белов снова принялся за устройство окопа. Но мысль о предложении Казаковой не оставляла его, и время от времени он поглядывал на дымящийся, грохочущий плацдарм.