Текст книги "Принцесса науки
(Софья Ковалевская)"

Автор книги: Николай Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Кроме того, Эллен Кей преподавала историю шведской культуры в открытом на собранные частные средства институте рабочих, выступала с лекциями по вопросам искусства в рабочих союзах, в различных просветительских обществах, сама организовала просветительское общество, в которое вовлекла и Ковалевскую.

Софья Васильевна рассказывала ей о русских революционных деятелях, об их борьбе за социальную справедливость, о значении литературы для пропаганды либеральных идей. Особенно близко сошлась Ковалевская с Эллен Кей, когда ту стали преследовать власти как неблагонадежную.

В 80-х годах в Швеции восторжествовала реакция, многих свободомыслящих бросали в тюрьмы, люди стали бояться говорить откровенно даже со своими близкими, и тогда Эллен Кей подняла голос протеста. В публичном выступлении она разоблачала наступление реакции, призывала к сопротивлению. После этого ее стали травить газеты и многие знакомые перестали с ней общаться. Но Софья Васильевна осталась ее верным другом.

И все-таки дружба с Эллен Кей не могла возместить Ковалевской все, что она потеряла. Софья Васильевна искала выход из тесного стокгольмского мирка, и она не подозревала, что судьба скоро подарит ей еще одну, и на этот раз последнюю, радость.

Глава XIII
МАКСИМ КОВАЛЕВСКИЙ

(Стокгольм, февраль, 1888)

«Многоуважаемый Максим Максимович!

Жаль, что у нас нет на русском языке слова völkommen, которое мне так хочется сказать вам. Я очень рада вашему приезду и надеюсь, что вы посетите меня немедленно. До 3-х часов я буду дома. Вечером у меня сегодня именно соберутся несколько человек знакомых, и надеюсь, что вы придете тоже.

Искренне вас уважающая

Софья Ковалевская».

Софья Васильевна старательно заклеила конверт и четко надписала адрес отеля и такую привычную фамилию адресата: г-ну Ковалевскому.

О Максиме Максимовиче Ковалевском она слышала давно, а знакомство их было недавним и мимолетным. Ей запомнилась его несколько грузная, массивная, высокая фигура, огромные живые голубые глаза, окаймленные черными ресницами, выразительное лицо с немного тяжеловатой нижней челюстью. Но больше всего запомнился его живой, остроумный разговор и необычайная эрудиция.

Софья Васильевна с нетерпением ждала своего соотечественника. Она предвкушала ту радость, которую она испытает, беседуя с ним на любимом русском языке. Вдали от родины она мечтала о русском друге. О человеке, с кем могла бы говорить о России, вспоминать необозримые просторы ее полей, белые березы, заснеженные леса, с кем снова могла бы ощутить сладость родного языка.

В Швеции Ковалевская страдала оттого, что ей не с кем было говорить по-русски. Как и всякий творчески одаренный человек, литератор, она стремилась к ясному, отточенному выражению своих мыслей, к передаче самых тонких ее оттенков. Она жаловалась друзьям: «Я всегда принуждена или довольствоваться первым пришедшим мне на ум словом, или говорить обиняками. И потому всякий раз, когда я возвращаюсь в Россию, мне кажется, что я вышла из тюрьмы, где держали взаперти мои лучшие мысли. О, вы не можете представить себе, какое это мучение быть принужденным всегда говорить с близкими на чужом языке! Это все равно, как если бы вас заставили ходить целый день с маской на лице!»

Ковалевского Софья Васильевна немного знала и раньше, и, как всякий «бунтарь», он вызывал у нее живейшую симпатию.

А бунтарем Максим Ковалевский был еще в гимназии. Самостоятельность его взглядов, а также поведение вызывали недовольство начальства.

Окончив харьковскую гимназию, он поступил в Харьковский университет на юридический факультет, где на втором курсе вошел в кружок либеральной молодежи, интересовавшейся общественными вопросами. Это и определило круг интересов Ковалевского на всю жизнь. Он стал изучать историю английского общественного строя в средние века и посвятил ей обе свои диссертации – магистерскую и докторскую.

Докторскую диссертацию он писал в Лондоне, и там произошло знаменательнейшее в его жизни знакомство. Максим Ковалевский был членом известного литературного клуба «Атенеум», что было большой честью для иностранца. В «Атенеуме» он встречался и разговаривал с Гербертом Спенсером и другими интересными людьми.

А потом он познакомился с Марксом и Энгельсом. Под влиянием Маркса он начал заниматься историей землевладения и экономического роста Европы. А Энгельс частично использовал исследования Ковалевского, о которых он писал в «Очерке происхождения и развития земли и собственности», в своем знаменитом труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Понятно, что, вернувшись в Россию и начав читать в Московском университете на юридическом факультете историю государственных учреждений, характеристику современных политических порядков на Западе, сравнительную историю семьи и собственности на Западе и в России, историю древнейшего уголовного права и процесса, Ковалевский далеко отходил от «официальных взглядов» и скоро сделался одним из самых популярных профессоров.

Многочисленные доносы «благонадежных» лиц о возмутительных лекциях профессора Ковалевского сделали свое черное дело. Сначала министерство народного просвещения исключило предмет, который читал Ковалевский, из обязательной программы. Но это не помогло. Студенты продолжали рваться слушать его лекции. Тогда агенты охранки стали записывать различные крамольные фразы из его лекций и доносить высшему начальству. Ковалевского уволили из университета, и он уехал за границу, поклявшись не возвращаться в Россию, пока там не будет введена конституция.

В средствах Ковалевский не нуждался. У него было имение на Украине, вилла около Ниццы на юге Франции. Блестяще образованный, свободно владея основными европейскими языками, зная латынь, испанский и шведский, Максим Максимович читал лекции в Англии, Франции, Италии и Америке.

И вот он приехал в Швецию и нанес визит своей знаменитой соотечественнице и однофамилице. Они встретились как старые добрые друзья.

– Рассказывайте, рассказывайте, что там за морем, в России, – просила Софья Васильевна. – Целую вечность я ничего не слыхала о своем отечестве.

Она с волнением и с замиранием сердца слушала Ковалевского, упиваясь его образной, блестящей русской речью. Обоим доставляло огромное наслаждение говорить по-русски с собеседником, отлично понимающим твою тоску по России и испытывающим те же чувства.

Очень быстро эта дружба захватила обоих настолько, что Миттаг-Леффлер даже забеспокоился: не отразится ли это на работе Софьи Васильевны над задачей о вращении твердого тела. Ведь сроки конкурса приближались.

Дружба с Ковалевским совершенно преобразила Софью Васильевну. Она снова начала улыбаться, сверкать остроумием, радоваться жизни, ходить на прогулки и в театр. На одном из концертов Софью Васильевну и ее друга увидела Эллен Кей и так описала свои впечатления:

«В течение нескольких лет я каждую неделю встречалась с нею, но Соню Ковалевскую, в сущности, видела только раз. Это было однажды вечером на концерте, когда исполнялась Девятая симфония Бетховена. Соня, против обыкновения, была в элегантном туалете – черное шелковое платье с кружевами. Рядом с ней сидел ее соотечественник, предмет ее любви. Вокруг них неслись божественные звуки бетховенской музыки. Светлое спокойствие отражалось на обычно нервных чертах Сони Ковалевской. Она как бы преобразилась – она любила, и музыка уносила ее в мир светлых мечтаний…»

Отдавая почти все свое время Ковалевскому, Софья Васильевна в то же время упорно работала над задачей о вращении. Увы, для работы оставались только ночи. Она побледнела, осунулась, а Ковалевский был недоволен, что ради него Софья Васильевна не способна оставить свою работу.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, не вмешайся Миттаг-Леффлер. Крайне обеспокоенный тем, что Ковалевская затягивает работу, он поговорил с Максимом Максимовичем откровенно, «как мужчина с мужчиной», и попросил его временно переехать в Упсалу. И несмотря на то, что Ковалевскому этого не хотелось, он согласился и уехал.

Его отъезд был необходим для Софьи Васильевны.

«Если бы М. остался здесь, я не знаю, право, удалось бы мне окончить свою работу. Он такой большой, такой крепко сбитый, согласно удачному выражению К. в его речи, и занимает так ужасно много места не только на диване, но и в мыслях других, что мне было бы положительно невозможно в его присутствии думать ни о чем другом, кроме него», – писала Ковалевская своему другу Анне Шарлотте Леффлер.

Через неделю после его отъезда Софья Васильевна нашла решение задачи о вращении.

Решать математическую задачу можно разными способами. Но как нелегко отыскать правильный, единственно верный путь. Ковалевской это удалось. Она нашла, что ее случай задачи о вращении твердого тела может быть решен с помощью ультраэллиптических функций. Профессор Вейерштрасс, которому Софья Васильевна написала о своем открытии, не поверил ей и ответил, что она ошиблась.

Но Ковалевская не ошиблась. Задача действительно была решена. Однако Софья Васильевна так устала в то лето, что даже не смогла со всегдашней своей тщательностью отделать эту работу. Она писала Миттаг-Леффлеру, который был в это время в Италии:

«Самое худшее – это то, что я так устала, так изнемогла, что я сижу и размышляю в течение целых часов о какой-нибудь простой вещи, которую при других обстоятельствах легко могла бы решить в полчаса».

Постеснявшись отправить неотделанную статью в Парижскую академию, Софья Васильевна переслала ее математику Эрмиту и поинтересовалась, успеет ли она представить свою работу на конкурс. Эрмит любезно ей сообщил, что до октября комиссия не будет собираться, а за это время Ковалевская вполне успеет статью литературно обработать. Далее знаменитый математик написал чрезвычайно лестные слова: «Мне будет приятно подбирать колосья со сжатого вами поля. Я уже мечтаю об изучении частных случаев, в которых ваши гиперэллиптические интегралы приводятся к эллиптическим функциям, подобно тем примерам, которые дал Якоби и другие».

Ковалевская подписала конкурсную работу девизом: «Говори, что знаешь, делай, что должен, будь, что будет», а сама решила немного отдохнуть.

Она бесконечно устала от непрерывной работы, похудела и даже состарилась. Преданный друг Миттаг-Леффлер с тревогой убеждал ее заняться своим здоровьем.

– Так нельзя к себе относиться, Соня, – говорил он взволнованно. – Вы слишком много работаете и совершенно о себе не думаете. Отвлекитесь от занятий, поезжайте куда-нибудь. Уверяю вас, после перерыва работа пойдет намного быстрее и лучше.

Обычно молчаливая Сигне тоже высказывала свое беспокойство:

– Вы так похудели, дорогая. Посмотрите на себя в зеркало, у вас плохой, усталый вид. А стоит вам немного отдохнуть, развлечься, и снова заблестят ваши прекрасные глаза, и вы опять станете нашей прежней Соней.

Ковалевская понимала, что друзья искренне обеспокоены, но ее охватила такая апатия, что не было сил и настроения двинуться с места.

Ковалевский звал Софью Васильевну поехать с ним отдыхать на Кавказ через Константинополь, но она отказалась. Также отклонила она приглашение Болонского университета, который отмечал свое восьмисотлетие.

Далеко не все ученые были приглашены на эти торжества, только наиболее знаменитые, и получить такое приглашение было весьма лестно. Но Ковалевская не захотела принять его.

«Я вряд ли поеду в Болонью, потому что такого рода путешествие стоило бы слишком дорого: туалеты и т. д., а отчасти потому, что все эти торжественные собрания слишком скучны и совершенно не в моем вкусе».

Софья Васильевна жила очень скромно. Кроме того, ей хотелось отдохнуть в спокойной обстановке и заняться литературой.

«Мне ужасно хочется изложить этим летом на бумаге те многочисленные картины и фантазии, которые роятся у меня в голове…» – писала Софья Васильевна Анне Шарлотте. Но тогда эти планы не осуществились.

Ковалевский уехал в Лондон по своим делам, и Софья Васильевна все же поехала к нему. Стремясь полностью отдохнуть от математики, она с увлечением стала знакомиться с его работой о событиях первой английской революции XVII века. Но скоро копанье в архивных документах надоело ей. Математика снова властно позвала Ковалевскую к себе. Максим Максимович даже не пытался удерживать ее, хотя и был недоволен. Она уехала в Вернигероде на Гарце, где отдыхал Вейерштрасс. Там она и закончила литературную отделку своей работы о вращении твердого тела и попутно натолкнулась на новые интересные результаты.

Рассмотрев работы, присланные на конкурс, Парижская академия присудила премию Бордена Ковалевской и постановила вследствие большой важности полученных результатов увеличить премиальную сумму с трех до пяти тысяч франков.

12 декабря 1888 года в Париже Софье Васильевне в торжественной обстановке вручили премию. Когда она вошла в зал, приглашенные на торжество гости встретили ее овацией.

Президент академии астроном Жансен, огласив результаты конкурса, произнес в честь Ковалевской речь: «Господа, между венками, которые даем мы сегодня, один из прекраснейших и труднейших для достижения возлагается на чело женщины. Госпожа Ковалевская получила в этом году большую премию по математическим наукам.

Наши сочлены по отделению геометрии, рассмотрев ее мемуар, присланный на конкурс в числе пятнадцати работ других ученых, признали в труде этом не только свидетельство глубокого, широкого значения, но и признаки ума великой изобретательности».

Софья Васильевна слушала его вдохновенную речь и думала о том, что она никогда не будет удовлетворена своей жизнью. Казалось бы, она достигла вершины своих мечтаний, она доказала всему миру, что женщина ничуть не уступает мужчине даже в абстрактнейшей из наук. Она стала мировой знаменитостью. Возле нее был человек, с которым можно было связать свою жизнь. Чего еще не хватало?

Не хватало счастья. Слишком поздно все это пришло – и признание и любовь. Она слишком устала, чтобы радоваться своему торжеству. И на бесчисленных вечерах и приемах в ее честь она мечтала лишь об уединении.

Софью Васильевну не устраивала ее личная жизнь. Максим Максимович Ковалевский – этот интеллектуальнейший человек с передовыми взглядами – не мог преодолеть существующих общепринятых канонов. Именно тогда, когда она, не жалея себя, работала ночами, губила свое здоровье, он все больше и больше отдалялся от нее. И прямо заявлял, что жена-математик его устраивает гораздо меньше, чем жена, занятая светскими обязанностями.

Столкнулись два твердых, бескомпромиссных характера. Ковалевский хотел, чтобы Софья Васильевна отказалась от научной деятельности ради семьи. Она же не могла бросить все, что завоевала такой дорогой ценой.

Ковалевский уехал в Ниццу. Софья Васильевна осталась одна со своими сомнениями и раздумьями.

«Как я благодарна вам за вашу дружбу! Да, право, я начинаю думать, что это единственно хорошее, что было послано мне в жизни, и как мне совестно, что я до сих пор так мало сделала, чтобы доказать вам, как глубоко я ценю ее, – писала она Миттаг-Леффлеру. – Но не вините меня за это, дорогой Геста: я, право, совершенно не владею собой в настоящую минуту. Со всех сторон мне присылают поздравительные письма, а я, по странной иронии судьбы, еще никогда не чувствовала себя такой несчастной, как теперь. Несчастная, как собака! Впрочем, я думаю, что собаки, к своему счастью, не могут быть никогда так несчастны, как люди, и в особенности как женщины.

Но я надеюсь со временем сделаться благоразумнее. По крайней мере употреблю все усилия, чтобы приняться вновь за работу и заинтересоваться практическими вещами, и тогда я, конечно, отдамся всецело под ваше руководство и буду делать все, что вы захотите.

В настоящую минуту единственное, что я могу сделать, – это сохранить про себя свое горе, скрыть его в глубине своей души, стараться вести себя возможно осмотрительнее в обществе и не давать поводов для разговоров о себе… Сохраните мне вашу дружбу: я в ней сильно нуждаюсь, уверяю вас».

В таком настроении Ковалевская не могла возвращаться в Стокгольм с его мертвящим однообразием. Она стремилась в Россию, но там для нее не было места. Оставался один Париж – кипящий, энергичный, неунывающий Париж.

Глава XIV
«ВОЗВРАТИТЕ КОВАЛЕВСКУЮ РОССИИ…»

Блистательный Париж не порадовал Софью Васильевну: старания найти где-либо место преподавателя не увенчались успехом. Ее друзья, математики Бертран и Эрмит, тоже не могли ей помочь. Мотивы отказа были вполне убедительны: Ковалевская не француженка. Чтобы остаться во Франции, Софья Васильевна решила получить и здесь докторскую степень, но тогда пришлось бы потерять профессорскую кафедру в Стокгольме, а рассчитывать на что-либо большее, чем преподавание в женской школе, не приходилось. Это желание было настолько нелепым, что Вейерштрасс срочно прислал Ковалевской письмо, предостерегающее от подобного шага.

«Я узнал от Миттаг-Леффлера, что ты в настоящее время наметила себе другой план, а именно, ты хочешь еще раз защитить докторскую диссертацию в Париже с тем, чтобы таким образом открыть себе доступ на французский факультет… Но я уверен, что если ты представишь свою работу для защиты, то найдется какой-нибудь забытый параграф, согласно которому женщины не допускаются к защите».

Софья Васильевна послушалась своего старого друга, но возвращаться в Стокгольм для нее было слишком тягостно, и она попросила отпуск на весь весенний семестр, чтобы отдохнуть и полечиться.

Отпуск ей разрешили, но Миттаг-Леффлер очень беспокоился, что, пока Ковалевская будет отсутствовать, ее смогут не утвердить в должности профессора университета. По существующим правилам профессором утверждали только на пять лет, следующий срок утверждался только по конкурсу. Но Софья Васильевна не думала о тех интригах, которые могли возникнуть вокруг ее профессорства. Она бесконечно устала и мечтала только об отдыхе.

«Я в течение последних лет так много работала, что внезапно почувствовала себя совершенно обессиленной и была вынуждена просить у Стокгольмского университета отпуск, он очень охотно был мне предоставлен. Первое, на что я его использовала, была поездка на юг, именно в Ниццу, чтобы отдохнуть там несколько недель», – писала она одному знакомому математику.

В Ниццу ее пригласил Максим Ковалевский, и она согласилась приехать. Софья Васильевна приехала в Ниццу незадолго до масленицы, которую отмечали здесь традиционным карнавалом. И отбросив все заботы, она радовалась вовсю. Давно уже не было ей так хорошо. Разъезжала в экипаже вместе с Максимом Максимовичем и его друзьями, веселилась, а в последний день масленицы она вместе с тысячами других людей с увлечением плясала на улицах. Видели бы «госпожу профессора» в этот момент ее знакомые из чинного стокгольмского общества! Софья Васильевна, смеясь, объясняла друзьям, что совершать все эти «безумства» ее заставляет дух предка-цыгана, наконец-то победившего немецкую благовоспитанность, унаследованную ею со стороны матери.

Карнавал кончился, потекли спокойные, светлые дни. И как всегда, когда Ковалевская не занималась математикой, ее неодолимо потянуло к литературе, тем более что для этого была важная у Софьи Васильевны причина.

Недалеко от виллы Максима Максимовича, в Болье, в отеле обосновалась колония русских, там же жила и Ковалевская.

Однажды на вилле у Максима Максимовича собралась многочисленная русская компания, и Софья Васильевна начала рассказывать о своем детстве. Она так ярко показала жизнь «дворянского гнезда», что все присутствующие были поражены ее образным языком и мышлением.

– Вам надо непременно написать и издать свои воспоминания, – убеждал ее Ковалевский. Все присутствующие дружно его поддержали. Эти просьбы окрылили Софью Васильевну, и она немедленно принялась за работу.

Книгу она назвала «Воспоминания детства». В 1890 году «Воспоминания» были напечатаны в русском журнале, однако некоторые места были изъяты цензурой. В частности, цензура не пропустила описание суда над Достоевским.

У «Воспоминаний детства» оказалась счастливая жизнь. Книга была переведена на многие языки и вызвала большой интерес. Софья Васильевна хотела продолжить свои воспоминания, но, к сожалению, она не успела этого сделать.

В Ницце Софья Васильевна пробыла недолго. Максиму Ковалевскому неожиданно пришлось поехать в Россию: важные дела требовали его присутствия там. Ковалевская тоже уехала из Ниццы в Севр, близ Парижа, где поселилась в семье старого товарища Владимира Онуфриевича врача-психиатра Павла Якоби.

В это время во Франции большим успехом пользовались методы лечения психических заболеваний гипнозом, которые проводили член медицинской академии Люис и знаменитый врач Шарко. Разумеется, такой любознательный ученый, как Ковалевская, не могла удержаться от того, чтобы не составить представления об этих опытах. И она упросила мужа своей покойной сестры Виктора Жаклара помочь ей попасть на сеансы врачей. Жаклар исполнил ее просьбу.

Понаблюдав за работой врачей, Софья Васильевна составила себе твердое мнение, что науки тут нет. И она написала два критических очерка, которые были опубликованы в «Русских ведомостях» под псевдонимом Софья Нирон.

После этих работ Ковалевская публикует большой очерк о Салтыкове-Щедрине. 28 апреля 1889 года умер М. Е. Салтыков-Щедрин. Умолк писатель-борец, голос которого не смогли заставить замолчать даже черные годы реакции. И Софье Васильевне страстно захотелось рассказать всему миру, кого потеряло человечество.

Несколько позже она опубликовала в Швеции очерк о творчестве великого русского сатирика. В России опубликовать его не было никакой возможности: царская цензура ни за что не пропустила бы. Очерк Ковалевской на русском языке появился только после Октябрьской революции.

«Еще одно блистательное имя вычеркнуто из списка имен той плеяды великих писателей, которые родились в России в первую четверть нашего века и которые стали известны и любимы за границей почти столь же, как и в своей стране».

А закончила она очерк так: «Его имя останется в истории не только как имя самого великого памфлетиста, которого когда-либо знала Россия, но и как имя великого гражданина, не дававшего ни пощады, ни отдыха угнетателям мысли… Кто живет для своего времени, тот живет для всех времен».

Сказать, что математика в тот период была позабыта, было бы неверно. Софья Васильевна приехала в Париж, чтобы заняться здесь исследованиями в области механики, но жизнь изменила планы Ковалевской. В Париже в столетнюю годовщину взятия Бастилии собрался Международный рабочий конгресс, и Софья Васильевна была приглашена на него как борец за женское равноправие.

Открыл конгресс выдающийся социалист Поль Лафарг, а от имени русских социал-демократов выступил Г. В. Плеханов. В своей речи он заявил: «Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может».

Ковалевская слушала страстные выступления и, размышляла, как непохоже было все, что говорилось на конгрессе о роли пролетариата в предстоящей борьбе, на то, что изображали когда-то две писательницы в своей наивной драме «Борьба за счастье». И все-таки Софья Васильевна была рада, что сумела предугадать ведущую роль рабочего класса. И была счастлива тем, что принимает непосредственное участие в событиях, которые в будущем изменят лицо мира. Ковалевская писала очень много. Писала, спасаясь от грустных мыслей, которые снова охватили ее. Приближалась осень, и надо было возвращаться в опостылевший Стокгольм. В единственное место на всем земном шаре, где женщина-математик могла применить свою специальность.

Стокгольм встретил ее привычной монотонной жизнью. Ковалевская начала работать над своим дополнительным исследованием о движении твердого тела. Ей было бесконечно трудно заниматься, но она собрала всю силу воли и завершила работу.

Еще будучи в Париже, Софья Васильевна случайно встретилась со своим двоюродным братом, саратовским губернатором А. И. Косичем, с которым не виделась много лет. И горько жаловалась ему, что не может отдать России свой талант, свои знания, приобретенные с таким трудом, что она, русская, знаменитый ученый, вынуждена прославлять чужую страну, тогда как все помыслы ее, все мечты принести славу и пользу России. Как же можно отнимать у нее священное право работать для родины! А. И. Косич, вхожий в самые верха общества, послал письмо президенту Петербургской академии наук, великому князю Константину, с просьбой «возвратить С. В. Ковалевскую России и русской науке». «Всякое государство должно дорожить возвращением выдающихся людей более, нежели завоеванием богатого города», – писал он, имея в виду выборы Софьи Васильевны в члены Академии наук.

Косичу ответил непременный секретарь Академии наук К. С. Веселовский, ответил так, что не оставил никаких иллюзий:

«Софья Васильевна Ковалевская, приобретшая за границей громкую известность своими научными работами, пользуется не меньшей известностью и между нашими математиками. Блестящие успехи нашей соотечественницы за границей тем более лестны для нас, что они всецело должны быть приписаны ее высоким достоинствам, так как там национальные чувства не могли служить для усиления энтузиазма в пользу ее.

Особенно лестно для нас то, что г-жа Ковалевская получила место профессора математики в Стокгольмском университете. Предоставление университетской кафедры женщине могло состояться только при особо высоком и совершенно исключительном мнении об ее способностях и знаниях, а г-жа Ковалевская вполне оправдала такое мнение своими поистине замечательными лекциями.

Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для г-жи Ковалевской в нашем отечестве нет места столь же почетного и хорошо оплачиваемого, как то, которое она занимает в Стокгольме. Место преподавателя математики на Высших женских курсах гораздо ниже университетской кафедры; в других же наших учебных заведениях, где женщины могут быть учителями, преподавание математики ограничивается одними элементарными частями».

Несмотря на все заслуги Ковалевской, ее, всемирно известную принцессу науки, не желали признавать в России!

Русские ученые, возмущенные такой несправедливостью по отношению к знаменитой соотечественнице, сами решили отметить ее научные заслуги, баллотируя ее в члены-корреспонденты. В академии существовало почетное звание члена-корреспондента, которое давалось иногородним и иностранным ученым. Воспользовавшись этой возможностью, ученые выдвинули кандидатуру Ковалевской.

В физико-математическое отделение Академии наук за подписями академиков-математиков П. Л. Чебышева, В. Г. Имшенецкого и В. Я. Буняковского поступило официальное заявление:

«Нижеподписавшиеся имеют честь предложить к избранию членом-корреспондентом Академии, в раздел Математических наук, доктора математики, профессора Стокгольмского университета Софью Васильевну Ковалевскую».

Но существовало еще одно препятствие: по уставу академии женщина не могла быть членом-корреспондентом. Необходимо было изменить устав академии. 16 ноября 1889 года в академии был поставлен вопрос «о допущении лиц женского пола к избранию в члены-корреспонденты». Двадцатью голосами против шести вопрос был решен положительно, и через три дня на физико-математическом отделении Ковалевская была избрана членом-корреспондентом четырнадцатью голосами против трех.

Это была неслыханная победа. Как объяснял секретарь академии Веселовский, «еще не было примера избрания в члены-корреспонденты лиц женского пола», а одно такое избрание «установило бы пример, на основании которого могли бы быть предлагаемы такие лица и по другим разрядам наук».

К чести русских ученых, они не испугались «вышестоящего гнева», и 2 декабря 1889 года общее собрание Академии наук утвердило избрание С. В. Ковалевской. Таким образом, путь женщинам в Российскую академию наук был открыт.

Сбылась заветная мечта Софьи Васильевны – в бюрократической стене, преграждающей русским женщинам дорогу в науку и учебу, была пробита первая брешь.

«Наша Академия наук только что избрала вас членом-корреспондентом, допустив этим нововведение, которому не было до сих пор прецедента. Я очень счастлив видеть исполненным одно из моих самых пламенных и справедливых желаний. Чебышев».

«Вы можете себе представить, как я была обрадована этой телеграммой, – писала Софья Васильевна Косичу, – итак, ваши хлопоты не прошли даром и повели к результату. Большое и сердечное вам за них спасибо. Конечно, член-корреспондент не более как почетный титул и не дает мне возможности вернуться в Россию, но я все же очень рада, что они решились сделать меня и этим, так как теперь, если откроется вакансия на место действительного академика, у них уже не будет предлога не выбрать меня только на том основании, что я женщина».

Телеграмму Чебышева Ковалевская получила одной из первых. Прислал ей поздравления и Вейерштрасс, особенно подчеркивая то, что первая академическая почесть была ей оказана именно на родине, в России.

Однако, несмотря на успех, на душе у Софьи Васильевны было тяжело, чувство неудовлетворенности не покидало ее, и одной из главных причин этого была сложность ее отношений с Максимом Ковалевским.

Отношения их были мучительными для обоих, принося им больше горя, чем радости.

И в эти трудные дни Софья Васильевна находила отдушину в литературном творчестве.

Она задумала написать повесть под названием «Нигилист», прообразом героя был Н. Г. Чернышевский. Об этом замысле Ковалевская так писала Марии Янковской:

«…Теперь я заканчиваю еще одну новеллу, которая, надеюсь, заинтересует тебя. Путеводной нитью является история Чернышевского, но я изменила фамилии для большей свободы в подробностях, а также и потому, что мне хотелось написать ее так, чтобы и филистеры читали ее с волнением и интересом. Я окончу ее через несколько дней, и если ты пожелаешь перевести ее на французский язык, то я пришлю тебе рукопись».

В этой повести Чернышевский был выведен под именем Михаила Гавриловича Чернова. Софья Васильевна наделила его лучшими чертами человека и революционера.

Долгое время рукопись считалась утерянной. Однако впоследствии часть ее, 32 страницы, была найдена в архиве Академии наук СССР. Но и этих страниц достаточно, чтобы понять, что Ковалевская до конца жизни сохранила верность революционным идеям.

Содержание последней главы «Нигилиста» мы знаем от Эллен Кей, записавшей рассказ Ковалевской. После выхода романа «Что делать?» молодежь чествует Чернышевского. После этого он возвращается домой в свою маленькую мансарду. Он смотрит в окно на редкие огни петербургских окон и думает, что этот город, город насилия, бедности, несправедливости и угнетения, может стать другим и это сделает он с помощью молодежи. И в этот знаменательный момент его жизни в мансарду врываются жандармы и арестовывают Чернышевского.