355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Леонов » Лихолетье: последние операции советской разведки » Текст книги (страница 8)
Лихолетье: последние операции советской разведки
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:13

Текст книги "Лихолетье: последние операции советской разведки"


Автор книги: Николай Леонов


Жанр:

   

Cпецслужбы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Вернуться к этому больше нельзя, но одно воспоминание примиряет в какой-то мере с нашей раздерганной жизнью, которую мы сами толчем в какой-то дьявольской ступе пестиками политических амбиций, непримиримости, национальной вражды. Как поется в песне: «Мои года – мое богатство».

Работа в центре. Разведывательные вылазки за рубеж

В Москву я вернулся под самый конец 1968 года. Мне исполнилось 40 лет. Служба вроде бы складывалась беспроблемно. Вскоре меня назначили заместителем начальника латиноамериканского отдела. Такое повышение было беспрецедентным – я сразу перескочил через две должностные ступени. Но я, видимо, тогда разделял ту максиму, которую потом сформулировал начальник разведки Л. В. Шебаршин: «Ничего не проси, ни от чего не отказывайся». Я еще свято верил в то, что «начальству виднее», а следовательно, оно знает, что делает.

Семейные мои обстоятельства к тому времени сложились так, что мне стало невозможно на длительные сроки выезжать в заграничные командировки. Пришлось ограничиваться временными поездками за рубеж с конкретными разовыми заданиями. Кстати, к такому варианту подталкивали меня и новые свалившиеся на голову обязанности организационно-управленческого характера.

Вскоре подоспело время попробовать и новую форму работы. Осенью 1968 года в Перу произошло выступление националистически настроенных военных во главе с генералом Веласко Альварадо и было создано новое правительство, гораздо более открытое для контактов со всеми странами. Прежние власти держались крайне правого внешнеполитического курса. СССР никогда не имел дипломатических отношений с Перу, для нас это была закрытая страна, одно из «белых пятен». Теперь обстановка позволяла провести серьезное знакомство на месте с глубиной и размахом начавшегося революционного процесса. Руководство разведки решило послать меня под прикрытием корреспондента агентства печати «Новости», тем более что в агентстве меня знали и были вполне удовлетворены тем, как я выполнял свои обязанности по «крыше» еще в Мехико. Ехал я на абсолютно чистое место. В стране не было нашего посольства, никаких других представительств. Я оказался единственным советским человеком. Связи с центром у меня не было, кроме обычной почтовой. Жить приходилось в гостинице «Крильон», где все пожитки, я это знал, каждодневно перетряхивались осведомителями спецслужб из местной обслуги. Искать защиты было не у кого, и некуда было жаловаться.

Задача, которую я сам сформулировал себе в центре, состояла в том, чтобы завести как можно более широкий круг контактов в правительственных и политических кругах страны, превратить эти контакты в устойчивые связи, собрать информацию о положении в стране, перспективах военного режима, составить оценки ведущих деятелей государства. Это было необходимо, чтобы оказать поддержку Перу против нараставшего давления со стороны США. Для передачи интересующей центр информации я мог выехать в Чили, где было посольство и, естественно, канал шифрованной связи. Забегая чуть вперед, скажу, что один раз я действительно летал в Чили, чтобы «разгрузиться» от накопленной информации.

Появление в Перу советского журналиста было своего рода сенсацией. Всюду, где мне приходилось бывать, на меня смотрели, как на инопланетянина, со смешанным чувством страха и любопытства. Многолетняя пропагандистская обработка, которая велась в этой стране, заставляла людей видеть в советском человеке прежде всего противника, загадочного, непонятного, далекого и очень чужого. К счастью, человек недаром называется «гомо сапиенс». Пары встреч и бесед обычно хватало, чтобы растопить лед, намороженный в душах людей щелкоперами и борзописцами.

Первым делом я пошел в отдел печати Министерства иностранных дел, сообщил занимавшему кресло его начальника подполковнику Оскару Хараме о своем прибытии и сразу выразил желание взять интервью у президента страны, ряда ведущих министров. На стол легли заранее подготовленные вопросы: я ведь легально занимался легальными журналистскими делами. Мне было обещано содействие. Я рассказал в общих чертах о масштабах своей заинтересованности в ознакомлении с положением в стране, о связях, которые был намерен завести. Мне хотелось убедить подполковника, что никакими конспиративными разведывательными операциями заниматься не собираюсь. Это было необходимо, ибо американцы могли сообщить имевшиеся у них сомнения относительно «чистоты» моей журналистской профессии. Мои опасения, к сожалению, оправдались. В первые дни пребывания в Перу на меня было оказано огромное психологическое давление с целью добиться моего отъезда. По телефону как-то раздался голос, который по-русски, с употреблением крупногабаритного мата, заявил мне: «Мы тебя очень хорошо знаем… (такой-то ты сын!). Если ты не уберешься, то мы размозжим тебе голову! Запомни… (и следовало ругательство)!» Что было делать? Действовать по схеме, которая на такой случай была заранее продумана? Ведь было совершенно естественно предположить такой поворот событий, а психологическая подготовленность равна солидной вооруженности. Струсить и уступить – значит навсегда потерять себя в своих собственных глазах, в глазах друзей и товарищей и в глазах врагов тоже. Здравый смысл подсказывал, что если кто-то действительно задумал тебе размозжить голову, то сделает это без телефонного предупреждения. Невелика доблесть, но и навар невелик – убить одного безоружного, беззащитного, не скомпрометировавшего себя ничем человека. Нет, не пойдут мои недруги на «мокрое» дело!

Поэтому, выслушав все, я таким же крупногабаритным языком заявляю в телефон: «Я занимаюсь нормальной журналистской деятельностью, запугать себя не позволю никаким… А сегодня собираюсь в кино и пойду туда по улице такой-то». Последние слова произнес в запале, наверное, с ненужным вызовом. Но поезд, как говорят, ушел. Вечером собрался в кино – теперь уже надо было выполнять обещанное. Не скажу, что фильм в тот раз доставил мне удовольствие. Но, когда вернулся в свою гостиницу и ничего со мной не произошло, я крякнул от радости, что одержал очередную маленькую победу. Только когда стал принимать душ перед сном, увидел в своих руках пучки собственных волос, навсегда покинувших голову.

Были «фокусы» и потом. То в ресторан, где я, не таясь, обедал с кем-нибудь из знакомых, внезапно ворвется «бродячий» фотограф и в упор, с применением мощного светоимпульса сделает снимки, то на улице начнет преследовать автомашина с полуголыми девицами, то еще что-нибудь.

При очередном визите в отдел печати МИД за чашкой кофе с подполковником Харамой я посетовал на крайне низкий профессиональный уровень местных спецслужб. Он взорвался: «Это не мы, это американцы!» – «Для американцев такой провинциализм был бы вообще позором», – заметил я. После этой беседы напряжение значительно спало, только на почте при отправке корреспонденции меня настойчиво просили не заклеивать клапаны конверта клейкой лентой (я знал, что очень трудно вскрывать такие конверты, не оставив следов перлюстрации).

Работа без выходных, по 14–15 часов в сутки была праздником. Каждый день включал в себя три-четыре деловые встречи, открывавшие для меня новые пласты информации и сводившие с интересными людьми. Пришлось составить план освоения перуанского «белого пятна». Сначала это были встречи с министрами или их заместителями, в крайнем случае – со старшими чиновниками. Когда эта жила была отработана, наступила очередь политических партий, общественно-политических движений. Потом последовали университеты, студенческие организации. Отдельно стояли центры промышленного производства, современные предприятия по переработке продукции сельского хозяйства. Из людей меня больше всего привлекали те, кто владеет уже накопленной и основательно переваренной информацией: ученые – экономисты, социологи, профессора, а также журналисты.

Перу в то время переживала период радикальных преобразований. Военное правительство национализировало американские нефтеперерабатывающие заводы и выдерживало обычный в таких случаях напор угроз и шантажа со стороны США. Кроме того, решался вопрос об аграрной реформе, надо было традиционное латифундистское землевладение заменить современной системой, открывающей путь к капиталистическому развитию сельского хозяйства. Движителем всего революционного процесса были вооруженные силы, взявшие на себя ответственность за модернизацию страны. На ведущих министерских постах стояли генералы, благо их было в избытке, как и в каждой слаборазвитой стране. Патриотический курс правительства поддерживало большинство населения, кроме части постоянно бунтующих студентов. В открытой оппозиции находились только сторонники «апризма» – партии, являвшейся разновидностью социал-демократии.

Перуанские военные рассчитывали прежде всего на поддержку других латиноамериканских стран, на большее они не замахивались. Выступление военных в Перу было отражением общего поведения армейского руководства в Латинской Америке в ту пору. В том же 1968 году в Панаме к власти пришел генерал Торрихос, доставивший потом немалую головную боль Соединенным Штатам. Как уже говорилось, в 1965 году американцам с трудом удалось подавить выступление военных в Доминиканской республике. Поведение военных было реакцией на полное банкротство традиционных политических партий, запутавшихся в коррупции и лакействе перед иностранными интересами. Во многих случаях временное пребывание военных у власти оказало очистительное воздействие на общественно-политическую жизнь своих стран и подготовило почву для укоренения более здоровых ростков демократии.

Отношение латиноамериканских военных к Советскому Союзу было двойственным. С одной стороны, оно определялось традиционной враждебной настороженностью по отношению к социалистической идеологии. Одномерность мышления – удел не только носителей коммунистической идеологии. С другой стороны, нельзя было отказаться от соблазна опереться при необходимости на помощь и поддержку Советского Союза. Наша огромная в ту пору, закрашенная на карте ядовитым красным цветом страна лежит очень далеко от Латинской Америки. Мы никогда ни с кем не воевали на этом континенте, никому не успели нанести никаких обид, нас вообще плохо и мало знали. Но мы всегда стояли в оппозиции к США, главному врагу Латинской Америки. Поэтому СССР, естественно, рассматривался как потенциальный союзник в любой трудной ситуации. «Враг Соединенных Штатов – наш друг» – таковым было практическое кредо многих политических деятелей. Вот на такой зыбкой основе – «и хочется, и колется» – и строились зачастую отношения между так называемыми прогрессивными военными режимами в Латинской Америке и Советским Союзом.

Наша страна (вернее, ее тогдашнее руководство) не имела стратегически ориентированной, разработанной, обеспеченной людскими и материально-техническими ресурсами политики в Латинской Америке, как и вообще в странах «третьего мира». На партийных съездах обычно декларировалось общее направление поддержки национально-освободительного движения, а дальше начиналась обычная импровизация по принципу «давай-давай, шуруй-шуруй». Никакой сколько-нибудь серьезной научной проработки государственных целей и потребностей не велось. Люди со Старой площади надулись от важности, когда изобрели маловразумительную формулировку о «некапиталистическом пути развития». Волюнтаристское навешивание такой этикетки на ту или иную страну могло оказать воздействие на нашу практическую политику. Под влиянием групповых, а иногда и чьих-то личных интересов СССР делал резкие зигзаги в своей и без того запутанной линии в «третьем мире».

Разведка, честно говоря, не имела в Латинской Америке четко поставленной задачи, детерминированной государственными интересами. Мы сами разрабатывали программу своих действий, ориентируясь в общем на потребности страны. Хотя, чего греха таить, иногда и нам хотелось привлечь к себе внимание, представить нашу работу высокозначимой. Это уберегло бы от захирения и вымирания латиноамериканское направление в разведке. В целом нам удалось убедить руководство КГБ в том, что Латинская Америка представляет собой политически привлекательный плацдарм, где сильны антиамериканские настроения, а традиционный антисоветизм искусственно поддерживается постоянной накачкой из США по каналам средств массовой информации, но не имеет реальных корней в сознании общественности. Мы сумели доказать, что и в научно-технической разведке через каналы связи Латинской Америки с США и с развитыми странами Запада и Японией можно добиться серьезных результатов. Одним словом, мы сами искали себе фронт работы, сами разрабатывали инструментарий, необходимый для достижения поставленных целей. Хотя ЦК партии и считался «вдохновителем и организатором всех наших побед», разведку он явно ни на что не вдохновлял и не организовывал. Старая площадь давала только согласие на то, о чем мы просили или что предлагали. Отказы были крайне редки, они вряд ли составляли 1 % всех предложений. Создавалось впечатление, что «там» только автоматически ставится штамп «добро», начисто отсутствует критическое отношение к инициативам снизу и нет времени и энергии, а может быть, и умения по-настоящему организовать дело.

Поскольку желающих выделиться, отличиться всегда значительно больше, чем добросовестных инициативных тружеников, то наверх шел возрастающий поток цветисто написанных предложений-пустышек. Все они благословлялись двумя словами «есть согласие», которые иногда передавались по телефону из ЦК в секретариат КГБ каким-нибудь второстепенным сотрудником партийного аппарата. И начиналась хаотическая имитация деловой активности, своеобразный бег на месте. Это была форменная «болезнь Паркинсона» советского партийно-государственного аппарата, доведшая его до полного паралича.

Только групповая совесть разведки и личная честность руководителей и офицеров оставались тормозом, предотвращавшим соблазн превращения службы в орудие и место достижения своих личных шкурных целей, хотя отдельные случаи такого рода имели место.

Общими соображениями государственного интереса руководствовался и я в своей работе в Перу. Встречаясь, беседуя с людьми самых различных социальных слоев и разных уровней государственной ответственности, старался нащупать зоны соприкосновения интересов своей страны и Перу, найти точки взаимозаинтересованности, внести предложения о путях налаживания сотрудничества и торговли. Честно скажу, что для меня было откровением, когда я узнал, что Перу занимает первое место в мире по улову рыбы и располагает огромными запасами рыбных ресурсов. На 10 млн населения страна добывала 16 млн т рыбы, то есть более 1,5 т на душу населения. Подавляющее количество добытой рыбы поступает на фабрики по производству рыбной муки – идеальной добавки к корму скота. 26 % всего экспорта страны в стоимостном выражении давало море. Рыболовство и переработка велись на низком техническом уровне. Вот и зарождалась мысль о сотрудничестве в этой области: всем было известно, что у нас истощались рыбные богатства и одновременно рос численно рыболовный флот, уходивший все дальше и дальше от родных берегов в поисках новых промысловых зон.

Голые цифры – аргументы для ума, но хотелось и сердцем ощутить реальность самого богатого рыболовного угодья в мире. Удалось найти друзей (без них вообще ничего не сделаешь), которые на примитивном рыболовном баркасе с двигателем от обычного трактора устроили выезд в зону гуановых островов. «Гуано» – это вековые, многометровые по толщине отложения птичьего помета, покрывающие острова около перуанского побережья серой шапкой. Кое-где ползают по этой шапке козявки-трактора, взрыхляя гуано, которое потом упаковывают в мешки и продают за границу как лучшее удобрение. Медленно плюхает баркас мимо островов, усыпанных к тому же по кромке воды стадами тюленей, а мысль крутится вокруг одного вопроса: «Сколько же надо развести птиц, чтобы сотворить чудо гуановых островов?» И как бы подслушав мои размышления, рулевой показал вдаль по курсу: «Вон сидит на воде стая, сейчас мы разрежем ее». Я обомлел: почти весь горизонт был покрыт сплошной черной накидкой. Можно было подумать, что мы шли к берегу. Стая спокойно дождалась баркаса и, как бы желая устроить спектакль чужеземцу, поднялась, когда мы уже врезались в нее. Десятки, сотни тысяч огромных отъевшихся бакланов взвились в воздух. Плотность поднявшейся тучи была невероятная. Как они умудрялись не поломать крылья друг о друга? Истошные, тревожные крики, свист ветра и бесчисленных крыльев создавали демоническую картину. Ван Гога болезненно поразила стая ворон на поле, и это стало сюжетом его знаменитого полотна. А если бы он увидел это зрелище?

Миллионы морских птиц, гнездящихся на островах, создали уникальные в мире гуановые залежи. А сколько же надо рыбы, чтобы прокормить это несметное летающее полчище? Без пищи нет жизни. Эти два понятия идут рядом. В водах 200-мильной экономической зоны Перу природой созданы уникальные условия для развития планктона, а следовательно, и рыбы. Холодное течение Гумбольдта, смешиваясь с разогретыми водами субтропиков, образует идеальную для этого среду. Рыбы здесь столько, что каждый спуск трала приносит полный кошель. Ее высасывают по трубопроводу прямо в трюм и также по трубопроводу от причала отправляют на фабрику для производства рыбной муки.

Эквадор и Чили также очень богаты рыбой, но им далеко до Перу. Именно эти три страны и стали инициаторами установления 200-мильной экономической зоны, где запрещается промысел иностранным судам без надлежащей лицензии. Долго упирались государства, считающие себя владыками морей, прежде всего США. Не хотели признать ограничений, шли напролом. Множились конфликты, крепла солидарность слаборазвитых государств, и они все-таки победили. Теперь этот международный принцип признан повсеместно. На мои вопросы, почему был выбран именно предел в 200 миль ширины для экономической зоны, мне ответили, что проведенными океанографическими исследованиями установлено, что именно до этой границы в воде обнаруживаются взвешенные частицы, вынесенные реками и дождевыми стоками с прилегающей земли. Дальше океан нейтрален и чист, а до 200 миль испытывает сильнейшее воздействие берегов, которые омывает.

Чтобы завершить эту тему, лучше бы всего попробовать типичные латиноамериканские блюда из рыбы. Они также необычны. Очищенные от костей кусочки рыбы заливают свежим выжатым лимонным соком. Эта процедура заменяет варку или жарение. Через 30 минут рыба готова, надо только слить сок, добавить соль и перец по вкусу. Мало того, что это блюдо готовится быстро и просто, оно необычайно вкусно и полезно. Я не помню ни одного соотечественника, который бы, попробовав хоть один раз это блюдо, не облизывался потом при воспоминании о нем. Ему чуть-чуть сродни сибирская строганина.

Прошли годы, и СССР наладил долгосрочное сотрудничество с Перу в области рыболовства. Наши рыбаки на долевой основе ловили рыбу в этих широтах, ремонтировались в местных доках, самолеты Аэрофлота отвозили и привозили бригады-экипажи, а на столах у людей была и заливная, и жареная, и маринованная рыба, выловленная в этих водах.

В мае 1969 года в Лиму приехали первые сотрудники только что открытого посольства, и мы вместе с моим бывшим однокашником, новым послом Юрием Лебедевым делали тогда первые стежки и наметки для этого сотрудничества.

Деловых встреч было бесконечное множество, но иногда бывали и чисто человеческие контакты, тревожившие душу и даже выбивавшие из запрограммированного ритма. Однажды ко мне в гостиницу пришел 17-летний юноша с чистым открытым лицом и на безупречном русском языке сказал: «Мой папа Дмитрий Мефодьевич убедительно просит вас найти время и заехать к нам в гости. Он бывший советский солдат, заброшенный судьбой сюда. Сейчас работает сторожем на заводе автомобильных стекол в пригороде Лимы». Запрыгали в голове опасения и сомнения: «Зачем я поеду, что мне это даст? А может, там уготована западня?» Но лицо парня было честным. И, вопреки надоедливой рассудочности, я решил поехать в неизвестное место к неизвестному человеку. Разведчику так делать не следовало бы, но я уже поступал как журналист, которому не безразлична судьба соотечественника за границей.

Меня встретил крепкий 55-летний красавец, как будто сошедший с плакатов, изображавших балтийских матросов революционной эпохи. Плечист, усы вразлет, кулаки (думаю про себя) пудовые. Весь светится счастьем и радостью. Ведет в домик, построенный позади чистенького, ухоженного завода. Тут он и работает, и живет. Переступаю порог, и у меня срываются пушкинские слова: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!» Стеллажи, полные советской литературы, на стенах балалайки, мандолина, на табуретке рядом наша тульская гармонь. Стол уставлен милыми сердцу солеными огурчиками, квашеной капустой в кочнах, говяжьим холодцом, стопкой дыбятся блины. Когда такую картину видишь в предгорьях Анд, под чужим небом, ей-богу, начинает щемить в груди. Сели, выпили за знакомство по чарке «Смирновской», и пошел рассказ о нашем национальном горемычестве. Поведал мне Дмитрий Мефодьевич, как он был первым плясуном в полку, на действительной, когда грянула война. В 41-м же году под Киевом попал в окружение и оказался в плену. Начались мытарства в лагере под открытым небом около Владимира-Волынского. Голод, отчаяние, начавшаяся дизентерия – призрак бессмысленной смерти. А тут подкатили вербовщики из Русской освободительной армии. «Подумалось, что сумею выжить, тогда и смогу бежать».

А потом… попал в охранники, караулившие наши русские железные дороги от русских партизан, помогал возить на фронт немецкую армию. Полоцк, Борисов… Голос его начинает затихать, становится неровным. На партизан ходить приходилось, гнали… «Правда, Богом клянусь, нет на мне родной крови. Но мне никто никогда не поверит. Мы все были власовцами и знали, что ждет нас петля или пуля от своих». Когда началось наступление советских армий, бежал в западные зоны Германии – преследовал страх, что выдадут русским. Так и пришла мысль уехать куда-нибудь далеко-далеко, на край света. Среди русских девушек, освобожденных победой из концлагерей и от принудительной работы на заводах и в поместьях, нашел себе такую же неприкаянную душу, и уехали они в неведомую страну Перу, где и создали крошечную молекулу русской жизни.

Здесь родились их двое детей, здесь они разбили такой же огородик, как в любом пригороде, обустроили погреб для привычных солений (в тропиках никто не консервирует овощи) и доживали жизнь почти забытые, как на необитаемом острове. Жена умерла пару лет назад, и теперь Дмитрий Мефодьевич просил только об одном: «Примите Петьку и Олесю на Родине, они же чистые, незапятнанные русские. Пусть вернутся в родное Ставрополье и продолжат наш род казачий. Я останусь здесь с женой, мне домой ход заказан!» Последние слова уже произносились с надрывом. Могучий, казалось, мужчина на глазах поник, завял, в голосе слышалась смертная тоска от растерзанной жизни.

Я не полностью поверил в искренность исповеди, наверное, не все рассказал мне солдат РОА о своих делах в военное лихолетье, но кто же должен нести самую главную ответственность за миллионы разоренных домов, миллионы изувеченных судеб, за трагедию народа? И ответ только один: те, кто захватил право решать судьбу страны. За то, что немецкие армии дошли до Сталинграда, выморили голодом Ленинград, унесли жизни 27 млн людей, ответ перед историей будут нести Сталин и те, кто по его доверенности проводил политическую и военную линию партии. Власовцев, пошедших ради спасения своей жизни на службу к немцам, мы безжалостно, без суда и следствия уничтожали. Вред, нанесенный ими, велик, но не идет ни в какое сравнение с тем, что натворили многие тогдашние политические и военные руководители.

Сколько их, перемещенных русских, разбросано по всем странам и континентам. Мы говорим о трех волнах эмиграции: послереволюционной, военной и диссидентской. Вряд ли какая другая страна знала такие мощные демографические интеллектуальные протуберанцы на протяжении всех 70 лет. Но теперь начинается четвертая волна – экономическая – эмиграции из разоренной, неустроенной России. Не окажется ли она «девятым валом» для нашего народа? Редко-редко кто из эмигрантов возвращается окончательно на свою бывшую родину. Бывает, наедут, бросят благотворительную копеечку, организуют вечера «в свою честь» да и вернутся в удобный для жизни Запад. Это я говорю о холеных удачниках, а простой русский так и остается навек на чужбине, не забыв о Родине, но забытый ею.

Возвратившись в Москву, я подготовил список своих «связей» с подробными характеристиками, чтобы вновь создаваемая резидентура начала работать не с нуля. Тем более что с некоторыми «связями» отношения зашли достаточно далеко и перед ними уже можно было ставить конфиденциальные задания.

На пару месяцев я остался во главе латиноамериканского отдела из-за болезни своего непосредственного шефа, и, как на грех, в это время случился один из самых неприятных «проколов» – захват нашего разведчика при попытке изъять содержимое тайника. Провал случился в Аргентине, где работала пара нелегалов, контакт с которыми изредка поддерживался через тайники. И в этот драматический день наш работник, действовавший под прикрытием дипломатической должности, вышел на операцию, заключавшуюся в том, чтобы взять закамуфлированный контейнер с материалами из скрытой зеленью ниши в каменном заборе. При подходе к месту расположения тайника работник заметил крытый автофургон, припаркованный у тротуара малопроезжей улицы. Что-то беспокойное шевельнулось в душе. Мы и теоретически, и практически знали, что всякие крытые кузова могут использоваться как передвижные наблюдательные посты, они легко маскируют оперативную технику. Появление таких фургонов около жилых домов сразу же приводило в действие дополнительные ресурсы осторожности и внимания.

Но можно понять и разведчика, который перед выходом к тайнику несколько часов старательно «проверялся», окончательно убедился в отсутствии наружного наблюдения и теперь должен был решить, идти или не идти к тайнику только потому, что недалеко стоял крытый грузовик. Ведь может быть сто естественных причин, почему он стоит здесь! Идти – значит чуточку рисковать, не ходить – значит упрекать самого себя потом за мнительность, казнить за невыполненное задание. Каждый решает, как ему подсказывает его сердце. Знаю людей, которые чутьем дикого зверя улавливали опасность и выскальзывали прямо из захлопывающегося капкана, поставленного ФБР. Бывало, однако, и иное. И в этот раз работник рискнул. Стоило ему только опустить руку в нишу, как немедленно вспыхнули заранее поставленные скрытые прожектора, завыла сирена, из злополучного фургона с гиканьем выскочила группа захвата и кинулась к разведчику. Оглушенный криками, ослепленный режущими лучами, наш товарищ с зажатым в кулаке контейнером бросился бежать. Сработали все защитные инстинкты, спасти в этом случае могли только ноги. К счастью для него, контрразведка не позаботилась о сплошном кольце оцепления, ибо полагала, что он будет парализован светошумовыми эффектами. Не тут-то было! Он понесся, как лань. Отбежав в темную часть улицы, еще слыша за собой топот погони, он со всего размаху запустил далеко за ряд особняков, в густоту их садов, контейнер, имитированный под камень. Ищи-свищи теперь улику! Дальше уже бежалось легче, раскованнее, стресс всегда отступает перед физическими нагрузками. Ему самому не поверилось, когда, оглянувшись, он не увидел преследователей. Пробежав еще два-три квартала по зигзагообразному случайному маршруту, он перевел дух. Ну, слава богу, оторвался!

Но радость оказалась преждевременной. Больше часа он бродил по улицам, пока наконец не решил возвратиться домой. Нервное утомление дало себя знать. Он вышел на широкую проезжую улицу, остановил проходившее такси и уже открыл дверцу, когда сзади на него навалились трое. Да! Весь район был оцеплен, были предупреждены все полицейские посты, всюду рыскали машины поиска, и в последний момент они увидели его. Дальше были полицейский участок, требования отдать контейнер, побои, камера. На другой день удалось выручить товарища, еще через день он уехал из страны. Только потом стало известно, что контрразведка вышла на тайник с другой стороны, со стороны нелегала.

Хотя и говорят, что «за одного битого двух небитых дают», все-таки такой ценой приобретать опыт не следует. В работе за рубежом нам не раз приходилось терять боевых товарищей в сомнительных обстоятельствах, смахивающих на преднамеренное убийство. Были случаи, когда группа вроде бы уголовников догоняла машину разведчика в пустынном месте и в упор расстреливала его. Один из наших товарищей погиб, когда на загородном шоссе стал менять одно из лопнувших колес. Стоило ему, съехавшему на обочину, открыть багажник, чтобы достать домкрат, как сзади в него ударила незнакомая и невидимая машина, переломившая ему ноги и тазовые кости. Смерть наступила почти мгновенно. Убийцы исчезли.

Приходилось быть осторожным на приемах и раутах. Были примеры тяжелых, иногда смертельных отравлений. У каждой контрразведки свой почерк. На ее стороне все преимущества: она действует в своей стране, может мобилизовать любые силы и средства, ее всегда прикроют свои власти. Против грубых силовых приемов или психологического давления разведчик бессилен. Что стоит контрразведке, например, послать на дом жене разведчика гроб с венком, якобы заказанный для него в похоронном бюро!

Для того чтобы тайная война разведок велась в рамках традиционных джентльменских правил, исключающих дикие расправы над разведчиками, мы не раз вели консультации с представителями ЦРУ. Они вроде бы соглашались с нашими предложениями, но говорили, что не могут отвечать за конкретные случаи, происходящие в союзных им странах. Разведка – это война умов. К силе прибегают тогда, когда недостает ума.

Я уверен, что в Лэнгли – штаб-квартире ЦРУ – нет такого памятника, который стоит под березами в «Ясенево». На памятнике написано: «Вечная память разведчикам, отдавшим жизнь за Родину». Под памятником нет могилы, прах наших товарищей покоится в разных местах, но сюда всегда приносят цветы по памятным датам ветераны и молодые разведчики, отдавая должное тем, кто не вернулся однажды к своим семьям, не закончил командировку возвращением на Родину.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю