Текст книги "Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине"
Автор книги: Николай Лесков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Николай Лесков
Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине
Глава первая
В греческом городе Византии, прежде чем этот город стал называться Константинополем, а у русских Царьградом, жили два соседа. Один был еврей, а другой крещеный из потаенных; еврей содержал ветхозаветную веру пророка Моисея, а крещеный разумно соблюдал свою христианскую веру. Оба соседа жили исправно, а промыслами занимались различными: еврей делал золотые и серебряные вещи, а христианин имел корабли и посылал их с товарами за море. По соседству они друг другу ничем не досаждали и имели обыкновение никогда друг с другом о вере не спорить. Кто из них в какой вере родился, тот в такой и пребывал, и свою веру перед другим не превозносил, а чужую не унижал и не порочил. Оба рассуждали так: «кому что в рассуждении веры от бога открыто, – такова, значит, воля божия». И так, они в добром согласии прожили много лет счастливо.
У обоих этих соседей было по сыну, которые родились в один год. Христианин своего сына потаенно окрестил и назвал Федором, а еврей своего, по еврейскому закону, в восьмой день обрезал и назвал его Абрамом.
Тогда в Царьграде главною верой была еще вера языческая. Христиане и евреи, которые жили между язычниками, старались себя явно не оказывать, чтобы не дразнить язычников и не накликать на себя неудовольствия. А потому, как крещение Федора, так и обрезание Абрама, отцы их сделали в домах своих без угощения, потихоньку, при одних своих близких родных.
Оба соседа, получив от бога потомство, были очень рады. Христианин говорил:
– Добрый сосед! Дай бог, чтобы сыновья наши жили между собою так же ладно, как мы между собою прожили.
И еврей сказал то же самое.
– Дай бог, сосед, но я думаю, что дети наши должны жить еще согласнее, потому что они от нас, отцов своих, имеют добрый пример, что в согласии заключается удобье и счастье, а в несогласии – всякое беспокойство и разорение.
Глава вторая
Когда мальчики, Федор и Абрам, подросли до той поры, что их стали манить совместные игры и забавы, то обе матери – и христианка, и жидовка, начали выносить на огород и сажать их вместе, чтобы они забавлялись, а большим не мешали. А огороды у еврея и у христианина были рядом бок о бок и, по тогдашней простоте, ничем не были разгорожены. Вынесет еврейка, посадит своего Абрамку – и христианка принесет своего Федю и тоже посадит его рядом на траве под большой розовый куст; надают им каких попало детских забавок, чтобы играли, а сами пойдут каждая к своим делам по домашеству. Но всегда, бывало, и одна, и другая строго-настрого детям наказывали, чтобы играли мирно и весело, как хотят, а ссориться чтобы не смели. Ежели же в чем-нибудь не сумеют поладить, то чтобы не жаловались, а сами между собою мирились.
В таком простом, но добром научении мальчики выросли и сжились друг с другом так, что любили один другого совершенно как два согласные родные брата. Даже и более, потому что между родными братьями по крови бывают иногда несогласие и зависть, а у Федора с Абрамом ничего подобного не было. Что одному было любо, то и другому нравилось. А что один из них был окрещен, а другой обрезан, – этого они совсем не знали. За занятиями и недосугами родители их оставляли им это без растолкования, да дети даже еще и не уразумели бы в своем возрасте, в чем тут разница. В невинном детском маломыслии, они вместе играли и, наигравшись вместе, обнявшись, засыпали на травке, спрятав головы под один и тот же розовый куст, в котором копошились золотые пчелки, а детей не трогали, все равно как христианина, так и жидовина.
Но вот Федор и Абрам подросли и настало время посылать их в школу. А это случилось, когда в Константинополе язычество приканчивалось и была уже объявлена главною вера христианская. Идольские капища тогда разоряли или переделывали на церкви и на городских стенах, над воротами, стали писать образа, чтобы всякий, проходя, кланялся и молился.
В эту пору многое стали заводить на иной лад, и некоторые учители начали изъяснять высшему правительству, что христианину и еврею вместе ходить в одну школу не годится, а непременно надо разделять детей порознь, чтоб они с малолетства не смешивались, потому что будто вместе им нельзя дать согласного научения, так как у евреев главный закон веры – от Моисея, человека божия, а у других – от Христа. Мы их ветхий закон признаем, но только к нему от своего Нового Завета добавку делаем, а евреи думают, что им добавки не надо, а довольно и одно то соблюсти, что в старом законе от Моисея показано.
Глава третья
Матери Федора и Абрама не твердо разумели, что их религии подробно касается, а знали по-женски одно наружное. Знали они, например, что жидовкам в свое время надо в ванну лазить и окунаться по обязанности, а крещеным женщинам – заведено мыться только когда понадобится; или, что христианам можно есть свинину, а жидам свиное мясо запрещено и непозволено. Прочего же, что есть главное в том и в другом законе, они до тонкости не понимали и молились по-своему, каждая про себя, как была научена в детстве. Больше же всего обе они жили с тою заботой, чтобы в соседстве по домашеству им одной от другой было как можно удобнее и чтобы не оказать никакой друг другу помехи.
Старый, потаенный христианин и еврей, как настало время их мальчикам учиться, не захотели их разлучать, и чтобы в этом не было помехи, свели Федора и Абрама к одному мастеру, который и заучил их греческой грамоте.
Оба мальчика хорошо занялись и так полюбили грамоту, что рвались к ней в несытость. Мало им было того, чему в школе у мастера научатся, а они еще, как придут домой, опять и дома тоже продолжали заниматься. Как только поедят, сейчас опять сойдутся на огороде, сядут под деревцом, обоймутся и опять вместе читают – про разные страны и про разные веры. Одну за другою, много книг они прочитали, и все с хорошею памятью, так что мастер обоих их хвалил и всем другим в пример ставил. Одобрял он их и за науку, и хвалил за добронравие, так как они вышли дети тихие, согласные и ласковые.
Так Федор и Абрам росли своим родным на утешение, а посторонним в хороший пример.
Глава четвертая
Отцы и матери Федора и Абрама, каждый на своем языке и по своей вере, благодарили бога, что мальчики так умны и послушны, и радовались их согласию. В обеих семьях соседского сына привечали наравне со своим: Федор ли прибежит к Абрамовым родителям, старый еврей и еврейка были с ним ласковы, все равно как со своим, и так же точно, если Абрам приходил к товарищу, то и Федоровы отец с матерью обращались с Абрамом всегда ласково, только свининой его не угощали.
А мастер, к которому Федор и Абрам ходили учиться книжной мудрости, был грек еще старого эллинского научения и сам вышел из старинных философских школ. Его звали Панфил. Он был человек справедливый и умный и в детях старался насадить и укрепить ту же самую любовь к справедливости. Он не только учил их по книгам, но и на словах давал всем правильное наставление к жизни, чтобы никто один другого не уничижал и никто друг над другом ничем не превозносился, потому что если есть в ком что-нибудь более превосходное, чем в другом, то это в человеке не есть его собственное и им при рождении не выслужено, а от бога даром ему пожаловано. Ни красотой тела, ни природой родителей своих, ни их богатством и знатностию, ничем у Панфила ученики друг перед другом не хвастались. И через это, хотя в школе у Панфила было много детей из всего «рассеяния», то есть разных вер, но все они были приучены жить как дети одного отца, бога, создавшего небо и землю, и всяческое дыхание – еллина же и иудея.
Поучившись книжному мастерству, дети вместе шли по домам, весело между собою говоря и играя, особенно Федор с Абрамом, которые сжились, как братья. Но вдруг вышло новое повеление, чтобы школам не быть для всех вместе, по-старому, а чтобы разделиться по верам. Так и стали заводить. И тогда над всеми школами уставили особливый досмотр следить, чтобы дети одни с другими не мешались, и поставлены были особые смотрители, которых называли «младопитателями».
Начали младопитатели все смотреть, во все вникать и обо всем распытывать, – не только чему мастера в своих школах учат, но и что родители своим детям дома внушают. Захотели враз все переделать за единый вздох.
Один такой младопитатель утвердился над тою школой, где учились Федор с Абрамом, и начал он у Панфила спрашивать:
– Объясни мне, Панфил, как ты веруешь и какую веру превозносишь, а какую опровергаешь?
Панфил отвечал:
– Господин, произволением творца людям не одинаково явлено, во что верить, и у нас между всех есть много разных вер, и не в этом зло, а зло в том, что каждый из людей почитает одну свою веру за самую лучшую и за самую истинную, а другие без хорошего рассуждения порочит. А как я сам всех вер не знаю, то обе истины их во всей полноте судить не могу, и я потому ни одной веры против другой не унижаю и ни одну не превозношу, так как это до меня совсем не касающее.
Младопитатель удивился.
– Зачем же, – говорит, – ты этак лукаво умствуешь? Это так нельзя.
Панфил отвечает:
– Так я, по крайней мере, ни в какую ошибку никого не ввожу.
– Что за важная вещь ошибиться? Все ошибаются – это можно покаянием исправить; но мы знаем истину и должны ее всем оказать. Надо, чтобы между людьми было по их верам разделение.
– Для этого, – отвечает Панфил, – у всякого в своей вере есть наставники, которые всех разделить постараются, а в училище я только о том забочусь, чтоб у детей в постижении разума никакого разделения не было, а больше бы крепли любовь и согласие.
Младопитатель не похвалил:
– Это, – говорит, – у тебя нехорошо от ученых рассуждений развилось. Надо так, чтобы всякий отрок от младых ногтей особо себя понимал и жил всяк по своей вере.
Мастер не согласился и сказал:
– Я этого внушать не могу.
Стали друг другу отвечать и спорить, но согласиться не могли: и у одного, и у другого на все нашлись доказательства.
Младопитатель только тем взял верх, что сказал:
– Ты меня должен слушаться: я – начальник и твои рассуждения мне знать не нужно.
Тогда Панфил ответил:
– Хорошо; если все по твоей воле должно делаться, то тебе действительно от рассудка приводить нечего; но ты помилосердуй – не понуждай меня разлучать детей. Мои ученики еще молоды и у них слабый, лысый размысл, ребячий. Когда они придут в возраст и разумом окудрявятся, тогда они сами, по своим смыслам в вере, разберутся, а пусть добрый навык согласия детского при них останется.
Младопитатель опалился гневом:
– Что такое есть земное согласие?! Надо достигать истины.
А Панфил опять просит:
– Да ты взгляни, – говорит, – на ребяток-то: ведь они теперь все еще молоды летами и умом все лысы, не крепки, – ничего того, что больших понятий требует, они понимать еще не могут. Помилосердуй, пожалуйста, оставь разделение их надольше, а пока пусть они все вместе учатся, пусть от младых ногтей обыкнут соблюдать мир душевный и друг к другу общую любовь. Тогда и разница в особливых понятиях не разъединит сердец их.
Младопитатель головой замотал.
– Нам твое рассуждение, – говорит, – теперь не под стать. Мы теперь заводим все по-своему и скоро во всем свете все будет только по-нашему. Чтό мы хотим, то всякий должен от самых молодых ногтей постичь и это передо всеми на вид оказывать. А ежели кто рассуждает так, как ты судишь, то тот теперь к делу ненадежен, и я тебе так учить не позволю.
Панфил подул в свою бороду, вздохнул и молвил:
– Значит, быть по-твоему. На тебе власть и я тебе покоряюсь. Не позволяешь мне так вести, как я умею, то и не надо: я свою школу прикончу и учеников отпущу.
– Да, отпусти, – отвечал младопитатель, – а чтоб и другим не повадно было, я твои двери на семь печатей припечатаю.
И припечатал. Школа прикрылась. А Панфил созвал детских отцов и говорит:
– Вот вышел такой приказ, которого я исполнить не могу, и младопитатель школу мою припечатал. Ведите теперь каждый свое дитя к другим мастерам по разделению веры вашей. У меня они худу не научились, а там, дай им бог, научиться еще лучшему.
Пожалели отцы, что надо брать детей от кроткого Панфила, однако, подчинились чему надо и развели детей в другие школы, каждый по разделению вер своих.
Глава пятая
Мальчики Федор и Абрам тут только впервые разлучились. Отвели Федора в особливую школу для христиан, где был учитель, который почитал себя всех праведнее, а Абрама отец свел в хедер к жиду, который считал себя всех умнее и из всех созданных чище. Он весь жидовский талмуд выучил и наизусть знал все правила, по которым все люди другой веры почитаются «погаными».
Оба новые учителя на самом первом шагу сказали своим ученикам, чтобы никто с учениками из чужих школ и в шутку не баловал, а если кто не послушается и станет играть, тому в школе лозой пригрозили.
А чтобы дать детям растолкование, один сказал:
– Бог только с одними с нами в самом лучшем роде обходится и одно наше все чистое, а всех других бог гораздо меньше нас любит, и все другие – поганые, а все, что при них есть, это тоже все поганое. Что у них есть, все надо отнять да снести освятить и потом себе взять. Тогда оно очистится, а самому с погаными после того опять не знаться. Кто же с ним по простоте поведется, тот сам опоганится, и бог за него не станет заступаться, а я его без всякого милосердия лозой застегаю, а потом отдам его другому начальнику, а другой отдаст его еще третьему, и дойдет до того, что ему на свете живым не остаться. А потом его после смерти еще на том свете опять будут медным веником в огненной бане парить и посадят на раскаленный железный стул и все будут мучить бесконечные веки.
Другой учитель не уступил этому и тоже одно свое все чистым называл, а чужое все испоганил, и также отданных ему в науку ребят обещался до смерти избить, а после смерти лишить их всех радостей.
Как в первый раз ученики вышли из школ, где услыхали такие наставления, так и почувствовали, что на них взаправду рознь есть. Вместо того, чтобы по-ребячьи друг с другом водиться на воле, они сейчас же вспомнили учительское наставление и начали друг против друга становиться и покрикивать:
– Не подходи; ты поганый.
А другие отвечали: ты сам – поганый.
Федор слышал, как это говорили про Абрама, а Абрам слышал, как поганили Федора.
Глава шестая
Вернувшись домой, Федор и Абрам в первый раз не знали, можно ли им по-прежнему вместе сойтись.
Похватавши хлебца у матерей, побежали они по привычке на огород, на то самое место, где всегда игрывали, но друг до друга не добежали, а стали одаль, как будто между ними какая-нибудь разметка была положена.
Стоят, жуют и один на другого исподлобья посматривают, а ближе не подходят.
Наконец, один заговорил:
– Нам, – говорит, – теперь заказано, чтобы с вами не водиться.
А другой отвечает:
– И нам то же самое.
Помолчали.
– Про вас наш учитель говорил, что вы – поганые.
– И наш про вас говорил, что вы – поганые.
– Нет, мы не поганые – нам наш бог особливый закон дал, нам свинью есть нельзя, а вы едите.
– А вы ее отчего не едите?
– Я не знаю.
Опять помолчали.
– А что она, свинья, вкусная или нет?
– Если мать ее с черносливом и маслиной испечет, так она очень вкусная.
Абрам задумался. Ему давно приводилось нюхать носом у Федора, как сладко пахнет свинина с черносливом, и у него теперь под языком защекотало.
Абрам плюнул и сказал:
– Поганое!
Федор говорит:
– Моя мать не печет поганого… А у нас школа лучше вашей.
Отвечает Абрам:
– А наша еще лучше вашей. У нас меламед в сивых кудрях и все знает.
– И наш все знает!
– Наш про вас знает, что вы – поганые, а мы – чистые.
– Да это и наш говорит, что вы – поганые.
– Ну, так погоди, я об этом отцу скажу.
Оба рассказали отцам, а потом сошлись и опять перекоряться начали:
– Отец говорит, что ваш учитель пустяки врет.
– А мой отец говорит, что ваш учитель пустяки врет.
Пошли с этих пор всякий день считаться и скоро после того Федор и Абрам, от рождения своего дружные, начали друг друга поталкивать да с кулаками один на другого наскакивать.
– Ах ты жид! – говорит один.
А другой отвечает:
– Ах ты гой-изуверный!
Пошло дальше, в том же роде, и у других. Где только встретятся дети разноверных отцов, так уж им и не охота друг с другом в лад между собою забавляться, а охотнее стало мануться, чтобы друг друга осмеять, да выругать, и притом непременно как-нибудь самым обидным манером, чтобы чужой веры или отца с матерью коснуться.
Все еще понимали в разности вер очень мало, и то одно только самое поверхностное, а спорили очень много и часто заканчивали свои споры драками.
Глава седьмая
Из-за детей вскоре и отцы начали ссориться, и сами тоже стали учить детей, чтобы не сходились.
– Через вас, дескать, теперь только стала распря.
Федорова мать и Абрамова мать пошли раз на огороды, чтобы поискать сыновей, и видят, что их сыновья стоят друг против друга на меже и толкаются, а у самих у обоих глаза горят и оба друг на друга кулачонки сучат.
Один покрикивает: «Подойди-ка, подойди!» и другой – тоже.
Матери их развели. Всякая взяла себе под рукав своего и говорят:
– Удивительно, отчего прежде они никогда не ссорились. Это, верно, твой моего задирать начал.
А другая отвечает:
– С какой стати берешь на моего говорить? Мой всегда смирный, а это твой задирает.
Начали спорить: «твой – этакой», а «твой – этакой», и разругались.
– Чтоб нога твоего, – говорит, – на наш огород не вступала.
И другая сказала то же.
И взяла одна камней набрала и стежку проложила, чтобы за этот рядок Федор с Абрамом и переступать не могли. А другая говорит:
– Я сама еще рядок камешков подброшу.
Стала камни швырять, да, в сердцах, одна камнем в соседку попала. Та завизжала.
Кинулись друг на дружку и начали одна на другой платье рвать, да в глаза плеваться. Дети за ними. Сделалась драка, и поднялся такой большой шум, что услыхали другие соседи и тоже выскочили на огород смотреть, как две бабы дерутся, а ребятишки им помогают. Услыхали, наконец, и отцы Федора и Абрама, что их жены и сыновья дерутся, и прибежали и стали их разнимать, да вместо того сами подрались. А соседи, которые видели драку, глядят через заборы и руками пока не вмешиваются, но стараются помогать молитвами.
А потом те и другие не вытерпели, перелезли через загородки и стали каждый своими кулаками подсоблять и вышло общее побоище.
Пришли военные и их разогнали, а тех, кто начал драку, за клин посадили и ноги им в колодки забили, а правителю доложили, что все эти люди за веру ссорятся.
Правитель велел христианина выпустить, а жида еще побить и с него штраф взять, чтобы другим не повадно было с крещеными ссориться.
Прежних соседских ладов между Федоровым отцом и Абрамовым с сей поры как и не было. Вместо приязни настало такое неудовольствие, что из них ни один друг на друга и смотреть не мог без гнева. А чтобы вперед еще драки не было, они разгородились высоким каменным забором, так, чтобы никто на соседское место и заглядывать не мог. Так прежние добрые соседи состарились и в распре друг с другом померли.
Глава восьмая
А время шло вперед, как ему богом указано, и Федор, и Абрам выросли, отучились и стали хозяйствовать. Оба они продолжали дела, которыми их отцы занимались.
Федор торговал с заморскими городами, а Абрам золотые и серебряные вещи делал. Оба жили в достатках, но друг с другом по-прежнему, как в детстве было дружно, уже не сходились, пока пришел один особый случай.
Гулял раз Федор, в праздничный день, в загородном месте, за рощами над заливом, и видит, что несколько человек из тех, с которыми он вместе в одной школе учился, напали на Абрама, отняли у него золотые кольца и самого его бьют да приговаривают:
– Вот как тебе, жид, чтобы ты наш праздник почитал и не смел бы работать и ходить с непочтением.
Федору вспомнилось детство и жалко стало Абрама: за что его обижают? Федор и вмешался.
– Для чего, – говорит, – вы его обижаете? Какое зло он вам сделал? А те отвечают:
– Он нашей вере непочтение сделал.
– Какое же непочтение?
– Он в наш праздник работу разносит и как шел мимо ворот, где лик написан, головы не открыл.
А Федор, так как знал Евангелие и закон еврейской набожности, то и говорит:
– Вы не в праве поступаете. Работать никогда не грех. Сказано: если у тебя овца упадет в яму, разве ее, хоть и в праздник, не вытащишь? И за непоклон головы вы с него напрасно взыскиваете: это не обида, потому что по-нашему перед святыней надо голову открыть, а по-ихнему обычаю это как раз наоборот установлено: у них надо перед святыней непременно с покрытой головой быть, а открыть голову – значит непочтение.
Это, действительно, так было, как объяснял Федор, но ему не поверили и все заговорили:
– Ты врешь – как можно перед святыней покрывши голову быть – это ты выдумываешь?
А Федор отвечает:
– Нет, я верно знаю и говорю правду.
– А почему тебе такая правда известна, а нам неизвестна? Мы все в одном месте учились.
А Федор отвечает:
– Я ранее школы дома об их вере в книжках читал.
– А-га… Ну, так ты, – говорят, – верно и сам потаенный жид.
И набежало еще со всех сторон много людей, справлявших праздник, и стали спрашивать:
– Что здесь за шум и за что ссорятся?
А прежние стали скоро, частоговоркой, рассказывать, что вот поймали жида с непочтением, а Федор, хотя и крещеный, но за жидовскую веру заступается и свою ниже ставит. А те люди, не разобравшись дальше, отвечают Федору:
– Ты виноват!
– Чем?.. Я никому зла не сделал.
– Как, – говорит, – зла не сделал! А разве ты за жида не заступился?
Федор не солгал и хотел рассказать, из-за чего вышло то дело, в котором он заступился за Абрама, но его перебили и все закричали:
– Это все равно: если ты жидовский обычай оправдываешь и с своими равняешь, то это все равно, что ты жидовскую веру хвалишь. Примите же и честь одинаковую.
И стали все бить их обоих вместе – и Абрама, и Федора.
Избили их и оставили обоих в роще, в темном месте.
