Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Огарев

СТИХОТВОРЕНИЯ [1]1
  При жизни Н. П. Огарёва вышли два сборника: Стихотворения. М., изд. К. Т. Солдатенкова, 1856 и Стихотворения. Лондон, 1858; кроме того, в 1857 году в Лондоне вышли отдельной книгой две части поэмы «Юмор». Первой попыткой выпустить поэтическое наследие Огарёва полнеё было издание, подготовленное М. О. Гершензоном: Н. П. Огарёв. Стихотворения. Т. I–II. М., 1904. Из советских изданий наиболеё авторитетны следующие: Стихотворения и поэмы. Т. I–II. Ред. и примеч. С. А. Рейсера и Н. П. Суриной. Л., «Сов. писатель», 1937 – 1938 («Библиотека поэта. Большая серия»); Избранные произведения. В 2-х т. Вступит, статья В. А. Путинцева. Подгот. текста и примеч. Н. М. Гайденкова. М., Гослитиздат, 1956; Стихотворения и поэмы. Вступит, статья, подгот. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., «Сов. писатель», 1956. («Библиотека поэта. Большая серия»); Избранное. Вступит, статья, подгот. текста и примеч. Г. Г. Елизаветиной. М., «Худож. лит.», 1977.
  В настоящей книге тексты и даты печатаются по изданию Большой серии "Библиотеки поэта" 1956 года. В примечаниях использованы разыскания Н. М. Гайденкова, С. А. Рейсера и Г. Г. Елизаветиной.
  Произведения даны в хронологическом порядке.


[Закрыть]

Огонь, огонь в душе горит... [2]2
  «Огонь, огонь в душе горит…» (стр. 21).
  Стихотворение является частью письма к А. И. Герцену от 9 сентября 1832 года.


[Закрыть]

 
Огонь, огонь в душе горит
И грудь и давит и теснит,
И новый мир, мечта созданья,
Я б тем огнём одушевил,
Преград где б не было желаньям
И дух свободно бы парил.
Все будет ясно предо мною,
Сорву завесу с бытия,
И всё с душевной полнотою,
Всё обойму вокруг себя.
Мне не предел одно земное
Душе – от призрака пустой,
В ней чувство болеё святое,
Чем прах ничтожный и немой.
Кто скажет мне: конец стремленью?
Где тот, кто б дерзкою рукой
Границу начертал мышленью
Непреступимою чертой?
Черту отринув роковую,
Я смело сброшу цепь земную.
Согретый пламенной мечтой,
Я с обновленною душой
Помчусь – другого мира житель
Предвечной мысли в светлую обитель!
 

1832

Когда в часы святого размышленья... [3]3
  «Когда в часы святого размышленья…» (стр. 22).
  Стихотворение является частью письма к А. И. Герцену от 7 июня 1833 года.


[Закрыть]

 
Когда в часы святого размышленья
Мысль светлая в твой ум вдруг западёт,
Чиста и пламенна, как вдохновенье,
Она тебя возвысит, вознесёт;
Она недаром заронилась,
Как божество к тебе она,
Чудесной жизнию полна,
Из стран небесных ниспустилась.
Пусть говорят с улыбкою презренья:
Она есть плод обманутой мечты,
Не верь словам холодного сужденья:
Они чужды душевной теплоты.
О! если с чувством мысль сроднилась,
Поверь, она не обольстит:
Она недаром заронилась
И святость истины хранит.
 

1833

А. ГЕРЦЕНУ

 
Друг! весело летать мечтою
Высоко в небе голубом
Над освещённою землею
Луны таинственным лучом.
С какою бедною душою,
С каким уныньем на челе
Стоишь безродным сиротою
На нашей низменной земле.
Здесь всё так скучно, скучны люди,
Их встрече будто бы не рад;
Страшись прижать их к пылкой груди, -
Отскочишь с ужасом назад.
Но только тихое сиянье
Луна по небу разольёт
И сна тяжелое дыханье
Людей безмолвьем окуёт
Гуляй по небу голубому
И вольной птичкою скорей
Несись к пределу неземному.
Ты волен стал в мечте своей;
Тебя холодным изреченьем
Не потревожит злой язык;
Ты оградился вдохновеньем,
Свою ты душу им проник.
О! дай по воле поноситься
В надземных ясных сторонах:
Там свет знакомый мне светится,
Мне всё родное в небесах;
Прощусь с землёй хоть на мгновенье,
С туманом скучным и седым,
И из-зa туч, как из боренья
Между небесным и земным,
Я полечу в пределы света,
И там гармония миров
Обворожит весь ум поэта.
Там проблеснёт любимых снов
Давно желанная разгадка.
В восторга полный, светлый час
Перестаёт нам быть загадкой -
Что было тайного для нас.
 

До 1834

АЛЛЕЯ

 
Давно ли, жизнию полна,
Ты так шумела, зеленея,
А ныне стала так грустна,
Лип голых длинная аллея?
В замену листьев пал мороз
На ветви белыми иглами;
Глядят из-под седых волос
Печально липы стариками.
В ночи, как призраки, оне
Качают белой головою,
И будто кланяются мне
С какой-то дружбой и тоскою.
И самому мне тяжело!
И я стареть уж начинаю!
Я прожил весну и тепло,
И сердце на зиму склоняю!
Но что грустить? Весна придёт
Вновь зиму сплачем мы, аллея!
Вновь радость в сердце оживёт,
Вновь зашумишь ты, зеленея.
 

1830–1835

НА СМЕРТЬ ПОЭТА [4]4
  На смерть поэта (стр. 26).
  А тот, чья дерзкая рука – речь идет о Николае I.
  Мундир лакейский – имеется в виду назначение Пушкина камер-юнкером.


[Закрыть]
(По перечтении "Е<вгения> О<негина>")

 
Зачем душа тоски полна,
Зачем опять грустить готова,
Какое облако волна
Печально отразила снова?
Мечтаний тяжких грустный рой
Поэта глас в душе поэта
Воззвал из дремоты немой.
Поэт погиб уже для света,
Но песнь его ещё звучит,
Но лира громкими струнами
Звенит, ещё с тех пор звенит,
Как вдохновенными перстами
Он всколебал их перед нами.
 
 
И трепет их в цепи времён
Дойдет до позднего потомства,
Ему напомнит скорбно он,
Как пал поэт от вероломства
И будет страшный приговор
Неумолим. Врагов поэта
В могилах праведный укор
Отыщет в будущие лета,
И кости этих мертвецов,
Уж подточённые червями,
Вздрогнут на дне своих гробов
И под согнившими крестами
Истлеют, прокляты веками.
 
 
Но что ж! но что ж! поэта нет!
Его ж убийца – он на воле,
Красив и горд, во цвете лет,
Гуляет весел в сладкой доле.
И весь, весь этот чёрный хор
Клеветников большого света,
В себе носивший заговор
Против спокойствия поэта,
Все живы, все – а мести нет.
И с разъярёнными очами
Им не гналась она вослед,
Неся укор за их стопами,
Не вгрызлась в совесть их зубами…
 
 
А тот, чья дерзкая рука,
Полмир цепями обвивая,
И не согбенна и крепка,
Как бы железом облитая,
Свободой дышащую грудь
Не устыдилась своевольно
В мундир лакейский затянуть, -
Он зло, и низостно, и больно
Поэта душу уязвил,
Когда коварными устами
Ему он милость подарил
И замешал между рабами
Поэта с вольными мечтами.
 
 
Из лавр и терния венец
Поэту дан в удел судьбою,
И пал он жертвой наконец
Неумолимою толпою
Ему расставленных сетей;
Земля, земля, зачем ты губишь
Прекрасных из твоих людей!
Одну траву растишь и любишь,
И вянет злак среди полей;
Или, враждуя с небесами
Враждой старинною твоей,
Ты имя избранных меж нами
Гнетёшь страдальчества цепями.
 
 
Пускай теперь слеза моя,
И негодуя и тоскуя,
Как дар единый от меня
Падёт на урну гробовую;
И если в форме неземной,
Перерождённый дух поэта
ещё витает над страной
Уж им покинутого света -
Мою слезу увидит он
И незаметными перстами
Мне здешней жизни краткий сон
Благословит, с его скорбями
И благородными мечтами.
 

1837

К ДРУЗЬЯМ

 
Я по дороге жизни этой
Скачу на чёрном скакуне,
В дали, густою мглой одетой,
Друзья, темно, не видно мне.
 
 
Со мною рядом что за лица?
Куда бегут? Зачем со мной?
Скучна их пёстрая станица,
Несносен говор их пустой.
В моих руках моя подруга,
Одна отрада на пути,
Прижалась, полная испуга,
К моей трепещущей груди.
Куда нас мчит бегун суровый?
Где остановит он свой бег?
И где приют для нас готовый?
Нам в радость будет ли ночлег?
 
 
Я по дороге жизни этой
Скачу на чёрном скакуне,
В дали, густою мглой одетой,
Друзья, темно, не видно мне.
 
 
Когда ж, случится, взор усталый
Назад бросаю я порой,
Я вижу радости бывалой
Страну далёко за собой.
Там ясно утро молодое,
Там веет свежею весной,
Там берег взброшен над рекою
И шумен город за рекой,
Но ту страну, душе родную,
Уже давно оставил я.
Там пел я вольность удалую,
Там были вместе мы, друзья,
Там верил я в удел высокий,
Там было мне осьмнадцать лет,
Я лишь пускался в путь далёкий
Теперь былого нет как нет.
 
 
И по дороге жизни этой
Я мчусь на чёрном скакуне,
В дали, густою мглой одетой,
Друзья, темно, не видно мне.
 

1837

СМУТНЫЕ МГНОВЕНЬЯ

 
Есть в жизни смутные, тяжёлые мгновенья,
Когда душа полна тревожных дум,
И ноша трудная томящего сомненья
Свинцом ложится на печальный ум;
И будущность несётся тучей издалёка,
Мрачна, страшна, без меры, без конца;
Прошедшеё встаёт со взорами упрёка,
Как пред убийцей призрак мертвеца.
Откуда вы, минуты скорбных ощущений,
Пришельцы злобные, зачем с душой
Дружите вы, ряды мучительных видений
С их изнурительной тоской?
Но я не дам вам грозной власти над собою,
И бледное отчаянья чело
Я твердо отгоню бестрепетной рукою -
Мне веру провидение дало;
И малодушия ничтожные страданья
Падут пред верой сердца моего,
Священные в душе хранятся упованья,
Они мой клад – я сберегу его.
 

1838

ШЕКСПИР

 
"На землю ступай, – провиденье сказало, -
И пристально там посмотри на людей,
Дела их твоя чтоб душа замечала
И в памяти ясно хранила своей.
Ты вырви в них душу и в смелом созданьи
её передай им ты в звучных словах,
И эти слова не исчезнут в предании
И вечно в людских сохранятся умах.
Иди же, мой сын, безбоязненно, смело,
Иди же, иди ты, мой избранный, в мир,
Иди и свершай там великое дело"…
Сказало, решило – явился Шекспир.
 

1838

Я видел вас, пришельцы дальних стран... [5]5
  «Я видел вас, пришельцы дальних стран…» (стр. 33).
  Стихотворение посвящено декабристам, с которыми Огарёв встречался на Кавказе.


[Закрыть]

 
     Я видел вас, пришельцы дальних стран,
Где жили вы под ношею страданья,
Где севера свирепый ураган
На вас кидал холодное дыханье,
Где сердце знало много тяжких ран,
А слух внимал печальному рыданью.
 
 
     Скажите мне: как прожили вы там,
Что грустного в душе вы сохранили
И как тепло взывали к небесам?
Скажите: сколько горьких слез пролили,
Как прах жены вы предали снегам,
А ангела на небо возвратили?
 
 
     Скажите мне: среди печальных дней,
Не правда ль, были светлые мгновенья?
И, вспоминая, как среди людей
Страдал Христос за подвиг искупленья,
Вы забывали ль гнет своих скорбей,
Вы плакали ль тогда от умиленья?
 
 
     Я видел вас! Тогда клонился день,
Седая туча по горе ходила,
Бросая вниз причудливую тень,
И сквозь неё с улыбкою светила
Заря, сходя на крайнюю ступень,
Как ясный луч надежды за могилой.
 
 
     А между тем кипели суетой
Беспечно жители земного мира,
Поклонники с заглохшею душой -
Тщеславия бездушного кумира, -
И только музыка звучала той порой,
Как бы с небес заброшенная лира.
 
 
     Я видел вас! Прекрасная семья
Страдальцев, полных чудного смиренья,
Вы собрались смотреть на запад дня,
Природы тихое успокоенье,
Во взоре ясном радостно храня
Всепреданность святому провиденью.
 
 
     Я видел вас в беседе ваших жён,
Я видел их! Страдалицы святые
Перенесли тяжёлый жизни сон!..
Но им чужды проклятия земные,
Любовь, смиренье, веру только он
Им нашептал в минуты роковые.
 
 
     Я видел вас, и думал: проблеск дня,
Исполненный святого упованья,
Поля в лучах вечернего огня
И музыки и гром и замиранье -
Не для детей земного бытия,
Для вас одних, очищенных в страданьи.
 
 
     И ты, поэт с прекрасною душой,
С душою светлою, как луч денницы,
Был тут, – и я на ваш союз святой,
Далёко от людей докучливой станицы,
Смотрел, не знал, что делалось со мной, -
И вот слеза пробилась на ресницы.
 

1838

ДОРОЖНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

 
Бледно сквозь дымное облако светит луна,
Светит на белое поле;
Холоден воздух летучий, земля холодна,
Снег её держит в неволе.
Жалко мне бедную землю! В ней жизни уж нет,
Все-то на ней леденеет,
Холодны люди на ней, ах! и в них жизни нет,
Сердце у них леденеет.
К бедствиям ближних, к несчастьям, страданьям людей
Сердце у них леденеет.
К правде божественной, к голосу чистых страстей
Сердце у них леденеет.
Лишь себялюбье живет в нем, и гложет его
Червь среди страшной могилы.
Сердце холодное! Ах, отогреть мне его
Вовсе нет, вовсе нет силы.
Вырвать червя ядовитого силы мне нет,
Воля ничтожна без силы.
Жив я, однако! Спокойно гляжу я на свет
И умереть нету силы.
 

1839

Итак, с тобой я буду снова... [6]6
  «Итак, с тобой я буду снова…» (стр. 36).
  Посвящено первой жене поэта – М. Л. Огарёвой.


[Закрыть]

 
Итак, с тобой я буду снова.
Мне уступить на этот раз
Судьба суровая готова
ещё один блаженный час.
ещё прекрасное мгновенье
Я в жизни скучной и пустой,
Как дар святого провиденья,
Отмечу резкою чертой;
И на страницах дней печальных,
Где много горестей святых,
Где много песен погребальных,
Где много пробелов пустых,
Где много пятен, сожалений,
Которых выскоблить нельзя,
И где так мало наслаждений
ещё успел отметить я,
Я припишу, с душою ясной,
С благодареньем к небесам,
ещё строку любви прекрасной
К немногим радости строкам.
Скорей, ямщик, до назначенья!
Скорей гони своих коней,
Я весь горю от нетерпенья,
Мне миг свиданья дорог с ней.
Скажи; с тобой случалось, верно
Ну, вот когда ты молод был,
Расстаться с той, что ты безмерно
Душой и сердцем полюбил?
Ты помнишь, что тогда бывало
В груди истерзанной твоей?..
Итак, спеши ж во что б ни стало,
Гони, гони своих коней.
Вот хлопнул бич – и снег мятётся,
И в брызгах пал на стороне
Вот близко, близко – сердце бьётся,
Мой друг, спеши навстречу мне…
О! с умилённою слезою,
Я на коленях пред тобой
За миг свиданья всей душою
Благодарю, создатель мой!..
 

1839

В тюрьму я был брошен, отослан в изгнанье...

 
В тюрьму я был брошен, отослан в изгнанье,
Изведал я горе, изведал страданье,
Но все же я звал из печальной глуши
Свободу, владычицу твёрдой души.
Пришла наконец, будто свет среди тьмы,
Как воздух прохладный средь душной тюрьмы,
И голос мне вдруг пробежал близ ушей:
"Вот ключ от затворов тюремных дверей,
Я дам его женщине, тебе их она
Отворит, – я буду тебе отдана".
Растворены двери, и что ж вижу я?
О боже! Она, то подруга моя,
Она растворила тюремную дверь,
И весел я с нею и волен теперь.
За волю, за волю тебе, провиденье,
Подругой мне данною – благодаренье.
Но есть ещё воля!.. То воля моя
Стремиться к добру – неизменен ей я.
 

1839

СТАРЫЙ ДОМ [7]7
  Старый дом (стр. 39).
  Дом отца Герцена – И. А. Яковлева в Москве, в Большом Власьевском переулке, где Герцен жил до 1830 года.


[Закрыть]

 
     Старый дом, старый друг, посетил я
Наконец в запустеньи тебя,
И былое опять воскресил я,
И печально смотрел на тебя.
 
 
     Двор лежал предо мной неметённый,
Да колодец валился гнилой,
И в саду не шумел лист зелёный -
Жёлтый – тлел он на почве сырой.
 
 
     Дом стоял обветшалый уныло,
Штукатурка обилась кругом,
Туча серая сверху ходила
И всё плакала, глядя на дом.
 
 
     Я вошел. Те же комнаты были;
Здесь ворчал недовольный старик;
Мы беседы его не любили,
Нас страшил его чёрствый язык.
 
 
     Вот и комнатка – с другом, бывало,
Здесь мы жили умом и душой;
Много дум золотых возникало
В этой комнатке прежней порой.
 
 
     В неё звездочка тихо светила,
В ней остались слова на стенах;
Их в то время рука начертила,
Когда юность кипела в душах.
 
 
     В этой комнатке счастье былое,
Дружба светлая выросла там,
А теперь запустенье глухое,
Паутины висят по углам.
 
 
     И мне страшно вдруг стало. Дрожал я,
На кладбище я будто стоял,
И родных мертвецов вызывал я,
Но из мертвых никто не восстал.
 

1839

ДЕРЕВЕНСКИЙ СТОРОЖ [8]8
  Деревенский сторож (стр. 41).
  Белинский писал Боткину: "Ночной сторож" Огарёва – прелесть. В душе этого человека есть поэзия". Положено на музыку Алябьевым.


[Закрыть]

 
Ночь темна, на небе тучи,
Белый снег кругом,
И разлит мороз трескучий
В воздухе ночном.
 
 
Вдоль по улице широкой
Избы мужиков -
Ходит сторож одинокой,
Слышен скрип шагов.
 
 
Зябнет сторож; вьюга смело
Злится вкруг него;
На морозе побелела
Борода его.
 
 
Скучно! радость изменила,
Скучно одному;
Песнь его звучит уныло
Сквозь метель и тьму.
 
 
Ходит он в ночи безлунной,
Бела утра ждёт
И в края доски чугунной
С тайной грустью бьёт.
 
 
И, качаясь, завывает
Звонкая доска…
Пуще сердце замирает,
Тяжелей тоска.
 

1840

КРЕМЛЬ

 
За тучами чуть видима луна,
Белеет снег в туманном освещеньи,
Безмолвны стогны, всюду тишина,
Исчезло дня бродящее движенье.
Старинный Кремль угрюмо задремал
Над берегом реки оледенелой,
И колокол гудящий замолчал,
Затворен храм и терем опустелый.
Как старый Кремль в полночной тишине
Является и призрачен и страшен,
В своей зубчатой затворясь стене
И вея холодом угрюмых башен!
Лежит повсюду мертвенный покой
Его кругом ничто не возмущает,
Лишь каждый час часов унылый бой
О ходе времени напоминает.
 

1840 (?)

НА СМЕРТЬ Л<ЕРМОНТОВ>А

 
Ещё дуэль! ещё поэт
С свинцом в груди сошел с ристанья.
Уста сомкнулись, песен нет,
Все смолкло… Страшное молчанье!
Тут тщетен дружеский привет…
Все смолкло: грусть, вражда, страданье,
Любовь – все, чем душа жила…
И где душа? куда ушла?
 
 
Но я тревожить в этот миг
Вопроса вечного не стану;
Давно я головой поник,
Давно пробило в сердце рану
Сомненье тяжкое, – и крик
В груди таится… Но обману
Жить не дает холодный ум,
И веры нет, и взор угрюм.
 
 
И тайный страх берёт меня,
Когда в стране я вижу дальней,
Как очи, полные огня,
Закрылись тихо в миг прощальный,
Как пал он, голову склоня,
И грустно замер стих печальный
С улыбкой скорбной на устах,
И он лежал, бездушный прах.
 
 
Бездушней праха перед ним
Глупец ничтожный с пистолетом
Стоял здоров и невредим,
Не содрогаясь пред поэтом,
Укором тайным не томим;
И, может, рад был, что пред светом
Хвалиться станет он подчас,
Что верны так рука и глаз.
 
 
А между тем над мертвецом
Сияло небо, и лежала
Степь безглагольная кругом,
И в отдалении дремала
Цепь синих гор – и все в таком
Успокоеньи пребывало,
Как будто б миру жизнь его
Не составляла ничего.
 
 
А жизнь его была пышна,
Была роскошных впечатлений,
Огня душевного полна,
Полна покоя и волнений;
Всё, всё изведала она
Значенье всех её мгновений
Он слухом трепетным внимал
И в звонкий стих переливал.
 
 
Но, века своего герой,
Вокруг себя печальным взором
Смотрел он часто – и порой
Себя и век клеймил укором,
И желчный стих, дыша враждой,
Звучал нещадным приговором…
Любил ли он, или желал,
Иль ненавидел – он страдал.
 
 
Сюда, судьба! ко мне на суд!
Зачем всю жизнь одно мученье
Поэты тягостно несут?
Ко мне на суд – о провиденье!
Века в страданиях идут,
Или без всякого значенья
И провиденье, и судьба
Пустые звуки и слова?
 
 
А как бы он широко мог
Блаженствовать! В душе поэта
Был счастья светлого залог:
И жар сердечного привета,
И поэтический восторг,
И рай видений, полных света,
Любовью полный взгляд на мир,
Раздолье жизни, вечный пир…
 
 
Мой бедный брат! дай руку мне,
Оледенелую дай руку,
И спи в могильной тишине.
Ни мой привет, ни сердца муку
Ты не услышишь в вечном сне,
И слов моих печальных звуку
Не разбудить тебя вовек…
Ты глух стал, мертвый человек!
 
 
Развеется среди степей
Мой плач надгробный над тобою,
И высохнет слеза очей
На камне хладном… И порою,
Когда сойду я в мир теней,
Раздастся плач и надо мною,
И будет он безвестен мне…
Спи, мой товарищ, в тишине!
 

1841

LE CAUCHEMAR
[Кошмар (франц.)]

 
          Мой друг! меня уж несколько ночей
Преследует какой-то сон тревожный;
встаёт пред взором внутренним очей
Насмешливо и злобно призрак ложный,
И смутно так всё в голове моей,
Душа болит, едва дышать мне можно,
И стынет кровь во мне… Хочу я встать,
И головы не в силах приподнять.
 
 
          То Фауст вдруг, бессменною тоской,
Желаньем и сомнением убитой,
Идет ко мне задумчивой стопой
С погубленной, безумной Маргаритой;
И Мефистофель тут; на них рукой
Он кажет мне с улыбкой ядовитой.
Другую руку мне кладет на грудь,
Я трепещу и не могу дохнуть.
 
 
          Потом я вдруг Манфредом увлечён;
Тащит меня, твердя о преступленьи,
Которому давно напрасно он
У бога и чертей просил забвенья…
Уж вот на край я бездны приведён,
Стремглав мы вниз летим – и нет спасенья…
Я замираю, и по телу лёд
С губительным стремлением идёт.
 
 
          Но вдруг стоит принц Гамлет предо мной,
Стоит и хохотом смеётся диким…
Безумный, нерешительный герой
Не мог любить, ни мстить, ни быть великим, -
И говорит, что точно я такой,
С характером таким же бледноликим…
И я мечтой в прошедших днях ношусь,
И сам себе так гадок становлюсь…
 
 
          Насилу сон слетел с тяжёлых век!..
Я Байрона и Гёте начитался,
И мне дался Шекспиров человек -
И только!.. В жизни ж я и не сближался
С их лицами, да и не сближусь ввек…
Но холод долго в теле разливался,
И долго я ещё не мог вздохнуть,
И в тёмные углы не смел взглянуть…
 

1841

КАБАК [9]9
  Кабак (стр. 48).
  Огарёв написал к этому стихотворению следующий комментарий: "Да, мне многое и многое хочется схватить из поэтической грусти и жизни России. Наша народность довольно оригинальна и содержит довольно глубокий поэтический элемент, чтоб трудиться представлять её в поэтических образах. И именно надо спуститься в низший слой общества. Тут-то истинная народность, всегда трагическая. Высший и средний слой, довольно уродливо проникнутый европейской жизнью, имеет больше комического элемента". Положено на музыку Алябьевым.


[Закрыть]

 
Выпьем, что ли, Ваня,
             С холода да с горя;
Говорят, что пьяным
             По колено море.
У Антона дочь-то
            Девка молодая:
Очи голубые,
            Славная такая!
Да богат он, Ваня!
            Наотрез откажет,
Ведь сгоришь с стыда, брат,
            Как на дверь укажет.
Что я ей за пара?
            Скверная избушка!..
А оброк-то, Ваня?
            А кормить старушку?
Выпьем, что ли, с горя!
            Эх, брат! да едва ли
Бедному за чаркой
             Позабыть печали!
 

1841

МНОГО ГРУСТИ!

 
Природа зноем дня утомлена
И просит вечера скорей у бога,
И вечер встретит с радостью она,
Но в этой радости как грусти много!
 
 
И тот, кому уж жизнь давно скучна,
Он просит старости скорей у бога,
И смерть ему на радость суждена,
Но в этой радости так грусти много!
 
 
А я и молод, жизнь моя полна,
На радость мне любовь дана от бога,
И песнь моя на радость мне дана,
Но в этой радости как грусти много!
 

<1841>

ПОЛДЕНЬ

 
Полуднем жарким ухожу я
На отдых праздный в темный лес
И там ложусь, и все гляжу я
Между вершин на даль небес.
И бесконечно тонут взоры
В их отдаленьи голубом;
А лес шумит себе кругом,
И в нем ведутся разговоры:
Щебечет птица, жук жужжит,
И лист засохший шелестит,
На хворост падая случайно,
И звуки все так полны тайной…
В то время странным чувством мне
Всю душу сладостно объемлет;
Теряясь в синей вышине,
Она лесному гулу внемлет
И в забытьи каком-то дремлет.
 

<1841>

ДРУЗЬЯМ

 
Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем,
Мы в жизнь вошли с неробкою душой,
С желаньем истины, добра желаньем,
С любовью, с поэтической мечтой,
И с жизнью рано мы в борьбу вступили,
И юных сил мы в битве не щадили.
Но мы вокруг не встретили участья,
И лучшие надежды и мечты,
Как листья средь осеннего ненастья,
Попадали и сухи и желты,
И грустно мы остались между нами,
Сплетяся дружно голыми ветвями.
И на кладбище стали мы похожи:
Мы много чувств, и образов, и дум
В душе глубоко погребли… И что же?
Упрёк ли небу скажет дерзкий ум?
К чему упрёк?.. Смиренье в душу вложим
И в ней затворимся – без желчи, если можем.
 

Начало 1840-х

ХАНДРА

 
Бывают дни, когда душа пуста:
Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста,
Равно печаль и радости постылы,
И в теле лень, и двигаться нет силы.
Напрасно ищешь, чем бы ум занять, -
Противно видеть, слышать, понимать,
И только бесконечно давит скука,
И кажется, что жить – такая мука!
Куда бежать? чем облегчить бы грудь?
Вот ночи ждешь – в постель! скорей заснуть!
И хорошо, что стало все беззвучно…
А сон нейдет, а тьма томит докучно!
 

Начало 1840-х

Гуляю я в великом божьем мире... [10]10
  «Гуляю я в великом божьем мире…» (стр. 53).
  Стихотворение представляет собой часть письма к Евдокии Васильевне Сухово-Кобылиной (1819 – 1896), сестре драматурга А. В. Сухово-Кобылина, друга юности поэта. Ей посвящен большой цикл стихотворений, не вошедший в данное издание, под названием "ВисЬ der Liebe" ("Книга любви").


[Закрыть]

 
Гуляю я в великом божьем мире
И жадно впечатления ловлю,
И все они волнуют грудь мою,
И струны откликаются на лире.
 
 
Взойдет ли день, засветит ли луна,
Иль птица в роще тёмной встрепёнется,
Или промчится с ропотом волна,
Мне весело и хорошо поётся.
 
 
Я слушаю, уходят взоры вдаль,
И вдруг в душе встаёт воспоминанье,
И воскресает прежняя печаль,
И ноет сердце, полное страданья.
 
 
Взойдет ли день, засветит ли луна,
Иль птица в роще тёмной встрепёнется,
Или промчится с ропотом волна,
И грустно мне и хорошо поётся.
 

1842

ОБЫКНОВЕННАЯ ПОВЕСТЬ

 
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла тёмных лип аллея.
 
 
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвёл на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно…
А там, по берегу реки,
Где цвёл тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни – и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.
 

<1842>