Текст книги "Дети-крестоносцы (Историческая повесть для юношества. Совр. орф.)"

Автор книги: Николай Аксаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

XV

Светлы южные ночи и жарки; до невыносимости жарки южные, летние дни. Крестоносцы находились уже далеко на юге. С каждым днем все сильнее и сильнее сказывалась перемена климата; с каждым днем изменялся все более и более характер всей окружающей путников природы. Дети не могли нарадоваться этой живо ощущаемой ими перемене. Они чувствовали, что совершили уже значительную часть своего пути, что с каждым днем они приближаются все более и более к цели своего похода. По временам им казалось, что они находятся уже недалеко от этой излюбленной цели, что Иерусалим скоро откроется перед ними.

Над ними уже светило то самое палящее жаркое солнце, о котором рассказывали все побывавшие в Иерусалиме. Вот и масличные деревья появились перед ними; вот и стройные кипарисы поднимают к небу свои остроконечные вершины; вот апельсинные деревья, увешанные крупными, назревающими плодами. Дети чувствовали себя перешедшими в совершенно новый, до сих пор еще чуждый для них мир.

– Должно быть скоро, очень скоро покажется и Иерусалим!

Скоро жар сделался так силен, что путешествие днем стало совершенно немыслимо. Пришлось ограничиваться ночными переходами. Богатая казна в первом же городе позволила накупить значительное количество палаток. Почти не меньшее количество шатров и палаток поднесено было местными жителями.

Однажды, когда воины Николая после долгого ночного похода разбивали на рассвете свои шатры, некоторые из мальчиков увидали в стороне большое облако пыли. Скоро сделалось совершенно несомненным, что это очень большая армия двигается по направлению к ним. В лагере тотчас же начались шум и движение.

– Что это? Неужели это уже неверные? Неужели это уже враги имени Христова идут сражаться с нами? Неужели мы подошли уже так близко к самым стенам Иерусалима? Что же не видно самого города? И неужели сейчас грянет то великое, роковое сражение, которое ожидалось так долго?

Такие вопросы носились в головах воинов Николая; с такими вопросами воины-дети обращались друг к другу. И страх и мужество наполняли единовременно сердца детей-крестоносцев.

В надвигающемся войске тоже очевидно завидели раскинутый лагерь Николая. Войско остановилось. Пыль постепенно улеглась. Видно было как передовые всадники отделились от строя и поскакали назад очевидно давать приказания и делать распоряжения. Скоро знамена поднялись над войском. Всадники снова возвратились к своим местам и все громадное войско двинулось вперед. Но это шествование продолжалось не долго. Пройдя еще приблизительно с полверсты, войско остановилось снова, знамена опустились, всадники спешились, там и здесь начали показываться белые палатки и скоро сделалось очевидным, что приближающееся войско не хочет принять немедленной битвы; оно остановилось лагерем.

Между двумя войсками образовалось таким образом менее двух верст расстояния.

Но таинственность не переставала существовать, а, как известно, нет ничего более заманчивого и в то же самое время более мучительного, чем таинственность.

Несколько часов войско Николая томилось мучительным ожиданием. Военный совет не прерывался, и каждый являлся в этот совет с своими предложениями и запросами.

Многие предлагали уклониться от битвы и идти тотчас же к Иерусалиму, ибо теперь не подлежит сомнению, что Иерусалим близко, и там, под самыми стенами города, вступить в решительное сражение.

– Если это войско направлено не на нас, – рассуждали мальчики, – то нам не зачем и сражаться с ним, а если оно погонится за нами, то мы успеем еще дать ему решительное сражение, когда найдем это нужным.

– Но ведь это будет похоже на бегство! Ведь они подумают, что испугались их и бежим.

– Так что же? – возражали защитники проекта. – Пускай думают! Мы еще успеем доказать им свою храбрость и свою настоящую цель. А может быть они посланы султаном на какого-нибудь соседнего царя и только случайно встретились с нами, а затем пойдут своею дорогой. Нам же будет лучше, если их не будет в Иерусалиме, когда мы подойдем к нему.

– Все это так, – сказал наконец Николай, – все это было бы совершенно верно, если бы мы действительно находились вблизи от Иерусалима. Только вот что, братцы. В Иерусалим, как я слышал тысячу раз, надо ехать морем, на корабле, а мы до сих пор ни моря, ни кораблей еще не видали. Как хотите, а Иерусалим не может быть так уже близок от нас.

– Да ведь он и не на острове, – раздались голоса. – С которой-нибудь стороны стало-быть есть и суша. Может быть мы и подошли к нему именно с стороны суши.

При географических познаниях того времени такое толкование было далеко не вполне невозможным; его легко могли сделать и взрослые люди. Столетием раньше и взрослые крестоносцы, подходя к Генуе, думали, что они подходят к Иерусалиму.

Решено было дождаться ночи и под прикрытием темноты выступить вперед, стараясь опередить и обмануть неприятеля, буде это действительно неприятель. А там – что будет.

Весь остаток дня войско Николая то и дело мерило глазами численность противоположного стана. Не подлежало никакому сомнению, что неприятель был во много крат сильнее и многочисленнее. Недаром занимал он несравненно большее место на равнине. Самые смелые и самые воодушевленные из детей-крестоносцев невольно задумывались перед грозящею опасностью. Только надежда на Бога окрыляла всех.

С началом ночи совершилось выступление. Палатки неприятеля оставались на прежних местах.

Авось все пройдет благополучно.

XVI

Чудное зрелище представилось детям на самом рассвете.

Едва обогнули они цепь холмов, лежащую им по дороге, как перед ними в лучах восходящего солнца вырисовывались в небе очертания большого, красивого города.

– Иерусалим! Иерусалим! – закричали они. Тысячи рук поднялись к небу; тысячи шапок полетели на воздух.

Но видение продолжалось не долго. Со стороны подул сильный, порывистый ветер и заслонил беловатым туманом на время раскрывшуюся было даль. В это же самое время до ушей наших путников начали доноситься какие-то странные, непонятные звуки. Что-то плескалось, что-то гудело, продолжался не ровный, но почти непрерывный шум. Но такого плеска, гула и шума дети-крестоносцы никогда еще не слыхали.

А Иерусалим тем не менее был уже усмотрен и замечен. Сознание близости дела, к которому давно все стремились, увеличивало всеобщую бодрость духа. Все знали, куда нужно идти, и войско смело врезалось в туманы или вернее пошло по направлению к ним.

Тем временем шум, привлекавший к себе внимание детей не прекращался и с часу на час, с минуты на минуту, становился все более и более громким.

– Да ведь это море! – крикнул наконец кто-то из детей.

И все стало ясным. Слышно было, как плескалась какая-то бесконечная, безбрежная пучина, как большие волны, перегоняя друг друга и соперничая друг с другом, стремились к берегу и сильно и звучно о него ударялись.

– Это море! Это море! Это несомненно море! – кричали дети, вдыхая в себе свежий, влажный воздух.

Теперь никто уже почти не сомневался в том, что впереди, в незначительном уже расстоянии, находится самый Иерусалим.

Юное воинство ускорило шаги, стремясь как можно скорее достигнуть своей возлюбленной цели.

– Вчерашнее войско! Вчерашнее войско! – раздались голоса из задних рядов.

Следом друг за другом повторяли сотни эти роковые слова и наконец они достигли до ушей Николая.

Действительно в том же самом почти, как и вчера, расстоянии виднелись передовые отряды все той же самой таинственной рати.

– Пойдем скорее! Пойдем скорее! – раздалось по рядам.

– Стойте! – скомандовал Николай. – Нам, может быть, устраивают ловушку. Подойдя ближе к Иерусалиму, мы можем оказаться между двух армий, – той, которая следует за нами и той, которая выйдет из-за иерусалимских стен. Стойте! Мы еще не знаем, что это за армия. Надо же выйти из неизвестности.

И все войско остановилось, но не раскидывало палаток, не располагалось лагерем. Николай, насколько хватало у него догадки и соображения спешил привести все воинство в боевой порядок и сделать его способным выдержать по крайней мере первый натиск.

Сильно бились сердца детей-крестоносцев. Решительная, роковая минута наступала для них. Всех утешала и ободряла мысль, что если даже придется умереть и погибнуть, смерть все-таки застанет их под стенами Иерусалима. А столбы пыли, обозначающие движение неприятельской рати, подвигались все ближе и ближе. С кем же, однако, придется сражаться?

Вдруг счастливая мысль осенила единовременно многих детей.

– Послать разведчиков! Вступить в переговоры! Поднять белое знамя! – раздались голоса.

Николай тотчас же сделал соответствующие распоряжения, и Ганс с десятью другими всадниками отделился от строя и поскакал по направлению к неприятелю. Все знали, что даже и турки уважают белое знамя и неприятельских послов.

Столбы пыли не препятствовали видеть удалившихся, а потому в войске Николая все жадно следили за ними.

Вот уже они подъехали к неприятельскому строю; вот они говорят – и никто не нападает на них, никто их не трогает. Они живы. Вот они поворотили коней и что есть духу скачут, возвращаются к своим. Вместе с ними едет еще десятка полтора всадников.

– Что же это такое?

– Это дети-крестоносцы! Это тоже дети-крестоносцы, – кричат возвращающиеся.

И вся армия дышит полною грудью и чувствует неописанную радость.

Да, это были действительно дети-крестоносцы. Гораздо еще раньше, чем слух о походе немецких детей перелетел через Альпы, пастух Стефан на севере Франции уже проповедывал детский крестовый поход. Вокруг четырнадцатилетнего Стефана исподволь, во время похода, собралась почти тридцатитысячная армия. Случаю угодно было, чтобы обе армии неожиданно встретились друг с другом.

Прошло не более четверти часа и Николай и Стефан горячо обнимали друг друга и обе армии раскинули палатки и стали одним, общим, огромным станом.

Туман в это время рассеялся так же внезапно, как и настал и огромный, уже знакомый город представился снова глазам обеих армий.

Был ли это однако Иерусалим?

Новопришедшие не могли сказать ничего положительного. Но вопрос решился однако скоро сам собою.

Городские ворота отворились с шумом и из них показалось шествие, направляющееся прямо к лагерю детей-крестоносцев.

– Неужели это они несут нам ключи Иерусалима?

Нет, вышедшие из ворот несли хлеб и другую живность, посылаемые воинству детей-крестоносцев городом Марселью.

Крестоносцы находились только перед Марселью на берегу смутившего их своим шумом Средиземного моря.

XVII

В Марсели молодых крестоносцев ожидало однако сильное разочарование. Жители, принявшие их самым радушным и задушевным образом, объявили им, что Иерусалим находится еще далеко и к нему можно добраться не иначе как морем. Беда заключалась однако не в том, а в том, что по предписанию правительства ни один из кораблей, находившихся в порте, не смел принимать на свой борт детей-крестоносцев.

Итак, все надежды разрушались.

К вечеру того же дня к стану крестоносцев подошло несколько человек, желавших представиться Николаю и беседовать с ним.

Тотчас введены они были в палатку.

– Мы моряки, – сказали они, – и имеем в своем распоряжении несколько кораблей. За хорошую плату, выданную разумеется вперед, мы могли бы доставить в Иерусалим, несмотря ни на какие предписания, около пяти или шести тысяч детей.

Такова именно и была численность армии Николая.

– Но ведь нас, пожалуй, задержат в Марсели и не позволят садиться на корабли, – сказал печально Николай.

– Да вам не зачем будет даже и заходить в Марсель, – отвечал ему один из моряков. – Если мы сойдемся в деле, вы должны будете ночью подойти к морскому берегу немного правее Марсели, а затем пройти еще часа три вдоль по берегу. Там будем мы ждать вас с своими кораблями, а когда Марсель проснется от сна, мы будем уже далеко в море.

Торг заключен был в самое короткое время. Решено было, что перед наступлением ночи один из договорившихся моряков явится к стану, чтобы проводить войско.

Обрадованный Николай долго беседовал с Стефаном. Стефан обещался воспользоваться первым удобным случаем, чтобы двинуться вслед за новыми своими товарищами. Свидание было назначено у Иерусалима.

Перед утром корабли, с вечера еще выведенные из Марсели, приняли на себя Николая и все его воинство. Оружие сложено было в трюм, а сами крестоносцы кое-как разместились на палубе. Матросы засуетились, раздалась команда, подняли якоря и через каких-либо два часа корабли были далеко уже в открытом море.

В течение первых двух дней почти все мальчики страдали морского болезнью и мало обращали внимания на то, что творилось на палубе. На третий уже день они не замедлили заметить какое-то особенно грубое и пренебрежительное отношение к ним матросов. Когда Николай подошел к капитану и учтиво спросил его, куда поставлена корзина, находившаяся с ним, громкий хохот матросов был ему ответом.

– Вот еще чего захотел? – загоготали матросы.

– Слушай, щенок, – грубо сказал капитан, еще три дня тому назад так почтительно беседовавший с ним, – если ты хоть раз заговоришь со мною о корзине или другом каком вздоре, то я велю тебя вместо всякого ответа просто-напросто выбросить в море.

Николай отошел, как пораженный громом.

– Что же это такое? – невольно подумал он.

Другие мальчики были поражены и возбуждены еще более. Дерзкое отношение к вождю и предводителю крепко затрагивало юношеское их самолюбие.

Глухой ропот негодования раздался на палубе.

– Молчать, собаки! Или я велю всех вас перевязать, – грозно крикнул капитан. Это еще что такое?

Мальчики решились молчать до поры до времени и только тихо совещались между собою, большинство говорило только по-немецки, а потому ни капитан, ни матросы не понимали их разговора, хотя и косились на них подозрительно. Решено было перед вечером выбрать потихоньку из трюма все оружие, вооружиться и затем вооруженною силою заставить уважать свои права.

Наступил вечер. Мальчики двинулись к трюму. Но, к удивлению и ужасу всего воинства, трюм оказался наглухо запертым. Несколько смельчаков бросились ломать тяжелый замок. На шум тотчас же прибежали капитан и десяток матросов.

– Бунтовать! – загремел он диким, нечеловечески-диким голосом. – Я проучу вас, мои голубчики. В воду первых попавшихся негодяев!

Матросы бросились исполнять приказание и несколько мальчиков полетело с борта в негостеприимную морскую стихию.

Бунт поневоле должен был прекратиться.

Тяжелую ночь провели на палубе несчастные дети. Страшные сны снились им, и не раз тишина ночи оглашалась печальным их стоном.

На утро новая скорбь и новое разочарование. Корабль их одиноко скользил по морской пучине. Куда же девались остальные корабли? Что сделалось с ними? Куда девались все их товарищи?

Ответ на эти вопросы был ясен даже и для неопытных детей-крестоносцев.

Очевидно корабли разъехались в течение ночи. Очевидно их везут в разные места. Очевидно их везут не к Иерусалиму. Куда же везут их?

Прошло несколько дней и на палубе раздались громкие крики:

– Берег! Берег!

Сердца крестоносцев забились. Обманутые дети все-таки надеялись увидать Иерусалим и его окрестности или по крайней мере ту страну, в которой находится Иерусалим.

Бедняги не знали, что и в африканский берег бьется своими волнами негостеприимное для них Средиземное море.

Судьба детей-крестоносцев решилась скоро. Прошло несколько дней. Их вывели на большой рынок в африканском городе и там поштучно продали в рабство людям, одетым в пестрые халаты и широкие разноцветные чалмы.

Такая же судьба постигла в других городах и остальных севших одновременно с ними на корабли немецких детей-крестоносцев. Такая же участь постигла позднее и значительную часть двинувшейся с севера Франции армию Стефана.

XVIII

Так кончилась печальная история крестового похода детей. На этом, строго говоря, должен был бы получить окончание и наш рассказ, но нам хочется еще раз взглянуть на нашего Николая.

Перенесемся для этого в Каир.

В подвале богатого мусульманского дома умирал молодой невольник. Он был один, совершенно один. Вот уже второй день никто не приходит к нему, никто даже не взглянул на него. В этом невольнике трудно было бы узнать нашего Николая, а это – однако же он.

– Господи! – шепчет он своими побледневшими устами. – Ты знаешь, что стремление всей жизни моей было причаститься св. тела и крови Твоей. Но я был еще мал на родине, а здесь нет священника. Допусти же меня, Господи, до полного созерцания святого лица Твоего[2]2
  Мы вложили в уста Николая подлинные, сохраненные для нас историей, предсмертные слова одного из детей-крестоносцев.


[Закрыть].

Судороги подернули истомленное лицо Николая, и душа бедного невольника улетела в светлый мир вечной свободы.