Текст книги "Капитан Невельской (др. изд.)"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Сахалин – остров! – раздалось над морем. – Вход в лиман и в реку Амур возможен для кораблей с севера и с юга! Вековое заблуждение рассеяно! – хрипло кричал он, видимо сильно волнуясь и торжествуя свою победу. – Истина обнаружена! – И он поднял руку.

– Суши весла! – приказал раскрасневшийся Завойко.

На судне грянула команда. Звякнули ружья почетного караула. Шлюпка подошла к уже поставленному парадному трапу. Офицеры кинулись к губернатору, но тот отстранил их руки и, не держась за поручни, взбежал по трапу и кинулся с протянутыми руками к Невельскому…

– Дорогой мой Геннадий Иванович! – воскликнул он, горячо обнимая капитана. – Как я рад! Боже, как я рад!

Невельской загорел и на вид очень молод. Из-под черного лакированного козырька гордо сверкают юные синие глаза. Лишь привычная дисциплина и привычка самому повелевать держала его, как оковы, но от этого пылкая душа бушует и рвется еще сильнее. Голова его приподнята с решительным и энергичным выражением. Черты его лица крупны и приятны.

– Получили инструкцию, Геннадий Иванович? Ты передал инструкцию? – строго обратился Муравьев к Корсакову, вытирая платком глаза.

– Да, ваше превосходительство. Только что.

– Мы ждали ее в лимане… – спокойно заметил Невельской. Чувствовалось, что это человек твердый и с характером.

– Вы встретили Орлова?

– Да, но и он не доставил инструкцию, а «Байкал» зря стоял у входа в лиман и ждал…

Невельской посмотрел на Завойко.

– Знакомьтесь, Геннадий Иванович, – представил Муравьев Завойко.

Две крепкие руки протянулись друг к другу. Капитан рад был встрече, зная, что Завойко один из русских пионеров на охотском берегу.

– Так я хочу немедленно видеть карты! – сказал губернатор.

– Идемте в каюту, Николай Николаевич, идемте, господа, – пригласил капитан всех гостей и своих офицеров.

Невельской, сбегая по трапу, остановился посредине, как бы не пуская дальше губернатора.

– Стопушечные корабли войдут в устье Амура! – вдруг воскликнул он, радуясь, как ребенок, приблизив лицо к лицу Муравьева, который от неожиданности несколько отстранился, а Невельской, не замечая, подергивал его за пуговицу на мундире, словно губернатор слушал его недостаточно внимательно. – Дуб растет на берегах!

Он сбежал и распахнул дверь капитанской каюты.

Глава десятая
НА БОРТУ «БАЙКАЛА»

Каюта была обшита полированной желтой финляндской сосной. Из нее же, в тон стенам, стол, мебель и полки с книгами.

Тут целая выставка предметов, которые не сразу различишь, хотя яркое осеннее дальневосточное солнце льется в иллюминаторы через обручи сверкающей желтой меди. На стенах – низкие конические белые шляпы из бересты, чуть ли не в аршин диаметром, с черными и красными аппликациями из березовой заболони. Кожаные и деревянные щиты, старые деревянные латы, крытые лаком, копья с древками из бамбука и со стальными наконечниками чуть ли не в фут длиной. Трубки с длинными мундштуками из бамбука же и с маленькими медными чашечками, кисеты и сумы из оленьей кожи, сапоги и куртки из нерпичьих шкур, напоминавших желтый бархат, халат из рыбьих кишок, похожий на топорщившуюся пергаментную бумагу, испещренную швами, как татуировкой.

Чувствовалось, что это каюта человека, вернувшегося после открытий из стран таинственных и своеобразных.

В углу – узкий темный штурманский стол с ящиками для карт, немного похожий на комод. Посредине – другой, обшитый клеенкой. Таков маленький салон при каюте капитана. Тут все сдвинуто тесно, но все есть, даже деревянный диван и кресло.

– Прежде всего, чей Амур, Геннадий Иванович? – спросил Муравьев, войдя в каюту и держа обе руки с раскрытыми ладонями, словно желая схватить ими капитана за плечи.

– Ничей, Николай Николаевич! – в тон ему воскликнул Невельской, точно так же раскидывая ладони. – На устье Амура живут независимые гиляки, дани никому не платят и никакой власти над собой не признают. Мы встречали гиляков, которые знают кое-что по-якутски и даже по-русски!

– Быть не может!

– Клянусь богом, Николай Николаевич!

– Вы входили туда на судне?

– Мы исследовали реку на шлюпках, транспорт остался в лимане, ждал инструкции…

Тут капитан осекся; казалось, он чего-то не договорил.

Между тем пожилой штурманский офицер, возившийся у штурманского стола, достал оттуда пачку карт и развернул одну из них перед губернатором.

– Садитесь, господа! – приказал Муравьев своим спутникам и сам опустился в затянутое парусиновым чехлом капитанское кресло. Офицеры «Байкала», уступая места у стола гостям, держались у стен и даже отступали в нишу, задернутую занавесью. Все ожидали, тая дыхание, и слышно было, как шелестят разворачиваемые штурманом листы.

– Где вход в лиман? – спросил Муравьев.

– Вот и вот, – показал капитан в разных концах небольшой карты.

– Как? Два? И с юга?

– Так точно, ваше превосходительство. Вот вид с юга…

– Так Сахалин остров?

– Так точно…

– И пролив глубок?

– Шесть сажен на баре в малую воду.

– А с севера?

– Вот вход в лиман с севера…

– Это в лиман. А в реку?

– А в реку из лимана вход удобен повсюду. На юг и на север ведут два широких фарватера…

Молодые офицеры заулыбались, чувствуя восторг губернатора: чуть заметное оживление пронеслось по каюте, но тотчас же все, как по команде, стихли, выказывая почтительность и дисциплину. Снова почувствовалось, что это балтийский корабль. Офицеры тут, как знал Муравьев, на выбор взяты были капитаном в Кронштадте, и большинство из них служило с великим князем и Литке [33]33
  Литке Федор Петрович (1797–1882) – адмирал, известный мореплаватель и географ, исследователь Арктики, президент Академии наук. Главный организатор созданного в 1845 г. Русского географического общества, вице-председателем которого был до 1873 г. В 1832 г. вопреки своему желанию был назначен воспитателем великого князя Константина Николаевича и этим надолго оторван от научной деятельности. Во время Крымской войны, в 1853 г., будучи главным командиром и военным губернатором Кронштадтского порта, Ф. П. Литке возглавил оборону Кронштадта и всего Балтийского побережья России.


[Закрыть]на знаменитой «Авроре».

– Так где же решилось? – отрываясь от карты, спрашивал губернатор.

– Вот, у входа в лиман, с севера; вот фарватер, оказалось, глубина двадцать девять футов.

Завойко, положивши ладонь на стол, посмотрел на карту.

– Так здесь ваше открытие? – тыча пальцем в карту, спрашивал губернатор.

– Здесь наше первое открытие! – отвечал капитан. – Мичман Грот, – представил он белокурого великана с румяными щеками, – первый обнаружил этот фарватер… А вот наше второе открытие. Пролив в Японское море…

Все стали рассматривать карту. Раздались первые вопросы «свитских».

– А-а! Так тут Сахалин… Позвольте, позвольте… Вот так его берег протянулся?

– Остров?.. А глубина…

– Ну что вы скажете!

– Вы говорите, вот Сахалин? – раздавались голоса.

– Нет, не здесь, это южный берег Амура. Вот Сахалин! – объяснил Муравьев.

– Вот южный берег, господа, а вот северный, – заговорил Невельской. – Это общая картина. Есть подробные карты… Александр Антонович [34]34
  Халезов А. А. (XIX в.) – мореплаватель. В 1853–1854 гг. старшим штурманом на фрегате «Паллада» совершил четвертое кругосветное плавание. Описан И. А. Гончаровым в книге «Фрегат «Паллада»» под прозвищем «Дед».


[Закрыть], – обратился он к пожилому штурману, который понял его сразу.

Капитану задали еще несколько беспорядочных вопросов.

– Дозвольте, ваше превосходительство, изложить ход исследований в том порядке, в каком они производились, – обратился капитан к губернатору, когда главное было ясно, но любопытство еще далеко не улеглось.

– Слушаю вас, мой дорогой Геннадий Иванович. Слушаю, со вниманием и нетерпением!

Первый жадный и тревожный интерес был теперь утолен. Начинался официальный доклад.

Штурманский офицер доставал новые карты и быстро и почтительно раскладывал их.

– Ваше превосходительство, мы начали исследование устьев Амура у восточного побережья Сахалина на широте пятьдесят один градус тридцать семь минут, – заговорил капитан.

Нервное и загорелое лицо его, незадолго перед тем такое радостное, необычайно изменилось. Только темные синие глаза остро и живо поблескивали, как у бойца перед боем. Но и этот взор постепенно менял свое выражение. Большой лоб, прямой нос с горбинкой, глаза, запавшие под светлые брови, жесткие морщинки у губ – все выражало суровый фанатизм, так необычайно преобразивший лицо капитана. Что-то глубоко славянское, степенное и вдохновенное было в нем, хотя, быть может, в то же время походил он несколько и на какого-то жителя северной Европы, на ирландца или норвежца, или, может быть, в нем было что-то от немецкого капитана.

«Черт знает, как он меняется, – подумал Муравьев. – Несмотря что вышколенный, а кажется, кипяток…»

Ничего не напоминало сейчас того живого, сияющего офицера, который только что, не в силах сдержать восторга, хватал губернатора за пуговицы и торопился сообщить на трапе главнейшее…

В ранние годы, да иногда и потом, пылкость, порывистость приносили ему много горя. Он рано почувствовал, что должен воспитать в себе систему, учиться все излагать терпеливо, последовательно, как это требовалось от всех и всюду. Сколько горя перенес он в первый год, в корпусе, когда приехал из деревни, как скучал, мучился! Было очень трудно, и пришлось переламывать себя. Потом – море… Нет, кажется, на свете более совершенных средств для исправления нетерпеливых людей, как плаванье на парусных судах.

И он научился с годами смирять свою порывистость. А чтобы не заговариваться от возбуждения, заставлял себя излагать последовательно свои мысли товарищам или писал докладные записки начальству о проблемах научных и политических, важных для России, с тем же терпением, точностью и последовательностью, основываясь на научных сведениях и на собственных наблюдениях и статистических выкладках. Как, основываясь на квитанциях и на расписках, иногда также собственного сочинения, делали это другие морские офицеры, составляя рапорты о расходах и износах казенного добра, снастей и артиллерийских припасов. И морское начальство, ценя и те и другие бумаги одинаково, считало Невельского дельным и способным офицером. Вот именно так сейчас он взял себя в руки.

– Почему мы, подойдя к восточному берегу Сахалина, начали исследование именно отсюда, с широты пятьдесят один градус тридцать семь минут, тогда как инструкцией, неутвержденную копию которой я получил тринадцатого мая в Петропавловске-на-Камчатке, повелевалось мне произвести опись северной части острова Сахалина, юго-восточного побережья Охотского моря и лимана, а также устья реки Амура? Иван Федорович Крузенштерн, считавший, что Сахалин полуостров, предполагал, что именно тут, на девять минут севернее пункта, к которому мы подошли, вытекает и впадает в Охотское море один из рукавов реки Амур, то есть что одно из устьев может находиться на восточном побережье полуострова, о чем он не раз говорил нам в корпусе, однако утверждая, что это требует тщательной проверки, что, быть может, Сахалин разделен проливом и представляет собой два разных острова. Мы должны были проверить эти предположения.

Как странно и смешно было слышать обо всех этих ученых ошибках сейчас, когда только что все видели карту с поразительными новостями.

– Поэтому, – отвечая себе, продолжал капитан, – мы начали именно с широты пятьдесят один градус тридцать семь минут. На рассвете двенадцатого июня «Байкал» начал опись, двигаясь к северу по карте Крузенштерна…

Капитан говорил, держа тяжелый карандаш на карте. Как-то странны были в этом стройном молодом человеке с опаленным носом и с небольшими, но сильными пальцами такая ученость и такое спокойствие…

Невельской рассказал о первой встрече с гиляками. Она произошла на острове Сахалине, на песчаных косах у входа во вновь открытый залив.

– И хороши они были с вами? – спросил Муравьев.

– Не очень!.. Они страшились нас, приняв за китобоев. Называли нас «американ», но мы объяснили, что не американцы.

Муравьев, поднявши брови, выказал немое изумление. Жители таинственного Сахалина произносят слово «американ». Американцы известны в этих краях, у нас под носом!

– В деревню были посланы шлюпки, но жители ее не подпустили нас к той части, где были укрыты женщины.

По тому, как сквозь загар зарделись щеки капитана и, как остро было сейчас его лицо, чувствовалось, что этот человек рассказывает один из важнейших, чем-то особенно волнующих его эпизодов путешествия.

– Александр Антонович, Шхеры Благополучия…

Штурманы исполняли все живо. Капитана вообще слушались беспрекословно, это было очевидно, хотя, возможно, еще и присутствие губернатора приводило всех в трепет.

Появилась подробная черновая карта описи Шхер Благополучия…

Меняя карты, откладывая одни и добавляя другие, капитан объяснил, как, исправив замеченные ошибки предыдущих исследований, описав восточный берег Сахалина и обогнув его северную оконечность, «Байкал» подошел к лиману.

– Таким образом, осмотревши все заливы на побережье Сахалина севернее указанной широты, мы утвердились во мнении, что ни один из них не является устьем Амура…

Завойко, сидя прямо и держа на виду, на ручках кресла, свои сильные руки, слушал с явным недоверием. Губернатор, почувствовав это, оглянулся на Василия Степановича, но тот не переменил ни позы, ни взгляда, видно, чем-то был сильно озабочен.

– Итак, – словно приступая к чему-то таинственному, продолжал капитан, – «Байкал» шел к югу!

Он умолк.

– Курите, Геннадий Иванович! – сказал Муравьев, замечая, что ему чего-то не хватает. – Вот у Василия Степановича сигары превосходные.

Невельской поблагодарил и, пока штурман возился с картами, раскладывая их и прилагая одну к другой, достал трубку, сказавши, что так привык и что у гиляков выменяли на устье Амура превосходный табак, не хуже самых лучших манильских сортов. Он предложил гостям курить. Но сам, набивши трубку, отложил ее в витую раковину.

– Судно подошло к мысу Головачева, где берега материка и Сахалина сблизились, на море лег туман; судно село на мель, снялись с трудом. – Лицо капитана стало еще серьезней, озабоченней. – Ветер крепчал, и гребные суда заливало. Мы несколько раз садились на мель. Предыдущие исследования убеждали нас в тщетности наших усилий. – Он опять помянул Крузенштерна, Лаперуза [35]35
  Лаперуз Жан-Франсуа (1741–1788) – французский мореплаватель. Во время кругосветного плавания был в 1787 г. в Японском море, в Татарском проливе, открыл залив, названный им по имени тогдашнего морского министра Франции Де-Кастри (в 1952 г. переименован в залив Чихачева). Попытка Лаперуза пройти дальше к северу не удалась, он обогнул остров Сахалин с юга и через пролив, получивший его имя, вышел в океан.


[Закрыть], Браутона, тайную опись Гаврилова. Карту, которая, оказывается, была ему известна. Сказал про общее недоверие, существовавшее среди европейских ученых, к сведениям из японской географии, утверждавшим, что Сахалин – остров. – Но, глубоко веря, что не может не быть пролива, мы все, как одна семья, решили продолжать опись. Мичман Грот и штурман Попов, при волнении и свежем ветре, следуя перед транспортом на шлюпке, открыли глубокий фарватер, просекавший эту обсыхавшую при малой воде косу, и мичман Грот, высадясь, встал на ее оконечности. Вход в лиман был найден. Заблуждения предыдущих исследований оказались рассеянными!

Капитан и хмурился и улыбался, глядя на карту, потом рука его схватила трубку из раковины.

Между тем штурман положил новый огромный лист, где, вычерченные по клеткам, виднелись белые и голубые разводья лимана, как птицами в перелет усеянные вереницами цифр.

Муравьев, увидя устье реки с промерами фарватеров, привскочил на кресле. Эти колонки цифр были следами шлюпочных походов. Они перебороздили лиман и устье в нескольких направлениях. Губернатор и его спутники, наклонившись, тянулись к карте со всех сторон.

«Потрясающая картина!» – думал губернатор, меняясь в лице.

– Да, это действительно открытие! – торжественно сказал он. На этой карте все выглядело опять по-новому.

«Он молодчина, – подумал Муравьев. – Ворвался! Вернее сказать, вырвался туда силой! Без инструкции, без средств, покинутый всеми, даже мной, при всем моем сочувствии!»

Муравьев готов был признаться, что он все же недооценивал убеждения этого человека, что не совсем реальными, не подходящими ко времени и невыполнимыми казались ему планы Невельского. А с каким блеском, отвагой и самоотвержением он все совершил! Муравьев подумал, что он сам, глубоко верящий в русских, невольно поддался мнению, которое глухо, но упрямо распространялось в некоторых слоях общества, что русские якобы не способны к практическому делу, что они ничего не умеют делать как следует, могут только строить обширные планы и фантазировать. Правда, он сразу ухватился за Невельского, поддержал, не отверг его планы, но он принимал из них лишь зерно, практически нужное ему самому. Как бы там ни было, Невельской уже сделал для России больше, чем все предыдущие исследователи подобного рода. Его открытие даже важней, чем открытия наших, по заслугам увенчанных, знаменитостей – Литке, Крузенштерна, Врангеля.

Невельской рассказал, как при описи берегов лимана Петр Васильевич Казакевич [36]36
  Казакевич Петр Васильевич (1814–1887) – мореплаватель, впоследствии адмирал, генерал-адъютант. Участник открытий Г. И. Невельского. В 1856 г. назначен первым губернатором Приамурского края. В 1862 г. руководил работами по установлению границы с Китаем. С 1871 г. – командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта.


[Закрыть]увидел огромную бухту в горах, из которой шло мощное течение.

– Получив известие, я немедленно пошел туда на шлюпках с отрядом матросов… Вот деревня Тебах на устье – четыре дома, вот Чарбах – шесть домов, Чобдах – два дома. Мео… Петр Васильевич первым вошел в устье реки! – обернулся капитан к старшему офицеру Казакевичу. – Петр Васильевич определил астрономически местонахождение входного мыса. Вот рисунки, исполненные офицерами: входной мыс, вот деревня Тебах в трех верстах от устья, где, согласно утверждениям наших дипломатов, находится крепость с флотилией и десятью тысячами гарнизона…

Общий смешок прошел по слушателям. Рисунки стали передавать из рук в руки. Виды малолюдных гиляцких деревенек – в два-три дома, ютившихся кое-где под скалами прибрежного обрыва; лодки на реке, а более – безлюдные, но величественные пейзажи, сопки и сопки, волнистыми террасами вздымавшиеся ввысь одна над другой; огромные пространства воды, пустынные берега, скалы, леса – так представлялась по этим рисункам та земля.

На трех шлюпках я поднялся вверх по реке на шестьдесят верст и осмотрел берега, желая знать, что собой представляет край в политическом, а также в морском, военном и этнографическом отношениях. Особенно нас интересовало население, торговля, отношения гиляков с соседними народами, их быт, одежда, вкусы, потребности. Мы стремились изучать все эти вопросы, исходя из того, что в будущем мы должны там торговать…

– А где же граница с маньчжурами? Где гиляки полагают ее? – спросил губернатор.

– Этого нам не удалось выяснить, – отвечал Невельской, и все снова улыбнулись. – Мы не трогаем этого края. Маньчжуры в свою очередь не трогают его. Край правительственными силами не занят, пренебрежен, без охраны, без влияния. Маньчжурские купцы жестоки с гиляками во время своих появлений, гиляки ненавидят их.

Трубка капитана запыхтела быстро, как маленькая паровая машина.

– Карту Константиновского, – повелел он, обращаясь к штурманскому офицеру. – Вот полуостров, в шестидесяти верстах вверх по реке от входного мыса. Мы тщательно осмотрели его. Вот вид. На этом полуострове, так же как и на южном берегу напротив него, возможна установка батареи тяжелых морских орудий. Требуются простейшие фортификационные работы, и Амур будет простреливаться во всю ширь, ни одно вражеское судно не войдет в его устье и не спустится по нему.

Муравьев, считавший себя опытным военным человеком, заинтересовался полуостровом. Он задал капитану несколько вопросов. Тот ответил обстоятельно. Вопросы посыпались со всех сторон:

– Каковы глубины у полуострова великого Князя Константина?

– Затопляется ли прибережье?

– Есть ли лес для кораблестроения?

– Тепло ли на Амуре?

– Каков берег?

– Берега крутые и скалистые, но есть места удобные для заселения, – говорил Невельской. – В горах растет великолепный кедр, течение несет вывороченные с корнями огромные дубовые деревья… Иначе говоря, на берегах Амура есть все для кораблестроения.

Называя гиляцкие деревни, цифры промеров, пункты обсерваций, градусы и минуты, капитан рассказал, как был открыт южный пролив из лимана в Японское море.

– Но есть опасность, ваше превосходительство, – сказал капитан, – все это может оказаться впустую…

– Почему? – встрепенувшись, спросил Муравьев.

– Беда в том, Николай Николаевич, что иностранцы уже там!

– Как?!

Все были поражены.

Муравьев взглянул в глаза капитана.

– Иностранцы знают о проливе?

– Нет, пока не знают и в этом наше счастье. Но буквально за несколько дней до нашего прихода туда являлось военное судно. Опасность тысячу раз грозит нам.

– Так в чем же дело? Вы видели его?

– Нет, я слышал от гиляков.

– Так это, видимо, китобои. Они повсюду.

– Да, там бывают китобои. Гиляки опасаются их и ненавидят. Оружие у них всегда поблизости, а жен и детей они прячут… Тычут в грудь и показывают нам знаками, что, мол, вы с корабля и бьете китов, и приговаривают «инглиш». Гиляки очень удивлялись, что мы пришли из лимана. Когда же мы объяснили, что мы русские и пришли, чтобы защищать их, как мы всюду говорили, они засмеялись и стали показывать на мою куртку. А надо сказать, что мы купили себе в Лондоне синие английские куртки. Они очень удобны, и я был в такой же на описи. Гиляки безошибочно узнают англичан по этим курткам. Они объясняли знаками, что люди в таких куртках приходят на кораблях и грабят их, и меряют землю, и пытаются найти пролив. На наше счастье, с нами все время были гиляки с устья, и они упреждали своих соседей, объясняя, что мы, в самом деле, русские.

«Ну так это еще полбеды», – подумал губернатор. Впрочем, все это было неприятно.

– А в другом месте, у входа в пролив с юга, пожилой гиляк, знавший уже, что мы русские, вдруг тоже заметил на мне эту куртку, и надо было видеть, как он обмер! Остановился и смотрит на меня с ужасом. Я, не понимая такой перемены, обещаю ему подарок и прошу продолжать рассказ, но он, к моему удивлению, хватается за нож… Тогда я сорвал с себя эту куртку и швырнул в сторону, как бы давая тем знать, что это не наше одеяние. Он, ободренный и мной, и своими сородичами, начал обнимать меня и объяснять, что боится людей, приходящих с моря, и тут я понял, что недавно, за несколько лишь дней до меня, в заливе было огромнейшее, как он показывал руками, судно и оно палило из множества пушек, видимо производя артиллерийские учения, так как иной цели для такой стрельбы быть не могло и китобои этим не могли заниматься.

Невельской на миг умолк, вперившись в Муравьева. Тот глядел несколько растерянно. Острые глаза капитана сверлили его.

– Более того, скажу вам, ваше превосходительство, старик, испугавшийся моей куртки, потом объяснил мне, что судно это спускало шлюпки и пыталось делать промеры, люди с него искали проводников, но гиляки бежали прочь. Они уверяли меня, что ни за что не покажут англичанам прохода в лиман. Однако мы обязаны иметь в виду, что промер можно сделать и без помощи гиляков… Старик же сказал, что судно это обещало еще раз прийти в будущем году, как объяснили англичане его родичам, у которых на ром выменяли они икру и свежую рыбу…

– Осмелюсь сказать вам, ваше превосходительство, – продолжал Невельской, – что край тот не напоминает Китай, и, если говорить, собственно, о южном побережье, край скорее похож на колонию Америки или Англии, или, вернее, на страну, народ которой в постоянной войне с приходящими с моря иностранцами. Там знают ром, виски, зовут китобоев «американ», «инглиш» или «негр», некоторые гиляки знают несколько слов по-английски, все страшатся приходящих судов. Если, Николай Николаевич, в нынешнем году в самом деле там было военное судно, то опасность возрастает в тысячу раз. Дело года – корабль вернется, и английский или американский флаг будет поднят. Я встречал множество китобоев из Штатов. Они требуют от своего правительства основать станцию для судов в Японии или на Татарском берегу. Один из них рассказал мне, что их судохозяева и шкиперы подают об этом петицию президенту. Рассказ этот согласуется со всем, что приходилось слышать нам в Вальпарайсо, на Гавайях и на Камчатке от самых разнообразных лиц, в том числе от английского адмирала, у которого я был с визитом и который затем был у нас на судне. Сообразуясь со всеми этими обстоятельствами, я дал слово гилякам, что мы придем в будущем году снова и будем защищать их, что русский царь не оставит их беззащитными. Если бы мы не обещали этого, нам не было бы ни содействия, ни дружбы. Все было бы против нас. И я дал слово! А слово у тех народов – все! И гиляки, которых мы обласкали, клялись помогать нам.

– Ну, а что же на севере? – спросил губернатор, уклоняясь от ответа и одобрения, которого, кажется, ждал пылкий капитан. – Каковы там отношения гиляков и иностранцев?

– Вот гиляцкая деревня Тамлево. – Капитан опять переменил карту. – Вот вид ее с моря… Дорогие меха – соболь, выдра, лиса – идут для вымена на китайку, на табак. Везут их в Маньчжурию, где есть бойкие торговые города. Туда также идут шкуры медведей и выращенные орлы. У гиляков в клетках растут и медведи и орлы. Признаков хлебопашества и огородничества мы нигде не заметили. Охота на дичь также не развита. Мы выменивали, однако, много живых диких гусей, которых они ловят на озерах. На Сахалине туземцы разводят оленей и баранов. В наше пребывание в лимане один из прибрежных жителей, нагруженный товарами, пошел в верховья. Вероятно, для предосторожности на шлюпке было оружие. Как можно было понять из их знаков, в это время года у них бывает ярмарка; они приглашали нас с собою, рассказывали, что там будет весело. Они не соблюдают этикета ни перед кем, и в жаркий день, чтобы легче грести, сбрасывают с себя одеяние и остаются нагишом, не стыдясь своих спутников. Шлюпки их очень ходки, мелководны и принимают значительный груз.

Подарки и наше ласковое обращение с жителями всюду расположило их в нашу пользу. Когда мы уходили, они провожали нас почти с изъявлением какой-то грусти, что мы так скоро их оставляем, и далеко следили за нашими шлюпками, упреждали соседей о нашей щедрости и ласковом обращении, и нас везде встречали как знакомых. И даже в лимане нас принимали как своих, благодаря заботам речных гиляков. Заметя, что мы любопытствуем об их образе жизни, о стране, о фарватерах и прочем, они всегда старались, сколько возможно, удовлетворить нашим вопросам, без чего я никаким образом не мог бы в продолжение одного лета ознакомиться с лиманом…

– Вот вещи гиляков, – стал показывать капитан. – Шляпа, нерпичья юбка, рубаха из рыбьей кожи; вот я курю гиляцкую трубку, подарок моего проводника; вот рисунки юрт! Вот гиляцкая юрта, срисованная Петром Васильевичем.

Невельской рассказал об открытии вблизи лимана залива Счастья.

– Залив Счастья? – переспросил губернатор. – Заманчивое название.

– Да, Николай Николаевич! Я так назвал его… Это единственная закрытая бухта на юго-восточном побережье Охотского моря у входа в лиман с севера. Я назвал ее заливом Счастья, так как, не будь ее, судам негде было бы укрыться при плавании у юго-восточных берегов Охотского моря. Гавань находится вблизи входа в лиман, и это придает ей особенную ценность, так как, если там будет наш пост, мы сможем следить за движением иностранных судов, которые туда являются часто и даже топят жир на косах, отделяющих залив Счастья от моря… Из этого пункта мы предупредим любые их попытки приблизиться к лиману или войти в него. Это наблюдение возможно производить как прямо с берега, так и посредством сторожевых судов. Наши суда, наблюдающие за лиманом или поддерживающие связь с постом, который будет в заливе Счастья, в случае штормовой погоды не должны будут удаляться из лимана в поисках укрытия… В заливе Счастья есть пресная вода: китобойные суда, появляясь в тех местах, будут приходить к нам за водой и для укрытия. При этих-то посещениях мы и будем давать им повод убедиться, что край занят русскими. Вот те обстоятельства, выяснив которые, я назвал эту бухту, несмотря на некоторые ее неудобства, заливом Счастья.

Муравьев спросил, какие новости на Тихом океане, что же там англичане, каковы их новые козни, как торговля европейцев.

Это была другая сторона дела, не менее важная и для всех собравшихся, – круг привычных вопросов. О политике англичан вообще любили поговорить. Все оживились, возвращаясь к делу знакомому, как к старому партнеру по щекотливой, но приятной игре.

– Прежде всего, Николай Николаевич, я должен передать вам приветственное письмо, посланное на ваше имя его величеством Камехамехой [37]37
  Камехамеха (Камеамеа) – имя ряда королей Гавайев. Во время посещения Невельским Гавайских островов там правил Камеамеа III, при котором независимость Гавайского королевства была признана рядом государств Европы и Америки.


[Закрыть], королем Гавайев.

Капитан открыл ящик и передал пакет. Муравьев, прочитавши, отдал его Струве. Все торжественно молчали.

– Как он принял вас?

– Прекрасно, Николай Николаевич, мы встретили там радушие и заботу. Мы пришли на светлый праздник, одновременно с нашим компанейским судном «Князь Меншиков»… [38]38
  Меншиков Александр Сергеевич (1787–1869) – военный и дипломатический деятель, адмирал, генерал-адъютант. Начальник Главного морского штаба. Будучи главнокомандующим во время Крымской войны, проявил себя бездарным полководцем и в 1855 г. отстранен от командования.


[Закрыть]Вот подарок, сделанный мне королем Гавайев.

– Что это?

– Костюм полинезийского воина.

– И копье?

– Да… Камехамеха говорит, что симпатизирует русским. Он обижен, что наша Компания больше не торгует на Гавайях.

– А что он говорит про американцев?

Офицеры «Байкала» опять отозвались почтительным шумом.

Расспросы долго еще продолжались. Помянули события в Китае, Гонконг, прииски Сан-Франциско.

Наконец губернатор поднялся.

– Геннадий Иванович, – обратился он к капитану. – Вы выполнили поручение прекрасно, с необычайной отвагой! От души благодарю вас! Дорогой мой Геннадий Иванович! – Он пожал руку капитану, обнял и трижды поцеловал его. Спутники губернатора поздравили Невельского.

– Благодарю вас, господа, – обратился Муравьев к офицерам «Байкала». – Ваш славный подвиг принадлежит истории. Благодарю вас за службу! Вы исполнили невозможное! А теперь, господа, за дело. Я сегодня же отправляю рапорт государю. Миша, – обратился он к Корсакову. – Утром ты скачешь в Петербург. Готовься на рассвете в путь. Геннадий Иванович, немедленно представьте мне рапорт об открытиях и описи.

– Рапорт готов!

– Просмотрите его еще раз. Есть у вас письма в Петербург? – обратился губернатор к офицерам. – Садитесь и пишите… Да прошу вас отобедать со мной. – Он пригласил капитана и офицеров на берег.

Завойко был хмур.

– У Василия Степановича превосходные вина, – заметил губернатор. – Мы просим всех к себе.

– Прошу вас, господа… – сказал Завойко. Невельской просил прислать для команды свежих овощей, каких только возможно.

– У вас цинга? – спросил Завойко.

– Цинги нет, но овощи необходимы.

– Почему вы решили, что на нашем судне цинга? – спросил, обратившись к Завойко, доктор Берг. – Я мог бы вам представить отчет, из которого вы могли бы легко удостовериться, что вследствие принятых мер команда «Байкала» дала самый низкий процент больных из всех, когда-либо совершивших кругосветное. Этот отчет мог бы быть положен в основу соответствующего врачебного обсуждения и послужить материалом для составления правил.

«Черт знает, какие тут педанты и бюрократы», – подумал Завойко. Он обещал капитану продуктов самых свежих и свежих овощей, которых не видали они с самого ухода из Гонолулу.

– Так за рапорт! И приезжайте кутить, Геннадий Иванович! Жду вас всех, господа! – сказал Муравьев.

Он помянул, что путешествует с женой, что с ними всемирно известная виолончелистка мадемуазель Христиани, что дамы уж, верно, заждались.

Лица просияли.

– Жена жаждет видеть вас, Геннадий Иванович. Итак, едем! Кутить вовсю! Пить вино и целовать француженку! – добавил он потихоньку, обнимая несколько удивленного этими словами Невельского.

Когда все вышли из каюты, Муравьев сказал: