Текст книги "Восемьдесят восемь дорог"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Ох, Олим-джан, Олим-джан! Ну разве так можно?

Олим смиренно смотрел на своего спасителя.

– Что вы, бобо?

Старый чабан смазал вторую руку Олима и только тогда, выделяя каждое слово, сказал:

– Запомни, Олим-джан, эта птица муравьев не ест. Запомни!..

Чабан растер черной мазью второго пострадавшего, потом вывел нас из юрты и показал тропу.

– Идите прямо и прямо, – сказал он. – Пусть будет легко вашим ногам. Хайр, бачаго!

– Хайр, бобо!

Мы взвалили рюкзаки на спину, поклонились старому чабану и тронулись в путь.

Редакция не отвечает

В Конгурт мы пришли совсем разбитые. Сначала хотели проситься на ночлег в чайхану, но потом передумали и выбрали местечко на краю поселка. Тут росли деревья и бежал небольшой арык. Было тихо и спокойно. На веревке ходила по кругу, как часовая стрелка, белая бородатая коза.

Вода в арыке была мутная, как в блюдечке, где моют кисточки. Я наклонился и зачерпнул горсть. На ладони замерцали юркие неуловимые золотинки. Эта вода пришла из какой-нибудь горной речки. Возможно, даже, из Кызыл-су, которая была уже где-то тут недалеко.

Я назначил дежурных. Игнату поручил поставить палатки и наносить туда травы, а Олиму – развести костер и готовить ужин.

– Я ухожу в Конгурт, – сказал я. – Вы люди самостоятельные. Надеюсь, все будет в порядке.

Я оставлял мальчишек вдвоем нарочно. Сегодня, когда мы шли в Конгурт, они снова поссорились. Игнат не замечал Олима, не отвечал на его вопросы. Короткое перемирие, которому я радовался, закончилось. Все начиналось сначала…

Мальчишки по-разному приняли мое поручение. Игнат смотрел куда-то мимо меня и недовольно шевелил бровями. Олим против дежурства и общества Игната не возражал.

– Между прочим, Александр Иванович, вы не волнуйтесь. Мы тут с Игнатом все провернем.

Он взял Игната за руку и пошел с ним к арыку. Там, сваленные в кучу, лежали наши вещи. Игнат высвободил свою руку. Но Олим снова завладел ею.

– Ты, Игнат, не волнуйся, – услышал я издали. – Со мной не пропадешь!

Я невесело ухмыльнулся и пошел в Конгурт по узкой, бегущей рядом с арыком тропке. Надо было позвонить в редакцию, встретиться с директором школы и поговорить со школьниками. В кишлаке их, как звезд в небе. Целый день они гоняют по улицам. Все видят и все знают. Так мне советовал Расул Расулович.

Я шел в Конгурт, думал об Игнате и Олиме. Со всеми другими Игнат жил душа в душу. Только с Олимом у него все шло наперекос. Видимо, нелегко сблизить этих людей. Слишком разные у них характеры. Кстати, первый раз они сразились еще в Душанбе, перед самым походом. Об этом мне рассказала вчера наша санитарка Муслима.

Случилось это так. Игнат с матерью уехали на день в Кокташ. Там жил один знакомый Ольги Павловны из Сибири. Игнат оделся по-летнему, в парусиновые штаны и белую нитяную футболку с короткими рукавами. Черный волосатый костюм с широкими, как у матроса, штанами, остался висеть дома, на гвоздике. Олим пришел к Муслиме и увидел это отставшее от моды облаченье. В голове его моментально созрела идея.

– Между прочим, этот костюмчик можно переделать, – сказал он.

– Не говори, Олим, глупости…

Но Олим уже рассматривал костюм Игната, щупал материал пальцами, что-то соображал и прикидывал в уме.

– Ты, Муслима, не бойся, – задумчиво сказал он. – Не первый раз…

И это была правда. Олим лично переделывал себе штаны. Ему завидовал весь город. Таких узеньких, расклешенных внизу штанов не было ни у кого. Даже у заядлых душанбинских пижонов с черными усиками, веревочкой вместо галстука и кольцом на левой руке.

– Мы сделаем Игнату сюрприз, – сказал Олим. – Хоб?

Муслима поколебалась, но согласилась. Ей тоже хотелось сделать Игнату сюрприз. Сначала Олим взялся за пиджак. Он прорезал с правого и левого фланга прорехи. Пиджак стал вполне современным. Он напоминал черный фрак и отчасти откидной багажник «Москвича». Со штанами Олим тоже возился не долго. Олим распластал штаны на столе, приложил к ним длинную конторскую линейку и провел мелом четкую категорическую черту. Чавкнули, как гильотина, ножницы, и на пол, завиваясь спиралью, упали длинные черные лоскуты. Дело, которое получило потом в Душанбе название «операция икс», свершилось.

Хозяйка дома Муслима и главный закройщик с нетерпением ждали Игната. Муслима при этом немного трусила, а Олим держался, как штык.

– Между прочим, так даже в ателье не сделают, – утешал он сообщницу. – Игнат до потолка подпрыгнет. Вот посмотришь!

Но эффекта, на который твердо рассчитывал Олим, не вышло. Игнат остался недоволен.

– Чо напартачили? – спросил он, хмуро разглядывая костюм. – Ты думаешь, у матери денег мильон, да?

Олим с трудом уговорил Игната примерить костюм новой модели. С пиджаком еще было туда-сюда, но с брюками получился полный конфуз. У Игната оказались крупные мужские ноги. Они решительно не лезли в тоненькие черные макаронины. Только с помощью Олима штаны удалось надеть. Они придали фигуре Игната легкомысленный и задиристый вид.

Но Олим не падал духом, потому что прекрасное и великое лучше всего видно постороннему, объективному взгляду. Он открыл дверь и впустил в комнату Муслиму, которая была удалена на время переодевания Игната. Олим сделал рукой широкий величественный жест и сказал:

– Он сомневается, этот человек.

Скажи ему, Муслима!

Но тут случилась осечка. Вместо четкого, беспристрастного ответа Муслима отвернулась и фыркнула в ладонь.

Игнат подозрительно посмотрел на Муслиму.

– Чо, однако, смеешься?

Муслима изо всех сил старалась сдержать себя. Закрывала рот ладонью, надувала щеки. Но все было напрасно.

– Ха-ха-ха-ха! – разнеслось по комнате. – Ха-ха-ха-ха!

Это «ха-ха-ха-ха» было последней каплей, которая переполнила чашу покорности и терпения Игната. Забыв все на свете, он бросился на Олима с кулаками. Пахлавон (то есть богатырь) Олим Турдывалиев пулей вылетел из дверей и бросился бежать по улице.

Игнат преследовал Олима. Узенькие макаронины с треском лопались на Игнатовых ногах и развевались сзади, как черные пиратские флаги. Что было потом, покрыто мраком неизвестности. О баталии, которая развернулась где-то за городской чертой, свидетельствовал только лиловый фонарь под глазом Олима. Он носил его ровно две недели.

И сейчас у меня было неспокойно на душе. А что если Олим снова отчебучит какой-нибудь номер? Видимо, немало еще придется мне хлебнуть горя с этими людьми…

В Конгурте меня сразу соединили с редакцией.

– Товарищ клиент, идите в кабину. Душанбе на линии, – сказала мне девушка из круглого и глухого, как тоннель, окошка в стене. – Говорите громче.

С замиранием сердца я вошел в кабину, снял с рычага черную, еще хранившую тепло чьих-то рук, трубку.

– Алло, редакция! – закричал я. – Алло!

Где-то далеко, наверно, в Душанбе, голос другой девушки сказал:

– Конгурт, Конгурт! Ваш номер не отвечает!

Этого не могло быть! В редакции всегда кто-нибудь есть. Туда можно звонить даже ночью. К телефону подойдет вахтер Гулямов, который без конца пьет чай и думает о жизни.

«Никого нет, – скажет он. – Позвоните, пожалуйста, завтра».

Если у того, кто звонит, есть время и желание, Гулямов может поговорить с ним, рассказать кое-какие новости. Ночью Гулямову скучно, а спать не разрешают, хотя, честно говоря, в редакции, кроме чернил и старых подшивок газет, ворам воровать нечего.

Я затарабанил по рычажку и попросил конгуртскую и ту далекую девушку в Душанбе позвонить в редакцию еще раз.

– Мне очень надо. Ну, пожалуйста. Я вас прошу!

Три раза телефонистки звонили по моей просьбе в редакцию, но там не отвечали. Редакция молчала.

В мою душу снова заползло сомнение и страх. А может, это с Расулом Расуловичем случилась беда? Ведь должны же ответить. Ведь не бывает же так!

Я не решился больше тревожить телефонисток. Нельзя паниковать. Позвоню завтра. Возможно, приехал какой-нибудь артист или писатель и все пошли на встречу, и Гулямов тоже.

У меня в кармане было несколько открыток с готовыми адресами. Я подумал и написал в редакцию про Олима, и про то, что он с нами и беспокоиться за эту личность нечего. Олим клялся, что рассказал все своей матери. Я не сомневался. У Олима, хотите этого или не хотите, было одно полезное качество врать он не умел. Беспокоило меня другое что скажет родительский актив? Впрочем, к чему заранее растравлять себя? Что будет, то будет…

Возле почты я встретил девочку. Она показала мне, где школа. Школа была совсем рядом, через дорогу.

Я открыл высокие деревянные ворота и вошел во двор. Тут было чисто, тихо и немного грустно, как бывает всегда летом в школьных дворах. Возле парадных дверей я увидел высокую парту. За ней сидел таджик с рыжей окладистой бородой и важно поглядывал вокруг.

Окна и двери школы были открыты настежь. Ветер выдувал оттуда запахи масляной краски. Бородач оказался человеком далеко не старым. А рыжие дремучие заросли он выращивал для собственного удовольствия. Звали его Умаралиевым. В школе Умаралиев занимал пост завхоза, но в данный момент исполнял функции рядового сторожа. Он караулил школу от мальчишек, которые норовили побегать по липким крашеным полам.

– Значит, в газете работаешь? – спросил меня Умаралиев.

– В газете…

– Это хорошо, – похвалил завхоз. – Фельетоны писать можешь?

– Не приходилось…

Умаралиев разочарованно цокнул языком.

– Что с тобой сделаешь, пойдем, покажу школу.

Раскачиваясь и пригибаясь, как циркачи, мы ходили по узким белым доскам из класса в класс. На ярких крашеных половицах белели отпечатки босых ног. Мне понравились и классы, и коридоры, и большой гулкий зал, в котором нахально летал серый общипанный воробьишка. Я сказал, что напишу заметку про школу, потому что школа действительно была хорошей.

После этого мы вышли во двор. Умаралиев сел за парту, посмотрел на меня, как учитель перед экзаменами, и сказал:

– Ну, давай, теперь рассказывай.

Умаралиев слушал меня, покачивая вверх и вниз бородой. Остановится на минутку, спросит что-нибудь и снова за дело. Попутно выяснилось, что школьная власть в данный момент отсутствует. Директор уехал за учебниками в Душанбе, завуч заболел, а учителя кто где. Один сдает экзамены в институте, другой укатил в пионерский лагерь, а третий вообще купил туристскую путевку и разъезжает по заграницам.

Но Умаралиев намекнул, что это в принципе не смертельно. Власть – властью, а завхоз тоже не пешка. Все это Умаралиев подтвердил на практике. Он вышел из-за парты, приложил ладони ко рту и закричал:

– Ала-бала-вала! Умар, Алдар, Сардар! Бросайте все и бегите сюда! Ала-бала-вала! Ла-ла-ла! Сюда! Сюда! Балавала!

Минут через пять из-за угла школы показалось мальчишеское лицо, за ним – второе, потом – третье. Это были Умар, Алдар и Сардар.

– Идите сюда! – сказал Умаралиев. – Бить не буду. Живо!

Мальчишки вышли из-за укрытия.

Умаралиев не спрашивал моего согласия. Он привык к единоначалию. Завхоз указал рукой на восток, затем на запад и сказал:

– Бегите по Конгурту и зовите сюда всех ребят. Одна нога здесь, другая там. Хоб?

Умар, Алдар и Сардар расправили плечи, набрали в себя воздуха, будто собирались нырять, и хором крикнули:

– Хо-об!

Тогда завхоз поднял руку выше головы, подержал секунду и четко опустил вниз.

– Ма-а-рш!

Видимо, завхоз был по совместительству преподавателем физкультуры.

Скоро появились первые представители. Сначала пришли мальчишки с футбольным мячом, потом какой-то серьезный парень в очках и с удочкой на плече, потом две девочки в одинаковых платьях и тюбетейках. Наверно, сестры.

Я стал рассказывать ребятам, кто мы такие и что нам надо. Про Сергея Лунева и Ашура Давлятова никто не слышал. Только паренек с удочкой сказал, что на его улице живет один Давлятов. Как его зовут, он не знает, но сейчас туда пойдет и все выяснит.

Первая делегация ушла, но тотчас появилась другая. Пришло сразу человек тридцать. Были тут и мальчишки, и девчонки, и взрослые, и даже один молчаливый седой старик. Видимо, Умар, Алдар и Сардар прислали его для комплекта.

Я поговорил с ребятами, сказал, чтобы они пришли к нам завтра в гости, и стал собираться. Смеркалось. Во дворах задумчиво лаяли собаки.

– Там меня, наверно, ждут, – сказал я. – Хайр, бачаго!

– Хайр, рафик Саидов. Завтра обязательно придем.

Чтобы сократить путь, я пошел через дворы и нагретые дневным теплом переулки. Еще издали я заметил невысокий красноватый огонек костра и возле него черные силуэты наших ребят.

От костра с визгом кинулся ко мне через пустырь юркий лохматый клубок. Он вьюном обежал три раза вокруг меня, подпрыгнул и, не в силах сдержать своего восторга, лизнул прямо в нос широким теплым языком.

– Ну, зачем ты, Гранка? Я этого не заслужил!

Вслед за Гранкой примчался Алибекниязходжа-заде. Приложил руку к сердцу и, задыхаясь, сказал:

– Александр Иванович, кричите ура! К нам приехал Давлятов!

Меня даже в сторону качнуло от такого неожиданного известия.

– Ашур Давлятов?

– Не, Александр Иванович. Это не тот Давлятов. У него только фамилия такая. Он нам угощенья привез. Мы все пообъедались. Посмотрите!

Я не стал исследовать круглый и упругий, как футбольный мяч, живот Алибекниязходжа-заде. Там было много всякой еды. Это было видно без рентгена.

– Хватит болтать… – сказал я. – Пошли.

Через пять минут я, Алибекниязходжа-заде и Гранка были возле костра. На огромном, вышитом желтыми узорами достархане лежали лепешки, белые горки фисташек с расплющенными носиками, изюм, урюк и цветные, похожие на крокетные шары, конфеты. Посреди этого царства еды стояло черное деревянное блюдо с кусками жирной, уже остывшей баранины.

Все это добро гость привез на лошади, которая сейчас паслась в стороне и позвякивала пустыми стременами. Сам хозяин сидел возле достархана и пил маленькими глотками кок-чай. Справа от Давлятова находился Олим, а слева, в новенькой тюбетейке, которой я раньше не видел, Игнат.

Гость, которого прислал к нам мальчишка с удочкой, был смуглый, усатый и на вид очень строгий. Он протянул мне руку и, вглядываясь из темноты в лицо, сказал:

– Садитесь, товарищ Нечаев, чай еще горячий.

Я съел ломтик баранины, отпил из пиалы глоток чаю и только тогда задал Давлятову вопрос по существу.

– Рафик Давлятов, вы не родственник Ашура?

Давлятов нахмурил брови, посмотрел на меня, потом на Игната и ответил:

– Нет, рафик Нечаев, не родственник.

Гость рассказал немного о себе. Звали его Ахадом, а работал он кузнецом. Кроме Ахада, в Конгурте еще человек тридцать Давлятовых. Жили они и в других кишлаках, которые разбросаны поблизости. В общем, надо тут денек походить, посмотреть и все будет ясно.

Ахад посидел еще немного и стал прощаться. Он подал по очереди руку всем ребятам и украдкой подмигнул мне. Я понял, что разговор не окончен, и пошел вместе с Давлятовым ловить его лошадь.

Лошадь легко далась в руки. Ахад подобрал повод, взялся рукой за высокую, утыканную медными шляпками гвоздей луку.

– Ты знаешь, зачем я приезжал? – спросил Давлятов.

– Да. Хотел нас проведать…

Давлятов недовольно замотал головой.

– Зачем так говоришь – «проведать-проведать»!

– Не сердись, рафик Давлятов…

– Ты сам не раздражай. За Игнатом приехал! Завтра в свою кибитку заберу. Понимаешь?

– Нет, рафик Давлятов, не понимаю. Игната мы тебе не отдадим. Он не вещь и не игрушка.

– Зачем игрушка? Кто сказал – игрушка? Племянником будет, сыном будет, другом будет!

– Нет, Давлятов!

– Почему? Мы так решили. Тридцать Давлятовых решили. Значит, мы глупые, да?

– Я, Давлятов, этого не думаю. У тебя доброе сердце. Спасибо. Но Игнат останется с нами. И давай больше об этом не говорить.

Давлятов вдел левую ногу в стремя, легко оттолкнулся правой и сел в деревянное, обшитое шкурой горного барана седло.

– Я украду Игната. Увезу ночью. Вот посмотришь!

Когда человек увлекается, на него надо вылить кувшин холодной воды, – говорят таджики.

– Ты знаешь советские законы, – сказал я. – Ты не сделаешь этого. Не горячись, Давлятов. Мы найдем того, кого ищем. А если не найдем, можешь считать Игната своим племянником. Игнат напишет тебе письмо. Хайр, рафик Давлятов!

Давлятов долго думал, покусывая верхнюю губу. Потом взмахнул камчой, поднял коня на дыбы, ударил его под бока каблуками и умчался в ночь.

После отъезда Давлятова я уложил ребят, а сам примостился возле догорающего костра. В синем густом пепле, озарив на миг крохотный круг, гасли одна за другой золотые искры. Я уснул возле костра, не раздеваясь, и проспал до самого рассвета. В Конгурте уже разжигали печи. Над трубами, будто пар над походными котелками, мерцал белый прозрачный дым. Где-то на окраине кишлака, не щадя голоса, кричал ишак. Ишаки всегда кричат в одно и то же время, будто в животе у них спрятан будильник.

Ветерок доносил из Конгурта запах горячих лепешек. Мягких, с золотистой корочкой, посыпанных сверху пахучим кунжутом. Откусишь ломтик такой лепешки, и можешь умирать, все равно ничего вкуснее в жизни ты уже не попробуешь.

Я решил послать ребят за лепешками. Сегодня будет трудный день. Мы разделимся на группы и пойдем на розыски по кишлакам. Сбор наметили на три часа. На этом самом месте. Пускай ребята хоть с утра поедят как следует.

Я полез в карман за деньгами. Кошелька, в котором хранились наши командировочные и личные деньги ребят, не было. Он исчез без следа. Я снова обшарил все карманы, а затем сел возле угасшего костра и стал вспоминать. В боковом кармане куртки у меня вчера был рубль. Я истратил его на телефонный разговор. Кошелек я спрятал в брючный карман и заколол булавкой. Теперь не было ни булавки, ни кошелька. Теперь у нас нет ни копейки.

Ты уже взрослый, Игнат!

Что же делать? Дать телеграмму в редакцию, попросить денег? Не годится. Расул Расулович лежит в больнице. Его нельзя расстраивать. Про «ЧП» узнают родители. Они подымут шум, и поход могут вообще прихлопнуть. Мать Алибекниязходжа-заде уже и так прислала две телеграммы…

Может, я преувеличиваю. Но все равно – стоит хорошенько подумать перед тем, как вымолвить два самых трудных в жизни слова: «Дай денег».

Я снова обшарил карманы, прочел какие-то скрюченные замусоленные квитанции, выбросил ниточку с комочком серой ваты, огрызок цветного карандаша и решил подымать своих. Как бы там ни было, нос вешать нечего. Не пропадем!

Стоп! А кто там возле арыка – Игнат? Он уже выстирал носки, повесил на куст репейника, а сам, согнувшись над водой, мылил серым обмылком голову. Я подошел к Игнату.

– Выспался?

Голова и лицо Игната были в густой мыльной пене, только глаза светились узенькими темными полосками. Игнат был в хорошем настроении. Он плеснул в лицо пригоршню воды и улыбнулся. Ого, он улыбается, этот Игнат!

Мы подняли с Игнатом ребят, сделали зарядку, умылись из арыка и сели завтракать. От лепешек пришлось отказаться. Я распорядился взять на завтрак продукты из «НЗ» – то есть из неприкосновенного запаса. На нос было выдано полбанки бычков в томате, три сухаря и, сколько влезет, чая. Он дымился и булькал в черном, закопченном ведре.

Я решил ничего не скрывать от ребят. Когда мы позавтракали, помыли и сложили в рюкзаки шанцевый инструмент, я снова собрал всех в кружок и сказал:

– Ребята, у нас беда: я потерял все наши деньги…

В ответ раздался дружный гул. Только Олим встретил сообщение с полным присутствием духа.

– Ерунда! – сказал он. – Деньги мы достанем в два счета.

– Брось ты, Олим…

– Нет, Александр Иванович, в самом деле. Будем давать концерты. Я буду показывать фокусы, Муслима танцевать, а Алибекниязходжа-заде – петь. У него, знаете, какой голос? Как у гиссарского козла…

Алибекниязходжа-заде вскочил с места, но ответить Олиму не успел. За леском послышались голоса и смех. Ровно через минуту мы увидели на своей территории мальчишек и девчонок. Их было не меньше сотни. Впереди шагали три уже известные мне личности – Умар, Алдар и Сардар.

Шум и гам поднялся такой, что коза с бородой, которая паслась недалеко от нас, ринулась прочь и бешено забегала на своей веревке по кругу. Между прочим, я ни разу не видел ее хозяина – ни утром, ни вечером. Коза была какой-то заколдованной. Она приходила на лужайку тайком от всех и сама привязывалась.

Разговорам не было конца. Наши ребята рассказывали про Душанбе, а гости про Конгурт. Но больше всего говорили про Сергея Лунева и его побратима Ашура Давлятова. Игнат не успевал отвечать. Мы все помогали ему, как могли.

Ко мне пробрались сквозь толпу Умар, Алдар и Сардар. Старшим, а возможно, самым рослым в этой троице был Умар. Он снял засаленную, простроченную изнутри мелкой строчкой тюбетейку и вынул оттуда свернутый вчетверо листок бумаги.

– Это вам передал Давлятов, – сказал Умар. – Там все написано. Читайте.

Я развернул записку. Крупными буквами, как пишут первоклассники или люди, которые редко берутся за перо, было написано:

«Дорогой Саша!

Приходи ко мне в девять часов. У меня будут все Давлятовы. Мы тебя ждем.

Твой Ахад Давлятов».

Я посмотрел на часы. Без двадцати девять. Надо торопиться.

– Станови-и-сь! – крикнул я.

Отпихивая друг друга локтями и наступая на ноги, ребята побежали строиться. Минута, другая и на лужайке, изгибаясь длинной змейкой и задрав головы кверху, выстроилось все мое войско.

– По порядку номеров рассчитайсь!

После поверки оказалось всех сто восемь человек. Я разбил роту на четыре взвода по двадцать семь человек, выбрал командиров и рассказал ребятам, что делать. Во-первых, поговорить с хлопкоробами и пастухами, которые живут возле Конгурта, а во-вторых, не торопиться. Не надеяться на свою память и все записывать. Если будут важные сведения, надо немедленно мчаться сюда и докладывать ответственному дежурному Олиму Турдывалиеву.

Олим услышал слово «ответственный» и сразу скис. Олим не мыслил себя без общества. Даже ночью он ложился поближе к людям и яркому свету. Если места такого не оказывалось, Олим включал репродуктор и только тогда засыпал. Но я не хотел делать Олиму никаких поблажек. Довольно!

Лужайка опустела. Ушла даже Гранка. Сначала она увязалась за Муслимой, которая прикармливала ее утром бычками в томате, потом перебежала во взвод Игната, потом вдруг опомнилась и, хлопая длинными тряпочными ушами, помчалась за своим другом Алибекниязходжа-заде.

Я без труда нашел двор, где жил Ахад Давлятов. В центре рос тутовник. А под тутовником стоял длинный стол с темными растрескавшимися досками. За столом вкруговую сидели люди. Был тут и Ахад Давлятов. Он поздоровался со мной и, указывая взглядом на своих гостей, сказал:

– Это Давлятовы. Они ждут тебя. Знакомься.

Я подавал по очереди каждому сидящему руку, а Давлятовы называли свое имя. Были тут и Юлдаши, и Гафуры, и даже два Ашура. Но это были не те Ашуры, которых мы разыскивали. Даже не родственники.

– Один Давлятов знает вашего Ашура, – сказал Ахмед. – Этого Давлятова зовут Гафур. Он тебе сам расскажет. Слушай.

С места поднялся Гафур. Это был совсем старый человек. Он весь зарос курчавыми серебряными волосами. Даже глаза выглядывали откуда-то издалека, будто из леса. Но голос у Гафура был еще крепкий и внятный.

– У меня есть двоюродный брат Юсуп Маджидов, – сказал Гафур. – У этого двоюродного брата, пусть живет он долго и достойно, есть дядя Абдулла Юсупов, у дяди есть сестра Бибинор, а у этой сестры есть сын Давлят. Я понятно говорю, рафик Нечаев?

– Понятно…

– Хорошо. Тогда слушай дальше. У этого Давлятова, пусть живет сто лет, тоже есть сын. Зовут его Ашур. Теперь ты все понял, рафик Нечаев?

– Понял, рафик Давлятов… Где тот Ашур?

– Не знаю. Ей-богу, не знаю. Раньше он жил с отцом в Кулябе, потом переехал в какой-то кишлак, потом, ты это сам знаешь, он ушел на войну. Я Ашура никогда не видел. Но ты не сомневайся. Это тот самый Ашур, которого вы ищете. У Ашура есть русский ошна, пусть он живет сто лет и больше. Мне рассказывал об этом двоюродный брат Юсуп Маджидов, у которого есть дядя Абдулла Юсупов, у которого сестра Бибинор, у которой сын Давлят. Когда Юсупа Маджидова вызвали в Москву на выставку, он по дороге заезжал ко мне и все рассказывал. Я понятно говорю, рафик Нечаев?

– Понятно, рафик Давлятов… Когда приезжал к вам достойный Юсуп Маджидов?

Давлятов нахмурил брови. От этого лицо у него как-то сразу помрачнело. Гафур Давлятов думал минут пять, загибая на руках пальцы. Потом сказал:

– Десять лет назад… нет, рафик Нечаев, одиннадцать. Но это бара-бир, то есть все равно. Вам надо идти по Кызыл-су до самого Куляба. Понимаешь? Там вы найдете моего двоюродного брата Юсупа Маджидова. Он расскажет про своего дядю Абдуллу Юсупова, у которого есть сестра Бибинор. У Бибинор есть сын Давлят, а у этого Давлята сын Ашур. Разыскать их нетрудно. Давлятовых в Кулябе все знают. Я понятно говорю, рафик Нечаев?

После старого Давлятова говорили другие Давлятовы. Они рассказывали про дорогу, по которой нам идти, про тугай, где тухлая сточная вода и вредный малярийный комар, про все, что надо знать путнику в незнакомой стороне. Каждый называл своих родственников и просто хороших людей, которые, безусловно, пригодятся нам в пути. Я не успевал записывать этих бесчисленных Кахаровых, Усмановых и Бадырбековых в тетрадку.

Больше всего друзей и знакомых оказалось у кузнеца Ахада Давлятова. Много джигитов приводило своих скакунов к сумрачной кузнице с красным огоньком горна в глубине. Ахад ковал лошадей на совесть. Даже лошадям были по душе эти блестящие, приколоченные цепкими железными уналями подковы. Покидая кузнечный двор, они картинно подымали сухие, изогнутые в коленях ноги и фыркали от удовольствия: черт возьми, до чего же хороши эти подковы!

Я выслушал все советы, переписал в тетрадку все фамилии и стал прощаться с Давлятовыми.

– Хайр, рафикон!

– Хайр, рафик Нечаев!

Ахад Давлятов пошел провожать меня. Возле калитки он остановился и взял меня за руку повыше локтя.

– Слушай, Саша, а у тебя деньги есть?

– Конечно!

– Не врешь?

– Нет, не вру.

Давлятов подозрительно посмотрел на меня, прищурив глаз, потом сказал:

– Хорошо. До свиданья.

Я шел по улицам Конгурта, нахмурив брови. Где же все-таки достать эти проклятые деньги? Можно пойти в райком комсомола. Там наскребут немного. Но идти туда мне было стыдно. Только что выехали из Душанбе и уже сели на мель. Нет, лучше придумать что-нибудь другое. Можно, например, продать что-нибудь с себя и покрыть дефицит в нашем бюджете. Лучше всего продать часы. Стоили они тридцать рублей и были почти совсем новые. Дома в шкатулке у меня даже лежала гарантия.

А потом я напишу письмо маме. Она вышлет деньги. Я скопил немного на новый костюм. Теперь я вижу – он мне не нужен. Настоящие журналисты не думают о тряпках. Им важно, чтобы был табак и полтинник на обед. Такой Расул Расулович. Он редактор, но все равно носит простые брюки в полосочку, клетчатый пиджак и рубашку с большими белыми пуговицами. Я тоже буду таким. А костюм – к черту!

Скупочный пункт долго искать не пришлось. Он помещался в фанерной будке. В одной половине стучал молотком сапожник, а в другой сидел возле стойки тощий человек с золотым зубом во рту.

Он открыл скальпелем мои часы, приложил к уху и покачал головой.

– Сломалась ось маятника, – сказал он. – Могу дать только десять рублей.

Я согласился. Десять рублей для меня сейчас целое состояние. Я зажал десятирублевку в кулаке и помчался в лагерь. Второй час был на исходе. Скоро должны появиться мои ребята.

На окраине лужка я увидел какую-то тонкую белую планку с прямоугольной дощечкой наверху. Такие дощечки обычно сообщают, что рвать цветы и топтать траву нельзя. Цветов на нашем стойбище не было. Весной там росли желтые одуванчики, а теперь пух облетел и торчали только невысокие стебельки с высохшей шляпкой в черных точках. Я подошел ближе. На белой фанерке химическим карандашом был нарисован зубастый череп и скрещенные кости. Внизу размашистым почерком было написано:

«Лагерь! Посторонним вход категорически запрещен!!!»

Кто это сделал, для меня было абсолютно ясно. Я знал почерк Олима до самой последней завитушки.

– Эй, Олим, сюда!

Из-за тутовника вышел какой-то незнакомый мне мальчишка.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – сказал он. – Олима нет. Он пошел заколачивать деньгу.

– Что такое?!

– Деньгу заколачивать. Олим сам так сказал ребятам. Тут, знаете, сколько было ребят? Ого! Он сказал, что вы потеряли деньги и теперь вам всем хана. Олим оставил меня дежурить.

– Куда же он ушел?

– Он ушел с ребятами вытряхивать копилки. У некоторых, знаете, сколько деньжищ? Ого! Мы в колхозе огороды пропалывали. Как день, так рупь! Только сейчас уже денег почти нет. Мы на мороженом проели. У нас, знаете, какое мороженое? Ого!

Мальчишка начал подробно рассказывать про колхоз и мороженое трех сортов, но я уже не слушал. Меня колотило всего от злости. Черт знает что. Не отряд, а какая-то орда! Что подумают про нас в Конгурте? Что скажут Давлятовы? Стыд и позор!

– Ты вот что, – сказал я мальчишке. – Беги в Конгурт, найди Олима и скажи: пускай немедленно возвращает деньги ребятам. Никаких копилок! Если он возьмет хоть копейку, пусть не показывается мне на глаза. Я ему не знаю что сделаю!

Мальчишка умчался выполнять приказ, а я остался один.

Неприятности, которыми начался день, увы, не окончились. Не успел мальчишка скрыться из виду, на лужайке появился высокий одноглазый человек с длинной шерстяной веревкой в руке. Он остановился возле меня, расставил ноги циркулем и спросил:

– Скажите, пожалуйста, гражданин, вы не видели тут козу?

– Что?

– Козу. Такую белую. С бородой.

– Я ничего не видел, – сказал я. – Тут никого нет. Мы коз не разводим.

– Странно, – сказал незнакомец. – Я всегда привязываю козу тут. Куда она могла деться?

Он подошел к палатке, откинул брезентовый клапан и заглянул внутрь.

– Значит, гражданин, вы козы не видели?

– Не видел, не видел, не видел! – сказал я. – Теперь вам понятно или нет?

Одноглазый заглянул в другую нашу палатку, похлопал мотком веревки по сапогам и наконец ушел.

Я думал, что сниму с Олима шкуру, когда он появится. Но разговор с козлятником обессилил и опустошил меня. Я сидел под тутовником, слушал, как тихо и грустно воркует в арыке вода. Тень давно ушла в сторону и солнце палило прямо в лицо. Я не двигался. Пускай жжет!

Часа через два пришел Олим. Какой-то помятый и взъерошенный. На смуглых запавших щеках струйки пота высветлили узенькие прямые полоски. Рукава куртки были в мелу и рыжей глине, а на штанах сзади торчал длинный рваный клок. Наверно, сражался с собаками.

– Отдал деньги?

– Отдал, Александр Иванович.

– Эх, Олим!..

Больше я ничего Олиму не сказал. Посидел еще немного и стал развязывать мешок с «НЗ». Пора было варить обед.

– Ты хоть готовить умеешь? – спросил я Олима.

Олим обиделся.

– Между прочим, Александр Иванович, я…