Текст книги "Поджигатели (Книга 1)"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Гитлер посмотрел на Гаусса со снисходительностью, как на человека, который не способен понять простых вещей. Он вплотную приблизился к генералу и таинственным полушопотом проговорил:

– Здесь дело в судьбе!.. Высшие силы не определили ещё тогда моё явление народу!.. – Он отодвинулся от Гаусса и, нагнув голову, словно прицеливаясь, посмотрел на него прищуренным глазом. – Иначе, могу вас уверить, не произошло бы ничего подобного революции восемнадцатого года. Тогда я ещё не мог стать во главе моего народа, хотя… конечно, знал уже свою судьбу. Мой гороскоп был уже составлен! – поспешно добавил Гитлер и вдруг, без всякой последовательности, вернулся к прерванной теме и продолжал все громче, срываясь на визг: – Правительство Германии обязано стремиться к тому, чтобы его истинные намерения были скрыты от масс. А кто об этом думал? Меньше всего Людендорф! Впрочем, сейчас нас с вами интересует не Людендорф-политик, а Людендорф-полководец, использующий военные знания прошлого и передающий нам этот багаж усовершенствованным собственным опытом. Что же мы тут видим? Канны, мой милый генерал! Канны и опять Канны! Ничего больше. Я далёк от мысли отрицать ценность этого открытия Шлиффена, но при чем тут Людендорф? Любой мальчишка, играющий на улице в солдат и разбойников, понимает, что нужно так расставить свои силы, чтобы охватить противника с флангов. Зверь в джунглях, нападая на врага, старается наскочить с фланга. Это так же естественно, как стремление человека ходить носом вперёд!.. Кстати о Каннах, генерал. – Слова вылетали из уст Гитлера все быстрее. – Я переосмыслил ход этой битвы, и только мой анализ останется в веках, как нечто, на чём будут учиться полководцы. Вы, наверно, помните, какую роль, со слов Сципиона, приписывают манёвру Гасдрубала и Магарбала?..

Гитлер приостановил свою речь, вопросительно глядя на Гаусса. Тот машинально кивнул, и только тогда уже, когда Гитлер начал торопливо выкладывать перед ним подробности сражения, генерал сообразил, что Сципион не имеет никакого отношения к сражению при Каннах. Он, как сквозь сон, слушал лихорадочно поспешную, хриплую речь Гитлера:

– …все утверждения военных авторитетов – пустяки. Я открыл истинную причину поражения римлян: не левое крыло Сервилия дрогнуло первым, как думали до сих пор, а центр Эмилия. И дрогнул он потому, что пятьсот кельтиберов, обманным образом, под видом перебежчиков, засланные в тыл римлян, решили дело в пользу Ганнибала. А все остальное – пустяки, выдумки генералов, которыми они хотят придать цену своим высохшим мозгам! Я создам новые правила войны, по которым будут воевать мои генералы. Весь опыт на тысячелетия назад потеряет всякий смысл, когда я дам своё решение. Одно оно будет руководить полководцами на тысячелетие вперёд. Никаких открытых сражений, никаких наступлений, прежде чем в тыл противника не засланы армии моих шпионов. Обман, а не дислокация армии решит судьбу битвы. Взрыв изнутри всей системы обороны противника, а не осада крепостей – вот что будет моею системой! – Гитлер простёр руку в пространство и торжественно прохрипел: – В века, в века летит мой гений победы, отрицая все и утверждая себя. Закон войны – это я!

– Bo-время подыскать подходящее к случаю правило – в этом все дело, – заметил Гаусс, стараясь подавить накипавшее раздражение, – иначе, пока мы подыскиваем нужную аналогию, противник может нанести такой сокрушительный удар, что…

Гитлер прервал его и снова заговорил.

Генералу казалось, что собеседник снова приближается к пароксизму истерии. Это чувствовалось в каждом его жесте, в свистящих интонациях голоса.

– Вести войну буду я! Никакое международное право, никакие договоры не остановят меня! Война – это я!

На этот раз он, наконец, умолк, тяжело переводя дыхание.

– Полагаете ли вы, – спросил Гаусс, избегая обращения, так как не мог себя заставить произнести слова «мой фюрер», – полагаете ли вы, что благодаря тщательной предварительной обработке неприятельского тыла отпадёт надобность в массовой армии?

Гитлер поднял глаза на собеседника и несколько мгновений глядел на него, с видимым усилием стараясь понять вопрос. Словно отгоняя то, что мешало ему, он взмахнул рукою перед лицом и медленно произнёс:

– Массовая армия? Да, конечно, она мне понадобится. Самая сильная армия в Европе!.. Не забудьте: моё жизненное пространство – Европа! Отсюда огромность и сложность задачи. Но должна ли моя армия быть самой многочисленной?.. Не думаю. Зачем? Масса ножа может быть в сотню раз меньше массы куска масла, но он войдёт в неё без труда. Так моя армия разрежет любую другую – французскую, русскую… – Он остановился и потёр лоб, силясь что-то вспомнить. – Но мне хотелось бы, генерал, слышать от вас, что вы думаете насчёт моих планов.

– Чтобы армия осознала себя как силу, призванную творить историю Германии, она должна знать, что никто не посягает на её прерогативы, не собирается подменить её генералов… – Гаусс запнулся, подыскивая слово, – дилетантами. Я решаюсь подчеркнуть вам особенную важность этого пункта: мы должны иметь полную уверенность в том, что в Германии будет существовать только одна вооружённая сила – рейхсвер!

Гауссу казалось, что он сделал достаточно многозначительное ударение на последнем слове. Каждый должен был бы понять, что затронутый им вопрос является делом первостепенной важности, целью его визита. Но ещё прежде, чем последние слова слетели с его уст, он заметил, что лицо Гитлера приняло выражение человека, утратившего всякий интерес к беседе. Не дослушав, он поднялся с кресла и подошёл к стоящему в стороне столику, заваленному рисовальными принадлежностями, тетрадями, альбомами. Он с рассеянным видом взял большую холщовую папку, потрёпанную, покрытую пятнами, и подошёл с нею к столу под лампой.

В комнате царила тишина, нарушаемая только мерными ударами маятника больших часов.

Гитлер развязал тесёмки большой холщовой папки и, перебросив несколько листов, повернул один из них так, чтобы свет лампы падал на него под желательным углом.

Гаусс увидел старательно выписанную акварель, изображавшую двор старого дома. Рисунок был исполнен в неприятных лиловато-синих тонах. Тщательность в изображении деталей постройки, камней, мостовой, фонтана, бьющего в левом углу двора, выдавала прилежную руку ремесленника, пытающегося выдуманной, нарочитой игрой света подражать смелой руке мастера.

Гаусс испытывал раздражение оттого, что канцлер прервал их разговор ради демонстрации произведений какого-то второразрядного любителя. С его уст готово было сорваться резкое слово, но тут он взглянул на левый угол картона. Там стояло выведенное серою краской «А.Гитлер».

Гитлер взял другой лист. Генерал увидел изображение странного нагромождения покосившихся черепичных крыш, полуразрушенных деревенских домов. Смесь буро-красных тонов на зелёном фоне деревьев производила мрачное впечатление. Прежде чем Гаусс успел рассмотреть детали, Гитлер перевернул этюд. Снова развалины, на этот раз возвышающиеся посреди унылого пустыря. Скучные силуэты одиноких деревьев на горизонте. Снова бурые краски и серое, безотрадное небо. Новый лист ватмана: разбитый крестьянский дом с продырявленной снарядами крышей…

Гаусс, не скрывая удивления, взглянул на Гитлера. Тот захлопнул папку и молча отошёл от стола.

Генерал демонстративно посмотрел на часы.

– Рейхсвер и штурмовые отряды не могут существовать одновременно, – настойчиво сказал он.

Гитлер остановился и в первый раз посмотрел Гауссу в глаза.

– Можете ли вы дать мне слово, что ничего из сказанного сегодня не станет достоянием не только ваших коллег, но и ни одного из лидеров моей партии?..

В комнате воцарилось напряжённое молчание.

Гитлер нарушил его, подходя к клеткам, где сидели нахохлившиеся птицы. Он просунул палец между прутьями и причмокнул губами, подражая писку канарейки.

– Необходима уверенность в том, что между нами не встанет Рем с его штурмовиками, – проговорил Гаусс.

Гитлер ответил, не оборачиваясь:

– Я отстраню Рема; я ограничу роль штурмовых отрядов задачами борьбы с марксистами и евреями.

– Тогда мы сможем подать друг другу руку!

Гитлер стремительно подошёл к Гауссу. Глядя исподлобья, он проговорил, глотая концы слов:

– И как только я это сделаю, вы тотчас отправитесь к Шлейхеру, чтобы сговориться с ним, как убрать меня со своего пути?

– Вы имеете дело с офицером!

– А Шлейхер и Рем? Разве они не офицеры?

– У вас с ними счёты! Это не моё дело.

Гитлер стал перед генералом, заложив руку за спину, и исподлобья глядел на него. Гаусс видел, как жила на его лбу снова набухает. Гаусс готов был поручиться, что канцлер опять намеренно взвинчивает себя.

Но генерал решил выдержать все. Дело нужно было довести до конца. Если Гитлер не поймёт, что иного выхода, как соглашение с рейхсвером, у него нет, придётся вступить в борьбу с этим «фюрером» и, может быть, пожертвовать им – уничтожить его. Вместе с Ремом и со штурмовиками. Но уничтожение Гитлера не входило сейчас в планы генералов. И не только потому, что он был «вождём» движения, обещавшего повести Германию по пути милитаризации. Гаусс знал, что кандидатура Гитлера окончательно принята и утверждена теми, от кого зависело, будут ли у рейхсвера деньги.

Размышления генерала были прерваны истерическим возгласом Гитлера:

– Нет, нет, нет! К чорту все! Меня не проведут! Роль куклы в руках выжившего из ума фельдмаршала не входит в мои планы!.. Слышите? Не входит, нет, нет!.. Я – это Германия. Я – история и судьба великой национал-социалистской Германии! Вы хотите отнять у меня моих штурмовиков, моего Рема? Этого не будет! Я не отдам вам того, кто шёл со мною рука об руку с первых дней моего движения! Я не останусь без самого верного из моих друзей! Я не верю ничему! На Рема клевещут! Ему я верю! Я, я, я!..

Гаусс пожал плечами. Он искал глазами фуражку и перчатки и никак не мог вспомнить, куда их положил. Ему надоела эта болтовня.

Гитлер стоял неподвижно. Его глаза были опущены, подбородок упирался в грудь.

– Хорошо, вы получите Рема, – торопливо пробормотал он. – Но я не хочу больше Шлейхера, он должен исчезнуть раз и навсегда. Так же, как и Рем. Дело со Шлейхером не будет вас касаться. Его и Рема я беру на себя.

И, не дав Гауссу ответить, он нажал звонок. Вошла его сводная сестра фрау Раубаль и принялась накрывать на стол. Гитлер сказал Гауссу тоном любезного хозяина:

– Чашку кофе?

На столе появился кофе и пирожные.

Не дождавшись, пока Гаусс возьмёт себе, Гитлер потянулся к вазе и взял пирожное. Сначала ложечкой выковырял из него кусочки цуката, затем быстро, с аппетитом съел его. Облизывая с губ белые крошки, потянулся за вторым…

Когда генерал в сопровождении Гесса спускался к «Цум Тюркен», над вершинами гор уже появилось розовое сияние приближающейся зари. Горы стали лиловыми. Лёгкая дымка поднималась из долин, делая блеклыми и без того мягкие краски наступающего утра.

Генерал замедлил шаги, любуясь панорамой.

Гесс протянул руку к югу и отрывисто проговорил:

– Там Австрия! Фюрер ненавидит эту границу. Вена больше не немецкий город. Одни евреи и славянские метисы. Нужно раздавить этот сброд!.. Граница нам мешает. Фюрер её уничтожит.

– Вы представляете себе все несколько упрощённо, – иронически заметил Гаусс.

– Это благотворное влияние фюрера.

– Вам известна старая истина, что фортуна, конечно, щедра к гениям, но предпочитает большие батальоны?

– Будут и большие батальоны!

– Как бы мне хотелось думать так же.

Гаусс вздохнул и опустился на скамейку. Его острый старческий локоть упёрся в колено, подбородок лёг на кулак. Гесс, загораживая всю панораму, облокотился на барьер, ограждавший дорогу. Он словно нарочно встал именно так, чтобы генерал мог видеть его одного.

– Мы должны с чего-то начать, – сказал он. – Своим противником нужно избирать того, кто слабее тебя. Австрия подходит для этого. Каждый австриец, который захочет нам противодействовать, должен будет подумать об участи Дольфуса.

– Об участи Дольфуса? О чем вы говорите? – удивлённо спросил Гаусс, знавший, что австрийский канцлер жив.

Гесс попытался изобразить улыбку на своём мрачном лице. От этого оно приняло ещё более отталкивающее выражение.

– Люди, подобные нам, имеют право ссылаться не только на примеры прошлого, известные каждому, но и на то, что по их воле должно будет произойти в будущем… Дольфус не слушает советов. Поэтому уже сегодня я имею право считать его сошедшим со сцены.

Генерал молчал. Он думал о том, что, вероятно, Гесс попросту пересказывает то, что слышал от Гитлера. Недаром же его называли «госпожой Гитлер».

Генерал устало поднялся и медленно пошёл вперёд.

– Существует мнение, – сказал Гесс, – что на период предстоящей нам войны на востоке нужно обезопасить себя от удара в спину, с запада.

– Вы полагаете, такой удар возможен?

– Дело в Англии. Именно в ней! Когда мы добьёмся союза с Англией, наступит день нашей победы.

Зная, что Гесс, слывущий среди своих сообщников «англоманом», то-есть сторонником сговора с англичанами о дележе Европы, воображает, будто имеет влияние на некоторые политические круги Лондона, Гаусс резко спросил:

– А если нет?

– Тогда прежде всего покончим с Англией. Начать с России, не заручившись ресурсами всей Европы, было бы безумием!

– Что думает на этот счёт фюрер?

Не отвечая на вопрос, Гесс продолжал:

– Покончив с английской системой и имея в своём распоряжении ресурсы остальной Европы, мы сможем броситься на славян. Славянский вопрос – наше проклятие. Но, повторяю, пролог ко всему – Австрия.

Гаусс кашлянул. Гесс быстро вскинул на него глаза.

– Вы хотите возразить? – спросил он.

– Нет. Прошу вас передать канцлеру: я готов немедленно приняться за подготовку того, что должно быть нашим первым парадом на показ всему миру!

И Гаусс быстро зашагал по аллее.

Вилла Вахенфельд исчезла за деревьями. Генерал остановился перед дверью гостиницы «Цум Тюркен».

Гесс приветствовал его движением руки и быстро пошёл назад в гору.

Где-то громко и задорно пропел петух. Гаусс обернулся на этот неожиданно-мирный зов.

Женщина, подметавшая тротуар перед гостиницей, отворила ему дверь и поклонилась.

Поднявшись к себе, генерал быстро разделся и лёг. Он теперь твёрдо знал, что рейхсвер волен делать то, что считает нужным. Пусть «фюрер» воображает, будто он «дар провидения», ниспосланный немцам. Жалкий хвастун!.. Гаусс усмехнулся, повернулся на бок, носом к стене, как любил спать дома, причмокнул губами и закрыл глаза.

21

Гаусс уже спал, когда к вилле Вахенфельд подъехал автомобиль. Из него вышел невысокий человек, пряча лицо в поднятый воротник пальто. Одет он был в штатское платье, и разве только очень близко знакомые с этим путешественником могли бы узнать в нём полковника Александера – начальника разведывательного бюро рейхсвера.

Полковнику Александеру было известно многое из того, что высшие офицеры рейхсвера считали никому неведомой тайной. Ему было известно и то, что этой ночью должен был состояться разговор между Гитлером и генерал-полковником фон Гауссом, поехавшим в Баварию, чтобы выразить взгляд генералитета на положение в стране.

Штурмовые отряды во главе с Ремом грозили выйти из повиновения. Лавочники, мещане и мелкобуржуазные маменькины сынки были обмануты в своих надеждах в несколько дней стать богачами. Они надели коричневые рубашки не для того, чтобы таскать из огня каштаны главарям крупной промышленности и финансовым тузам. Они намеревались всерьёз заняться подведением более прочной базы под свои собственные лавочки и предприятия. Их не удовлетворяли кустарные экспроприации еврейских магазинов от случая к случаю. Они стремились к обогащению быстрому и солидному. Они поверили, что им действительно будет разрешено грабить кого угодно. Честолюбивому и жаждущему власти над вооружёнными силами Рему было нетрудно дать своей коричневой армии лозунги, которые вывели бы её на улицу. Но на пути Рема стояли соперники. Этими соперниками были Герман Геринг и новый глава чёрной армии СС и начальник имперской тайной полиции Генрих Гиммлер. И то, что именно эту парочку Гитлер спустил теперь с цепи для того, чтобы вцепиться в глотку Рему, означало, что рурские князья индустрии испугались выпущенного ими на свободу коричневого зверя. Разорившиеся в годы кризиса мелкие бюргеры, все отребье Германии, жадное и грубое «болото», на плечах которого Гитлер пришёл к власти по приказу магнатов железа, угля и химии, желало играть в новом рейхе роль, не предназначавшуюся ему режиссёрами гитлеровского переворота.

Крупны и тиссены сами искали теперь управу на тех, чьими руками разгромили Веймарскую республику. Но, однажды получив оружие, штурмовики не хотели его сдавать. Обе борющиеся группировки отлично понимали, что власть в стране будет принадлежать тому, на чьей стороне окажется реальная сила. А эту реальную силу олицетворяли собою те, в чьих руках находились ключи к немецким сейфам, то-есть киты тяжёлой промышленности, хотя они, эти истинные хозяева и нацистов и рейхсвера, стремились остаться за кулисами событий.

На этот раз посланцем, который должен был напомнить Гитлеру ясный приказ хозяев о том, по какому пути «фюрер» должен итти, и был полковник Александер. Едва ли имелся в Германии человек, теснее связанный с магнатами германской промышленности на всем протяжении своей негласной, многосторонней деятельности в области как внешнего, так и внутреннего шпионажа, диверсий, тайных убийств и подкупов, чем полковник Александер. Если Тиссен и Крупп были «капитанами» промышленности, то Александер был их верным «штурманом».

Этот ореол безошибочного знатока тёмных дел он сумел сохранить, несмотря на ошибки и провалы руководимой им службы, более многочисленные, чем её успехи.

Для тех, кто знал пружины закулисной игры германской политики, одно появление Александера в Берхтесгадене послужило бы поводом навострить уши. А таких, кто дорого дал бы за то, чтобы знать, о чём он будет говорить с главарём нацистов, было немало в обоих лагерях.

На этот раз начальник разведки привёз Гитлеру доказательства существования «заговора» Рема. С помощью своих новых коллег (остававшихся в то же время и его соперниками), Гиммлера и Риббентропа, Александеру удалось добыть эти доказательства.

Как известно, дипломатические депеши шифруются каждой страной по-своему. Александер и Гиммлер уверили Гитлера в том, что они нашли способ проникнуть в тайну этих шифров, – способ, оказавшийся столь же простым, сколь и остроумным, хотя, по понятиям международной этики, он не был бы назван особенно красивым. Но такого рода «моральные» препятствия не могли их остановить. Бюро Риббентропа состряпало документ, имевший вид чрезвычайной важности и секретности, адресованный разным правительствам. Этот документ был вручён иностранным послам. Заработали посольские шифровальщики, застучали телеграфные аппараты. И вот перед Александером оказался зашифрованный всеми важнейшими посольствами текст того документа, что состряпал Риббентроп. Немцам оставалось просто сличить подлинник с зашифрованным текстом, чтобы получить в свои руки ключ шифра каждого из иностранных послов. На некоторый срок, до перемены шифров, для нацистской разведки перестали существовать дипломатические тайны иностранцев. А при перемене шифров трюк мог быть повторён.

По уверению Александера, переписка иностранных дипломатов дала ему доказательство того, чему Гитлер долго не хотел верить: заговор Рема. В руках Александера был список будущего правительства, составленный генералом Шлейхером. Рем был назван в этом списке министром рейхсвера. Это доказательство и привёз Александер в подкрепление приказа рурских промышленников: Гитлеру опереться на рейхсвер с его старым генералитетом и покончить с Ремом.

Знай Гаусс о таком обороте дела, он, может быть, и не поехал бы к Гитлеру.

Никто пока не знает, привёз ли Александер расшифрованные подлинные депеши иностранных дипломатов или ловко сфабрикованные фальшивки и убедили ли Гитлера представленные Александером доказательства измены старых сообщников. Как бы там ни было, Гитлер жадно впился в бумаги. Он читал их и перечитывал. Снова, в который раз уже в эту ночь, наливалась жила на его лбу и его пальцы впивались в скатерть. Наконец он испустил хриплый рёв и тут же затих и сжался. Минуту он сидел скорчившись, потом медленно поднялся и, шаря в воздухе, как слепой, пошёл по комнате. Его глаза были устремлены в пространство, губы шептали что-то бессвязное. Он вернулся к креслу, схватил документы и с воплями: «Ложь!.. Ложь!.. Ложь!..» – принялся рвать их. Когда клочья бумаги усеяли пол у ног невозмутимо стоявшего Александера, Гитлер выбежал из комнаты.

Вошёл Гесс. Прислонившись спиной к двери, как бы для того, чтобы никто не мог войти следом за ним, он вопросительно поглядел на Александера. Полковник пожал плечами.

– Я так и не получил ответа. – Он показал взглядом на клочья разорванных документов. – Это были подлинники.

Гесс понимающе кивнул головой.

– Это обходится чрезвычайно дорого, а мы вечно нуждаемся в деньгах, – с укором продолжал Александер.

– Скоро деньги будут…

Александер ответил пожатием плеч, выражавшим сомнение, взял шляпу и перчатки и вышел.

Гесс сам запер входную дверь за полковником.

В эту беспокойную ночь дверь виллы Вахенфельд не долго оставалась закрытой. Едва успели исчезнуть в темноте огни автомобиля Александера, как в дом вошёл новый гость. Его голос звучал уверенно и громко, и держался он здесь, как свой человек. Это был Геринг.

Он первым долгом подошёл к зеркалу, и было непонятно, к кому он обратился – к Гессу или к своему отражению:

– Как дела?

Гесс пожал плечами и кивком головы указал на дверь, за которой отчётливо слышались беспокойные шаги Гитлера.

Геринг рассмеялся. Он держался так, словно ему все было нипочём. Но Гесса нелегко было обмануть. Сквозь напускную весёлость Геринга он угадывал нервное напряжение, во власти которого находился министр.

– Здесь был Гаусс, – сказал Гесс.

Геринг звучно ударил ладонями по кожаному поясу, стягивавшему его живот.

– Александер здесь был?.. Надо подумать о Реме.

– У вас есть новые доказательства?

– Неужели фюреру ещё мало?

– Я его понимаю. Кроме меня, Рем – единственный, кому он мог верить…

Геринг насмешливо взглянул на Гесса.

– Значит, Рем и вы самые доверенные люди фюрера?!. Браво, Гесс. И всё-таки Рем должен быть уничтожен! Вместе со всеми этими хайнесами, эрнстами и прочей сволочью…

– Что вы предлагаете?

– Разделить задачу. Я возьму на себя Берлин. Он, – Геринг кивнул на дверь, – должен взять Мюнхен. Удар нужно нанести неожиданно. Иначе они будут сопротивляться.

– Так или иначе, сопротивления не избежать.

– Ничего подобного: в Берлине все подготовлено.

– А Мюнхен?

– Фюрер должен вместо Висзее приехать туда и выступить перед штурмовиками.

– Он не согласится.

– Это уж ваше дело.

– Все-таки… постарайтесь добыть ещё какие-нибудь доказательства.

Геринг вынул из нагрудного кармана большой лист, сложенный в несколько раз, и торжественным движением развернул его перед Гессом. Это был плакат с портретом Гитлера. На груди портрета фюрера виднелось несколько характерных отверстий, какие образуются от пуль на мишенях.

Гесс вопросительно поднял брови. Геринг рассмеялся.

– Хайнес тренируется в стрельбе.

– Странно!

– Стреляя в присутствии Рема, он сказал: «Так же мы поступим и с оригиналом, если он посмеет предать штурмовые отряды».

– У вас есть доказательства?

– Донесение собственного адъютанта Рема.

– Кто такой?

– Ну, это не ваше дело!

– Не верю анонимам.

– Шверер, капитан Отто фон Шверер, – убеждающе сказал Геринг.

– Не сын ли того Шверера, из старой академии?

– Чорт его знает! Может быть.

– Ну что же, если Адольф поверит…

Геринг хвастливо щёлкнул пальцем по лбу портрета:

– По-вашему, и это недостаточно убедительно?

– Это производит впечатление!.. Пройдёмте к нему? – спросил Гесс.

– Сначала глоток чего-нибудь.

Гесс вышел.

Геринг бережно сложил плакат и сунул в карман. Затем вынул из ящика, стоявшего на столике, сигару и стал старательно слюнить её конец.

Вошёл Гесс с подносом, на котором стояло несколько бутылок.

– Вам что? – спросил Гесс.

– Что-нибудь покрепче…

– Хотите импровизацию?

– Отлично. Что-нибудь из вашей африканской серии. – Геринг весело потёр руки. – Давайте «Устрицу пустыни». Это у вас здорово выходит.

Благодаря тому, что внимание его было сосредоточено на руках Гесса, готовивших смесь, Геринг не заметил быстрого пристального взгляда, брошенного на него из-под косматых бровей при словах «Устрица пустыни».

– «Устрица»?..

– «Устрица пустыни», – повторил Геринг. – Вы же сами поили меня.

Гесс в сомнении покачал головой:

– Первый раз слышу… – Несколько мгновений он испытующе смотрел на Геринга, преодолевая желание спросить, откуда тот знает это название. Но только сказал: – Звучит это, во всяком случае, здорово.

– Зверская штука.

Из-за двери донеслись звуки не то радио, не то граммофона.

– Это единственная пластинка, которую он признает? – спросил Геринг.

– Фюрер часто слушает этот марш.

– Похоронный марш?! Скверная склонность.

– Вагнер!

– Не спорю, но почему именно траурный марш? Почему «Гибель богов»?

– Он любит это без всяких ассоциаций…

– А я люблю пластинки только с весёлыми названиями!

– Кажется, фюрер хочет переписать эту музыку по-новому.

Геринг громко расхохотался.

– Когда я жил в Швеции, там тоже был один оригинал, писавший симфонии, не умея прочесть ни одной нотной строки.

Гесс хмуро посмотрел на собеседника, а Геринг снова расхохотался и подошёл к двери, из-за которой доносились звуки вагнеровского марша.

Гесс остался сидеть в глубоком кресле, потягивая коктейль, и, прищуря один глаз, словно целясь при стрельбе, глядел на жирный затылок Геринга. Его подмывало крикнуть Герингу что-нибудь обидное, так как он ненавидел его и боялся. Можно было бы напомнить, что в Швеции «господин министр» сидел в сумасшедшем доме и лично он, Гесс, не уверен в том, что лечение там было доведено до конца… Вероятно, и тот сумасшедший творец симфонии был его коллега по дому умалишённых… А может быть, даже то был сам Геринг?

Геринг постучал и вошёл к Гитлеру, не ожидая ответа.

Гесс подошёл к двери и прислушался. Доносившиеся голоса были не очень ясны, но, напрягая слух, можно было разобрать почти всё, что говорилось.

Слышались взволнованные шаги Гитлера, часто останавливавшегося, выкрикивавшего чьё-нибудь имя и снова принимавшегося ходить.

Гитлер: – Хорошо, я согласен. Теперь запишите: Хелльдорф.

Геринг: – Хелльдорф служит у меня по коннозаводству и совершенно безвреден.

Гитлер: – Человек, знающий о поджоге рейхстага столько, сколько знает этот ваш граф, не может быть безопасен!

Геринг: – Я за него ручаюсь:

Гитлер: – Час тому назад я тоже готов был прозакладывать голову за Рема.

Геринг: – Есть кое-что поважней этого Хелльдорфа…

Наступило молчание. Не было слышно даже шагов Гитлера. Гесс представил себе, как тот остановился около склонившегося над списком Геринга.

Наконец Гитлер нетерпеливо крикнул:

– Ну?! Кого вы ещё имели в виду?

Геринг: – Я говорю о… Папене.

Снова воцарилось молчание. И снова Гесс представил себе, как поражённый Гитлер, раздвинув короткие ноги, стоит перед Герингом. Молчание не прерывалось, пока Геринг не спросил:

– Как же с Папеном?

Гитлер: – Он не лучше других… Он никогда не примирится с тем, что мы сели ему на шею.

Геринг: – Вероятно.

Быстрые шаги Гитлера приблизились к двери. Гесс поспешно вернулся в кресло. Когда Гитлер вбежал в комнату, Гесс беззаботно рассматривал свои карманные часы.

– Что вы об этом думаете?! – с порога крикнул Гитлер.

– О чем? – недоуменно спросил Гесс.

– Что делать с Папеном?

Гесс пожал плечами.

– Если бы не был жив Гинденбург, я бы не колебался.

– Я того же мнения.

Гесс понизил голос до шопота, которого не мог слышать Геринг.

– Дайте приказ, но только устный, так, чтобы… – Гесс кивнул в сторону двери, за которою остался Геринг, – отвечал он.

Гитлер круто повернулся на каблуках и выбежал из комнаты.

Сквозь незатворенную дверь Гесс слышал, как Гитлер спросил Геринга:

– Вы вписали Папена?.. Хорошо, необязательно писать. Достаточно того, что я вам говорю. Хотя я уверен, что второго такого помощника себе не найду. Во всяком случае, пошлите ему вот это письмо…

Гитлер умолк. Гесс слышал, как перо царапает бумагу, под нажимом нервной руки фюрера.

Через минуту Гитлер громко прочёл своё письмо Папену, кончавшееся словами: «…Ваше сотрудничество в имперском кабинете, которому вы посвятили столько сил, чрезвычайно ценно. Моё отношение к вам истинно дружеское. Я буду рад помощи, которую буду получать от вас и впредь. Гитлер».

– Непременно перешлите это ему, – сказал Гитлер. – Сегодня же. Слышите?

– У вас есть ещё кто-нибудь? – спросил Геринг.

– Мы забыли Кара.

– Записываю.

– И оба Штрассера, конечно.

Гесс принялся смешивать коктейль. Со стаканом в руке он подошёл к окну и растворил его. Утренний воздух вместе со щебетаньем птиц ворвался в комнату, как дыхание другого мира – светлого, удивительного, почти неправдоподобного. Над миром поднималось солнце. За тёмными силуэтами гор его ещё не было видно, но серебро их снежных вершин уже стало розовым.

За спиною Гесса послышались шаги. Когда Гесс обернулся, у столика с бутылками стоял Геринг и приготовлял себе напиток.

– Ну? – спросил Гесс.

– Кажется, договорились! – Геринг старательно встряхнул стаканчик и, отведав смеси, прищёлкнул языком. Он допил смесь и облизал липкий от ликёра палец. Как большинство наркоманов, он не курил, но зато любил сладости.

– Дело Гиммлера – не прозевать, кто из этого списка будет в Мюнхене, кто в Висзее. – Геринг с минуту помолчал. – Надо проследить и за самим Гиммлером. Что бы вы ни говорили, я ему не очень верю.

Гесс кивнул.

– От имени фюрера прошу вас наблюдать за Гиммлером. У вас для этого найдутся люди… Сколько в списке? – спросил Гесс.

– Около полутора тысяч, – сказал Геринг и, попрощался.

Но прежде чем он вышел, Гесс тихо спросил.

– Вы так и не показали ему плакат?

Геринг рассмеялся.

– Ещё пригодится. Он может заколебаться в последнюю минуту.

Несколько мгновений Гесс стоял задумавшись, словно забыв об окружающем. Его маленькие глазки, спрятавшиеся в глубоких глазницах, прикрытых клокастыми бровями, уставились в угол. Тонкие губы сжались ещё плотней, чем обычно, так что рот казался старчески провалившимся.

Гесса привело в себя шуршанье автомобильных шин за окном.

Уехал Геринг.

Гесс пошёл к кабинету, за дверью которого все ещё слышались тяжёлые, торопливые шаги Гитлера.

При появлении Гесса Гитлер резко остановился и чуть-чуть попятился.