Текст книги "Поджигатели. «Но пасаран!»"
Автор книги: Николай Шпанов
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
17
Если не считать вступления СССР в Лигу Наций, все остальные политические события зимы 1934–1935 годов не имели первостепенной важности и потому обращали на себя сравнительно мало внимания европейского общества.
В самом деле, какому французу могло тогда прийти в голову, что поездка Лаваля в Рим, по частному приглашению Муссолини, будет иметь неизмеримо большее значение, чем то, что Стависский подделал на тринадцать миллионов франков облигаций Байонского ломбарда?! Тринадцать миллионов франков – сумма, способная привлечь к себе внимание не одних только мелких буржуа. Особенно, когда пошли скандальные слухи о том, что в дележе добычи принимали участие довольно высокопоставленные лица и почти открыто называлось имя все того же префекта парижской полиции Кьяппа. Одно это легко могло затмить римскую встречу Лаваля с Муссолини, тем более что ни тот, ни другой не старались рекламировать истинную суть своих переговоров. Поэтому мало кто обратил должное внимание на то, что в январе 1935 года в обмен на мелкие и весьма условные уступки Муссолини получил от Лаваля не только гарантию невмешательства Франции в африканские планы Италии, но даже кусочек африканского побережья, необходимый «дуче» для подготовки вторжения в Абиссинию.
Мало кто знал, как беспокоило Муссолини отношение к этому вопросу «африканской державы» Англии и как «дуче» приплясывал от радости, когда разведка доставила ему копию секретного доклада так называемой комиссии Мэрфи, решительно заявившей своему правительству, что Англия не заинтересована в Эфиопии и что для нее было бы даже выгодно появление там итальянцев.
Никто, кроме самого «дуче» и его посла в Лондоне, не мог бы сказать, во что обошлось итальянской казне такое странное заявление англичан, противоречащее здравому смыслу и очевидным интересам Англии.
Впрочем, покладистостью Лондона и Парижа мог похвастаться не один Муссолини. Гитлеру тоже удалось заручиться заверениями англичан, что вопрос о Саарской области признается «чисто немецким». Поэтому ему ничего и не стоило, присоединив к своим пропагандистским плакатам дубинки штурмовиков, выколотить из саарцев нужный гитлеровцам результат плебисцита 13 января. Саар был включен в рейх.
Этой же зимой приступил к своей деятельности скромный молодой человек по фамилии Отто Абец, приехавший во Францию в качестве частного эмиссара Риббентропа. Лишь очень немногие знали, что он появился в Париже вовсе не для того, чтобы организовать сближение между интеллигентной молодежью Франции и Германии, а для того, чтобы растлить французов разных возрастов и положений и помочь фашистскому отребью Франции и ее политиканам-предателям бросить их отечество в пасть нацизма.
Примерно в то же время в обратном направлении переехал германскую границу посланец «доброй воли» британских профашистов лорд Аллен Гартвуд. Все, что сказал ему Гитлер об отсутствии у Германии агрессивных планов, этот лорд цитировал потом в Англии как страницы Евангелия.
Предостережения Советского правительства об опасности отказа от принципов коллективной безопасности преступно игнорировались правителями Европы. Словно в ответ на советскую ноту от 20 февраля английское правительство 21-го официально уведомило немцев о готовности начать двусторонние переговоры о вооружении.
Далеко не все в Европе оценивали истинное значение этого события, но в Берлине знали ему цену и 1 марта 1935 года отпраздновали его торжественным парадом бомбардировочной эскадрильи – первого официального детища Геринга.
Расследование дела об убийстве Барту правительством дряхлого Думерга поручено сенатору Андре Лемери. Вильгельм фон Кроне мог спать спокойно: Лемери был активным членом «Боевых крестов». Убийцы французского министра и югославского короля продолжали оставаться под защитою господина Кьяппа и де ла Рокка.
– Вы видите, – сказал Кроне Отто Швереру, – все устраивается как нельзя лучше в этом лучшем из миров!
На этот раз их свидание не носило делового характера. Они встретились в кондитерской за чашкою кофе. Это было их первое свидание вне служебной обстановки. Кроне держался как хороший знакомый. Он отбросил газеты, в просмотр которых был углублен.
– День, который вам стоит отметить в памяти, – сказал он и постучал пальцем по столбцу газетного листа. – Лаваль – талантливый негодяй.
– Не имею чести знать.
– Вы с вашей трусостью и пристрастием к бабам никогда не подниметесь настолько, чтобы войти в круг деятелей такого полета!
– Чем он привел вас в такой восторг?
Кроне снова, словно для убедительности, постучал по газете:
– Выступление господина министра иностранных дел в Совете Лиги Наций! Лаваль доложил Совету Лиги, что убийц Барту следует искать. – Кроне засмеялся. – Ну же, догадайтесь, где?..
– Он, наверное, решил свалить все на итальянцев.
– В Будапеште, мой друг, он увел следы в Будапешт! У Лаваля есть хватка. Он переносит практику своей профессии трактирщика в политику. Недаром говорят, что белый галстук – единственное светлое место в его личности.
– И ваш Лаваль ничего не смог бы сделать, если бы хоть один из усташей попал в руки французской полиции.
– Как бы не так! Во-первых, Кьяпп поклялся, что ни одного из убийц не возьмет живьем. А трупы, как известно, молчат.
Отто свистнул:
– Клятва Кьяппа!
– За нее было достаточно хорошо заплачено, чтобы она заслуживала доверия даже в устах господина парижского префекта. А кроме того, на всякий случай в кармане каждого усташа лежал билет коммуниста. Билет был, конечно, поддельным, но, честное слово, удайся Кьяппу предъявить прессе хотя бы один труп коммуниста, история получила бы не худший резонанс, чем фокус с рейхстагом! С тою разницей, что тут невозможны были бы никакие разоблачения Димитрова… По-видимому, мы совершили и тут ошибку. – Он грустно покачал головою: – Вот если бы вам хоть немножко ума, Шверер.
– Ну, вы уж очень… – обиделся Отто.
Кроне поднял рюмку и чокнулся с Отто.
– Вы трус. Из-за этого вы недавно лишились интересной работы.
Отто настороженно поднял голову.
– Нам нужен был свой человек около вашего отца, генерала Шверера, – пояснил Кроне. – Кто знает, что может прийти в голову этому старому сумасброду.
– Кроне!
– Ну, ну! Не делайте вида, будто понимаете, что такое сыновнее чувство.
Кроне отхлебнул коньяк, запил его глотком кофе и пересчитал блюдечки из-под рюмок, стоявшие у его прибора.
– Вы, Шверер, даже не способны пить как мужчина. А ведь сегодня стоило бы выпить! Право, Саарский плебисцит – детская игра по сравнению с тем, что мы переживаем сегодня. Кстати, как поживает ваш Гаусс? Все еще ворчит?
– Ну, что вы!
– Нужно изучать своих начальников, мой милый, – наставительно произнес Кроне. – Начинается большая игра. Мы должны знать каждый шаг этого старого фазана. Ясно? Завтра мы должны с вами повидаться. Речь пойдет о вашем старике.
– Об отце?
– Не валяйте дурака. Ведь пьян я, а не вы. Я говорю о Гауссе. Я назову вам лиц из его окружения, которые нас интересуют. Тут каждое слово будет играть роль, понимаете?
– Понимаю, – ответил Отто. Он снова почувствовал себя мельчайшим винтиком в сыскной машине – и только. Никаких перспектив, о господи!..
Отто поднялся:
– Мне пора.
– Идите, мой маленький трусишка, – пьяно-ласково проговорил Кроне. – И по случаю праздника поцелуйте Гаусса в его синий зад от меня, от Вильгельма фон Кроне. Ясно? Эй, обер, почему у вас нет музыки? Нет, к черту патефон! Вы разве не понимаете, что в такой день во всяком приличном доме должно быть включено радио? Я хочу слышать голоса моих вождей, хочу слышать марши, топот ног солдат!.. Пст! Живо!
Испуганный кельнер бросился к приемнику и повернул выключатель. Лакированный ящик угрожающе загудел…
18
Приемник в гостиной Винеров перестал гудеть. Послышался марш. Оркестр гремел медью труб и литавр. Пронзительно заливались флейты.
– Что ни говори, а мы, немцы, мастера на марши! – проговорил Винер. – Трум-ту-тум, трум-ту-тум! Под этакую музыку замаршируют и покойники. Послушай-ка, Труда!
Фрау Гертруда вместо ответа подошла к приемнику и с раздражением повернула рычаг. Из ящика хлынула барабанная дробь и свист военных дудок. Еще поворот – хриплые выкрики, похожие на лай простуженного дога. И снова барабаны, оркестр, истерический лай ораторов.
Национал-социалистская Германия праздновала «исторический» день. Это происходило 16 марта 1935 года, когда был назначен первый призыв новобранцев.
– Прекрати же этот шум, Вольф! – рассердилась фрау Гертруда.
А Винер пристукивал носком ноги:
– Трум-ту-ру-тум!.. Вот и господин Фельдман скажет, что это не так уж плохо. Ведь вы старый вояка, господин Фельдман?
Портной сидел на корточках у ног Винера и отмечал мелком неверный шов на штанине.
– При этих звуках, господин доктор, я испытываю то же, что должен чувствовать бывший каторжник, когда слышит звон наручников.
– Весьма патриотические образы.
– Я бывший старший ефрейтор… Как пиджачок?
– Вам не кажется, что проймы немного тянут? Видите, какая складка идет от них по спине?
– Ничего не стоит сделать так, чтобы они не тянули, – услужливо сказал Фельдман, снова вооружаясь мелом. – Но я вам скажу: теперь, когда я встречаю на улице офицера, то сразу начинаю хромать на обе ноги. Точно мне на старые мозоли надели новые ботинки… Вам нравится такой лацкан? Фрау доктор, взгляните только, какой замечательный лацкан!
– Я вам говорю о проймах, господин Фельдман, а не о лацкане, – раздраженно сказал Винер. – Теперь вы, пожалуй, напрасно стали бы беспокоить рейхсвер, даже если бы загорелись желанием сделать военную карьеру!
– Скажите мне на милость, чем такой немец, как я, отличается от всякого другого? Мой дед и дед моего деда выросли здесь. Дедушка получил свою военную медаль под Седаном за то же, за что я свой Железный крест у Дуомона: за несколько стаканов своей крови. При всякой переписи мы писали в рубрике национальности «немец». Так почему же теперь я должен писать «иудей»?
– А вам это не нравится?
– Это уже стоило жизни моему мальчику… – Портной отвернулся. – Когда я вспоминаю, что с ним сделали на пароходе его же товарищи, такие же немецкие мальчики, как и он…
– Не совсем… не совсем такие же, господин Фельдман.
– Не бойтесь говорить со мною откровенно, господин доктор, как-никак мы с вами бывшие партийные коллеги.
Несколько мгновений Винер смотрел на портного, удивленно моргая, потом спросил с некоторым испугом:
– Что вы имеете в виду?
– Разве мы оба не старые социал-демократы?
Винер рассмеялся – громко и заливисто, схватившись руками за трясущийся живот.
– Ну и чудак же вы, Фельдман! – задыхаясь от смеха, проговорил он. – Можно подумать, что вы проспали несколько лет. «Мы с вами старые социал-демократы!» – и Винер снова рассмеялся.
– Разве я сказал что-то несуразное? – спросил портной.
– Продолжив свою мысль, вы, чего доброго, еще назовете себя ближайшим родственником фюрера, поскольку «вы оба» происходите от Адама.
– Нет, господин доктор, этого родства я не ищу.
– Ага, вот тут-то и зарыта собака! Вы не ищете, а я был бы не прочь его найти.
– Я боюсь верить своим ушам! – воскликнул Фельдман.
– Так прочистите их хорошенько, и я вам повторю: с тех пор как Социал-демократическая партия Германии самораспустилась…
– Мы не самораспускались, доктор, мы рядовые члены. Это вы объявили нас распущенными, вы, руководство.
– К счастью, руководство действительно принадлежало нам, разумным людям, а не таким, как вы, милейший, – людям без прошлого и будущего, с одним сегодняшним днем.
– Я вас с трудом понимаю.
– А между тем это так просто: к власти пришли социалисты…
– Национал-социалисты!.. У вас поворачивается язык называть так этих разбойников?
– На вашем месте я не болтал бы лишнего. В случае чего вас не спасет ваш старый железный крестик.
– Я знаю, они с удовольствием водрузили бы надо мною большой деревянный.
– Потому что вы ничего не понимаете в истории.
– Такую «историю» я отказываюсь понимать. Это плохая история, доктор.
– А мы считали тогда и считаем сейчас, что, уступив свое место национал-социалистам, поступили именно так, как требовали интересы немцев.
– Разумеется, – иронически произнес портной, – тех немцев, которые сидят в собственных виллах, немцев, которые, как вы, владеют заводами или универсальными магазинами, копями или пароходствами, – таких немцев!
– В вас говорит нехорошая зависть, Фельдман, зависть к вашим более удачливым и счастливым соотечественникам. – Винер подумал и напыщенно добавил: – Германский народ одобрил наши действия.
– Народ? – при этом вопросе Фельдман смешно сморщил лицо и покачал головой. – Наши социал-демократические бонзы всегда смешивали эти два понятия – народ и обыватель.
– Не будем заниматься столь глубоким анализом, дражайший, – проворчал Винер, – сейчас не время!..
– Анализ? Какой уж тут нужен анализ!.. Разве это не ясно само собой: не будь я евреем и не откройся у меня глаза на правду только из-за того, что с меня хотят содрать шкуру, наши социал-демократические вожди, болячка их задави, и меня самого тоже передали бы нацистам по списку вместе с живым и мертвым инвентарем своей, извините за выражение, «партии».
– И это было бы куда полезнее для вас, чем противостоять теперь народу!
– Германский народ! Соотечественники! А два миллиона немцев, что сидят в концентрационных лагерях, – это не соотечественники? Четыре миллиона безработных, которые слоняются по очереди за плошкой супа, – это не такие же труженики, как мы все? Нет, господин доктор, наци – это совсем особая порода! Их нельзя мерить вот этим простым немецким метром…
– Вам следовало стать столь же необходимым государству, как, скажем, мой коллега, доктор Хейнкель. Он уже почетный ариец!
– Самолетный фабрикант и портной – это же разница, – вздохнул Фельдман. – Я тоже по-своему хотел стать необходимым. Для портных господа военные никогда не были выгодными заказчиками, – им всегда нужен кредит. Вы знаете старый стишок:
И все-таки я взял двух военных клиентов. Один из них, генерал Гаусс, получил повышение и перешел к Бенедикту. Только потому, что тот берет двести марок за то, что у меня стоит двадцать. А второй, фон Шверер, довольствовался чаще переделками, а теперь взял да и уехал. И, говорят, надолго. Чуть ли не в Китай.
– Вот как! – заинтересовался Винер и протянул Фельдману сигару. – Кто вам говорил про Китай?
– Кто говорит с портным в генеральском доме, господин доктор? Конечно, прислуга.
Винер покровительственно похлопал портного по спине:
– Когда вам будет нужно что-нибудь от генерала Шверера, приходите ко мне.
Попыхивая сигарой, он снисходительно смотрел, как Фельдман завертывает костюм в кусок черного коленкора. Может быть, сто и двести лет тому назад такие же маленькие сгорбленные предки Фельдмана так же бережно завертывали в потрепанный черный платок камзолы предков Вольфганга Винера. В общем, все казалось ему довольно устойчивым на этом свете. В каждую историческую эпоху существовали люди, норовившие надеть на евреев желтый колпак. Большой беды, по мнению Винера, в этом не было.
Винер стоял перед портным – большой, крепкий, на толстых ногах, обтянутых голубым шелком кальсон. Тщательно подвитые волны холеной бороды закрывали галстук. Увидев себя в зеркале, Винер подумал, что в одной этой бороде отражено больше благополучия, чем во всей фигуре Фельдмана. Он с наслаждением приподнял тыльной стороной ладони шелковистый клин бороды и подержал его, точно взвешивая.
– С такою бородой можно чувствовать себя человеком, а? – с усмешкой бросил он с высоты и, величественно подняв голубую ногу, сунул ее в штанину, поддерживаемую портным. Застегивая помочи, он поворачивался перед зеркалом. – Небо и земля – эти старые брюки и те, что вы принесли сегодня! А ведь и те другие – ваша работа. – Он дрыгнул толстою ляжкой. – Это же штанина!
– Кто однажды сделал хорошо, может сделать хорошо еще раз, – заискивающе проговорил Фельдман.
Потерять клиента? Этого еще не хватало! Проклятые наци так издергали нервы, что иголка валится из рук!
– Еврею становится трудно работать, господин доктор.
Сказать до конца то, что он думает о наци, Фельдман больше не посмел. За последнее время доктор Винер изменился. Вероятно, это происходило из-за того, что его военные заводы получали все новые и новые заказы от наци. Этого не знали только те, кто не хотел знать.
Портной так и ушел, ничего больше не сказав.
– Трудхен! – крикнул Винер в соседнюю комнату. – Ты не находишь, что пора прекратить пользоваться услугами этого еврея?
– Только потому, что он еврей?
– М-м… Он утратил чувство линии!
– А ты всегда хочешь покупать марку за пфенниг?
– Трудхен, ты имела достаточно времени, чтобы понять: твой муж может купить марку и за грош, но только не в том случае, если она фальшивая. А портной из евреев в наши дни выглядит именно так!
Она решила переменить разговор.
– Ты не забыл, что мы завтра у Швереров?
– Если правда, что он уехал в Китай, с визитом можно и подождать… Пошли Эмме ее любимые хризантемы.
– Должна тебе сказать, что с некоторых пор Эмма принимает меня довольно холодно.
– Пустяки, Трудхен, – ласково сказал Винер жене, – все должно выясниться в ближайшие дни. Если дела пойдут так, как логически должны идти после сегодняшнего шага фюрера, мы снова встанем на ноги и Эмма станет любезнее, чем прежде.
– Мне нужно поговорить с тобою очень серьезно, – начала было фрау Гертруда, но в это время вошла Аста, а именно о ней-то мать и собиралась говорить: между Астой и младшим Шверером, Эрнстом, началось что-то вроде флирта.
Винер воспользовался первым попавшимся предлогом, чтобы улизнуть из дому. В такие весенние дни его всегда неудержимо тянуло на улицу. Он даже не вызвал Лемке, а, смешавшись с толпою, пошел пешком.
Он шел, делая в уме кое-какие расчеты и нет-нет поглядывая на встречных женщин.
Да, лед уже тронулся: первые военные заказы поступили еще раньше, чем стало известно, что правительство решило не считаться больше ни с какими ограничениями вооружений. Но это далеко не все, на что рассчитывал Винер, в особенности после сегодняшнего события: всеобщую воинскую повинность восстанавливают не для того, чтобы делать парады и выводить на них юношей с лопатами!..
При приближении к Виттенбергплатц Винера отвлекли от размышления звуки военной музыки. Молодые люди с повязками, на которых чернела свастика, четко отбивали шаг. Они были в штатском. От этого их шагающие по-гусиному ноги и руки, напряженно выгнутые в локтях с будто прилипшими к бедрам ладонями, вздернутые подбородки и истуканоподобная неподвижность лиц – все казалось неестественным, неправдоподобным, как видение похороненной кайзеровской Германии. Но это были живые новобранцы первого гитлеровского призыва. Ведь сегодня был первый день существования новой, массовой германской армии, пришедшей на смену профессиональному рейхсверу.
И вдруг все замерло. Застыла колонна новобранцев. Умолк оркестр. Повернулись лицом к площади прохожие: шуцман поднял жезл!
Навстречу колонне из улицы Клейста выехало несколько военных автомобилей. Флажок трепетал на сером крыле передней машины. В ней, откинувшись на спинку, сидел генерал Гаусс. Рядом с шофером, вытянувшись и не глядя по сторонам, словно у него болела шея, восседал Отто.
Пруст сидел в следующем автомобиле вместе с еще каким-то генералом. И в остальных автомобилях сидели офицеры.
При виде колонны новобранцев шофер Гаусса замедлил ход, давая им время перестроиться, чтобы пропустить генеральский поезд.
Отрывистая команда, быстрое построение. Новобранцы подняли руки. Гаусс нехотя притронулся двумя пальцами к козырьку. Черт бы их драл с их дурацким воспитанием! Они будут поднимать свои лапы на праздниках и в пивных, где им угодно, но не в строю!..
Когда автомобиль Гаусса поравнялся с головою колонны, грянул оркестр. Морщины на лбу Гаусса разгладились. В конце концов, эти молодые дураки – все-таки немцы. Из них сделают настоящих солдат. Он выпрямил длинную спину и снова приложил пальцы к фуражке, на этот раз с выражением удовольствия.
Вырвавшись из скопления людей, автомобили понеслись дальше. В заднем лежал венок из живых роз. Этот венок Гаусс возложит на могилу Шарнгорста от имени армии и своего собственного. Кто он сам, генерал-полковник Гаусс, как не новый Шарнгорст новой Германии!
Венок был возложен на могилу. Были сказаны речи. Гаусс брезгливо отмахнулся от фотографов и, предоставив другим генералам позировать для вечерних газет, уехал.
Итак, шестнадцать корпусов и тысяча самолетов первой очереди – только начало. Гитлер лично приказал держаться в официальных выступлениях самого миролюбивого тона. А ведь Гитлер теперь «верховный главнокомандующий» вооруженными силами! Вислозадый ефрейтор добился-таки этого звания назло всем генералам! Конечно, это простая формальность. Кто же поверит тому, что генералы дадут ему долго распоряжаться! Еще несколько актов, подобных сегодняшнему, – ремилитаризация Рейнской зоны, ликвидация Польского коридора, возвращение Мемеля, аншлюсс Австрии, присоединение Судет, возвращение кое-каких колоний, – и господина «национального барабанщика» можно будет сдать в архив.
«Одним словом, – подумал Гаусс, – как только мавр сделает свое дело… Но пока еще хайль мавр!»
