Текст книги "Дед и внук"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Никитин Николай
Дед и внук
Николай Николаевич НИКИТИН
Дед и внук
Дед Хохряков, высокий, худой, в большом бараньем тулупе с огромным воротником, с большой торбой за плечами, шел по тракту не торопясь. Он опирался на клюку. Снег поскрипывал под валенками так звонко, что деду казалось, будто рядом с ним кто-то бренчит на балалайке. Под эту музыку приятно было обдумывать свою жизнь. Жил он всегда неплохо, и, если бы не война, грех желать лучшего. Но вот под старость снова надо хлопотать. Да... Мужики ушли на войну, нужно управляться в колхозе без них... Опять же своя есть забота, семейная. Из-за нее-то дед и напросился в город по общественным надобностям. Дело было в том, что весною внука его взяли на завод. Вначале Пахомка прислал письмо, и, как показалось деду, какое-то нехорошее, дед его не понял, и оно ему не понравилось. В ответном письме он выругал внука и уехал по наряду в лес на заготовки. Вернувшись в деревню, он отправил Пахомке еще одно письмо и на него опять не получил ответа.
Теперь дед беспокоился.
Шел он бодро, привычно отмахивая километр за километром, почти не останавливаясь. Тревожные мысли подталкивали его в спину. Шел он день, заночевал по пути в большом селе, шел часть ночи и так незаметно на вторые сутки дошагал до знакомого посада. Оттуда до города было уже рукой подать. Город лежал внизу, распластавшись, как блин на сковородке. На подъезде дорога была избита и посерела, точно камень. Тут вот дед и подсел на проезжавшие дровни. Поехал с оказией... Возчик-то оказался старым приятелем. День был морозный, с румяным дымом из труб, с инеем.
Возчик в брезентовом кожухе и огромной самодельной ушанке был одного возраста с дедом, и поэтому они понимали друг друга с полслова. Возчик не шел, а все время как-то подпрыгивал, будто козел, рядом с дровнями, чтобы согреться... Его бритое, вспухшее лицо стало лиловым от мороза. А бородатый дед сидел, не шевелясь, на каких-то ящиках, запахнув ноги тулупом, и даже не чувствовал холода.
– Понимаешь... – объяснял он возчику. – Невелик еще мой Пахомка. Пятнадцать только в прошлом месяце минуло. А нравный такой, да... Головенка у него на плечах, это правда! Ну и баловства, поди, тоже есть. Тоже правда.
– Возраст, – говорил возчик.
– Ну да! Какая еще самостоятельность! – бубнил дед. – Подобных ребенков еще в кулаке держать следовает. А кому? – Дед морщился. Густые поседевшие брови его топорщились. – Сын мой Иван, отец его то есть, погиб на фронте. Геройской смертью. Командир сам писал! Сноха Дарья в санитарки ушла. Ничего, толковая. Ленинградская она. Бабки нет, до войны еще схоронил, царствие небесное. Прочие кто куды... – Дед охнул. – Ну и, значит, внучок-то оставшись у меня один на руках. Кто за ним наблюдет, кто жизни научит?
– Известно, некому, – равнодушно отвечал возчик. – Глаз на их требуется. У ихнего брата и до бузы недалеко.
– Как ты говоришь?
– До бузы, говорю...
Дед не понял, о чем это говорит приятель. Буза? Но сделал вид, что ему все понятно:
– Вот, вот... Вот и боюсь я, понимаешь, как бы не извертелся он середь заводских. Долго ли? Друзья, друзья, а ведь есть среди них и фулиганье. И главное, почти полгода вестей нету...
– Не зря. Нашкодил чего-нибудь! – высказал подозрение возчик. – Нынче все они характерные. Не учут их палкой-то, а учить надобно.
– Да уж будь спокоен! Я злобу накопил, – сказал дед. – Уж и задам ему перцу. Из-за чего я тащусь? Уж я ему голову-то намылю!
– Не вредно.
– Еще бы! – подхватил дед. – Я его продеру с толченым кирпичом!
Дед рассмеялся, представляя себе, как он будет выговаривать внуку, как внук будет перед ним юлить. "Только бы не случилось чего-нибудь нехорошего", – подумал дед. Все эти хлопоты сами по себе доставляли ему даже какое-то удовольствие. Благодаря им дед чувствовал, что он не одинок в этом мире, не какой-нибудь бобыль, а есть у него еще кто-то, о ком ему следует побеспокоиться, и эта озабоченность согревала старику душу.
Когда дровни, тарахтя по рельсам, переехали шлагбаум и за железнодорожной будкой потянулась городская широкая улица, возчик спросил деда:
– А тебе куда? На какой завод?
– Как это, на какой? Ежели не считать лесопилки да кирпичного, один у нас завод в городе... Где циркуль работают и прочее школьное обзаведение.
– И-и... циркуль! – Возчик махнул рукой. – Да ты, видать, год здесь не бывал. Теперь заводов у нас и не сочтешь, и все работают исключительно военное.
Дед удивился:
– Господи! Что же мне делать-то теперь? Мать честная! – Он крякнул и легко, как молодой, соскочил с дровней. – Понимаешь, циркуль там работали! Это я помню, там до войны Назарыч наш, с деревни, работал столяром. Это я знаю... Об этом мне писал в первом письме Пахомка-то.
– Тебе, значит, нужно к Булычевской даче. За театр по тракту.
– Вот, вот...
– Однако нонче там тоже не циркуль! Для самолетов там работают, аппараты всякие! – важно сказал возчик, постукивая кнутом по оглобле. Внутренность самолетная у них производится. Я ведь, как работник транспорта, все знаю. Я ведь по заводам езжу. Окроме того, у меня племянница там в обмоточной. Народу там – тысячи работают! Дело серьезное! Короче говоря, техника.
– Мать честная! – радостно воскликнул дед. – Значит, и Пахомка мой эту технику работает?
– Ну, не знаю. Это уж как кто, по способности. Там и черной работы много. Там у нас тысячи на черной работе. По человеку там и работа. Может, он канавы копает?
– Это почему же канавы? Хуже, что ли, мой Пахомка твоей племянницы?
– А потому, если бы у него была работа почище, он написал бы, непременно похвалился бы.
– Я никогда не учил Пахомку похваляться-то. Это ты, видно, привык похваляться-то, а мой Пахомка...
– Твой Пахомка! – перебил его возчик. – А что он, твой Пахомка? Неизвестно. Да, может, он из штрафу не вылезает. Да, может, его терпят только по нужде. Народ-то всюду больно нужен. Может, он ворота отворяет. Вот племянница моя вечернее образование проходила без отрыву, дак она и ко мне бегала и матке в колхоз писала. А он? Видно, похвалиться нечем. Вот и молчит.
"Пожалуй", – решил про себя дед.
– А главное... – продолжал ораторствовать возчик, размахивая кнутом, – тебе надо было из колхоза написать заявку в кадры. А кадры тебе ответили бы. Вот и все. И незачем было бы тебе тащиться такую даль по этакой погоде. А все почему это происходит? Борода еще мешает нам... Борода! Еще не приучились к порядку-то! Еще серость.
"Ах ты, щека скоблена... – подумал дед. – Чего ты понимаешь?" Он сорвал с дровней свою торбу и молча отошел в сторону. Возчик посмотрел на деда с недоумением, потом присел на задок дровней, подтянул вожжи и, выругавшись, стегнул лошадь. Дровни быстро покатились. А дед остался на мостках. Ему встречались девушки в маленьких шляпочках набекрень, напоминавших птичьи гнезда, или повязанные как-то по-особенному тонкими пестрыми платочками. Их широкие спортивные фланелевые шаровары, выпущенные из-под юбок и засунутые то в калоши, то в валенки, смущали старика.
– Татарки, что ли, – бормотал он, и новые тревоги овладевали им. – Ну как тут? Поневоле свертишься!
На длинной, бесконечной улице снег был вытоптан и вычищен почти до асфальта. По асфальту, скрежеща гусеницами, неслись танки с открытыми люками. Около исполкома они нарочно крутились волчком и затем, развернувшись, лихо, с ревом мчались дальше. Из люков, улыбаясь, выглядывали танкисты-приемщики. Дымили, как самовары, газогенераторные грузовики. У большого здания суетилась толпа и тянулось несколько очередей к кассам. В ларьке, рядом с кассами, торговали пивом. Люди рвались к пиву с ведрами.
– Ребята, что это народ собравшись? – спросил дед одного из мальчишек.
Мальчишка покосился на него и заорал:
– Самосаду, самосаду...
– Тут баня, дедушка, – ответили старику.
Из бани вышел мужчина и тоже крикнул:
– Желающие дезинфекцию, давай направо в камеру!
Банная очередь мгновенно заволновалась, все сразу спуталось, все зашумели и кинулись в стороны.
Нет, никак дед не узнавал своего старого города Хлынова. Дед свернул поскорее в переулок, к занесенным сугробами палисадникам, к одноэтажным домишкам, где еще сохранились огороды.
Часа через полтора, когда уже в домах зажглись огни, дед добрался до завода, и как раз в это время над крышей заводоуправления пронесся звенящий звук самолета.
Дед полюбовался самолетом, потом ткнулся в первую попавшуюся ему на пути дверь. Сперва он без толку слонялся по коридору, объясняя каждому встречному служащему, зачем он пришел и кого ищет. Его отсылали из одного места в другое, и наконец он попал туда, куда нужно.
За письменным столом сидела машинистка в нарядном капоре. Возле нее, у маленького столика, разбирал какие-то ведомости паренек в суконной старинной шубе с потертым воротником. Лицо у паренька было очень молодое, однако эта шуба и рассчитанные движения придавали ему солидность.
Взглянув на дверь, он сказал старику:
– Ну входите, нечего напускать холоду. Вам чего?
Дед снова принялся объяснять, вдаваясь в ненужные подробности, и все боялся, как бы его не прервали или не сказали бы про Пахомку что-нибудь неладное. Но паренек спокойно выслушал старика и потом спросил:
– В каком же цеху, собственно говоря, ваш внук?
– Не знаю, милый... – Дед улыбнулся, чтобы как-нибудь задобрить человека в шубе. – Проходил ли он чего-нибудь, я не знаю... Мал еще он. Поди, на черной работе.
– Чернорабочий? Он комсомолец?
– Хохряков он, – ответил старик. – Хохряковы мы! Из колхоза Хохряки. У нас полколхоза Хохряковых.
– Постой, дедушка. Он маленький, внук-то твой?
– Да, невидной. Растет еще.
– Уж не Пахом ли это? – сказал парень, оглянувшись на машинистку.
– Ваш внук блондин? – вдруг строго спросила машинистка, обернувшись к деду.
Дед не понял ее и оторопел.
– Не думаю, – сказал он.
Человек в шубе улыбнулся и, взглянув в свои листы, пробормотал:
– Ну да... По отчеству Иванович... Рождения тысяча девятьсот двадцать шестого?
– Его года, – прошептал дед.
– Это Пахом! – сказал человек в шубе. – Вот что, дедушка, придется тебе обождать...
– Это почему же такое?
– А так... Такие обстоятельства. Так что до утра ты внука не увидишь.
– До утра?.. – Сердце у старика заныло, и он взмолился: – Товарищи, мне в исполком надо, я по артельным делам пришедши. До утра я не могу.
– Иначе, дедушка, не выйдет. Во-первых, твой внук в ночной смене. Во-вторых, к нам сегодня из Москвы прибыла комиссия. И в-третьих, нам сегодня вообще не до того. – Быстро написав что-то на бумажке, он передал ее деду: – Вот тебе квиток, ступай в тридцать пятый барак. Там на койку Хохрякова ляжешь. Как выйдешь от нас, возьми влево по дороге, а по правую руку увидишь забор. Как до ворот дойдешь, там бараки. Но ты в первые-то не входи. Ты смотри, где канавы роют...
– Канавы?
– Да, трубы там прокладывают. Ты канаву-то перепрыгни, тут и будет. Понял? Найдешь?
– Найду... Спасибо... – сказал дед и, недовольно покачав головой, вышел из управления.
Деда встретила в бараке молодая уборщица, обметавшая комнату, она приняла от деда записку и молча показала пальцем в угол. Дед осмотрелся, увидал шесть коек, снял торбу, тулуп, присел на койку своего внука, разулся, размотал портянки, развесил их аккуратно на стуле и только что лег, рукой прикрыв глаза от верхнего света, как в комнату ворвался Пахомка.
– Хо-хо! – закричал Пахомка, увидев старика. – Дед? Дедушка! Вот здорово! – И тут же он обернулся к уборщице: – Послушай, Нюрка, пинжака моего не видела? Где мой пинжак?
– А я почем знаю?.. – ответила ему девушка.
– Понимаешь, неудобно мне в тельняшке... Там комиссия прибыла с генералом гвардии... Тихон Семенович говорит: "Неприлично, говорит, тельняшка у тебя... Сбегай быстренько за пинжаком..." Вот я и прибежал.
– Пахомка! – строго сказал старик. – Спервоначалу, когда деда встречают, с ним здоровкаются, с ним говорят, да не как-нибудь, а потом уж...
– Дедушка, – перебил его Пахомка. – Честное слово, я на момент только... за пинжаком. Меня в цеху ждут. Потому тельняшка у меня, сам видишь, какая... От котлов ведь... А тут генерал гвардии... А мне наш инструктор, Тихон Семенович, говорит...
– Затарахтел. Валенки подай мне! Да не там, а в головах. Растяпа...
– Вот, дедушка. Я сейчас должен, дедушка...
– Портянки дай!
– Вот, дедушка. Я должен бежать, потому что...
– Стыдился бы! Столько времени деду не писать. А сам – как бык... Ладно, уж я с тобой управлюсь. Подай мне торбу, хлеб там у меня и сало. Где кипяток у вас?
– В баке.
– Возьми-ка.
– Сейчас, дедушка. Я, дедушка... Нюрка, где чайник?
– А я почем знаю?.. Вон твой пинжак. Лови!
И Нюрка кинула одежду Пахомке. Одевшись, Пахомка достал из-под койки чайник и, в свою очередь кинув его Нюрке, сказал:
– Сбегай-ка дедушке за кипятком.
Дед, глядя на обоих, в изумлении всплеснул руками:
– Охти! В цирк я попал, что ли?
– Я побегу, дедушка! – прокричал Пахомка. – Я не могу, дедушка, я ведь сюда на один момент, потому что...
Й, не докончив фразы, он скрылся так же неожиданно, как и прибежал.
Дед потирал лоб.
– Ну, как вам? – спросила его Нюрка. – Кипятку-то брать? Бак скоро закипит.
Дед молчал.
– Ладно... Я возьму, покуда вы тут опомнитесь, – сказала Нюрка.
Но деду было уже не до кипятку. Он стоял у широкого окна и даже не видел за стеклами ни звезд, ни фонарей, ни вечера, уже окутавшего все.
– Да... – вздыхал он и по стариковской привычке сам с собою разговаривал: – Это называется – встреча с внучком... Мелькнул, будто привидение, и исчез... Опять, что ли, на полгода? Бегают, крутятся... Цирк! Сущий цирк! Нет, это мне не ндравится. Совесть у них нечистая, по-моему. Оттого и бегают. Который человек с, чистой совестью, тот бегать не станет. Зачем ему? Он сидит спокойно. И на дело идет тоже спокойно. А свое отработал, спокойно домой приходит. А коли к нему дед приехадчи, он не знает, куда усадить его, чайку ему подносит. Да все это умильно, по-людскому, а не так: "Хо-хо, пинжак, чайник..." Дожили! – Дед плюнул. Нет, я жил не так. И работал всю жизнь, и все прочее... А вот сейчас хотелось бы иметь успокоенье сердцу, посмотреть хотелось бы: как внук мой жизни достигает? А что я вижу? Чем он может меня порадовать? Конечно, мальчишка он, видать, не пропащий, да строжить их надо, узда требуется. А ведь у начальников руки-то до всего не доходят, вот и получается: "момент". Тьфу! А как хочется старому дереву погордиться, покрасоваться своими ветками. Какие на них выросли листочки? И вот нечем. Нет ничего...
Напившись чаю без всякого аппетита, дед в конце концов крепко уснул.
Проснулся он утром. В широкое окно уже рвалось огромное зимнее солнце, точно задевая боками раму.
Комната была пустой, как и вчера вечером, только неподалеку от койки, посередине комнаты, возле зеркала стоял Пахомка и расчесывал волосы пятерней.
– Ишь... Отпустил копну, что стружки, – заворчал дед.
– Это, дедушка, зовется боксом. А что, некультурно, что ли?
– Да уж, культурно! Ишь, вертится! Смотри, зеркало не проверти.
– Я, дедушка, на момент только забежал, потому что...
– Опять момент?
– Ну да... Дай, думаю, была не была, стрекача дам, чтобы дедка порадовался... Уж очень мне хотелось...
– Да ты что? С работы удирать?
– Да не с работы. С митингу. Все там.
– Ну так что? Все работники там, а ты здесь? Ты и на работе так, с прохладцем? Распустили вас!
– Да я, дедушка...
– Вот я – дедушка! Нет, Пахомка! Ты у меня не смей... Вижу я тебя! Одно верченье.
Внук опешил. Глаза у него сразу сникли, съежились, точно кто примял их.
– По-вашему, я не работаю... – забормотал он.
Дед спустил ноги на пол:
– Нашел, чем хвастаться! Работой? Мне годов сколько? А я работаю – не хвастаюсь. Война с Гитлером не шутка, все нынче работают. А как я работаю? Я бригадир. А ты понимаешь такое слово: бри-га-дир... Да не где-нибудь, а в лесу. Это не тебе чета. Меня начальники вызывают. "Садись, говорят, Сидор Иванович, на стул, пожалуйста... Скажи, пожалуйста, как ты увязываешь план?" – "Ничего, говорю, увязываю!" Вот кто твой дед! Так что ты, выходит, передо мной – нуль... Нуль и больше ничего! Да не моргай глазами-то, чего косишься, будто лошадь...
"Чего это? Обиделся он, что ли? – подумал дед. – Ну ладно. Пускай почувствует: дедушка приехал, не кто-нибудь..."
– Как я перед дедом стоял? И как ты стоишь? – крикнул старик. – Чего руки-то к грудям пришпилил? Отпусти... Что это? – Дед вскочил с койки. Что это у тебя?
Пахомка не без лукавства улыбнулся:
– Да медаль.
– Медаль? – Дед даже пощупал ее. – Действительно! И на ленточке! Да когда же это награждали? Тебя наградили?
– Да вот сегодня, в цеху... Там наградили нас, слесарей...
– Кто награждал-то? Да говори ты толком! То бегают, то слова от них не выжмешь. Кто награждал?
– Да генерал.
– Он и нацеплял?
– Он.
– Господи... Пахомка, – прошептал дед и поперхнулся. – Пахом Иванович... – Старик от радости заплакал.
1944
