Текст книги "Веселенькая история (СИ)"

Автор книги: Николай Лапидус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

текст датирован 1994 годом

Лапидус Николай Николаевич

Лапидус Николай Николаевич

Веселенькая история

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ. Рассказ в духе 19-го века на современную тему

"Приятель прав. Со мной что-то странное происходит. И характер меняется, и голова болит. Я начинаю видеть и слышать какие-то странные вещи. Не то чтобы голоса, а так как будто кто подле: «Бобок, бобок, бобок! Какой такой бобок? Надо развлечься».

(Ф.М.Достоевский. "Бобок")

НЕБОЛЬШОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

Со мной недавно произошла одна очень забавная история. Я так и не понял – что это было? Толи, действительно, мне мерещиться стало, и пора уже на свалку со своими выкрутасами, толи все это только сон был. Не знаю. Но для кого-то, вероятно, все равно – что сон, что видение – одна напасть – больной человек. Я, если честно, тоже так считаю. Потому вот и решил разобраться в этом деле. И хотя многим ученым людям наплевать, что я там на себя наговариваю, будучи человеком совершенно здоровым, я все же берусь утверждать, что не смотря на все знания о человеке, совесть человеческая есть понятие, возникающее от тоски по вечному; и что если даже мораль и нравственность можно приравнять к закону, и все еще в мировом порядке терпимо будет, то все же совесть ни в какие законы не вмещается, а существует независимо от всего мирового порядка.

Мой герой, конечно, лицо вымышленное. Но по всем законам творчества придумал я его только затем, чтобы в самом себе разобраться, и утвердить в себе то, что и он для себя утверждает. Сам же я, конечно, живу иначе.

ЧАСТЬ 1

Случается, порой, так, что все люди, которые тебя окружали – друзья, знакомые вдруг куда-то исчезают, и ты остаешься в полном одиночестве. Сначала это даже радует, что, наконец-то ты остался один, и тебе никто не будет мешать заниматься своими делами и, наконец-то разберешься в своих мыслях и чувствах.

Но это только первые дни, или даже один день ты доволен своим одиночеством, пока думаешь, что кто-то снова появится рядом с тобой. Но потом начинаешь понимать, что никто к тебе не придет, и что еще долго тебе придется довольствоваться только самим собой. Тогда и мысли начинают в голову разные лезть, и грустно становится, и на улице ты никого не встречаешь, и окружающим на тебя наплевать. И только поначалу кажется, что ты осуществишь все свои намерения. Но все, что казалось раньше неосуществимым из-за того, что тебе постоянно кто-то мешал становится еще больше неосуществимым из-за того, что ты не знаешь ради чего ты все это делаешь.

Но подобное со мной случается часто, и потому я уже привык ко всем этим одиночествам. И я, чтобы развлечься, начинаю фантазировать себе разные вещи.

Эти фантазии обычно только поначалу как-то радуют меня, но последнее время я что-то впал в такой пессимизм, что просто не знал чем заняться, чтобы в голову не лезла всякая дрянь.

Я думаю, что всё это происходит от того, что я все время схожу в жизни по ниспадающей, и всё только происходит в моих фантазиях. Я теперь толком и не помню, как всё это началось, но, видимо, это предначертано мне было свыше, что я никогда не найду в себе никаких принципов и никаких норм и догм, от которых мне можно было бы оттолкнуться, чтобы жить дальше.

Все время мне кажется, что я свою жизнь заново начинаю – чуть ли ни каждый день. Но чем чаше это происходит, тем быстрее жизнь моя кончается. Я чувствую, что еще немного и я могу умереть.

Я, вообще, всегда боюсь жизни – теперь стал бояться – несмотря на то, что никогда не считал себя трусливым. Скорее всего, я больше всего боюсь себя самого в жизни, потому открыл в себе такие качества, от чего жутко порой становится.

Ведь, кажется, что может поссорить меня с самим собой, кто может соблазнить меня так, чтобы я сам себе навредил? Но это, ведь, постоянно происходит. И навыдумывать себе я могу такого, что сам черт ногу сломит. И что самое интересное – в жизни потом все эти фантазии воплощаются и материализуются. Все-таки я склонен думать, что всё это самоубеждение и комплексы.

Я все время говорю себе: "Живи, как другие люди. Не лезь ты в эти дебри. Ты же не фантазируешь себе только приятное? А ты думай о хорошем и тогда все к тебе потянутся, потому что их желания совпадут с твоими".

Но видно как бы ты не хотел стать хорошим в глазах окружающих – если ты подлец, то ничего тебе не поможет. Никакие фантазии, никакие упражнения над собой. Потому что все мое мировоззрение формируется из убеждения, что коли зла на земле больше, значит зло и должно составлять всю основу мировоззрения. Ведь от добрых людей редко когда дождешься какой-то помощи, редко когда тебе подкинут дельную мысль. "Всё – говорят доброжелатели, – от тебя самого зависит". А что же мне делать, если я слабый человек, и ничего не могу противопоставить злу. Остается только махнуть на себя рукой, потому что я сам стараюсь никому никакого зла не делать. Да и вообще – всё это только мои фантазии. Я из-за трусости своей все время скрываю свое мировоззрение, и обычно стараюсь поступать в угоду другим, чтобы не раздражать, а мысли и фантазии – в свободное время. Но это не помогает. Я насчет людей начинаю фантазировать совершенно немыслимое. Я, например, в уважаемом и почитаемом в окружающем обществе человеке такие гадости увижу, что начинаю удивляться – как это еще мир держится? И даже те, кого сам люблю в глаза такого наговорю, что потом поражаешься, как это еще кто-то со мной общается. Может быть, никто на это внимания не обращает, и считает меня за помешанного. Не думаю. Не похож я на помешанного. Слишком умен в рассуждениях. Просто, видно, существуют на земле добрые люди, способные не обращать внимания на зло других. Я, если совсем честно, друзей своих и знакомых считаю одними из лучших людей, потому как все остальные, в своей массе, меня совершенно бесят.

Порой, такая тоска найдет, что хоть волком вой на улице. И вроде бы увидишь человека, который доверие тебе внушает. Но попробуй, подойди к нему и скажи: "Послушай, милый человек. Давай поговорим, Я ведь, вижу, что тебе плохо, может быть легче станет". Ведь он же убежит от тебя как от прокаженного, потому что если даже человеку плохо – ему только до себя самого. Что же за порядки мы установили в своей жизни, а еще хотим вместе чего-то добиться. По-моему мы к последней стадии распада человеческой личности подошли. Потому как это единство абсурдно – каждый одинок, но не все едины в своем одиночестве. А, ведь, нет ничего страшней в жизни, чем одиночество – я это знаю. Потому как когда человек одинок, то нет в нем ничего настоящего, потому что одиночество порождает или болезнь или ложь. И, ведь, никак невозможно с этим бороться, потому что все друг друга понимать перестали.

Вот от этого всего у меня убеждение, что зло нужно получше изучить, чтобы бороться с ним. Но такая позиция, конечно, очень мне вредит, как человеку, верующему в бога. По крайней мере, я считаю, что верую.

Потому что чем больше это проклятое зло изучаешь, тем больше становиться ему сродни. Затягивает тебя все это, маньяком каким-то становишься. Люди от тебя начинают шарахаться, когда ты пристаешь к ним со своими безумными идеями. И ты уже и сам начинаешь понимать, что зашел слишком далеко, но уже такая лень берет, глядя на все окружающее. И сам уже думаешь – живи, как живешь, довольствуйся тем, что есть, и внимание ни на кого не обращай. И будешь ты жить спокойно, пока глубину души твоей окружающие не раскроют, а как капнут, как посмотрят – что ты за человек, так все и отвернуться от тебя, испугавшись заразиться.

И ты как не доказывай, как не бейся, никто тебе не поверит, что все это дерьмо нажил ради благой цели. И ты уже и сам захочешь вернуться хоть на несколько шагов назад, чтобы хотя бы как прежде стало, но сил у тебя уже не хватит. И потащит тебя в самый ад.

Поэтому, думаю, что я тогда вовремя спохватился. Но трудно мне было, потому что личность я совершенно абстрактная, ничего во мне толком не закрепилось, наслаждений и разврата много испытал, а, следовательно, чтобы выбираться на поверхность из дерьма нужно принципы иметь и силу духовную. Никого не волнует, как ты в дерьме этом оказался. Помощи ждать не от кого. Сам влез – сам и выбирайся.

А как выбираться, если все время что-то пугает. Все время боишься, что на какие-то компромиссы идешь с совестью. А какие могут быть компромиссы, когда и компрометировать нечего и некого. Одна злоба ущемленного самолюбия осталась.

Мне уже впереди такое мерещиться стало, что хоть вешайся. Когда у самого сил не хватает, то начинаешь других винить в своих несчастьях. Заговоры против тебя начинают мерещиться, будто специально кому-то было интересно, чтобы ты в такую скотину превратился. А я думаю, что кто за правду страдает, тому наплевать на все эти заговоры. Главное веру иметь. Но я то, ведь, ни в бога, ни в черта до конца не верю. Напрочь раздвоенная лицемерная личность.

И были у меня в жизни моменты, когда словно кто-то сжалился надо мной и предоставлял возможность исправиться. Но кто этот кто-то? Даже такое имя можно дать "Кто-то".

Я человек недоверчивый, и мне подозрительно, что что-то начинает меняться в привычном укладе жизни. И, ведь, кажется, бери и пользуйся моментом и исправляй жизнь. Но мне все время большего надо, чтобы я до самого предела дошел, которого, наверняка, и нет. И к тому же самому все сделать хочется. Чтобы я как личность, наконец, проявился. И все дожидаюсь нового момента, чтобы исправиться.

А в голове моей уже такое происходило, что и вспоминать жутко.

От меня все отвернулись. Никому я не был интересен, потому что замучил всех своими эгоистичными бредами. А у них не бреды? Но, впрочем, правильно все. Я над всеми насмехался и превозносился. По Сеньке и шапка.

А дружил только с похожими на меня. Убивали мы кучу времени, переливали из пустого в порожнее, заумные мысли говорили, а потом все мысли, которые друг от друга выслушивали, выбрасывали как ненужный хлам, и в итоге по-прежнему оставались довольны только сами собой. Но я-то ладно. Я человек конченый. Но все остальные как же? Столько времени убивают, чтобы друг другу дрянь всякую рассказать, всю гадость из телевизоров и радиоприемников слушают. А потом все, ведь улетучивается из их голов. А что же остается?

Но, впрочем, какой из меня судья. Мне бы в самом себе разобраться. Душа у меня устала и болит – вот, что плохо. А так, конечно, я не дурак какой-нибудь и не безумец. Понимаю все. Что и другим тяжело. Но, товарищи дорогие, сто лет назад тоже самое, ведь, было и двести лет, наверно, тоже самое. И что же и теперь все будет тоже самое? Или я выдумал все это? Так, если выдумал – это еще и хуже. Значит во всей нашей жизни что-то не так. И не может она продолжаться, возвращаясь на круги своя. Если сам человек не смог ее изменить, кто-нибудь другой изменит.

ЧАСТЬ 2

Когда мне становится очень плохо и проблемы кажутся неразрешенными, то я ухожу куда глаза глядят. Я знаю, что если так долго буду идти, без всякой цели, то, может статься, и столкнусь с чем-нибудь, что меня хоть как-то оживит. Нужно только совсем от всего отрешиться и идти долго, долго. Я ушел далеко за город. И пока не чувствовал усталости, то шел в никуда, не сворачивая и нигде не задерживаясь, словно одержимый.

Места были мне незнакомы, и манили своей новизной. Но я нигде не хотел останавливаться, пока не пройдет мое душевное волнение, охватившее меня в начале моего половничества.

Однако слишком далеко мне уходить не хотелось. После сидения на одном месте и эти восемь километров, которые я отмерил, вполне освежили меня. И вот – немного в стороне от дороги, рядом с какой-то деревней, я набрел на забавного вида сад. Хотя я никогда не бывал здесь, сад показался мне каким-то живым, а еще показался мне очень знакомым. Будто я его уже видел где-то. Наполовину сухие яблони были очень старыми. Все в паутине, росли они на какой-то непонятного цвета жиже. Зная, что раньше сад не мог расти – на такой почве, я пришел к заключению, что тут что-то произошло – и появилась всё, допустим, из разлившейся реки – сейчас как раз был май. Может, и еще откуда появилось; к воде примешалась какая-то химия или другая дрянь и образовалась такого цвета серого-зеленого-розового из многих других разных почв.

В этой жиже копошились черви, так же переливая всеми неприятными цветами. Сочетаниями, и выползали на стволы деревьев и на чахлые растения.

Казалось бы – что мне было делать в этом саду? Но это был самый странный уголок земли. Этот вид и привлек меня. И, к тому же, повторяю – я не мог отделаться от ощущения, что сад этот, мне знаком. Может быть, я видел его во сне, или нафантазировал, и вот теперь лишний раз убеждался, что и самая невероятная фантазия может стать реальностью. К радости я увидел сухую тропинку, ведущую в глубину сада. Пройдя по ней несколько шагов, я заметил, что метрах в пятидесяти, за мрачными зарослями, стояло серо-желтое здание. Я пошел к нему. Здание было разрушено и пустовало. Зайдя во внутрь, я увидел, что, интерьер здания был самый простой: к длинным коридорам поперек были пристроены одинаковые, комнаты. Все двери были открыты, из дверей кое-где были выломаны замки, в других же были врезаны наподобие тех, которые вставляют в двери вагонов, закрывающиеся наглухо, если сбросить предохранитель. Коридоры последний раз красились грязно-зеленой краскою, но она во многих местах вместе со штукатуркой обвалилась, и потому в общей массе цвет коридора напоминал цвет жижи в саду. Что это было за здание? Кто в нем жил? Почему?

Все двери можно было открыть одним ключом. Несмотря на то, что мне стало несколько не по себе, я пошел по этим коридорам. Хорошее я себе развлечение нашел – по помойкам шататься, куда ни одна живая душа не забредет.

Я обошел все здание. Поднялся даже на самый верхний, четвертый этаж. Присел там, у окошка, на обломки кирпичной стены и закурил. Вокруг была тишина. И не было ни одной живой души. Только вороны, каркая, летали над садом.

Мне почему-то стало очень спокойно. "Как перед смертью, – неожиданно подумал я.– Наконец-то, отдохну от всего".

Веселенькое место. Тут, конечно, пусто и мрачновато, зато такой пейзаж ближе к человеческой катастрофе. И почему это люди бегут от таких вот пейзажей? По-моему всем нам тут самое место. Я даже без злобы это говорю, а, может, от сострадания. Всех нас в итоге ждет вот такой вокзал. Тут, наверно, и кладбище неподалеку?

Я вышел на улицу. И совсем не удивился, когда с другой стороны здания увидел чуть подальше за полянкой кладбище. Ведь я видел все это во сне или нафантазировал себе, черт знает. Какая разница.

По большим мраморным надгробьям, на которых с "ятями" были высечены имена умерших, я понял, что это очень старое кладбище. Читая имена умерших, я прошел в конец кладбища – уже со свежими деревянными и металлическими крестами на могилах. Там кладбище и жуткий сад заканчивались.

Пройдя по полю до деревни, я стал ждать автобуса в город. Идти пешком мне уже не хотелось. Жаркое солнце разморило меня.

И я там, в тенёчке, у остановки уснул. А проснулся уже дома. В полночь. Как я добирался до города, как пришел домой, я не помнил, словно с пьяну.

И где я увидел эту веселенькую историю – я тоже не помнил. Но, скорее всего, когда уснул дома, прямо в одежде мне все это дело и приснилось.

Я наутро спрашивал у матери. Она мне сказала, что я пришел часа в четыре, попросил чаю и уснул. Странно все это. Странные провалы в памяти.

ЧАСТЬ 3

А приснилось мне вот что:

Сижу я будто на том самом кладбище, и отвлекся – на букашку под ногами смотрел – мерзкая такая букашка. Голову поднимаю, а вокруг меня люди стоят. Я не сразу понял – кто это такие? Но несколько лиц знакомых среди присутствующих увидел. Они все как будто из тумана возникали. Я потом понял, что это якобы кредиторы, за долгами ко мне пришли. Они какие-то странные вещи говорили. И что им было нужно, я так и не выяснил.

– Ты почему, – говорил один из них – человек больной и надоедливый? – Почему убегал от меня? Я тебя как человека просил.

Этот, который говорил одно время приставал ко мне, чтобы я ему на стене в его доме копию с "Трех медведей" написал. Ну, я и кивал ему – только чтобы отвязался.

– Не убегал, – отвечал я, поражаясь серьезности претензии,– Времени у меня не хватало.

– Я, ведь, и сало уже приготовил, и деньги бы тебе дал. Ждал, ждал, когда придешь...

– Да, разве у тебя не стало в жизни всё в порядке? – говорил я, пытаясь его успокоить. Он был склонен к буйности. – Тебе эти " Три медведя", может быть, помешали бы спокойно существовать.

– Непорядочно это, – вставил один молодой человек – безнадежно больной. Он все в высоких материях существовал. Инопланетянином себя считал.

– Ты хоть раз в своей жизни сделал что-нибудь по-настоящему, а ни так, как ты любишь, – спросил меня молодой карьерист-бюрократ, которому тоже не повезло в наше время. И который почему-то испытывал ко мне некоторую симпатию. Я же его только жалел.

– Да, мне в себе бы разобраться, а не то, что для других что-то делать, – сказал я, – Можно такого наворотить.

– По-моему, чтобы в себе разбираться нужно другим добро делать, – вставил директор школы, в которой я когда-то учился. Добрый, но несчастный со своей философией человек. Он был, пожалуй, самый порядочный из всей этой братии, а под конец жизни спился.

– Да, если так ко всему относиться как он – никогда ничего не получится,– заверещала очень некрасивая девица, с которой я по глупости и по молодости лет связался.

– Тебе то чем не угодил? – удивленно опросил я.

– Ха! Он еще спрашивает. Да, ты же замучил меня. Все говорил какой-то бред. Какая я была дура, что связалась с тобой. Столько времени напрасно с тобой потеряла.

– Разве твоя жизнь не устроилась, так как ты хотела?

– Устроилась,– в слезах сказала она.– Да ты мне, может, самые лучшие годы испоганил.

Вот подлая натура. Как можно было так лгать. Я бы еще ей поверил, если бы я у нее был первый, а она и до меня и потом крутилась с кем попало. Она сама себе на одно место приключения искала. А я ей виноват. И вот до этой самой минуты я хорошо к ней относился. Она же наговорила про меня черт знает что, сплетни гадкие про меня пустила. Ну, плевать. Она баба. Но, эти то, какого дьявола справедливости захотели? С ума что ли посходили, как те двое?

– Какие у тебя конкретно претензии ко мне? – спросил я.

– Ты обещал жениться на мне, – сказала она, совсем распустив сопли.

– А другие что ж тебе не обещали этого? – отвечал я ужу уверенней.

Она разрыдалась как бы в отчаянии. А я подумал про себя "Вот дешевая бабская игра". У самой, небось, злоба внутри клокочет, а тут, несчастную из себя разыгрывает.

– Что ты на других киваешь. Сам за себя отвечай,– уже в злобе и резко заговорил молодой бюрократ.

Эти слова завершили все дело. Во мне ухе ничто не протестовало, и я смотрел на все это, как на идиотский фарс.

– Дело нужно знать, – молвил один товарищ, с которым я когда-то вместе работал. Дельный такой товарищ. Всеядный и мудрый,– Я тебе всегда говорил, что тебе, нужно учиться.

Тут они все между собой стали совещаться. А молодой бюрократ злобно так на меня смотрел. Что ему от меня было нужно? Исправить меня что ли хотел? Тут вокруг еще какие-то люди вертелись. Вероятно, зрители. Двое из них принесли из того самого разрушенного здания стол и поставили на мраморную надгробную плиту.

– Не будет ли это кощунственно?– спросил один из них у молодого бюрократа, который как я понял и у них начальствовал. А имелось ввиду то, что они поставили стол на надгробие.

Молодой бюрократ секунду подумал и сказал:

–Уберите. Поставьте вон там, на траву.

Начался как бы суд надо мной. Моя участь, по-видимому, была решена заранее. Я уже ничего не слышал и смотрел на двух мужиков, которые чуть в стороне копали могилу. Мне, вроде, и смешно было, но толи я простудился, толи еще что произошло, но меня всего трясло от озноба. И потом, кто знает, что этим дуракам в голову придет. А я как будто в полной их власти, ну, знаете, как это во сне бывает.

Здесь еще среди зрителей девушка одна была. Не знакомая мне девушка. Пока эти кретины несли какой-то вздор она меня рассматривала и, причем, с интересом рассматривала. Лицо у нее было доброе и красивое – глядя на это лицо, я успокоился почти окончательно.

Когда суд закончился, меня подвели к могиле и сказали, чтобы я сел в яму, глубиной с метр. Я сел, и потом – уже без всяких слов растянулся на сырой и холодной земле. Засыпать меня не стали. Уже не интересуясь мной, все мои кредиторы и зрители минуты через две разошлись.

А та девушка с красивым и добрым лицом села на край могилы и молча глядела на меня.

–Ты то, как тут оказалась?– спросил я ее, коченея от холода.

– Не знаю. Случайно. Блудила, блудила вокруг и вот зашла сюда.

По мне уже поползли мерзкие черви, а я не мог пошевелить ни одним членом. Меня будто парализовало, а тело стало увеличиваться, хотя глазами я этого не видел, а только ощущал.

– Почему же ты вместе с ними не пошла?

– Должен же с тобой кто-нибудь остаться, – сказала она, улыбаясь.– Ты не сердись на них. Они тоже тут как неприкаянные. Хотя дуются и обижаются. "О чем они все говорят? – подумал я. – Где "тут"?

– А долго мне лежать в этой яме?

– Недолго. Вот ты успокоишься. И мерзнуть перестанешь. Тогда, и вылезешь. Она встала и пошла собирать цветы на поляне рядом с кладбищем.

Когда я проснулся, была как раз уже полночь. Я пошел на кухню, поставил чайник и закурил. О чем я думал в эти минуты – не помню. Наверно, я вспоминал что-то никак не связанное со сном.

1994 г.