Текст книги "Власов. Два лица генерала"

Автор книги: Николай Коняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава шестая

«Начальнику Главного управления кадров Красной Армии.

Генерал– майор Власов сможет быть направлен не ранее 25-26 ноября связи продолжающимся воспалительным процессом среднего уха. Начальник штаба ЮЗФ Бодин. Зам. нач. военсанупра ЮЗФ Бялик-Васюкевич».

Эта телеграмма была отправлена, когда уже вовсю шло формирование 20-й армии, командующим которой 20 ноября был назначен генерал-майор Власов.

Прогноз докторов оказался неверным.

Власов продолжал болеть и 4 декабря 1941 года, когда закончилось сосредоточение войск, и 6 декабря, когда армия получила приказ наступать на Солнечногорск.

Не было Власова в армии и 10 декабря, когда войска вышли на рубеж Векшигно – Никольское.

И хотя центральные газеты 13 декабря сообщили, что «войска генерала Власова, преследуя 2-ю танковую и 106-ю пехотную дивизии противника, заняли город Солнечногорск», но Солнечногорск 12 декабря 1941 года 20-я армия тоже брала без Власова.

Через полтора года, составляя «Открытое письмо», Андрей Андреевич Власов позабудет о своей болезни.

«После выхода на окружения, – напишет он, – я был назначен заместителем командующего Юго-Западным направлением, а затем командующим 20-й армией. Формировать 20-ю армию приходилось в труднейших условиях, когда решалась судьба Москвы.Я делал все от меня зависящее для обороны столицы страны. 20-я армия остановила наступление на Москву и затем сама перешла в наступление (выделено нами. – Н.К.). Она прорвала фронт Германской армии, взяла Солнечногорск, Волоколамск, Каховскую, Середу и др., обеспечила переход в наступление по всему Московскому участку фронта, подошла к Гжатску».

По забывчивости Власов несколько преувеличил роль 20-й армии.

Кроме того, судя по воспоминаниям начальника штаба 20-й армии генерал-майора Л.М. Сандалова, Андрей Андреевич вообще прибыл в армию, когда та уже вышла на подступы к Волоколамску.

«В полдень 19 декабря в г. Чисмены начал развертываться армейский командный пункт. Когда я и член Военного совета Куликов уточняли на узле связи последнее положение войск, туда вошел адъютант командующего и доложил нам о его приезде. В окно было видно, как из остановившейся у дома машины вышел высокого роста генерал в темных очках. [41] На нем была меховая бекеша с поднятым воротником, обут он был в бурки. Это был генерал Власов. Он зашел на узел связи, и здесь состоялась наша первая с ним встреча.

Показывая положение войск на карте, я доложил, что командование фронта очень недовольно медленным наступлением фронта и в помощь нам бросило на Волоколамск группу Катукова из 16-й армии. Куликов дополнил мой доклад сообщением, что генерал армии Жуков указал на пассивную роль в руководстве войсками командующего армией и требует его личной подписи на оперативных документах.

Молча насупившись, слушал все это Власов. Несколько раз переспрашивал нас, ссылаясь, что из-за болезни ушей он плохо слышит. Потом с угрюмым видом буркнул нам, что чувствует себя лучше и через день-два возьмет управление армией в свои руки полностью. После этого разговора он тут же на ожидавшей его машине отправился в штаб армии, который переместился в Нудоль-Шарино».

20 декабря Волоколамск был освобожден.

В последующие дни немцы предприняли ряд мощных контратак, но все они были отражены.

Наступление на западном стратегическом направлении, завершившееся в начале января 1942 года, было первым серьезным успехом Красной Армии в ходе войны. Советские войска вышли на рубеж Селижаро-во – Ржев – Боровск – Мосальск – Белев – Мценск – Новосиль, отбросив немцев на двести километров от Москвы.

Сталин, которому до этого приходилось ломать голову, как наказывать генералов, теперь осыпал их наградами, званиями и почестями.

Вместе с другими чествовали и Андрея Андреевича Власова.

«УПРАВЛЕНИЕ ВОЕНТОРГА ЗАПАДНОГО ФРОНТА

29 декабря 1942 г. С НОВЫМ ГОДОМ.

Командующему армией генерал-майору тов. ВЛАСОВУ

АССОРТИМЕНТ НОВОГОДНЕЙ ПОСЫЛКИ-ПОДАРКА ОТ ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПАДНОГО ФРОНТА

Икра. 0,5 кг.

Балык 1,0кг.

Шоколадный набор 5 кор.

Шоколад 5 плиток

Какао 2 бан.

Вино. 1 бут.

Яблоки 2,0 кг.

Коньяк 6 флак.

Лимоны в сахаре 1 банка

Папиросы. 10 кор.

Мыло туалетное 2 куска

Паста зубная 2 тюбика

Одеколон 1 флакон

Белье простое 2 пары

Белье шелковое 1 пара

Свитер 1 шт.

Носки шерстяные 2 пары

Данная посылка приготовлена по приказанию Военного Совета Западного Фронта.

НАЧАЛЬНИК ВОЕНТОРГА ЗАПАДНОГО ФРОНТА Интендант 1-го ранга Хотинский».

Икрой, балыком и коньяком награды, разумеется, не ограничились.

Перед Новым годом, 31 декабря 1941 года, газета «Известия» опубликовала на первой полосе статью «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы». Внизу были помещены фотографии девяти отличившихся генералов. Фотография в нижнем ряду запечатлела генерала Власова.

6 января 1942 года ему присвоили звание генерал-лейтенанта.

11 февраля Андрей Андреевич Власов был удостоен персональной аудиенции И.В. Сталина, которая продолжалась с 22 часов 15 минут до 23 часов 25 минут (1 час 10 минут!), а 22 февраля его наградили орденом Ленина.

Икра, ордена, балыки, звания и слава доставались Власову, если судить по воспоминаниям Леонида Михайловича Сандалова, за сражения, которые выигрывала армия, пока генерал лечил свое ухо…

И соблазнительно, забегая вперед, провести аналогию с трагедией 2-й Ударной армии, виновником гибели которой тоже был не Власов. А после порассуждать, насколько условна вообще персонификация побед и поражений на войне.

Аналогии и рассуждения эти напрашиваются, ибо они отражают реальность военно-бюрократической машины, где и генералы, командующие армиями, порою так же невольны в своих решениях, как и рядовые бойцы…

И все же, понимая это, необходимо удержаться на зыбкой границе обобщения и не впасть в еще большую неправду о войне, чем та, которую долгое время навязывали нам. [43]

Все– таки были и у нас генералы, которые сами, вопреки объективным условиям, вопреки инерции бюрократической машины, определяли исход той или иной операции.

Их было немного, их смело можно назвать исключениями из общего правила, но это именно они сформировали то стратегическое мышление, которое по-настоящему заработало только в сорок четвертом году и которое привело нас к Победе.

Разумеется, московское контрнаступление не давало никакого повода для разговоров о стратегии. Роль генералов, командовавших армиями в этом сражении, когда, навалившись всей тяжестью, километр за километром выдавливали немцев, оттесняя от Москвы, была столь обезличена, что не имело особого значения, кто, Сандалов или Власов, командует армией.

Медленно ползла вперед армия, когда приказы подписывал Сандалов, медленно продвигалась она, когда принял командование Власов. Столь же медленно наступали и другие армии. Скорость иногда увеличивалась, но только за счет вливаемых в армии резервов.

Можно как угодно называть отдельные моменты этого наступления – в начале января перед 20-й армией была поставлена задача провести «наступательную армейскую операцию в зимних условиях по принципам теории глубокой операции».

Перед началом Волоколамской операции 20-ю армию усилили двумя стрелковыми бригадами, пятью артиллерийскими полками, двумя дивизиями «катюш», 2-м гвардейским кавалерийским корпусом с танковой бригадой и пятью лыжными батальонами.

7 января Власов утвердил план операции. Армия должна была наступать на Шаховскую в двадцатикилометровой полосе. Начало планировалось на 9 января.

Из– за сильного снегопада авиация не поддержала войска, но 10 января в 9.30 после артподготовки дивизии пошли в атаку и продвинулись вперед на два километра.

11 января – еще на три.

12 января Власов приказал ввести в прорыв кавалерийский корпус, но Жуков отменил его приказ до прорыва обороны на всю тактическую глубину. Только к вечеру армии удалось пробиться на глубину в семь километров.

Но и дальше наступление развивалось столь же мучительно трудно. В день преодолевали не более пяти километров, а 25 января вышли к Гжатским оборонительным позициям и здесь, у «линии фюрера», остановились. [44]

Прорывать ее наличными силами было уже невозможно. Это понимал Власов, это понимали и в Ставке…

По своим масштабам московское контрнаступление имело скорее политическое, нежели военное значение. Но опять-таки по политическим соображениям приказано было считать его выдающейся победой.

Так и считали…

Вот боевая характеристика на генерал-лейтенанта Власова, выданная 28 января 1942 года:

«Генерал– лейтенант Власов командует войсками 20-й армии с 20 ноября 1941 года.

Руководил операциями 20-й армии: контрударом на город Солнечногорск, наступлением войск армии на Волоколамском направлении и прорывом оборонительного рубежа на реке Лама.

Все задачи, поставленные войскам армии, тов. Власовым выполняются добросовестно.

Лично генерал-лейтенант Власов в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками армии – справляется вполне.

Должности командующего войсками армии вполне соответствует».

Под этой характеристикой – подпись командующего войсками Западного фронта генерала армии Жукова.

Георгий Константинович Жуков – человек не сентиментальный. Если требовалось, он не жалел ни солдат, ни генералов.

Как свидетельствует бывший адъютант Власова майор Кузин, далеко не все было гладко в отношениях Жукова с Власовым…

«Я слышал разговор Власова по прямому проводу с командующим фронтом т. Жуковым, – сообщил И.П. Кузин в органы. – По разговору я понял, что тов. Жуков ругал Власова. Власов разговаривал вызывающе и бросил реплику: „Может, армию прикажете сдать?“, – а потом добавляет, что он лично назначен тов. Сталиным, и, когда кончился разговор, он свою злобу вылил в форме мата по адресу тов. Жукова.

Кроме того, когда поступали распоряжения из фронта и их докладывали Власову, то он смотрел поверхностно и вставлял слова, что, сидя от фронта за 100 км, можно рассуждать, а здесь надо делать.

В феврале 1942 г. тов. Жуков прибыл в 20-ю армию и после своей работы решил остаться ночевать, а потом изменил свое решение и ночью выехал. После отъезда тов. Жукова Власов в виде шутки высказывал, что он начальству рассказал, что штаб армии подвергается артиллерийскому обстрелу каждый день, и начальство не замедлило с выездом. [45]

Несколько раз я слышал, что Власов рассказывал т. Сандалову и другим о тов. Жукове, что тов. Жуков просто выскочка, что он способностей имеет меньше, чем занимает положение, и что Власов знает тов. Жукова по работе в дивизии.

Когда Власова наградили, тов. Жуков прислал поздравительную телеграмму, Власов прочел и высказал, что тов. Жуков не ходатайствовал о награждении, это помимо его сделано, что тов. Жуков помнит Власову за инспекцию дивизии».

Необходимо, конечно, отсечь излишнюю пристрастность и стремление Кузина во что бы то ни стало реабилитироваться в глазах Особого отдела.

И все равно многое в информации И.П. Кузина соответствует действительности.

И стычки у Власова с Жуковым были. И мат по поводу и без повода, и завистливость, и генеральское хамство.

Тем не менее Власову Жуков дал положительную характеристику.

Значит, считал, что Власов справляется с обязанностями командарма. И еще – это, наверное, тоже понимал Жуков, – лучших генералов не было тогда в армии, и не из чего было выбирать.

Здесь мы опять возвращаемся к вопросу, не чернят ли светлую память великого русского полководца подобные факты биографию? Надо ли вспоминать это?

Мы убеждены, что говорить необходимо.

Если же скрывать подобные факты, если обходить их молчанием, открывается простор для спекуляций, действительно, на наш взгляд, оскорбляющих память и Г. К. Жукова, и всех фронтовиков.

«Власов с Жуковым знаком по меньшей мере с 1929 года по совместной учебе на курсах „Выстрел“: Власов окончил их в 1929 году, а Жуков в 1930 году – как говорится, однокашники. В 1939 году Власов находился в качестве руководителя группы военных советников в Китае, главного военного советника Чан Кайши, в момент, когда Китай вел смертельную борьбу с японскими захватчиками. В 1939 году Г.К. Жуков назначается командующим 1-й армейской группой советских войск в Монголии, проводит там блестящую операцию по окружению крупной группировки японских войск и уничтожает ее в районе реки Халхин-Гол, то есть Жуков «в открытом бою, с применением танков и самолетов, артиллерии и всех видов стрелкового оружия бьет врага на севере, Власов с линии невидимого фронта, невидимым для противника оружием, бьет того же врага с юга.

Разве не точно так же распределил Сталин роли Жукова и Власова в другой войне – Великой Отечественной? Разве не держал Жуков точно такой же фронт против немцев, какой он держал против японцев в 1939 году, а в это [46] самое время разве не держал Власов против немцев точно такой же фронт, какой он держал против японцев в 1939 году? Полный разгром японцев Жуковым и Власовым в 1939 году заложил победу над немцами под Москвой в 1942 году. Жуков и Власов отбили охоту у японцев ходить на север (вот это да! – Н.К.) за «зипунами». Промышлять они решили на юге. Сибирские и уральские дивизии были мгновенно переброшены под Москву и за минуту до ее падения спасли столицу.

В 1939 году Сталин поделил победу над японцами на двоих: Жуков становится Героем Советского Союза, Власов получает высший орден СССР – орден Ленина. Героем Советского Союза Власов не был объявлен только потому, что у этой «игры» совсем иные правила. С повышением уходят и тот и другой. После разгрома японцев в 1940 году Жуков оказывается командующим Киевского Особого военного округа, а с января 1941 года он – начальник Генерального штаба, заместитель наркома обороны СССР… Спрашивается, мог ли Жуков в самый напряженный момент битвы под Москвой «'потерять» командующего армией, которая находится на решающем участке битвы? Мог ли он «потерять» по своей вине однокашника, своего любимого комдива, любимого командира мехкорпуса, полковника, которого он сделал генерал-майором… а все это вместе и называется одним словом – друг, а еще сильнее – боевой товарищ? Мог… Запрос в Главное управление кадров Жуков делает потому, что встревожен, куда делся Власов, озабочен тем, что 20-я армия начинает «дело» без командующего. Жуков, видимо, просто отказывается понимать, что происходит вокруг Власова, что может быть вообще более важного и ответственного, чем происходящее в эти часы на полях Подмосковья, где решается судьба Москвы, а многим казалось, и судьба всей страны? Оказывается, было нечто, что было важнее и значимее, чем все это… Отшлифовывались последние «абзацы» «легенды», с которой Власов должен был уходить к немцам».

К разбору процитированного сочинения господина Филатова мы еще вернемся, а пока отметим, что насильственное, искусственное сближение человека, изменившего Родине, и человека, которого, как ни крути, мы с полным правом называем среди спасителей ее, оскорбительно.

Оскорбительна и попытка поделить заслуги Жукова.

И с кем?

С Власовым…

Конечно же, буйная фантазия генерала Филатова – продукт наших дней, точно так же как и сам генерал Филатов – продукт нашего времени. Он придумывает, но ведь и он сам со своими генеральскими звездами не рожден на полях сражений, а тоже придуман в чиновничьих коридорах.

Ну, а талант таких стратегов и организаторов, как Жуков, в том и заключается, что они всегда размещают свои проекты в пределах возможного, в той реальности, с которой приходится иметь дело. [47]

Георгий Константинович Жуков жил в реальном, очень сложном времени, и умненького знания о том, кто и где окажется месяцы спустя, у него не было и не могло быть. А главное – это умненькое знание и не нужно было Жукову для того, чтобы исполнить дело, которое он обязан был исполнить.

Так что отнесемся к аттестации Жуковым Власова с пониманием, как с пониманием должны мы отнестись и к тому, что происходило с Власовым в декабре 1941 – начале 1942 годов.

Цену победам своей армии Власов, очевидно, знал сам. Но ведь понимал и то, что это все-таки были победы. Впервые наши войска брали города, а не сдавали немцам. Психологически это очень важно. Как и другие советские генералы{19}, Власов наконец-то обретал уверенность в своих силах.

Л.М. Сандалов, нарисовавший сцену появления А.А. Власова в 20-й армии, писал воспоминания{20}, уже зная, что Власов изменник, и это настраивало его на определенный лад. Отчуждение и плохо скрытая неприязнь, как нам кажется, не из декабря сорок первого года, а из более позднего времени…

Но сохранились рассказы о Власове и той поры. Они существенно отличаются от описания Леонида Михайловича Сандалова.

Глава седьмая

Перед штурмом Волоколамска у Власова побывал американский журналист Ларри Лесюер. Лесюера поразили популярность Власова среди бойцов, его оптимизм.

Французская журналистка Эв Кюри встречалась с Власовым уже после взятия Волоколамска. Молодой генерал произвел на нее впечатление крупного стратега. Власов беседовал с Эв Кюри о Наполеоне и ПетреI, о Х.В. Гудериане и Шарле де Голле. Эв Кюри написала о Власове, что это один из самых перспективных советских генералов, чья слава быстро растет… [48]

А вот записки о Власове редактора «Красной звезды» Д.И. Ортенберга.

«27.02.42 г. На командном пункте 20-й армии у Лудной горы под Волоколамском. Посидели с Власовым часа два. На истрепанной карте, с красными и синими кружками, овалами и стрелами, он показал путь, который прошла армия от той самой знаменитой Красной Поляны, откуда немец уже собирался обстреливать Москву из тяжелых орудий. Видели мы Власова в общении с бойцами на „передке“ и в тылу с прибывшим пополнением. Говорил он много, грубовато, острил, сыпал прибаутками. Литсотрудник „Красной звезды“ Александр Кривицкий записал: „При всем том часто поглядывал на нас, проверял, какое впечатление производит: артист!“. Власов то и дело упоминал имя Суворова, к месту и не к месту. От этого тоже веяло театром, позерством. Кстати,это заметили не только мы» (выделено нами. – Н.К.).

«Не только мы» – это, вероятно, еще и Илья Григорьевич Эренбург.

Верный своей концепции, что вся мировая история совершается возле него и он «должен присутствовать при поворотных моментах в судьбах известных людей, Эренбург смещает в своих воспоминаниях встречу с Власовым на тот мартовский день, когда генералу позвонил Сталин, вызывая его в Ставку за назначением на Волховский фронт.

Однако, если не обращать внимания на эту особенность творческой манеры Эренбурга, надо признать, что портрет Власова, созданный Ильей Григорьевичем, – едва ли не самый удачный и точный во всей литературе о Власове.

«Пятого марта 1942 года я поехал на фронт по Волоколамскому шоссе. Впервые я увидел развалины Истры, Новоиерусалимского монастыря… Я поехал через Волоколамск. Возле Лудиной горы в избе помещался КП генерала А.А. Власова.

Он меня изумил прежде всего ростом – метр девяносто, потом манерой разговаривать с бойцами – говорил он образно, порой нарочито грубо и вместе с тем сердечно. У меня было двойное чувство: я любовался и меня в то же время коробило – было что-то актерское в оборотах речи, интонациях, жестах. Вечером, когда Власов начал длинную беседу со мной, я понял истоки его поведения: часа два он говорил о Суворове, и в моей записной книжке среди другого я отметил: «Говорит о Суворове, как о человеке, с которым прожил годы…»

О чем Власов мог говорить с Эренбургом?

Конечно, ему хотелось заинтересовать влиятельного журналиста, но вместе с тем ему нужно было показать себя генералом, и он слегка поддразнивал уважаемого Илью Григорьевича.

Как и всякий русский человек, воспитанный в православии, Власов не был антисемитом. Даже оказавшись в Германии, он не отказывался [49] работать там в «Вермахт пропаганде» с учеником Николая Ивановича Бухарина евреем Мелетием Зыковым…

И вместе с тем настороженность и насмешливость по отношению к евреям присутствовали во Власове всегда.

В похожем на донос рапорте бывший адъютант Власова майор И.П. Кузин «осветил» и эту черту характера своего начальника.

«За время моего наблюдения за Власовым в 20-й армии я убедился, что он терпеть не мог евреев. Он употреблял выражение „евреи атаковали военторг“ и т.д., и он форменным образом разогнал работников военторга по национальности евреев. Власов говорил, что воевать будет кто-либо, а евреи будут писать статьи в газеты и за это получать ордена».

Так что, принимая во внимание и эту черту характера Власова, можно понять, с каким удовольствием поддразнивал Андрей Андреевич Илью Григорьевича.

Тем более что сделать это было нетрудно.

Говорил Власов про Суворова, чье имя вместе с именами других русских полководцев еще только начинало снова вводиться в обиход. Возвращение дорогих русскому сердцу имен, конечно же, не могло не беспокоить наших интернационалистов. Но поскольку исходило оно непосредственно от Сталина, то и возмущаться было страшновато. Вот и вынужден был Илья Григорьевич, как неделю назад Ортенберг, поерзывая, внимать бесконечным байкам о Суворове, которыми пересыпал свой разговор Власов, Суворов, как известно, чрезвычайно гордился тем, что он русский, и всегда щеголял русскостью.

Однажды он остановил щеголеватого офицера и поинтересовался: давно ли тот изволил получать письма из Парижа?

– Помилуйте, ваше сиятельство!-ответил незадачливый франт. – У меня никого нет в Париже.

– А я-то думал, что вы родом оттуда,-сказал Суворов.

Не менее едко высмеивал Александр Васильевич и сановную глупость, и пустословие.

Вступая в Варшаву, он отдал такой приказ: «У генерала Н. взять позлащенную карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину кареты сидеть насупротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении».

Наверняка ввернул Власов в разговор и язвительное замечание Суворова, дескать, жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, что ему надобно знать. [50]

Разумеется, в нашей попытке реконструировать разговор Власова с Эренбургом много гипотетичного, но все же исходные моменты этого разговора вычисляются достаточно точно.

Первые реальные победы, первая всенародная слава или, вернее, предощущение этой славы{21}, впервые дарованная возможность не стесняться, что ты русский, а гордиться этим, с гордостью называть имена русских героев – все это пьянило Власова. И это упоительное, захлестывающее генерала чувство и заставляло Эренбурга любоваться Власовым, но вместе с тем и коробило его.

Тем более что и актерство, подмеченное Эренбургом, тоже наверняка прорывалось в жестах и словах Власова. Ведь он столько лет – всю сознательную жизнь! – старался не выдать «иррационального» пристрастия к русскому типу лица, к русской истории, что сейчас походил на человека только что после долгих лет болезни вставшего с постели. Человек этот идет, но ноги еще не слушаются его, человек, прежде чем ступить, думает, как нужно поставить ногу, и от этого все движения чуть карикатурны.

Национальные чувства Власова, пафос его и восторг были глубоко чужды интернационалисту Эренбургу, но само ощущение пробивающихся в человеке потаенных доселе сил – захватывало.

«На следующий день солдаты говорили со мной о генерале, хвалили его: „простой“, „храбрый“, „ранили старшину, он его закутал в свою бурку“, „ругаться мастер“…

Он был под Киевом, попал в окружение; на беду, простудился, не мог идти, солдаты его вынесли на руках. Он говорил, что после этого на него косились. «Но тут позвонил товарищ Сталин, спросил, как мое здоровье, и сразу все переменилось». Несколько раз в разговоре он возвращался к Сталину. «Товарищ Сталин мне доверил армию. Мы ведь пришли сюда от Красной Поляны – начали чуть ли не с последних домов Москвы, шестьдесят километров отмахали без остановки. Товарищ Сталин меня вызвал, благодарил…» Многое он критиковал… Говоря о военных операциях, добавлял: «Я солдатам говорю: не хочу вас жалеть, хочу вас сберечь. Это они понимают…».

Мы поехали назад. Машина забуксовала. Стоял сильный мороз. На КП девушка, которую звали Марусей, развела уют: стол был покрыт скатеркой, горела лампа с зеленым абажуром и водка была в графинчике. Мне приготовили постель. До трех часов утра мы говорили, вернее, говорил Власов – рассказывал, рассуждал. Кое-что из его рассказов я записал».

[51] Любопытно, как комментируют этот разговор Власова с Эренбургом современные историки.

«Помнится, где-то в 1946 году замечательный русский писатель Алексей Югов написал об Эренбурге, что тот весь переводной, что он не пишет на русском языке, а переводит с иностранного, что у Эренбурга нерусский язык, а кальки с русского языка… – издалека начинает свою мысль генерал Филатов. – За такие слова русского Югова просто затравили потом единоверцы Ильи. И ведь совершенно прав был Югов в отношении русского языка Эренбурга. Он двое суток слушал Власова, но так ничего и не понял из того, что ему говорил генерал на чистейшем очень образном русском языке.

Власов говорил о Сталине, подразумевая русскую объединительную идею, о личности, вокруг которой в конце 1941 года уже начали сплачиваться русские. Для Эренбурга слова Власова о Сталине – ерничанье, лицемерие. Власов говорил Эренбургу о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и Брусиловым. И после того как Эренбург обнаружил «обман» Власова, он стал для него и ему подобных злейшим врагом по сей день. Даже со слов бестолкового в русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском фронте – Русским человеком; что, как и в Битве под Москвой, в Берлине он выполнял один и тот же приказ одного и того же человека – Сталина».

Юный Андрей Власов воевал на врангелевском фронте. К слову уж, в это самое время в тех же краях эренбурги и маршаки в армии ставленника Антанты Деникина, сменившего «француза» Врангеля, были главными редакторами газет. Любимый лозунг, который они выносили в «шапки» на первые полосы своих газет, был: «Лучший красный – мертвый красный!» Каблуками своих сапог, копытами своих коней красные втаптывали в грязь эти грязные газетенки с их погромной «шапкой». Вот кто вдохновлял на резню и погромы, называемые гражданской войной. А «красные», которые хороши только повешенные, были воронежские и тамбовские мужики. Под словом «красный» эренбурги тогда держали русского мужика, под словом «белый» – русского офицера. Сегодня на слове «большевик» они держат снова русского мужика. Мы на этом слове, сохраняя правду истории, держим только бронштейн-троцких. Штрик-Штрикфельдт пишет: «По мнению этого отдела (Министерства пропаганды), большевизм и еврейство идентичны». Нам давно пора научиться читать их потаенный язык. Нам надо выработать свой условный, кодовый – «задушевный» русский разговор, понятный только нам».

О чем это?

Да… Можно согласиться, что Эренбург не до конца понял Власова. Не сумел, а может быть, и не захотел. Отчасти это верно, как, впрочем, верно и то, что люди вообще редко понимают друг друга. [52] С трудом можно Допустить, что, посмеиваясь над распухшим от славы журналистом, Власов действительно говорил о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и Брусиловым.

Достаточно остроумны рассуждения о «красных» и «белых».

Можно даже согласиться со словами о нужде нашей в своем «задушевном» русском разговорен.

Но почему «даже со слов бестолкового в русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском фронте – Русским человеком; что, как и в Битве под Москвой, в Берлине он выполнял один и тот же приказ одного и того же человека – Сталина»?…

Откуда это видно?

Из каких слов Эренбурга?

Главное же, нелепейшее предположение, будто в Берлине Власов выполнял приказы Сталина, подается тут как бесспорный, не нуждающийся ни в каких дополнительных доказательствах факт.

И тут, хотя генерал Филатов и не любит Эренбурга, трудно не заметить его духовного родства с Ильей Григорьевичем.

Эренбург был убежден, что вся советская история России совершается для него и при его непосредственном участии.

Филатов убежден, что вся тайная история сопротивления мировому масонству совершается вокруг него и при его непосредственном участии.

При этом и тот и другой, подобно картежным шулерам, сбрасывают под стол неудобные факты.

Филатов– с простоватой генеральской неуклюжестью, а Эренбург – с еврейским апломбом и невозмутимостью.

«Среди ночи Власов разнервничался: немцы осветили небо ракетами, перебрасывая пополнение.

Рано утром Власова вызвали по ВЧ.

Назад вернулся взволнованный.

– Товарищ Сталин оказал мне большое доверие…-сказал он и добавил, что получил назначение на Волховский фронт.

Мгновенно вынесли его вещи. Изба опустела. Сборами командовала Маруся в ватнике, Власов взял меня в свою машину – поехал на передний край проститься с бойцами».

Ну, да Бог с ними, эренбургами и Филатовыми…

Вот мы и подошли к поворотному в судьбе Андрея Андреевича Власова моменту – назначению его на Волховский фронт. [53]

Официально он назначался заместителем командующего фронтом, но похоже, что у Сталина были насчет Власова более серьезные намерения.

В уже цитировавшихся нами воспоминаниях Никита Хрущев пишет: «Когда Власов оказался изменником, Сталин вызвал меня и зловещим тоном напомнил мне о том, что именно я выдвинул Власова на пост командующего 37-й армии. В ответ я просто напомнил ему, кто именно поручил Власову руководство контрнаступлением под Москвой и даже предполагал назначить Власова командующим Сталинградским фронтом. Сталин оставил эту тему и больше никогда не возвращался к ней…»

Никита Сергеевич – большой выдумщик.

Разумеется, никогда бы не посмел он напоминать Сталину о его промахе. Не те отношения были…

И тем не менее разговор этот несомненно состоялся. Только не в реальности, а в воображении самого Хрущева…

Узнав о предательстве Власова, Хрущев вспомнил о своем промахе в Киеве в августе сорок первого года и, ожидая вызова к Сталину, десятки, а, может, и сотни раз перебирал все аргументы в собственную защиту.

Иосиф Виссарионович по каким-то своим соображениям так и не стал укорять Никиту Сергеевича киевским проколом, но Хрущев каждый раз ждал разговора, трусил, и, наконец, ему стало казаться, что разговор состоялся на самом деле.

Поэтому свидетельство Хрущева, что Сталин обдумывал, не назначить ли ему Власова на Сталинградский фронт, не кажется нам нереалистичным. И тут нас не должно смущать то обстоятельство, что как таковой Сталинградский фронт был образован только 12 июля 1942 года. Подготовительная работа велась, когда Власов не сдался еще в плен, и фамилию Власова Сталин вполне мог назвать в списке возможных кандидатур на должность командующего.