355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Коняев » Гибель красных Моисеев. Начало террора. 1918 год » Текст книги (страница 14)
Гибель красных Моисеев. Начало террора. 1918 год
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:16

Текст книги "Гибель красных Моисеев. Начало террора. 1918 год"


Автор книги: Николай Коняев


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Офицер действительно был остановлен заставой. Когда его обыскивали большевики, он заметил, что они говорят между собой по-немецки. Тогда он по-немецки же обратился к ним. Старший из них, унтер-офицер, услышав немецкую речь, вытянулся во фронт и сказал: “Zu Befehl, Негг Leutnant” (слушаюсь, господин лейтенант).

Не оставалось сомнения в том, что немцы работают вместе с большевиками» {105}.

Обратите внимание, что Савинков, хотя и говорит, что сведения графа Мирбаха были ложныи значит никакого заседания «Союза», который организовывал он, Савинков, в Денежном переулке не будет, но все же он посылает офицера посмотреть на этих неведомых ему заговорщиков. Он как бы считает их своими людьми, потому что они могли бы состоять в его организации.

Происходит сложение двух фантазий.

Фантазии Савинкова, который был готов считать арестованных членами своего «Союза», потому что они действительно могли быть ими, соединялись с фантазиями Дзержинского, который арестовывал людей, потому что они могли быть членами савинковского «Союза».

В своих воспоминаниях «Борьба с большевиками» Б. Савинков приводит список высшего руководства «Союза защиты Родины и свободы». Со списком руководства «Союза», опубликованным чекистами, в нем совпадает только фамилия начальника штаба, полковника артиллерии Перхурова. Но Перхуров, как и Савинков, был известен чекистам и без показаний А. Пинки.

Савинков говорит в воспоминаниях, что у него не оставалось сомнения в совместной работе немцев с большевиками. Но ведь никакого сомнения нет и в том, что Дзержинский только для того и придумывал дело ликвидированного им «Союза защиты Родины и свободы», чтобы создать у немцев видимость успешной работы…

Так что и тут происходила самая настоящая материализация фантома…

Точно так же было и в ходе расследования дела «Каморры народной расправы»…

Несмотря на многочисленные огрехи, замысел Моисея Соломоновича Урицкого полностью удался.

В это невозможно поверить, но читаешь показания свидетелей и видишь, что для многих уже в начале июня 1918 года придуманная Урицким «Каморра народной расправы» начала становиться реальностью…

«В субботу(18 мая. – Н.К.) или в пятницу был у нас один красноармеец и сказал, что к ним приходил один и говорил о прокламациях “Каморры народной расправы”. Его не поддержали…”(Показания Моисея Александровича Рачковского.)

О “Союзе русского народа” знаю, что существовал он при старом строе и задачи его были исключительно погромные, антисемитские. Что касается “Каморры народной расправы”, то она существует еще, кажется, с 1905 года, ею был убит Герцен-штейн. Эмблемой ее был какой-то крест…» {106}(Показания Семена Абрамовича Рабинова.)

Можно иронизировать, что авторы этих показаний знают о «Каморре» больше, нежели сами «каморрцы», но ведь обилие даже фантастических подробностей только подтверждает, что «Каморра» осознавалась ими как неопровержимая реальность…

Слухи о «Каморре народной расправы», размноженные в десятках тысяч экземпляров петроградских газет, подтвержденные именами В. Володарского, М. Горького и других достаточно известных борцов за права евреев, усиленные многочисленными арестами, мобилизовали многих евреев на борьбу с «погромщиками».

Следственное дело пестрит доносами на еще не выявленных чекистами антисемитов.

«Быстрицкий у нас в доме живет года два и известен мне лично и многим другим жителям дома как человек безусловно правых убеждений и притом антисемит» {107}.

Разумеется, после этого Семен Дмитриевич Быстрицкий, служащий Всероссийского комитета помощи семьям убитых офицеров, немедленно был арестован, и его племяннице пришлось развить бурную деятельность, чтобы доказать, что ее дядя не антисемит и не погромщик.

Собранное по ее просьбе общее собрание жильцов дома № 15/14 по Коломенской улице постановило: «о принадлежности жильца дома Быстрицкого к “Каморре народной расправы” никому из присутствующих не известно», тем не менее «что касается неуживчивого характера господина Быстрицкого, то у него выходили конфликты с жильцами».

Всероссийский комитет помощи семьям убитых офицеров удостоверил следователя Байковского на официальном бланке, что сотрудники Быстрицкого «от него никогда не слыхали никакой ни погромной, ни контрреволюционной агитации».

По такому же навету был арестован и псаломщик церкви при морском госпитале Григорий Иванович Селиванов. Его брат, юрисконсульт Всероссийского военно-хозяйственного комитета РККА Димитрий Иванович Селиванов, долго объяснял потом в ЧК, что в основе обвинения – сговор между Борисом Ильичом Бинкиным и его племянником Давидом Ефимовичем Хазановым, которые давно недолюбливали Григория Ивановича…

«Не потому ли Бинкин считает брата монархистом, что брат ходил на поклон к Великому князю? Но в этом отношении Бинкин не только ошибается в своем умозаключении, но и просто извращает факты. “

К бывшему Великому князю Константину Константиновичу десять лет тому назад ходил не брат, а я. И ходил я к нему не как к Великому князю, а как к главному начальнику военно-учебных заведений, от которого зависело предоставление нашим малолетним братьям Владимиру и Павлу права поступления в кадетские корпуса.

Если бы начальником военно-учебных заведений в то время был гражданин Бинкин или гражданин Хазанов, то мне скрепя сердце пришлось бы обратиться и к ним» {108}

Тенденция тут прослеживается четкая.

И нет даже нужды говорить о моральных качествах многочисленных доносчиков и лжесвидетелей. Их поступки, какими бы гнусными они ни были, безусловно, спровоцировал Моисей Соломонович Урицкий.

На Гороховую улицу приходили евреи и жаловались, что они могут пострадать от деятельности «Каморры», во главе которой Урицкий потому и поставил активистов бывшего «Союза русского народа» Соколова, Злотникова и Боброва, потому что многие евреи искренне считали, что они могут пострадать от деятельности этого «Союза».

В этом и заключался смысл всего дела «Каморры народной расправы», и в этом – успех предприятия Моисея Соломоновича был очевидным.

Еврейское общество более других подвержено слухам…

Оно как бы питается слухами, с помощью слухов создает и разрушает репутации, слухи – весьма важная часть его жизнедеятельности. Эту специфику национального характера евреев – всегда все знать, знать даже то, чего нет, – Моисей Соломонович учел в своей постановке.

Точно так же, как и Феликс Эдмундович Дзержинский, который очень точно учел в постановке дела «Союза защиты Родины и свободы» психологию бывшего террориста и бывшего военного генерал-губернатора Петрограда Бориса Викторовича Савинкова.

И оба эти дела вполне можно было бы счесть достойными восхищения, блестящими образцами мистификаций, если бы не реальные жизни русских людей, которыми Дзержинский с Урицким и оплачивали свои страшные творения…

Как известно, по казанским адресам, названным Пинки, немедленно отправились уполномоченные ВЧК.

Точно так же рыскали петроградские чекисты.

И грохотали, грохотали выстрелы. И в Москве, и в Казани, и в Петрограде расстреливали неповинных, ничего не подозревающих о раскрытых заговорах людей…

Но это тоже было частью придуманного Феликсом Эдмундовичем и Моисеем Соломоновичем розыгрыша.

2

«Дзержинский…– вспоминал Вячеслав Рудольфович Менжинский, – не был никогда расслабленно-человечен… Наказание, как таковое, он отметал принципиально, как буржуазный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции. Презрительно относясь ко всякого рода крючкотворству и прокурорскому формализму, Дзержинский чрезвычайно чутко относился ко всякого рода жалобам на ЧК по существу. Для него важен был не тот или иной, сам по себе, человек, пострадавший зря, не сантиментальные соображения о пострадавшей человеческой личности, а то, что такое дело являлось явным доказательством несовершенства чекистского аппарата. Политика, а не человечность, как таковая, вот ключ его отношения к чекистской работе».

Другое дело – шеф петроградских чекистов…

Ключ его отношения к чекистской работеподобрать сложнее.

Ни о какой человечности, разумеется, и речи не идет, но и одной только политикой это отношение для Моисея Соломоновича Урицкого не определяется.

Люди, знавшие Урицкого, говорят о его инфернальности.

Что конкретно имел в виду, давая это определение, Марк Алданов, мы не знаем, но когда читаешь дела Петроградской ЧК, действительно охватывает ощущение, что погружаешься в преисподнюю.

Причем скажем сразу, что по сравнению с москвичами Якобом Петерсом, который иногда давал пострелять на расстрелах своему сынишке, или с белесоглазым латышом Александром Эйдуком, который говорил, что массовые расстрелы полируют ему кровь, петроградские чекисты Антипов, Бабель, Байковский, Бокий, Иоселевич, Отто, Рикс, Юргенсон выглядят почти интеллигентами.

Но кто сказал, что преисподняя это только котлы и дыбы, возле которых орудуют белесоглазые чекисты-латыши?

Может быть, в Петроградской ЧК и меньше, чем в Москве, увлекались избиением подследственных на допросах, но пыток хватало и здесь. И самой страшной, самой инфернальной, как можно судить по материалам дел, была пытка неизвестностью, в которую погружался подследственный, попав на Гороховую улицу.

Можно проследить по документам, что испытывал человек во время такого погружения…

Мы говорили, что Виктору Павловичу Соколову-Горбатому, намеченному Урицким на роль главы «Каморры народной расправы», удалось скрыться буквально накануне ареста.

Арестовали его брата, офицера, и однополчанина брата – солдата Мусина…

Николай Павлович Соколов поначалу держался на допросах строго, почти надменно.

«Что касается брата моего, Виктора Павловича… – сообщил он 25 мая, – то могу сказать, что по совету врача он должен был уехать в Царское Село и уехал он туда или в день обыска, или днем раньше [26]26
  Виктор Павлович Соколов благополучно бежал из России и жил потом в Таллине.


[Закрыть]
. По своим политическим убеждениям он, кажется, монархист, кроме того, состоял членом “Союза русского народа”, но старается ли он в настоящее время проводить в жизнь свои идеи – этого я сказать не могу…»

Конечно, следователь Владислав Александрович Байковский не был испорчен ни образованием, ни воспитанием [27]27
  В 1917 году 22-летний Владислав Александрович Байковский командовал уже группой удельнинских боевиков, а в свободное от разбоев время занимался делопроизводством в Удельнинском районном комиссариате милиции…


[Закрыть]
.

Однако и этот, закончивший всего четыре класса, уроженец гмины Пруска Ломжинской губернии, не мог не уловить открытой издевки в словах Николая Павловича Соколова и решил наказать его погружением.

Взяв с Соколова подписку о невыезде, он отправил его в камеру собирать вещи и… забыл о нем на долгие недели… Отметим попутно, что помимо мук неизвестности, в которую погружалинесговорчивого арестанта, ему приходилось испытать и невыносимые муки голода – питались арестанты передачами с воли.

Так что заплатил Николай Павлович Соколов за свою язвительность недешево:

«Я арестован 21 мая и был Вами допрошен 25 мая, причем Вы на допросе сказали мне, что мне не предъявлено обвинений… и что, по всей вероятности, после Вашего доклада Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии меня освободят. С тех пор прошло две с половиной недели. Допрошенные одновременно со мной Гроссман и Анненков, по-видимому, освобожденымое же дело остановилось. Поэтому прошу Вас, если Вы нуждаетесь в дополнительных сведениях от менядопросить меня. Надеюсь, что после вторичного допроса меня освободят, причем я всегда готов дать подписку о невыезде из Петрограда и явке на допрос по первому требованию» {109}.

В дополнительных сведениях Байковский нуждался и, вняв просьбе Николая Павловича, вызвал его на допрос.

Но – увы! – от предложения сотрудничать с ЧК в аресте своего брата Николай Павлович снова отказался и, хотя уже и без прежней язвительности, продолжал твердить, что не знает, где сейчас находится Соколов-Горбатый.

Поэтому и был он водворен назад в камеру, чтобы сочинять новые – «Я арестован четыре недели назад… и не имею никаких известий, в каком положении мое дело…» – прошения и постепенно доходить до нужной чекистам кондиции…

«22 мая я был арестован и препровожден в тюрьму “Кресты”, где вот уже три месяца сижу без предъявления мне обвинения, в ожидании окончания следствия…– писал в прошении М.С. Урицкому бывший секретарь Совета монархических съездов И.В. Ревенко. – Еще 11 июня гр. Байковский, ведущий следствие по моему делу, допрашивая меня в «Крестах», официально мне сообщил, что прямых улик и обвинений меня в чем-либо не имеется и что следствие по моему делу заканчивается на текущей неделе. Ответ же на мою тогда же обращенную просьбу об освобождении и о разрешении свидания с женою, был им, Байковским, обещан сообщением мне в четверг 13 июня…

По сегодняшний день не имею никакого ответа на мою вышепоименованную просьбу и никакого результата на мое ходатайство от 20 июля к тому же гр. Байковскому, уже давно закончившему по моему делу следствие» {110}.

Да… Средство было отменное.

Некоторые заключенные, уже настроившиеся идти домой, впадали в настоящее нервное расстройство, когда их начинали погружать.

«Вот уже две недели, как вы сказали, что отпустите меня отсюда через два-три дня, а я все мучусь и не знаю, в чем виноват… Очень прошу: возьмите меня отсюда, силы больше моей нету, от нервов и раны уже ходить не могу. Ну и чего я сделал, что меня вы так мучите и пытаете?..Возьмите меня отсюда, силы боле нет жить…»

Солдат Мусин, который писал это прошение, конечно, не герой, но все-таки служил в армии, успел понюхать войны, и коли и он раскис до такой степени, то нужно признать, что погружение в неизвестность– чрезвычайно действенный метод.

Действенность метода, созданного инфернальнымМоисеем Соломоновичем Урицким, возрастала за счет размывания всего того, что связывало подследственного с реальностью.

Никакого значения не имело, что ты делал и что у тебя нашли при обыске. Все это менялось по ходу следствия, менялось так, как это было нужно инфернальному режиссеру.

3

3 июня 1918 года – важный день в ходе «расследования» дела «Каморры народной расправы»… Чекисты наконец-то сподобились «найти» печать этой организации.

Сам этот факт, как и положено, был запротоколирован:

«ПРОТОКОЛ

По ордеру Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Петроградском Совете Рабочих и Красноармейских Депутатов от 3 июня 1918 г. за № 354 был произведен обыск по Николаевской улице, д. 4, кв. 29 в комнате Злотникова.

Взято для доставления в Комиссию:

Печать с надписью “Каморра народной расправы”

Один серебряный рубль 1893 года

Один серебряный рубль 1814 года

Один серебряный рубль в память 1913 г. дома Романовых

Три векселя на 40 000, 40 000 и 40 000 р. на имя Репьева.

Сберегательная книжка за № 463652, № 968181 и дубликат книжки № 116009.

Бронзовый крест, 2 коробки типографского шрифта, личная печать Злотникова, одна коробка негативов, три фотографических снимка писем Савинкова, портрет Распутина (один из семи найденных), ручной типографский валик, расписка на 1000 р., на отдельной бумаге подпись Георгия Пятакова и другая неразборчивая подпись, оттиск штемпеля отдела пропусков, один чистый пропуск с подписями, незаполненный, один флакон с надписью “Яд” и различная переписка и печатные произведения.

Обыск произвел – Апанасевич

Ничего не пропало и ничего не сломано во время обыска» {111}.

Мы привели этот документ целиком, потому что непонятно, как сумел товарищ Юргенсон не найти столькоулик при первом обыске…

Ну ладно – векселя, сберегательные книжки, бланки пропусков, печать «Каморры народной расправы»…

Но как не заметить типографское оборудование, как проглядеть флакон с ядом?

Еще более странно, что на допросах Байковский не задал Злотникову ни одного вопроса по поводу векселей, не поинтересовался, где и для какой цели раздобыл Злотников бланк с подписью Георгия Леонидовича Пятакова, не спросил даже, кого Злотников собрался отравить припасенным ядом…

Впрочем, должно быть, потому и не спрашивал, что неоткуда было Луке Тимофеевичу Злотникову знать это…

Как и положено при погружении,он узнал об этих находках от следователя…

Находкой печати «Каморры народной расправы» «удачи» чекистов 3 июня не ограничились.

В этот день Моисей Соломонович Урицкий подписал еще и ордера на арест В.П. Мухина и З.П. Жданова. Оба они были весьма состоятельными людьми и выдвигались, как мы знаем, на роль финансистов погромной организации.

Значит, и тут успех был налицо.

И улики чекистам удалось найти, и главных «погромщиков» выявить…

Фортуна настолько благоволила к подручным Моисея Соломоновича Урицкого, что, право же, как-то неловко связывать это с ликвидацией накануне в Москве заговора «Союза защиты Родины и свободы».

Но и не связать нельзя.

Не случайно же чекисты «нашли» 3 июня в комнате Злотникова кроме печати еще и «три фотографических снимка писем Савинкова»,которые, если бы в этом возникла надобность, несомненно доказали бы связь «Каморры народной расправы» с «Союзом защиты Родины и свободы».

С одной стороны, нелепо, конечно, выдавать Бориса Савинкова за главу бывших активистов «Союза русского народа», но зато как своевременно!

Вспомним, что в статье «Плоды черносотенной агитации» В. Володарский с возмущением рассказывал о черносотенцах, задержавших поезд с продуктами, который Г.Е. Зиновьев отправил в Германию из голодающего Петрограда… И что же? Моисей Соломонович может отрапортовать, что эта явно враждебная немцам погромная организация, которая срывала поставку продовольствия в Германию, ликвидирована…

В самом деле, если Дзержинский в угоду Мирбаху изображал, что он ликвидировал контрреволюционный заговор «Союза», то отчего же Урицкому не последовать его примеру и не отрапортовать немцам о ликвидации заговора «Каморры народной расправы»?

«Урицкий не был проходимцем,– писал Марк Алданов. – Я вполне допускаю в нем искренность, сочетавшуюся с крайним тщеславием и с тупой самоуверенностью. Он был маленький человек, очень желавший стать большим человеком…

Этот человек, не злой по природе, скоро превратился в совершенного негодяя»…

Необходимо отметить, что и советские, и эмигрантские историки проявляют к Урицкому снисходительность гораздо большую, нежели к другим чекистским палачам. Они, если и не обеляют этого совершенного негодяя,то пытаются как бы извинить его, договариваются до того, что это якобы Урицкий и удерживал кровожадного Зиновьева от большого кровопролития в Петрограде. Эта снисходительность к главному палачу Петрограда объясняется, очевидно, чистокровным еврейским происхождением Урицкого. Защитники Урицкого полагают, будто злобное преследование Моисеем Соломоновичем русского населения Петрограда объяснялось необходимостью защиты прав евреев.

Это не вполне верно.

Поддерживая русофобские настроения, злобно преследуя всех русских людей, едва только делали они попытку вспомнить, что они русские, Урицкий заботился не вообще о евреях, а лишь о местечковых большевиках и чекистах.

Причем, по мере укрепления местечковых большевиков, гарантии безопасности для евреев, не участвующих или недостаточно активно участвующих в русофобском большевистском шабаше, делались все более призрачными.

Мы знаем, что отлаженная Моисеем Соломоновичем Урицким и иже с ним машина беззакония произвела в результате погром, равного которому не знала мировая история.

И разве существенно то, что не для этого задумывалась машина?

Только ослепленные ненавистью к России люди могут полагать, что насаждаемое ими беззаконие будет распространено лишь на одну национальность и не заденет другие…

4

Марк Алданов писал, что Урицкий «укреплял себя в работе вином».

Похоже, что в состоянии алкогольного опьянения Моисей Соломонович и решил заменить на посту председателя «Каморры народной расправы» ускользнувшего из его рук Виктора Павловича Соколова-Горбатого председателем Казанской продовольственной управы Иосифом Васильевичем Ревенко. Урицкому показалось, что Ревенко вполне подходил на пост главного погромщика города…

Во-первых, он возглавлял ту самую продовольственную управу, где служил «погромщик» Леонид Николаевич Бобров, во-вторых, был знаком с Лукой Тимофеевичем Злотниковым, ну а главное, начиная свою политическую карьеру, Иосиф Васильевич имел неосторожность баллотироваться в четвертую Государственную думу по списку «Союза русского народа»…

Особую пикантность выбору Урицкого придавало то обстоятельство, что он был хорошо знаком с Иосифом Васильевичем…

Подробно о характере И.В. Ревенко рассказал на следствии сотрудник ЧК Сергей Семенович Золотницкий.

Он познакомился с И.В. Ревенко, еще когда искал у того покровительства.

«В сентябре семнадцатого года я освободился от службы и товарищи по корпусу посоветовали мне обратиться к И.В. Ревенко за протекцией. Ревенко обещал устроить меня» {112}.

Но после Октябрьского переворота дела Сергея Семеновича пошли в гору, и опека Ревенко начала тяготить его.

«Когда я приехал из Москвы, то Ревенко спросил меня между прочим, как я выполнил там поручение Комиссии. Еще он спросил: буду ли я работать здесь? Я, конечно, обрисовал ему в общих чертах свою работу в Москве, а на второй вопрос ответил, что по семейным обстоятельствам дальше продолжать работу в Комиссии не могу. Ревенко сказал с иронией:

Ну, конечно… Вы такой видный политический деятель…

В дальнейшем нашем разговоре Ревенко перечислил ряд организаций, в которых занимал первенствующее положение, и как бы между прочим добавил: “Вы являетесь все-таки простым агентом Комиссии, я же являюсь членом Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Петроградском Совете”. Он называл тогда некоторых членов Комиссии, говорил, что с Урицким он большой приятель».

Ревность Иосифа Васильевича к своему протеже выглядит довольно смешно, но это – характер Ревенко.

«Я встречался с ним несколько раз и в Таврическом дворце, где он был секретарем Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссии… Ревенко тогда имел пропуск общий на Смольный и Таврический и вообще был там, по-видимому, важным лицом, на что мне при встречах всегда старался указывать» {113}.

Тщеславия в Иосифе Васильевиче Ревенко было с избытком и, даже оказавшись в Петроградской ЧК уже в качестве подследственного, он как-то по-мальчишески хвастливо перечисляет все свои должности…

«В настоящее время я являюсь председателем Казанской районной управы и членом президиума бюро по переписи Петрограда. Кроме того, я – председатель общегородского совета союзов домовых комитетов гор. Петрограда, редактор-издатель журнала “Домовой комитет”, товарищ председателя совета квартальных старост 3-го Казанского подрайона, председатель домового комитета дома № 105 по Екатерининскому каналу, член правления Мариинского кооператива и член продовольственного совета Казанской районной управы» {114}.

Увлекшись перечислением своих должностей и званий, Ревенко вспомнил, что в 1912 году, будучи в отпуске в городе Николаеве, он принял участие в выборах в Государственную думу по соединенному списку умеренного блока, в состав которого входили представители, рекомендуемые «Союзом русского народа» и другими конституционно-монархическими организациями.

«В Городскую думу я прошел большинством голосов, а в Государственную по г. Николаеву также прошел, но в конечном результате голосов мне не хватило и я был зачислен кандидатом».

Об этом в ЧК лучше было не говорить, но Иосиф Васильевич, поскольку он был большой приятель с Урицким,рассказал все. Не насторожил Иосифа Васильевича и вопрос о Злотникове.

Верный манере подчеркивать при каждом удобном случае собственную значимость, он поведал обрадованному Байковскому, что со Злотниковым познакомился в 1912 году во время представления царю монархических организаций, где он, Ревенко, находился конечно же по долгу службы…

Правда, Ревенко категорически отрицал связь с «Камор-рой», более того, как и Злотников, заявил, что слухи о «Каморре народной расправы» считает «совершенно абсурдными и провокационными, о которых здесь только и узнал», – но уж этого-то, будь он поумнее, Иосиф Васильевич мог бы и не говорить. Урицкий, с которым он был большой приятель,исам прекрасно знал, где и что можно услышать о «Каморре»…

Говоря об Иосифе Васильевиче Ревенко, хотелось бы подчеркнуть, что он, как и Леонид Николаевич Бобров, не просто персонаж придуманного Моисеем Соломоновичем Урицким дела, но еще и достаточно яркий типаж.

В самом начале этой книги мы говорили, что Октябрьский переворот потому и удался, что был выгоден не только большевикам, но и большинству политиков, так или иначе примыкавшим к партии власти. Иосиф Васильевич Ревенко – типичный представитель этой когорты политиков.

Читая протоколы допросов, постоянно ощущаешь сквозящие за хвастовством и самовлюбленностью Иосифа Васильевича растерянность и недоумение.

Точно так же, как и более именитые сотоварищи, Ревенко не может понять, почему его, такого умного, такого ловкого, вытеснили из коридоров власти. В принципе и сейчас вчерашний монархист готов примириться с большевиками, лишь бы продолжать «гражданское» служение, лишь бы подали ему хоть копеечку власти. Только зачем же, зачем его обходят здесь молодые и в подметки ему не годящиеся конкуренты?

«Когда я принял на себя обязанности секретаря канцелярии Комиссии товарища Урицкого…– не скрывая насмешки, рассказывал С.С. Золотницкий, – Ревенко стал со мною мягче. Однако однажды он заметил: “Вот теперь вы на моем месте. Разница только в том, что я окончил пятьвысших учебных заведений, а вы и среднее-то окончили ускоренно”» {115}

Слепота и полнейшая гражданская глухота отнюдь не частные недостатки И.В. Ревенко. Письма, изъятые у него, о которых мы говорили выше, свидетельствуют, что этими же недугами были поражены многие политики того времени.

Вспомните письмо П.Н. Милюкова, который ради «преобладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев»пошел на прямое предательство родины, ибо обостренным чутьем политика ясно ощущал, что победа России в этой войне становится неизбежной, а значит, и столь дорогим мечтам подходит конец. Даже и после Октябрьского переворота, когда он сам оказался среди жертв, не смог Милюков признаться в ошибке…

Точно так же, как и А.Ф. Керенский, который, приступая к рассказу о предоктябрьских событиях, пишет, что «последствием генеральского путча был полный паралич всей законодательной и политической деятельности в стране, поэтому я весь ушел в дело спасения основ демократиии защиты интересов России на предстоящей мирной конференции победителей в войне».

И ведь не в политическом запале, не в горячке событий были написаны эти слова, а в мемуарной тиши и раздумчивости…

В принципе, председатель Николаевского отделения «Союза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко должен был бы противостоять кадету П.Н. Милюкову и эсеру А.Ф. Керенскому, но это противостояние чисто внешнее, организационное, а внутренне они одинаково самовлюбленны, одинаково замкнуты на своих интересах.

И как личность, и как общественный деятель И.В. Ревенко мельче и П.Н. Милюкова, и А.Ф. Керенского. И может, как раз поэтому вся подловатая сущность политиканов проступает в нем в самом неприкрытом виде.

Вот любопытный документ из дела И.В. Ревенко:

«Председатель Чрезвычайной Комиссии

по разгрузке Петрограда.

27/14 февраля 1918 г. № 94

УДОСТОВЕРЕНИЕ

На основании Отдела III Протокола заседания Чрезвычайной Комиссии по разгрузке Петрограда от 22/9 февраля 1918 г. предъявитель сего Иосиф Васильевич Ревенко, как служащий в Канцелярии означенной Комиссии освобождается от принудительных общественных работ и мобилизации».

Мы уже рассказывали, что большевики «разгружали» Москву и Петроград для того класса местечковой администрации, на который могли они опереться.

От кого разгружали – тоже понятно…

От офицерства…

От русской интеллигенции…

От петроградских рабочих…

И помогал большевикам в этой разгрузке вчерашний «черносотенец», член руководства «Союза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко!

Об этом свидетельствовал и Сергей Семенович Золотницкий.

«В январе месяце,– рассказывал он, – когда я по службе должен был обратиться в Чрезвычайную Комиссию по разгрузке Петрограда (Мариинский дворец), я к своему удивлению встретил его(Ревенко. Н.К.)там тоже очевидно на высшей должности» {116}.

Характерно, что работал Ревенко в этой должности не на страх, а на совесть. Вообще, сотрудничая с большевиками, Иосиф Васильевич достаточно убедительно (для самого себя) обосновал необходимость этого сотрудничества.

Среди бумаг, изъятых у него, есть набросок статьи {117}, в которой содержится попытка оправдать суровые меры, принятые советской властью к участникам декабрьской забастовки служащих.

«Говорят, чиновничья забастовка вызвана тем, что большевики являются якобы захватчиками власти, что они насильственно свергли законно-существовавшее временное правительство. Так ли это и состоятельно ли предъявляемое в этом отношении к большевикам обвинение?»

Отвечая на этот вопрос, автор статьи совершенно резонно указывает, что вся история революционной власти сводится к последовательным ее захватам со стороны разновременно сменяющих друг друга ее носителей…

«В момент Февральского переворота Государственная дума была распущена, притом распущена указом, последовавшим в полном согласии с действовавшим в то время законом. Не подчинившись ему, признав себя носительницею и источником не принадлежавшей ей, по закону, верховной власти – Дума несомненно совершила революционный акт, произвела насильственный захват власти…

А на каком законе основано существование учрежденного в революционные дни г. Родзянкою думского комитета и не является ли его образование выхватыванием власти у Государственной думы?..

Но временное правительство первого, гучковско-милюковского, состава хоть получило свое начало от Комитета Думы. Ну, а второй состав, с сохранением председательства Львова, но с участием предварительно выхолощенных от всякого социализма социалистов? А состав правительства Керенского? От кого получили они свои полномочия? Единственный их источник – ссылка якобы на волю революционного народа»…

Почему же, задается вопросом автор, чиновничество, то самое чиновничество, которое служило царской власти, примирилось с переворотом, а затем служило и буржуазному и коалиционному кабинетам Львова и не ^протестовало даже против самодержавного самовластия Керенского, вдруг забастовало, когда власть захватили большевики?

Вопрос риторический.

Вся статья и построена как цепь вопросов. На любое критическое замечание в адрес большевиков следует вопрос: а вы сами разве иначе поступали, когда были у власти?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю