Текст книги "Русская поэзия XVIII века"

Автор книги: Николай Карамзин

 
«Я обесчещена», – пришла просить вдова.
Однако знал судья, кто просит такова.
«Чем?» – спрашивал ее. «Сегодня у соседа, —
Ответствовала та, – случилася беседа.
Тут гостья на меня так грубо солгала:
Уж ты-де во вдовстве четы́рех родила».
Судья ей говорил: «Плюнь на́ эту кручину;
Стал свет таков, всегда приложат половину».
 

1756

 
Не вознесемся мы великими чинами,
Когда сии чины не вознесутся нами.
Великий человек, великий господин,
Кто как ни думает, есть титул не один.
Великий господин – кто чин большой имеет,
Великий человек – кто много разумеет,
Локк [530]530
  ЛоккДжон (1632–1704) – английский философ-сенсуалист


[Закрыть]не был господин великий в весь свой век,
Ни конь Калигулин [531]531
  Не конь Калигулин… – Римский император Гай Цезарь Калигула (12–41 гг.), прославившийся споей жестокостью и сумасбродством, назначил своего коня консулом и ввел его в Сенат


[Закрыть]– великий человек.
 

1756

 
Нагнала бабушка пред свадьбой внучке скуку,
Рассказывая ей про свадебну науку.
Твердила: «Вытерпи, что ночь ни приключит.
Тебя опричь меня, мою любезну внуку,
При случае таком никто не поучит».
А внучка мыслила, целуя бабку в руку:
«Уж эту, бабушка, я вытерпела муку!»
 

1759

 
Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке
Иль на зеленой ветке?
Которые стихи приятнее текут?
Не те ль, которые приятностью влекут
И, шествуя в свободе,
В прекрасной простоте,
А не в сияющей притворной красоте,
Последуя природе,
Без бремени одежд, в прелестной наготе,
Не зная ни пустого звука,
Ни несогласна стука?
А к этому большой потребен смысл и труд.
Иль те, которые хоть разуму и дивны,
Но естеству противны?
Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут.
 

1759

 
Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
 

1759

Весь город я спрошу, спрошу и весь я двор:

Когда подьячему в казну исправно с году

Сто тысячей рублев сбирается доходу,

Честно́й ли человек подьячий тот иль вор?

1759

По смерти Откупщик в подземную страну

Пришел пред Сатану,

И спрашивает он: «Скажи, мой друг сердечный,

Не можно ль откупить во аде муки вечной?

Как я на свете жил,

Всем сердцем я тебе и всей душой служил,

Пожалуй, дедушка, на откуп это внуку!

Я множил цену там, а здесь умножу муку».

1760

 
   Прохожий! Обща всем живущим часть моя:
   Что ты, и я то был; ты будешь то, что я.
 

1755

 
   Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
   И горесть опишите, скажите, как терплю;
   Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
   И после прилетите опять ко мне назад;
   Но только принесите приятную мне весть,
   Скажите, что еще мне любить надежда есть.
   Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
   Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
 

1755

 
   Негде, в маленьком леску,
   При потоках речки,
   Что бежала по песку,
   Стереглись овечки.
   Там пастушка с пастухом
   На брегу была крутом,
   И в струях мелких вод с ним она плескалась.
 
 
   Зацепила за траву,
   Я не знаю точно,
   Как упала в мураву,
   Вправду иль нарочно.
   Пастух ее подымал,
   Да и сам туда ж упал,
   И в траве он щекотал девку без разбору.
 
 
   «Не шути так, молодец, ―
   Девка говорила, ―
   Дай мне встать пасти овец, ―
   Много раз твердила, ―
   Не шути так, молодец,
   Дай мне встать пасти овец;
   Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».
 
 
   «Закричу», ― стращает вслух.
   Дерзкий не внимает
   Никаких речей пастух,
   Только обнимает.
   А пастушка не кричит,
   Хоть стращает, да молчит.
   Для чего же не кричит, я того не знаю.
 
 
   И что сделалось потом,
   И того не знаю,
   Я не много при таком
   Деле примечаю;
   Только эхо по реке
   Отвечало вдалеке:
   Ай, ай, ай! ― знать, они дралися.
 

1755

 
Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою?
Любим и страдаем всякой час,
Боремся напрасно мы с своей судьбою,
Нет на свете радостей для нас.
С лестною надеждой наш покой сокрылся,
Мысли безмятежные отняв:
От сердец разжженных случай удалился,
Удалилось время всех забав.
 
 
Зрю ль тебя, не зрю ли, равну грусть имею,
Равное мучение терплю;
Уж казать и взором я тебе не смею,
Ах! ни воздыханьем, как люблю.
Все любовны знаки в сердце заключенны,
Должно хлад являти и гореть:
Мы с тобой, драгая! вечно разлученны;
Мне тебя осталось только зреть.
 
 
Жизнь мою приятну пременил рок в злую,
Сладость обращенна в горесть мне;
Только ныне в мыслях я тебя цалую,
Говорю с тобою лишь во сне.
Где любови нашей прежние успехи,
Где они девалися, мой свет!
О печально сердце! Где твои утехи!
Все прошло, и уж надежды нет.
 

1759

 
Савушка грешен,
Сава повешен.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
 
 
Больше не падки
Мысли на взятки.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
 
 
Где делись цуки,
Деньги и крюки?
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
 
 
Пруд в вертограде,
Сава во аде.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
 

1760

 
Любовь, любовь, ты, сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня;
Тобою стал мой взор прельщен
И весь мой ум;
Мой гордый дух совсем разжжен
От сладких дум.
Можно ль противиться мне тебе в младости,
Ты, страсть приличная летам моим!
Рази, рази ты слабу грудь,
Кто мил, того ищу,
Коль розно с ним я где-нибудь,
Везде грущу.
 
 
Любовь, любовь, ты, сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня;
Но я еще явить боюсь,
Что я люблю,
Хочу открыть, но все стыжусь
И скорбь терплю.
Кто это выдумал, будто порочно то,
Ежели девушка любит кого?
Винна ли я, что тот мне мил,
Кому и я мила?
А если б он не так любил,
Горда б была.
 
 
Любовь, любовь, ты, сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня;
Любезный мой по всем местам
Пускает стон,
Но что моим так мил очам,
Не знает он.
Я притворяюся, взоры свирепствуют,
Поступь упорная мучит его;
Но полно мне его терзать,
Пора печаль пресечь;
Пора престати дух смущать
И сердце жечь.
 
 
Любовь, любовь, ты, сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня;
Внимай, мой свет, внимай мой глас,
Ты мил мне сам,
Не разлучит никто уж нас,
Кто злобен нам;
Пусть разрываются, кто позавидует
Жару любовному наших сердец;
А я, влюбясь, назло им всем
Пребуду ввек верна,
Коль в сердце буду я твоем
Всегда одна.
 

1770

 
Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой,
Что давно я не видалася с тобой, —
Муж ревнивый не пускает никуда;
Отвернусь лишь, так и он идет туда.
 
 
Принуждает, чтоб я с ним всегда была;
Говорит он: «Отчего невесела?»
Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда,
Ты из мыслей не выходишь никогда.
 
 
Ах, несчастье, ах, несносная беда,
Что досталась я такому, молода;
Мне в совете с ним вовеки не живать,
Никакого мне веселья не видать.
 
 
Сокрушил злодей всю молодость мою;
Но поверь, что в мыслях крепко я стою;
Хоть бы он меня и пуще стал губить,
Я тебя, мой свет, вовек буду любить.
 

1770

 
Прости, моя любезная, мой свет, прости,
Мне сказано назавтрее в поход ийти;
Не ведомо мне то, увижусь ли с тобой,
Ин ты хотя в последний раз побудь со мной.
 
 
Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?
Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез.
Имей на мысли то к отраде ты себе,
Что я оттоль с победою приду к тебе.
 
 
Когда умру, умру я там с ружьем в руках,
Разя и защищаяся, не знав, что страх;
Услышишь ты, что я не робок в поле был,
Дрался с такой горячностью, с какой любил.
 
 
Вот трубка, пусть достанется тебе она!
Вот мой стакан, наполненный еще вина;
Для всех своих красот ты выпей из него,
И будь ко мне наследницей лишь ты его.
 
 
А если алебарду заслужу я там,
С какой явлюся радостью к твоим глазам!
В подарок принесу я шиты башмаки,
Манжеты, опахало, щегольски чулки.
 

1770

 
   Если девушки метрессы [533]533
  Метрессы– госпожи; здесь: любовницы.


[Закрыть],
   Бросим мудрости умы;
   Если девушки тигрессы,
   Будем тигры так и мы.
 
 
   Как любиться в жизни сладко,
   Ревновать толико гадко,
   Только крив ревнивых путь,
   Их нетрудно обмануть.
 
 
   У муринов [534]534
  Мурины– мавры.


[Закрыть]в государстве
   Жаркий обладает юг.
   Жар любви во всяком царстве,
   Любится земной весь круг.
 

1781

 
   Гром, молнии и вечны льдины,
   Моря и озера шумят,
   Везувий мещет из средины
   В подсолнечну горящий ад.
   С востока вечна дым восходит,
   Ужасны облака возводит
   И тьмою кроет горизонт.
   Эфес горит, Дамаск пылает,
   Тремя Цербер гортаньми лает,
   Средьземный возжигает понт.
 
 
   Стремглав Персеполь упадает,
   Подобно яко Фаэтон,
   Нептун державу покидает
   И в бездне повергает трон;
   Гиганты руки возвышают,
   Богов жилище разрушают,
   Разят горами в твердь небес,
   Борей, озлясь, ревет и стонет,
   Япония в пучине тонет,
   Дерется с Гидрой Геркулес.
 
 
   Претяжкою ступил ногою
   На Пико яростный Титан
   И, поскользнувшися, другою ―
   Во грозный льдистый океан.
   Ногами он лишь только в мире,
   Главу скрывает он в эфире,
   Касаясь ею небесам.
   Весь рот я, музы, разеваю
   И столько хитро воспеваю,
   Что песни не пойму и сам.
 

1759

Запрос

 
   Потребна в протокол порядочная справка,
   Имеет в оном быть казенный интерес,
   Понеже выпала казенная булавка;
   Какой по описи булавки оной вес,
   Железо или медь в булавке той пропала,
   В котором именно году она упала,
   В котором месяце, которого числа.
   Которым и часом, которою минутой,
   Казенный был ущерб булавки помянутой?
 

Ответ

 
   Я знаю только то, что ты глупяй осла.
 

1759

 
   Впадете вскоре,
   О невские струи, в пространное вы море,
   Пройдете навсегда,
   Не возвратитеся из моря никогда, ―
   Так наши к вечности судьбина дни преводит,
   И так оттоле жизнь обратно не приходит.
 

1759

 
   Для множества причин
   Противно имя мне писателя и чин;
   С Парнаса нисхожу, схожу противу воли
   Во время пущего я жара моего,
   И не взойду по смерть я больше на него, ―
   Судьба моей то доли.
   Прощайте, музы, навсегда!
   Я более писать не буду никогда.
 

1759

 
   Во Франции сперва стихи писал мошейник, [538]538
  Во Франции сперва стихи писал мошейник… – поэт Франсуа Вийон (XV в.).


[Закрыть]
   И заслужил себе он плутнями ошейник; [539]539
  И заслужил себе… ошейник… – то есть петлю; Ф. Вийон был приговорен к повешению.


[Закрыть]
   Однако королем прощенье получил
   И от дурных стихов французов отучил.
   А я мошенником в России не слыву
   И в честности живу;
   Но если я Парнас российский украшаю
   И тщетно в жалобе к фортуне возглашаю,
   Не лучше ль, коль себя всегда в мученьи зреть,
   Скоряе умереть?
   Слаба отрада мне, что слава не увянет,
   Которой никогда тень чувствовать не станет.
   Какая нужда мне в уме,
   Коль только сухари таскаю я в суме?
   На что писателя отличного мне честь,
   Коль нечего ни пить, ни есть?
 

Начало 1770-х годов

В. МАЙКОВ

Благосклонный читатель! я хотел было написать к сей поэме преогромное предисловие, в котором намерен был подробно изъяснить побуждающую меня к сочинению ее причину; но рассудил, что как бы ни важна была причина даже до того, что хотя бы я наконец и поклепал [540]540
  Клепать всякого смело можно, знавши, что в таком поклепе никого на очную ставку не позовут. (Прим. автора).


[Закрыть]какого-нибудь почтенного мужа, что он меня принудил к сему сочинению, сказав мне. «Не смотри-де ты на всех критиков и пиши-де то, что тебе на ум взбредет, ты-де пишешь хорошо». Однако ж все сие нимало не украсило бы моего сочинения, буде бы оно само по себе не заслужило от благосклонного читателя похвалы. Я ж знаю и то, что не только по совету какого-либо почтенного мужа, но ниже по самому строжайшему приказу скаредный писец ничего хорошего во век свой не напишет, так как и лягушка, сколько ни станет надуваться, равна с быком не будет.

Содержание поэмы

Песнь первая

Вакх, раздражен будучи гордостию откупщиков, гневается на них, что по причине дороговизны вина, пива и меду стало число пьяных менее; приезжает в питейный дом, где, увидя ямщика, именем Елисея, радуется, что он нашел такого человека, который по виду кажется ему, что может служить орудием ко отмщению его. Между тем Елисей просит у чумака вина в пивную чашу, и выпивает ее одним духом, чрез то Вакх и более в надежде своей утверждается. А Елисей, выпив вино, ударил чумака в лоб чашею и сделал в кабаке драку, которую услышав, объездной капрал зашел и Елисея, взяв под караул, повел в полицию, а Вакх поехал к Зевсу просить, чтоб он свободил Елисея из-под караула. Зевс ему сказывает, что на самого его дошла к нему просьба от Цереры, будто бы оттого, что все крестьяне спилися, земледелие упадает, и повелевает Ермию собрать всех богов на Олимп для разобрания ссоры между Вакхом и Церерою, и после идти в полицию и оттоль свободить Елисея из-под караула.

Песнь вторая

Ермий приходит в полицейскую тюрьму и там Елисея, перерядя в женское платье, переносит в Калинкинский дом, где тогда сидели под караулом распутные женщины. Елисей пробуждается, дивится, как он там очутился, и думает, что он в монастыре. Между тем начальница того дома, вставши, будит всех женщин и раздает им дело. Но увидя Елисея, скоро его узнала, что он не женщина, ведет его в особый покой, где он ей о себе открывает, что он есть ямщик, а потом рассказывает ей о побоище, бывшем у зимогорцев с валдайцами за сенокос.

Песнь третия

Окончание повествования Елисеева. Любовь начальницы с Елисеем. Собрание богов на Олимп по повелению Зевесову. Суд у Вакха с Церерою и решение Зевесово. Между тем, когда Елисей готовился с начальницею ночевать, начальник стражи пошел дозором, увидел у начальницы Елисея в женском платье и, думая, что он есть девка, но пришлая, спрашивает, откуда она и для чего ее у него нет в реестре. Хотя начальница и оправдается, но сей строгий начальник, не приемля оправдания, велит взять мнимую девку под караул, откуда его паки освобождает Ермий и дает ему шапку-невидимку, в которой Елисей опять забрался к начальнице и пробыл несколько месяцев. Но наскуча ее любовию, уходит вон из дома. Начальница тоскует о его уходе. Командир в самое то время входит и видит оставшие после Елисея вещи, гневается на нее, хочет ее сечь; но скоро, провором ее быв улещен, с нею помирился.

Песнь четвертая

Елисей, вышедши из Калинкинского дома, пошел в город и, утомясь, лег в лесу спать. Но вдруг проснулся от крика одной женщины, которую два вора хотели ограбить. Он ее от них избавляет и находит в ней жену свою. Она ему рассказывает свое похождение после того, как с ним рассталась. Он ее отпускает в город, а сам остается в лесу, где ему явясь, Силен ведет его в дом одного богатого откупщика, чтоб он тут пил сколько хочет, а сам отходит на небо к Вакху. Елисей, искав погреба, зашел нечаянно в баню, где тогда откупщик с женою своею парился. Он их оттуда выгоняет, а сам, выпарясь, оделся в откупщиково платье, приходит в своей шапке-невидимке в палаты откупщиковы, и, забившись под его кровать, лежал до тех пор, как откупщик, бывши встревожен случившеюся тогда грозою, встал с постели, а он, вышед из-под оныя, лег с его женою спать. По окончании грозы откупщик, приметя странное движение жены своей, думает, что ее давит домовой, хочет наутро посылать по ворожею, которая бы выгнала вон из его дома сего домового черта. Ямщик, услыша то, убоялся прихода ворожеи, выходит вон из палат и ищет погреба, где думает утолить вином свою жажду.

Песнь пятая

Елисей, забравшись в откупщиков погреб, обретает в нем много напитков и радуется. Тут к нему явился Вакх с своею свитою, и, сделав погребу разгром, уходят и Вакх и Елисей пустошить погреба у других откупщиков. Поутру же, когда откупщик проснулся, посылает по ворожею. Она приходит, а в самое то время прибегает его ключник, сказывает о опустошении погреба. Откупщик с печали обмирает, просит ворожею, чтоб она чертей из дома его выгнала. Та обещается сие сделать; но по многим разговорам откупщик с нею поссорился и выгнал самое ворожею от себя вон. Между тем Зевес видит, что Елисей многих откупщиков разоряет, призывает паки богов и делает над ним суд. Наконец определяет ему быть отдану в солдаты, что с ним и последовало.

 
Пою стаканов звук, пою того героя,
Который, во хмелю беды ужасны строя,
В угодность Вакхову, средь многих кабаков,
Бивал и опивал ярыг и чумаков;
Ломал котлы, ковши, крючки [541]541
  Крючок– мера винных напитков.


[Закрыть], бутылки, плошки [542]542
  Плошка– низкая широкая чашка.


[Закрыть],
Терпели ту же часть кабацкие окошки,
От крепости его ужасныя руки
Тряслись подносчики и все откупщики,
Которы и тогда сих бед не ощущали,
Когда всех грабили, себя обогащали.
О муза! ты сего отнюдь не умолчи,
Повеждь или хотя с похмелья проворчи,
Коль попросту тебе сказати невозможно,
Повеждь: ты ведаешь вину сего не ложно,
За что пиянства бог на всех откупщиков,
Устроя таковой прехитростнейший ков,
Наслал богатыря сего не очень кстати
Любимую свою столицу разоряти.
 
 
А ты, о душечка, возлюбленный Скаррон [543]543
  СкарронПоль (1610–1660) – французский писатель, противник классицизма, автор герои-комической поэмы «Перелицованный Вергилий».


[Закрыть]!
Оставь роскошного Приапа пышный трон,
Оставь писателей кощунствующих шайку,
Приди, настрой ты мне гудок иль балалайку,
Чтоб я возмог тебе подобно загудить,
Бурла́ками [544]544
  Бурлак– в широком смысле слова: крестьянин, уходящий на чужбину на заработки. Здесь слово «бурлак» употребляется в смысле: ямщик.


[Закрыть]моих героев нарядить;
Чтоб Зевс мой был болтун, Ермий [545]545
  Ермий– Гермес.


[Закрыть]― шальной детина,
Нептун ― как самая преглупая скотина,
И словом, чтоб мои богини и божки
Изнадорвали всех читателей кишки.
 
 
Против Семеновских слобод последней роты [546]546
  Против Семеновских слобод последней роты… – окраина Петербурга, где был расположен Семеновский полк.


[Закрыть]
Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,
До коего с Тычка [547]547
  Кабак на Петербургской стороне. (Прим. автора).


[Закрыть]не близкая езда;
То был питейный дом названием «Звезда»,
В котором Вакхов ковш хранился с колесницей,
Сей дом был Вакховой назначен быть столицей;
Под особливым он его покровом цвел,
В нем старый сам Силен, раскиснувши, сидел;
Но злых откупщиков противно Вакху племя
Смутило к пьянству им назначенное время,
Когда они на хмель лишь цену наднесли,
Ужасны из того беды произросли,
Вино со водкою соделались дороже,
И с пивом пенистым случилось само то же;
Дороже продавать и сладкий стали мед.
Тогда откупщики, взгордясь числом побед,
На Вакха в гордости с презрением смотрели,
И мнят, что должен он плясать по их свирели.
Но Вакх против того иное размышлял.
«Иль мне оставить то́ ― с похмелья закричал. ―
Какие из сего вперед я вижу следства?
Лишусь я моего дражайшего наследства:
На водку, на вино цена уж прибыла,
Для пьяниц за алтын чарчоночка мала,
И если бы в таком случа́е несчастливом
Хотел бы пьяница какой напиться пивом?
К несчастию его, дороже и оно.
Не станет действовать ни пиво, ни вино.
Не большая ль теперь случилась мне обида,
Как нежели была Юноне от Парида?
Или я не могу повергнуть сих затей?..»
Уже он закричал: «Робята, дай плетей!»
Но вздумал, что сие бессмертным непристойно,
Хоть дело, по его, плетей сие достойно,
Но сан ему его дурить не дозволял,
Он инако отмстить обиду помышлял,
И рек: «Когда я мог ругавшуюся мною
Достойно наказать прегорду Алкиною,
Презревши некогда мой праздник, сам Пентей
Отведал и дубья, не только что плетей;
Не эдакие я безделки прежде строил
Над теми, кто меня в пиянстве беспокоил».
При сих речах его смутился пьяный зрак;
Он сел на роспуски, поехал на кабак,
Неукротиму месть имея в мыслях рьяных.
О стеночке лепясь, приходит в шайку пьяных.
Тогда был праздный день от всех мирских сует:
По улицам народ бродил лишь чуть был свет,
Вертелися мозги во лбах у пьяных с хмеля,
А именно была то сырная неделя [548]548
  Сырная неделя– масленица.


[Закрыть].
Как мыши на крупу ползут из темных нор,
Так чернь валила вся в кабак с высоких гор,
Которы строило искусство, не природа,
Для утешения рабочего народа;
Там шли сапожники, портные и ткачи
И зараженные собою рифмачи,
Которые, стихи писавши, в нос свой дуют
И сочиненьями как лаптями торгуют;
Там много зрелося расквашенных носов,
Один был в синяках, другой без волосов,
А третий оттирал свои замерзлы губы,
Четвертый исчислял, не все ль пропали зубы
От поражения сторонних кулаков.
Там множество сошлось различных дураков;
Меж прочими вошел в кабак детина взрачный,
Картежник, пьяница, буян, боец кулачный,
И словом, был краса тогда Ямской он всей,
Художеством ямщик, названьем Елисей;
Был смур на нем кафтан и шапка набекрене,
Волжаный кнут [549]549
  Волжаный кнут– волжанка, род мелкой ивы, растущей на берегу Волги, идет на кнутовища.


[Закрыть]его болтался на колене,
Который пьяный дом лишь только посетил,
Как море пьяных шум мгновенно укротил;
Под воздухом простер свой ход веселый чистым,
Поехал, как Нептун, по вод верхам пенистым. [550]550
  Под воздухом простер свой ход веселый чистым, // Поехал, как Нептун, по вод верхам пенистым– пародия на стихи В. П. Петрова (1736–1799), бездарного поэта-одописца:
Под воздухом простер поезд веселый чистым,Стремя коней полет по вод хребтам пенистым.  (Перевод «Энеиды», Песнь I).


[Закрыть]
Прости, о муза! мне, что так я захотел
И два сии стиха неистово воспел;
Тебе я признаюсь, хотя в них смысла мало,
Да естество себя в них хитро изломало,
Чрез них-то, может быть, хвалу я получу,
Отныне так я петь стихи мои хочу;
Мне кажется, что я тебя не обижаю,
Когда я школьному напеву подражаю [551]551
  …школьному напеву подражаю… – Поэт В. П. Петров учился в Славяно-греко-латинской академии. Позже сам преподавал в ней риторику.


[Закрыть].
Но если их пером ты действуешь сама,
Не спятила ль и ты на старости с ума?
Ах! нет, я пред тобой грешу, любезна муза,
С невеждами отнюдь не ищешь ты союза,
Наперсники твои знакомы между нас;
Единого из них вмещает днесь Парнас,
Другие и теперь на свете обитают,
Которых жительми парнасскими считают, [552]552
  Каков г. Сумароков и ему подобные. (Прим. автора).


[Закрыть]
Итак, полезнее мне, мнится, самому
Последовати их рассудку и уму.
 
 
Уже напря́гнув я мои малейши силы
И следую певцам, которые мне милы;
Достигну ли конца, иль пусть хотя споткнусь,
Я оным буду прав, что я люблю их вкус;
Кто ж будет хулить то, и тем я отпущаю;
И к повести своей я мысли обращаю.
 
 
Уж Вакх пияного увидел ямщика,
В нем радость разлилась по сердцу, как река;
Уж мысленно себе успех свой предвещает;
К Силену обратясь, и так ему вещает:
«Не се ли вышния судьбы теперь предел,
Что я уж то нашел, чего искать хотел?
Детина оный дюж мне кажется по взору,
На нем созижду я надежды всей подпору,
Он кажется на то как будто и рожден,
Что будет всякий им ярыга побежден
И он меня в моей печали не покинет,
Он все то выпьет, что лишь глазом ни окинет.
Я весь оставлю страх, чем был я возмущен;
Уже я радуюсь, как будто отомщен:
Не ясно ли моя мне видится победа,
Когда возлюбленник мой пьян и до обеда?
И ежели тебя еще смущает страх,
Воззри, то у него все видно на очах;
Ланиты то его являют мне зарделы,
Что, если попущу, превзо́йдет он пределы
И выпьет более вина, чем выпьешь ты».
Силен было сие почел за пустоты;
Но сей пияница Силена в том уверил,
Что он его провор своим аршином мерил;
Он, за ворот схватя за стойкой чумака,
Вскричал: «Подай вина! иль дам я тумака,
Подай, иль я тебе нос до крови расквашу!»
При сем он указал рукой пивную чашу;
«В нее налей ты мне анисной за алтын
Или я подопру тобой кабацкий тын».
Чумак затрепетал при смерти очевидной,
А Вакх вскричал: «О мой питомец непостыдный!
Тобой я все мои напасти прекращу,
Тобой откупщикам я грозно отомщу.
Противу прать меня [553]553
  Противу прать меня… – идти против меня.


[Закрыть]весь род их перестанет,
Как купно воевать со мной кулак твой станет.
Польются не ручьи здесь пива, но моря».
Вещает тако Вакх, отмщением горя.
 
 
Меж тем ямщик свою уж чашу наливает,
Единым духом всю досу́ха выпивает,
И выпив, ею в лоб ударил чумака:
Удар сей раздался в пространстве кабака;
Попадали с полиц ковши, бутылки, плошки,
Черепья чаши сей все брызнули в окошки,
Меж стойкой и окном разрушился предел,
Как дождь и град, смесясь, из тучи полетел,
Так плошечны тогда с стеклянными обломки
Летели возвестить его победы громки.
А бедненький чумак на стойку прикорнул;
Ошалоумленный, кричит там: «Караул!
Аи, братцы, грабят! бьют!» Сам вверх лежит спиною,
Сие досадою казалося герою;
Он руку в ярости за стойку запустил
И ею чумака за порты ухватил,
Которых если бы худой гайтан не лопнул,
Поднявши бы его, герой мой о пол тропнул;
Но счастием его иль действием чудес,
Сей тягости гайтан тогда не перенес,
И, перервавшися к геройской неугоде,
Оставил чумака за стойкой на свободе;
Которого уж он не мог оттоль поднять,
Он тако стал его отечески щунять:
«Коль мой кулак не мог вдохнуть в тебя боязни,
Грядущия вперед ты жди, мошенник, казни».
 
 
Когда сии слова герой сей говорил,
Капрал кабацку дверь внезапу отворил;
Над полицейским сей начальник был объездом,
Услыша в кабаке он шум тот мимоездом,
Хоть не был чумаку ни сват, ни брат, ни кум,
Вступился за него, спросил: «Какой здесь шум,
Не сделалось ли здесь меж кем какия драки?»
Тут все попятились задами вон, как раки,
Никто ответствовать на то ему не смел;
Но он, к несчастию, знать, острый взор имел,
Увидел ямщика, стояща очень смело,
«Я вижу, брат, – сказал, – твое, конечно, дело?
Конечно ты, соко́л, кабак развоевал?»
Тогда чумак уж рот смеляе разевал.
Встает и без порток приходит ко капралу;
«Отмсти, – кричит, – отмсти, честной капрал, нахалу,
Который здесь меня, безвинного, прибил».
Капрал сей был угрюм и шуток не любил.
«Кто бил тебя? скажи!» – нахмурясь, вопрошает.
Чумак ему на то с слезами отвечает:
«Сей пьяница мои все ребра отломал, —
При сем на ямщика он пальцем указал. —
Наделал и казне и мне притом убытку;
И коль запрется он, готов терпеть я пытку;
Пивною чашею он лоб мне расколол
И изорвал на мне все порты и камзол».
 
 
Тогда явился вдруг капрал сам-друг с драгуном
И ре́знул ямщика он плетью, как перуном;
Хотя на ней столбец не очень толстый был,
Однако из руки капральской ярко бил.
Ямщик остолбенел, но с ног не повалился,
За то служивый сей и более озлился,
Что он не видывал такого мужика,
Которого б его не сшибла с ног рука;
Велел немедленно связать сего героя,
Который принужден отдаться был без боя.
Не храбрости ямщик иль силы не имел,
Но, знать, с полицией он ссориться не смел.
И, бывшим вервием рукам его скрепленным,
Ведется абие в тюрьму военнопленным.
 
 
Тогда у Вакха весь надежды луч погас,
И во отчаяньи, как в море, он погряз;
Выходит из сего пияного жилища
Подобно так, как зверь, быв поднят с логовища,
И более он тут, не медля ни часа,
Поехал с дядькою своим на небеса;
Летит попрытче он царицы Амазонской [554]554
  Царица Амазонская– Пентисилея, царица амазонок, которых она привела защищать Трою; была убита Ахиллесом.


[Закрыть],
Что вихри быстротой предупреждает конской,
Летит на тиграх он крылатых так, как ветр,
Восходит пыль столбом из-под звериных бедр,
Хоть пыль не из-под бедр восходит, всем известно,
Но было оное не просто, но чудесно.
 
 
Он ехал в небеса и тигров погонял,
Власы кудрявые ветр тонкий возвевал,
Колени тучные наруже были видны
И у́злом связаны воскрилия хламидны [555]555
  Воскрилия хламидны– полы одежды.


[Закрыть],
Багрян сафьян до икр, черкесски чеботы́?
Превосходили все убранства красоты,
Персидский был кушак, а шапочка соболья,
Из песни взят убор, котору у приволья
Бурлаки волгские, напившися, поют,
А песенку сию Камышенкой зовут,
Река, что устьецом в мать-Волгу протекает,
Искусство красоты отвсюду извлекает.
 
 
Уже приехал Вакх к местам тем наконец,
В которых пьянствует всегда его отец,
И быв взнесен туда зверей своих услугой,
Увидел своего родителя с супругой,
Юнона не в венце была, но в треухе,
А Зевс не на орле сидел, на петухе;
Сей, голову свою меж ног его уставя,
Кричал «какореку!», Юнону тем забавя.
Владетель горних мест, межоблачных зыбей,
Заснул, и подпустил Юноне голубей,
От коих мать богов свой нос отворотила
И речью таковой над мужем подшутила,
Возведши на него сперва умильный взгляд:
«Или и боги так, как смертные, шалят?
Знать, слишком, батька мой, нектарца ты искушал?»
Зевес ее речей с приятностию слушал;
И божеский ответ изрек ей на вопрос:
«Знать, не пришибен твой еще, Юнона, нос?»
При сих словах ее рукою он погладил.
Тут Мом, пристав к речам, и к шутке их подладил,
С насмешкою сказал: «О сильный наш Зевес!
Я вижу, что и ты такой же Геркулес,
Который у своей Омфалии с неделю,
Оставя важные дела, и прял куделю.
Но что я говорю? Таков весь ныне свет:
Уже у модных жен мужей как будто нет;
Я вижу всякий день глазами то моими,
Мужья все простаки, владеют жены ими».
Юноне речь сия казалася груба,
Сказала: «Слушай, Мом, мне шутка не люба;
Ты ею множество честны́х людей обидишь,
Как будто ты мужей разумных уж не видишь?
Послушай, бедный Мом, ты слова моего:
Мужья жена́м своим послушны для того…
То правда, иногда и жены пред мужьями…
Но что… Не сыплется сей бисер пред свиньями.
На что мне с дураком терять мои слова?
Не может их понять пустая голова».
Тут Мом хотел было насмешкой защищаться,
И видно, что бы им без ссоры не расстаться
И быть бы согнанным им с неба обои́м,
Но воспрепятствовал приездом Вакх своим.
 
 
Имея очеса слезами окропленны,
Вещает так: «О ты, правитель всей вселенны!
Воззри ты на мои потоки горьких слез,
Воззри и сжалься ты на скорбь мою, Зевес!
Ты мощию своей всем светом управляешь,
И ты в напастях нас всегда не оставляешь.
Какою мерзостью тебя я прогневил,
Что ты откупщиков на хмель восстановил,
И отдал в руки ты вино таким тиранам?
Ты не был столько строг во гневе и троянам,
Колико лют теперь являешися мне,
Не согрешившему ни впьяне, ни во сне:
Я кровь твоя, тобой я жизнь мою имею,
Воспомни ты свою любезну Семелею;
И ежели она еще тебе мила,
Склонись и не входи ты в пьяные дела,
На что тебе в дела сторонние мешаться?
Твой долг есть, отче мой, пить, есть и утешаться,
Но ты теперь пути к пиянству заградил.
По обещанию ль меня ты наградил?
Ты клялся некогда, что в будущие лета
Сопьются жители всего пространна света
И что продлится то до по́зднейших времен.
И как твой стал обет, мой отче, пременен?»
 
 
Тогда отец богов сыновни речи внемлет
И отягченные вином глаза подъемлет,
Такой с усмешкою на Вакха взор возвед,
Какой имел, как шел с Юноной на подклет [556]556
  Подклет– нижний ярус избы, где устраивали брачное ложе для новобрачных.


[Закрыть],
Облобызал его и так ему вещает:
«Я вижу, что тебя печаль твоя смущает.
Но ты останься здесь и больше не тужи,
И просьбу такову до утра отложи,
А утро вечера всегда помудренее;
Ты ж видишь, что я сам тебя еще пьянее,
Ты видишь подлинно, что я сие не вру,
Я завтра всех богов в присутствие сберу.
О важных я делах один не рассуждаю
И пьяный никого ни в чем не осуждаю;
Коль надобен тебе, мой сын, правдивый суд,
Бессмертные твое все дело разберут.
Я слышал, некогда Церера здесь просила,
И вот прошения ее какая сила:
Что весь почти спился на свете смертных род,
И хлебу от того великий перевод:
Купцы, подьячие, художники, крестьяне
Спилися с кругу все и нас забыли впьяне;
А сверх того еще от сидки винной дым
Восходит даже к сим селениям моим
И выкурил собой глаза мои до крошки,
Которы были, сам ты помнишь, будто плошки;
А ныне, видишь ты, уж стали как сморчки;
И для того-то я ношу теперь очки.
Церера ж во своем прошеньи пишет ясно,
Что быть свободному вину не безопасно;
Коль так оставить, то сопьется целый свет,
А земледелие навеки пропадет».
 
 
Тогда Зевесу Вакх печально отвещает:
«Коль земледелию пиянство, – рек, – мешает,
Я более теперь о том не говорю.
Пусть боги разберут меж нас с Церерой прю;
Я это потерпеть до завтрее умею,
А ныне просьбу я пова́жнее имею:
Ямщик на кабаке теперь лишь в драке взят,
А он возлюбленный наперсник мой и брат;
Его уже теперь в полицию хмельнова
Ведут или свели, где цепь ему готова.
Ты можешь, отче мой, сие предупредить
И друга моего от кошек свободить:
Я знаю, на него там все вознегодуют
И кошками ему всю репицу [557]557
  Репица– хвостовой отросток у животных, здесь: зад.


[Закрыть]отдуют.
Полиция уже мне стала дорога,
И в ней-то точного имею я врага:
Она всех забияк и пьяниц ненавидит
И более меня, чем ты, еще обидит;
От ней-то к пьянству все пресечены пути.
Помилуй, отче мой, вступись и защити!»
 
 
Тогда Зевес к себе Ерми́я призывает,
Призвав, и тако он ему повелевает:
«Послушайся меня, возлюбленный мой сын!
Ты знаешь сам, что мной рожден не ты один:
Сераль побольше я султанского имею,
И ежели теперь похвастаться я смею,
От непрестанныя забавы в прежни дни
Побольше всех богов имею я родни, —
Итак, не должен ли о детях я печися?
Сему ты у меня, Ермиюшка, учися,
Не чудно, что я вам столь многим есмь отец,
Хитро, что мой поднесь не баливал хрестец».
 
 
Се так разоврался отец бессмертных оный
И на́врал бы еще он слов сих миллионы,
Когда бы тут его супруга не была;
Сия из-под бровей взор косо возвела
И тем перервала его пустые речи,
Каких бы он наклал Ермию полны плечи,
Отяготя сего разумного посла,
И сделал бы его похожим на осла.
Но вдруг что заврался, он сам то ощущает
И, пустословие оставя, так вещает:
«Послушен будь, Ермий, приказу моему,
Возможно всё сие проворству твоему.
Услуги мне твои давно уже известны;
Оставь ты сей же час селения небесны
И слову моему со тщанием внемли,
Ступай и на пути нимало не дремли,
Неси скорее всем бессмертным повеленье,
Скажи, что есть на то мое благоволенье:
Едва покажется заря на небеса
И станет озлащать и горы и леса,
Доколе Феб с одра Фетидина не вспрянет
Да на Олимп ко мне бессмертных сонм предстанет,
А если кто из них хоть мало укоснит,
Тот будет обращен воронкою в зенит,
А попросту сказать, повешу вверх ногами,
И будет он висеть как шут между богами,
Не со́рвется вовек, кто б ни был как удал,
Но я еще не весь приказ тебе мой дал.
 
 
Коль будет всё сие исполнено тобою,
Потщися ты потом помочь тому герою,
О коем Вакх меня с покорностью просил,
Ступай и покажи своих ты опыт сил;
А сей герой ямщик, который за буянство
Сведен в полицию и посаже́н за пьянство,
И если ты его оттоль не свободишь,
Так сам ты у меня в остроге посидишь».
Тогда Ермий приказ Зевесов строгий внемлет;
Он, крылья привязав, посольский жезл приемлет,
Спускается на низ с превыспренних кругов,
Летит и ищет всех, как гончий пес, богов,
Находит их с трудом в странах вселенной разных,
И всех находит он богов тогда не праздных:
Плутон по мертвеце с жрецами пировал,
Вулкан на Устюжне [558]558
  …на Устюжне… – Близ Устюжны (Новгородская губерния) добывалась болотная руда.


[Закрыть]пивной котел ковал,
И знать, что помышлял он к празднику о браге.
Жена его [559]559
  Жена его… – Венера.


[Закрыть]была у жен честных в ватаге,
Которые собой прельщают всех людей;
Купидо на часах стоял у лебедей [560]560
  …на часах стоял у лебедей…– Лебедь, по греческой мифологии, птица, сопровождающая Венеру.


[Закрыть];
Марс с нею был тогда, а Геркулес от скуки
Играл с робятами клюкою длинной в суки; [561]561
  Играл с робятами клюкою длинной в суки… – то сеть в игру, напоминающую современную игру в «городки».


[Закрыть]
Цибела старая во многих там избах
Загадывала всем о счастье на бобах;
Минерва, может быть то было для игрушки,
Точила девушкам на кружево коклюшки;
Нептун, с предлинною своею бородой,
Трезубцем, иль, сказать яснее, острогой,
Хотя не свойственно угрюмому толь мужу,
Мутил от солнышка растаявшую лужу
И преужасные в ней волны воздымал
До тех пор, что свой весь трезубец изломал,
Чему все малые робята хохотали,
Снежками в старика без милости метали;
Сей бог ребяческих игрушек не стерпел,
Озлобился на них и гневом закипел,
Хотел из них тотчас повытаскать все души;
Но их отцы, вступясь, ему нагрели уши,
И взашей, и в бока толкали вод царя,
При всяком так ему ударе говоря:
«Не прогневись, что так ты принят неучтиво.
Ты встарь бывал в чести, а ныне ты не в диво;
Мы благодатию господней крещены
И больше пращуров своих просвещены,
Не станем бога чтить в таком, как ты, болване».
Так православные кричали все крестьяне.
Ермий, приметя то, скорее прочь пошел,
Немного погодя других богов нашел:
Гоняла кубари на льду бичом Беллона,
Не в самой праздности нашел и Аполлона,
Во упражнении и сей пречудном был:
Он у крестьян дрова тогда рубил,
И, высунув язык, как пес уставши, рея,
Удары повторял в подобие хорея,
А иногда и ямб и дактиль выходил;
Кругом его собор писачек разных был.
Сии, не знаю что, между собой ворчали,
Так, знать, они его удары примечали,
И, выслушавши все удары топора,
Пошли всвояси все, как будто мастера;
По возвращении ж своем они оттоле
Гордились, будто бы учились в Спасской школе [562]562
  …в Спасской школе… – В Славяно-греко-латинской академии, которая до 1882 года называлась Заиконоспасским училищем.


[Закрыть]:
Не зная, каковой в каких стихах размер,
Иной из них возмнил, что русский он Гомер,
Другой тогда себя с Вергилием равняет,
Когда еще почти он грамоте не знает;
А третий прославлял толико всем свой дар
И почитал себя не меньше как Пиндар.
Но то не мудрено, что так они болтали,
Лишь только мудрено, что их стихи читали,
Стихи, которые не стоят ничего
У знающих, кроме презренья одного;
Которые сердцам опаснее отравы.
Теперь я возглашу: «О времена! о нравы!
О воспитание! пороков всех отец,
Когда явится твой, когда у нас конец,
И скоро ли уже такие дни настанут,
Когда торжествовать невежды перестанут?
Нет, знать, скорей судьба мой краткий век промчит,
Чем просвещение те нравы излечит,
Которые вранья с добром не различают,
Иль воскресения уж мертвых быть не чают,
И не страшатся быть истязаны за то,
Что Ломоносова считают ни за что?
Постраждут, как бы в том себя ни извиняли,
Коль славного певца с плюгавцем соравняли. [563]563
  Коль славного певца с плюгавцем соравняли.– То есть Ломоносова сравняли с В. П. Петровым.


[Закрыть]
Но мщенья, кажется, довольно им сего,
Что бредни в свете их не стоят ничего.
У славного певца тем славы не умалит,
Когда его какой невежда не похвалит;
Преобратится вся хула ему же в смех.
Но и твердить о сих страмцах, мне мнится, грех;
А славнейших певцов стихи пребудут громки,
Коль будут их читать разумные потомки».
 
 
Постой, о муза! ты уж сшиблася с пути,
И бредни таковы скорее прекрати,
В нравоученье ты некстати залетела;
Довольно про тебя еще осталось дела.
Скажи мне, что потом посланник учинил?
Боюсь я, чтобы он чего не проронил
И не подвержен был он гневу от Зевеса.
Болтлива ты весьма, а он прямой повеса.
 
 
Тут более Ермий промедлить не хотел,
Он, встрепенувшися, к Церере полетел;
Всю влагу воздуха крылами рассекает,
И наконец Ермий Цереру обретает.
Не в праздности сия богиня дни вела,
Но изряднехонько и домиком жила:
Она тогда, восстав со дневным вдруг светилом,
Трудилась на гумне с сосновым молотилом,
Под коим охали пшеничные снопы.
Посол узрел ее, направил к ней стопы
И дело своего посольства отправляет.
Отвеся ей поклон, то место оставляет
И прямо от нее к полиции летел,
Во врана превратясь, на кровлю тамо сел,
Не зная, как ему во оную забраться:
Десятских множество, и, если с ними драться,
Они его дубьем, конечно, победят
И, как озорника, туда же засадят.
 
 
Подобно как орел, когда от глада тает,
Над жареной вокруг говядиной летает,
Котора у мордвы на угольях лежит, —
Летая так, Ермий с задору весь дрожит
И мнит, коль ямщика он в добычь не получит,
Тогда его Зевес как дьявола размучит,
Он рек: «Готов я сам в полицию попасть,
Чем от Зевесовых мне рук терпеть напасть,
И прямо говорю, каков уж я ни стану,
Тебя я, душечка моя ямщик, достану».
Пустые он слова недолго продолжал,
Подобно как ядро из пушки завизжал;
Спустился он на низ и трижды встрепенулся,
Уже по-прежнему в свой вид перевернулся,
Он крылья под носом, как черный ус, кладет,
Одежду превратил в капральский он колет [564]564
  Колет– короткий мундир из белого сукна.


[Закрыть],
А жезл в подобие его предлинной шпаги,—
И тако наш Ермий исполнен быв отваги,
Приходит с смелостью на полицейский двор,
Быв подлинно тогда посол, капрал и вор.