Текст книги "Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников"

Автор книги: Николай Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Георгий Адамович – Александру Бурову, 23 февраля 1934

<…> А Сирин все-таки писатель замечательный, хотя и автомат. Он мне нисколько не интересен и не «нужен», но не могу ему не удивляться. <…>

Владимир Деспотули – Александру Бурову, 11 марта 1934

<…> Прочитали ли Вы «Повесть о пустяках» Темирязева, – замечательная книга. Я прочитал ее тотчас после Сиринской «Камеры», – и все хождения по проволоке словесного искусства, все жонглерские ухищрения жеманного иностранца, очень четко говорящего по-русски Сирина показались подлинной ерундой по сравнению с пустяками Темирязева.

<…> В Берлине – русском заштатном городе – новостей никаких. Сирин презирает весь мир и, вероятно, потихоньку бегает к девочкам. За три марки и с хлыстом. <…>

Петр Бицилли – Вадиму Рудневу, 14 июля 1934

<…> что касается беллетристики – раз журнал выходит так редко, трудно читателю читать в нем разогнанные на несколько книжек произведения типа романа-хроники – вроде «Пещеры» или произведений Зайцева и Шмелева. Просто – теряется нить. Другое дело – вещи Бунина, где вообще нет «фабулы», так что их можно читать и по кускам (Сирин – не в счет: он пишет так, что раз прочитанное уже не забывается). <…>

Петр Балакшин – Александру Бурову, 28 ноября 1934

<…> Что останется после 10 лет – вот что важно. Я знаю, что будут жить многие из «эмигрантских писателей» и после этих «десяти лет», но будут ли там Сирин (мое выражение «Сирин для сирых» привилось здесь), Поплавские и Бакунины? Я в этом сомневаюсь. Поэтому у них и отношение такое: на все плевать, я сегодня царствую, а другие с их тревогами, муками, ожиданиями отклика (Вы замечательны в этом плане, Александр Павлович!) – в болото их! <…>

Петр Бицилли – Вадиму Рудневу, 4 июня 1935

<…> Насчет Сирина Вы правы: блистательно, сверхталантливо и – отвратительно. Чем? Думается, тем, что современную Weltschmerz3131
  Мировая боль, мировая скорбь (нем.).


[Закрыть], ощущение метафизической тревоги, обреченности, духовной опустошенности он обращает в материал для литературного фокусничанья. <…>

Анатолий Штейгер – Зинаиде Шаховской, 5 июля 1935

<…> Я несколько раз виделся с Сириным и был на его вечере, на котором было человек 100–120 уцелевших в Берлине евреев, типа алдановских Кременецких – среда, от которой у меня делается гусиная кожа, но без которой в эмиграции не вышло бы ни одной строчки по-русски. Сирин читал стихи – мне они просто непонятны, – рассказ, очень средний, – и блестящий отрывок из biographie romancée – шаржа? памфлета против «общественности»? – о Чернышевском. Блестящий.

А что Вы скажете о «Приглашении на казнь»? Знаю, что эс-эры, от которых зависело ее появление в «Современных записках», дали свое согласие с разрывом сердца… Сирин чрезвычайно к себе располагающ – puis c’est un monsieur3232
  Это настоящий барин (фр.).


[Закрыть], – что так редко у нас в литературных водах, – но его можно встречать 10 лет каждый день и ничего о нем не узнать решительно. На меня он произвел впечатление почти трагического «неблагополучия», и я ничему от него не удивлюсь… Но после наших встреч мой очень умеренный к нему раньше интерес – необычайно вырос. <…>

Иван Бунин – Вадиму Рудневу, 17 июля 1935

Дорогой Вадим Викторович,

большое спасибо – второй (полный) экземпляр «Современных записок» получил. <…> Сирин привел меня в большое раздражение – нестерпимо! Чего стоят одни эти жалкие штучки § 1, § 2 и т.д. Почему §? И так все – ни единого словечка в простоте – и ни единого живого слова! Главное – такая адова скука, что стекла хочется бить. Вообще совершенно ужасно!**
  Все это лучше оставить между нами.


[Закрыть] <…>

Иван Бунин

Иван Шмелев – Ивану Ильину, 18 июля 1935

<…> Сладкопевчую птичку Сирина… полячок Худосеич – из злости! – из желчной зависти и ненависти к «старым», которые его не терпят, из-за своей писательской незадачливости, – превознес, а всех расхулил – «жуют-пережевывают» <…>.

Сирина еще не опробовал я, но наперед знаю его «ребус». Не примаю никак. И протчих знаю. Не дадут ни-че-го. А Сирин останется со своими акробатическими упражнениями и жонглерством «все в том же классе», как бы ни лезли из кожи Ходасевичи и Гады. Сирин, к сожалению, ничего не дал и не даст нашей литературе, ибо наша литература акробатики не знает, а у Сирина только «ловкость рук» и «мускулов», – нет не только Бога во храме, но и простой часовенки нет, не из чего поставить. <…>

Иван Шмелев – Вадиму Рудневу, 23 июля 1935

Дорогой Вадим Викторович,

«Современные записки» пришли, благодарю. Напишу Вам, как желали, <…>, есть что сказать и надо сказать. Не могу прийти в себя от «неприятного вкуса» – (главное – от этого «приглашения»), о прочем что же особенно говорить: стараются. А эту «птичку» следовало бы пожучить, впрочем, «жучение» безнадежно и беспоследственно для него. А жаль. Для русской литературы он… утрачен, кажется. А мог бы писать чудесно. Жаль. <…>

Вадим Руднев – Ивану Шмелеву, 24 июля 1935

<…> О Сирине: думаю, что выводов об утрате его для русской литературы делать еще никак нельзя. «Приглашение на казнь» – славы ему не прибавит, конечно; это – срыв. Вернее, – нарочитая выходка, в пику «почтеннейшей публике». Но он, герой, настолько талантлив, что и это хулиганство его не может погубить: талант возьмет верх и выведет на дорогу. Так хочется думать и верить, – слишком мы уж бедны в литературной «смене». <…>

Георгий Адамович – Александру Бурову, 24 июля 1935

<…> Насчет Сирина – не могу с Вами согласиться. Соглашаюсь только, что он отталкивающий писатель, – но с удивительным (и для меня еще неясным) даром. Во всяком случае, уверяю Вас, – он глубже и правдивее, при всех своих вывертах, чем Божья коровка Борис Зайцев, которого Вы причисляете к «подлинным». <…>

Иван Шмелев – Ивану Ильину, 5 августа 1935

<…> Отравился Сириным (58 кн. «Современных Записок») «Приглашение на казнь»! Что этт-о?!! Что эт– т-о?! Наелся тухлятины. А это… «мальчик (с бородой) ножки кривит». Ребусит, «устрашает буржуа», с[укин] с[ын], ибо ни гроша за душой. Всё надумывает. Это – словесное рукоблудие. (Оно и не словесное там дано) и до – простите – изображения «до-ветру». И – кучки. Какое-то – испражнение, простите. Семилеткой был я в Москве на Новинском – в паноптикуме и видел (случайно): сидит нечто гнусно-восковое и завинчивает штопор себе в …! – доныне отвращение живет. Вот и Сирин только не Ефрем и не вещая птица. Хоть и надумал себе хвамилию. Лучше был бы просто свой – Набоков. Весь – ломака, весь без души, весь – сноб вонький. Это позор для нас, по-зор и – похабнейший. И вот «критики»… – «самое све-же-е»! Уж на что свежей: далёко слышно. Эх, бедняжка Эммочка… не уйтить ей от… Сирина. <…>

Иван Шмелев

Александр Амфитеатров – Марку Алданову, 18 февраля 1936

<…> Прочитал «Отчаяние» Сирина. Мне совсем не понравилось. Претензия огромная, а вещь не убеждает. Талант бесспорный, но калека и так уж вяще изломался, что едва ли и выпрямится. Реальные фигуры (жена, брат ее) совсем хороши, но о герое от «я» остается такое смутное впечатление, что не понять, кто сумасшедший, он ли, автор ли или оба? Остается, как от «Камеры обскуры», какая-то противная слизь в душе. И при том – этот искусственный, не русский язык… Нет, не для меня. <…>

Петр Бицилли – Вадиму Рудневу, 11 марта 1936

<…> Прочитавши до конца «Приглашение на казнь», убедился окончательно, что Сирин – гениальный писатель, но все еще не выучившийся себя ограничивать и слишком часто увлекающийся собственной виртуозностью, отчего и к нему можно применить то, что как-то Толстой сказал об Андрееве: «Он пугает, а мне не страшно». Вернее: иногда становится жутко, но скоро проходит, т.к. нет динамики, нет градации, все время – нажим педали. <…>

Марк Алданов – Александру Амфитеатрову, 16 марта 1936

<…> Последняя вещь Сирина (в «Современных записках») «Приглашение на казнь» и меня чрезвычайно разочаровала. Но я остаюсь при прежнем мнении: огромный талант – на непонятном мне и, думаю, нездоровом пути. Французский перевод его книги успеха не имел. Он был в Париже в феврале, устроили для него вечер, который дал тысячи две. Но работу для него здесь отыскать не удалось, а в Берлине ему очень тяжело, тем более что женат он на еврейке. <…>

Марк Алданов

Петр Бицилли – Вадиму Рудневу, 7 апреля 1936

<…> Мне хочется для очередной книжки дать статью о творчестве Сирина как, так сказать, культурно-историческом факте. Я все больше и больше «проникаюсь» им, и сейчас многое из того, что казалось мне у него игрою, виртуозничаньем, представляется мне вполне осмысленным и внутренно оправданным его столь показательной для нашего времени интуицией жизни. Я перечел сейчас целиком «Приглашение на казнь», затем – некоторые его предшествующие вещи, а параллельно «Vouage au bout de la nuit»3333
  Путешествие на край ночи (фр.).


[Закрыть] Céline’а и нашел множество сродных черт у обоих – и притом таких, которые сближают их творчество с творчеством эпохи «кризиса средневековья», эпохи жутких видений, апокалиптических страхов, поглощенности идеей смерти. Напишу вскоре и пришлю на Ваш суд. <…>

Марина Цветаева – Анатолию Штейгеру, 29 июля 1936

<…> Какая скука – рассказы в «Современных записках» – Ремизова и Сирина. Кому это нужно? Им – меньше всего, и именно поэтому – никому. <…>

Михаил Морозов – Вадиму Рудневу, 30 июля 1936

<…> «Весна в Фиальте» Сирина написана живо, много оригинальных мыслей, так же как характеристик действующих лиц. Слог энергичный, «нервный», мне очень нравится, но самая главная «героиня», так же как и личность «героя», от имени которого ведет рассказ автор, могли быть другими, заменены более симпатичными типами. Скажу больше, что от всего рассказа отдает немножко «клубным» анекдотом, вроде тех фельетонов, которые помещает в «Последних новостях» великосветский писатель кн. Барятинский. О силе таланта Сирина высказывались уже присяжные критики, и мне ничего не остается как от души пожелать ему дальнейшего процветания. <…>

Сергей Гессен – Вадиму Рудневу, 1 августа 1936

<…> «Современные записки» уже прочитал и – совершенно искренне отвечу Вам – номер снова превосходный (в общем), ничуть не уступает по уровню и разнообразию двум предыдущим номерам. Правда, беллетристика и поэзия, на мой неискушенный вкус, на этот раз слабее (кроме интересной Берберовой, характерного Ремизова и великолепного – со всеми его качествами – Сирина: замечательный этот его стиль: полное жизни тело (плоть), сквозь которое прямо просвечивает некая метафизика, но никакой души, совершенное отсутствие «психологии». <…>

Осип Волжанин – Александру Бурову, 5 ноября 1936

<…> Как-то я читал сравнение Сирина с Салтыковым. Что у них общего? Один талантливый пустоцвет, искусный кунстктатор, другой болеющий язвами жизни писатель. <…>

Сергей Горный – Александру Амфитеатрову, 27 ноября 1936

Дорогой Александр Валентинович! Был очень рад получить Ваше интересное письмо.

Вы пишете об «Отчаяньи». Это еще что?! Вот в «Современных записках» идет его «Приглашение на казнь»… По сравнению с этой вещью «Отчаянье» – строго классическая, прямо дорическая вещь. Его несчастье в том, что он «виртуозничает»: рапира крепко сидит в руке, не вывалится, и он поэтому пробует и так, и эдак, и по воздуху свиснет и меж пальцев мельницей, колесом накрутит… Все сойдет… Вот это ощущение: «Все могу… Все съедят… А Адамовичи, ныне покоренные под нози, все похвалят» – окончательно пьянит его – и Вы тысячу раз правы, что он на опасной стезе… <…>

Анатолий Штейгер – Юрию Иваску, 30 января 1937

<…> Сейчас в Париже сезон литературных вечеров. <…> Был вечер Сирина, исключительно многолюдный. Сирин читал отрывок из своего романа о Чернышевском, некоторые отрывки из этого романа я слышал уже в Берлине. Впечатление от этих отрывков и чтения (на редкость актерского) неловкое и тягостное, но мне кажется, что подбор их умышленно сделан для развлечения публики, которая и осталась очень довольной. Из разговоров с Сириным я знаю, что этот роман и серьезнее, и умнее. Но сиринское формалистическое жонглерство – у Сирина – представляется мне все же загадкой. <…>

Михаил Ростовцев – Георгию Вернадскому, 17 июня 1937

<…> О кафедре русского языка в Yale надо серьезно подумать. Соединение тюркологии и русского языка идея идиотская. Нам нужно не тюрколога, а профессора русского языка и словесности. Наиболее подходящий кандидат для последнего, так это, на мой взгляд, Набоков, но не Ваш, а писатель Сирин. Он свободно пишет и говорит по-английски, кончил Кембриджский университет, крупный и глубокий писатель, пишущий на английском так хорошо, как по-русски. <…>

Оскар Грузенберг – Михаилу Мильруду, 20 июля 1937

<…> После злобной статьи против меня <…> не может быть и речи о каких-либо сношениях с Пильским. Я одобрил и одобряю его фельетон о Сирине, которого люблю как сына В.Д. Набокова – близкого моего друга и автора трогательной статьи обо мне в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Сирина я знал с первых месяцев его бытия, и меня трогала восторженная любовь к нему В.Д. Помню, в Берлине, за полгода до подлого убийства, Набоков в обществе нескольких друзей праздновал скромно новоселье. Он говорил мне с восторгом о таланте сына, приехавшего из Англии на побывку в Берлин. Он заставил сына прочесть мне стихи на смерть Блока, – стихи холодные, картонные. Нечто вроде казарменной переклички: Пушкин, Лермонтов и др. Большой художественный талант Сирина дал сбой. То, что он пишет на русском языке, он никогда не решился бы напечатать на английском. Последняя его выходка в отношении русской литературы и дорогих мне имен встретила удачную отповедь у Пильского. Я похвалил – вот и все. <…>

Вадим Руднев – Марку Вишняку, 21 августа 1937

<…> Крайне неблагоприятно складывается по части литературной с книжкой «Современных записок». <…> Небывалое, мне кажется, в истории журнала дезертирство авторов, уже давших согласие и гарантировавших свои статьи для книжки. Я уже сообщал, что в беллетристическом отделе отпали Алданов, Сирин, Замятин. <…> Но главное огорчение – это Сирин!: в ответ на мои почти до унизительности просительные письма – гордый отказ, несогласие пойти на какой бы то ни было компромисс a priori и определенное заявление, что он вообще снимает весь роман в «Современных записках» (точнее – и свое сотрудничество…). Что это значит для журнала – не надо говорить. Я ему отвечу, что при всем своем «самоуправстве», – этот вопрос, ангажирующий политически всех, я не могу, не нарушая лояльности, решить сам, без обсуждения с другими. Одно ясно: если мы мыслим какой-нибудь компромисс, желательно было бы его осуществить теперь же: через 4 месяца разрыв с Сириным подвергнется огласке и будет психологически труднее ликвидируем. В четверг возьму с собой роман и отдам его прочесть Н.Д. А[вксентьеву]. <…>

…3 сентября 1937

<…> Относительно Сирина: не волнуйся зря заранее. Я категорически написал ему, что не может быть речи о печатании главы 4-й вне очереди, в этой книжке, – и от этого не отступлюсь. А в очереди – дело к ней дойдет не скоро – к лету будущего года. Будут ли тогда еще существовать «Современные записки»? <…>

Иван Бунин – Елизавете Малоземовой, 7 декабря 1937

<…> Я думаю, я повлиял на многих. Но как это доказать, как определить? Я думаю, не будь меня, не было бы и Сирина (хотя на первый взгляд он кажется таким оригинальным) <…>.

Юрий Ракитин – Николаю Евреинову, 3 февраля 1938

<…> Я слышал, что Вы называли Всеве пьесу Сирина «пиранделизмом». Как я хотел бы, чтобы она не попала Жукову. Помогите, если можете. Напишите сами дирекции нашей, чтобы ее подтолкнуть прочесть пьесу как можно скорее. <…>

Николай Евреинов – Юрию Ракитину,

8 февраля 1938

<…> Относительно пьесы Сирина здесь, в Русском Драматическом Театре царит легкое смущение. Пьеса, говорят, неактуальна и требует гротескной постановки, что к лицу Русского Драматического Театра, «как корове седло» <…>

Николай Евреинов

Из дневника Якова Полонского, 14 марта 1938

<…> Были вчера в Русском Театре на пьесе Сирина «Событие» – полный до отказа зал… Бунин, говорят, громко ругался во втором и третьем актах <…>.

Юрий Ракитин – Николаю Евреинову, 25 июня 1938

<…> Всева Хомицкий рассказывал, что Вам не понравился Сирин, и мне после первого чтения рукописи [нрзб.], а потом я прочел ее вторично, и она мне понравилась. Ставить ее интересно, но она очень многоречивая и неумело сделана. <…>

Петр Бицилли – Марку Вишняку, 13 сентября 1938

<…> Сиринская вещь [«Истребление тиранов»] – просто гениальна и произвела на меня потрясающее впечатление. <…>

Петр Бицилли – Вадиму Рудневу,

между 25 сентября и 17 ноября 1938

Дорогой Вадим Викторович,

давно уже собираюсь написать Вам, поделиться впечатлениями от последнего № «Современных записок», да все было недосуг. <…> Жалею, что «Дар» уже кончен. Сколько там презабавных вещей! Сирин прежде всего, по-моему – великий и несравненный пародист. На этот раз только слишком уж портретным вышел у него Адамович («Христофор Мортус»). Жалко, что биография Чернышевского у Вас выпущена. Надеюсь, впрочем, что «Дар» выйдет вскоре целиком. <…>

Осип Волжанин – Александру Бурову, 6 ноября 1938

<…> Сирин когда-то пытался дать «активиста», уходящего в Советскую Россию. По-сирински это было довольно красиво, но и по-сирински – пусто, бессодержательно, беспредметно. Вы же «знаете, чего хотите»!

Михаил Цетлин – Вадиму Рудневу, 9 ноября 1938

<…> Общее впечатление от книжки очень хорошее. <…> замечателен «Дар». <…>

Не могу еще окончательно решить для себя: какова же ценность сиринского «Дара». Написано часто plus que parfait3434
  Более чем совершенно (фр.).


[Закрыть] (действительно «plus quam perfectum», прости плохую игру слов). Интересно скомпоновано вокруг темы роста писательского дарования. Сначала стихи – даны образцы стихов Сирина и комментарий к тому, как они создавались. Потом проза – и снова дан ее образец и дан к нему комментарий. Так растет и зреет писательский «дар». Побочная тема: любовь, счастливая любовь, сопутствующая этому росту дара. Еще более побочная: как к этому росту (критики, публика, собратья по перу, воображаемый «современный» художник – Кончеев). Зачем-то сбоку, но лучшие по подъему – главы об отце и матери, о бабочках, о путешествии отца. Самое глубокое по лиризму – вера и ожидания возращения отца. И в общем – все же не объединено, искусственно, многословно. Замечательный художник! Такая острота восприятия… и вдруг трата своего «дара» на остроумные карикатуры Пильского и Адамовича, как это мелко! Достоевский хоть писал свои пасквили на Грановского и Тургенева, а не на Пильского. Страницы, которые просятся в «антологию русской прозы», в историю литературы, может быть, действительно, останутся только в примечании! <…>

Борис Зайцев – Ивану Бунину, 12 ноября 1938

<…> Прочел я Андреева первый том… все-таки в общем говенноватисто. Ну, а Сирин? Вера на ночь вчера читала этого Вальса – в ярости. А я и читать не стану, с меня довольно его рассказа в «Русских записках» и опять «Дара». Я нашел себе писателя по вкусу, апостол Павел. Этот писал действительно замечательно. Это тебе не Сирин. <…>

Борис Зайцев

Петр Бицилли – Марку Вишняку, начало декабря 1938

<…> В восхищении от «Вальса» сиринского. Вещь глубочайшая по замыслу и оригинальнейшая. <…>

Борис Зайцев – Ивану Бунину, 11 декабря 1938

<…> Сестра моя Надя недавно заявила мне тихим своим и покорным голосом: «Не нравится мне Сирин. Кривляка». И замолчала, опустила глаза. Сирин читал. Говорят, читал хорошо (я не был). В общем, он провел собою такую линию, «разделительную черту»: евреи все от него в восторге – «прухно» внутреннее их пленяет. Русские (а уж особенно православные) его не любят. «Русский аристократизм для Израиля». На том и порешим. <…>

Михаил Павловский – Вадиму Рудневу, 27 декабря 1938

<…> Очень мне понравилась Ваша статья о Чехословакии. Гораздо меньше – обе статьи – и Бунина, и Алданова – о Куприне. Зато – великолепен – «Дар». Вот уж действительно самое выдающееся произведение нашей эмигрантской литературы. Если памятником ее останется только «Дар», этого будет достаточно. Для меня лично создается тягостный cas de consiense3535
  Случай совести (фр.).


[Закрыть]. В. Сирин предложил мне издать всю книгу, включая 4-ю часть. Не издать такой книги прямо невозможно (когда до сих пор продолжает выходить отдельными книгами всякая ерунда). Но что делать с 4-й частью (которую я сам даже еще не читал, но которой меня пугают решительно со всех сторон)? <…>

Петр Бицилли – Марку Вишняку,

между 11 и 25 февраля 1939

<…> Мои впечатления от февральского № (еще не успел, однако, прочесть всего): в последнем рассказе Сирина нет, как мне кажется, подлинного единства – но, впрочем, может быть, мне еще не удалось расшифровать его до конца? У него ведь все – аллегории. Но все же – изумительно по мастерству речи и чему-то, что захватывает. <…>

Карл Гершельман – Вере Булич, 19 марта 1939

<…> То, что Вы говорите о Сирине, вполне верно. Но все же я его люблю больше Зурова и даже, пожалуй, Бунина – и вот почему. Главное задание писателя все-таки воздействовать на читателя эмоционально. Высшее чувство, которое он может внушить читателю к своему герою, конечно, любовь, восхищение. Так у Льва Толстого любишь всех – до таких, как Долохов или Анатоль Курагин. И поэтому его герои так навсегда и всецело внедряются в читателя. Бунин же (м.б., здесь сказывается влияние французов – у Пруста это качество чрезвычайно сильное) совсем не внушает такого восхищения и не заставляет влюбиться в героя; он не в области чувства, а в области ощущения – необычайно сильная передача осязательно-зрительной стороны мира, но не больше. По линии Бунина старается идти и Зуров в последних вещах («Поле»), а это, по-моему, путь ложный (хотя и очень интересный, как отдельное явление). Сирин же эмоционален. Он, если хочет, может заставить и полюбить (отца в «Даре», Цинцината в «Приглашении на казнь»), большей же частью, конечно, действует не «восхищением», а «отвращением», но это ничего – волнует и затрагивает он больше Зурова…

Иван Бунин – Марии Карамзиной, 29 марта 1939

<…> Сирин все-таки нестерпим – лихач возле ночного кабака, хотя и замечательный <…>.

Нина Берберова – Ивану Бунину, 30 марта 1939

<…> В Париже мало веселых сплетен, а если кто-то с кем-то подрался, то невесело. Видаюсь с Сириным и его сыном (и женой). <…> Живется им трудно и как-то отчаянно. Пишет он «роман призрака» (так он мне сказал). Что-то будет! <…>

Михаил Цетлин – Вадиму Рудневу, 28 июня 1939

<…> Стихи Сирина эффектны, но не стоят его прозы! <…>

Мстислав Добужинский – Александре Толстой,

19 ноября 1939

Многоуважаемая Александра Львовна,

Я сегодня же написал В.В. Набокову. Наведя некоторые справки – я мало еще кого знаю, – но те два лица, у которых я был, очень охотно помогут свести его с издательствами и литературными кругами. На заработки переводами, по-видимому, рассчитывать особенно не приходится, так как сравнительно мало издается переводов литературы, и у издателей есть свои переводчики, там очень большая конкуренция, и проникнуть в эту среду, как мне говорили, трудно. Я думаю, что при том знании языка Владимир Владимирович в конце концов станет писать и по-английски. Думаю также, что его заработками могли бы стать лекции или отдельно, или в каком-либо университете или другом учреждении. При его образованности тем хоть отбавляй, а при этом Владимир Владимирович и неординарный специалист по энтомологии (по сей специальности он окончил Кембридж, может и это пригодиться). Я не могу никак найти Михаила Ивановича Ростовцева. Он, кажется, если я не ошибаюсь, уже хотел что-то сделать для него в университетской области. Владимира Владимировича я знаю с детства, он был одно время моим учеником, когда был мальчиком – мы вспоминали о моих уроках рисования еще недавно в Париже. Я его очень люблю и как писателя, и как совершенно исключительного человека и так бы хотел его приезда и чтобы благополучно он устроился. Спасибо Вам за хорошие слова о моей работе и очень жалею, что не пришлось познакомиться с Вами. Надеюсь, в будущем это будет.

Искренне преданный и уважающий Вас М.Д.

Мстислав Добужинский

Елизавета Кянджунцева – Ирине Кянджунцевой,

18 декабря 1939

<…> Володя заходил на днях. Выглядит ужасно. Саба ему аккуратно теперь выдает по 1000 фр. в месяц (до сих пор получил 4000), но, конечно, ему этого не хватает. Теперь он получил три урока по 20 фр. Итого в неделю 60 фр. К нему приходят ученики. В Америке ему обеспечена кафедра и есть вообще перспективы хорошо устроиться, но сейчас он не может ехать, так как ждет квоты. <…>

Карл Гершельман – Вере Булич, 31 декабря 1939

<…> Сирин меня интересует больше всех других эмигрантских писателей. Он, правда, довольно скользок – иногда съезжает на явную бульварщину, иногда пользуется эффектами дурного тона (напр., конец «Камеры обскура» и самый конец «Дара»). В нем есть что-то от американца-карикатуриста (кажется, его звали Горн) из «Камеры обскура». Он немного шарлатан и любит поморочить голову. Но все же он очень интересен, и сила изобразительности у него очень велика. В конце концов, зачем требовать от человека того, чего он не имеет, а не радоваться тому, что имеет? Сирин, каков он есть, явление очень оригинальное и большое, и этого достаточно. Из его вещей наибольшее впечатление (из читанных мною) произвело на меня «Приглашение на казнь».