Текст книги "Гладиаторы двадцать четвёртого века"

Автор книги: Николай Липницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Николай Липницкий
Гладиаторы двадцать четвёртого века

Арсентьев вышел на крыльцо приёмного отделения онкологического центра, прислонился к стене и устало прикрыл глаза. Похоже, что это приговор. Окончательный и обжалованию не подлежит. А он никак не хотел верить. Ни тогда, когда, два месяца назад, гастроэнтеролог, просматривая анализы, пробурчал себе под нос: «Как бы не рачок-с у вас, батенька. Как бы не рачок-с», ни сегодня, когда после долгого и тщательного обследования пришёл в очередной раз к онкологу. Даже, когда онколог подтвердил все подозрения и настоятельно советовал лечь в стационар, Сергей Петрович не верил. Просто не мог поверить, что судьба распорядилась с ним таким коварным образом. Даже от госпитализации отказался. А, уже потом, в коридоре, замешкавшись с пальто, он услышал через плохо прикрытую дверь разговор врача с медсестрой.

– Ну, как же, Аркадий Борисович? Вы так спокойно восприняли его отказ, а, между тем, сами говорили, что чем раньше начинается лечение, тем больше шансов.

– Не в этом случае, Машенька. Слишком агрессивная форма. Предложить я должен, конечно. Даже настаивать должен. Но, положа руку на сердце, всё это бесполезно. Только продлит мучения. Химиотерапия – вещь не приятная, сама знаешь. В любом случае, через недельку-полторы, он сляжет, а там, можно уже и ритуальные услуги заказывать. Тут мы бессильны.

И, вот тут, он поверил. Поверил сразу и безоговорочно. Сказанное за спиной в уверенности, что ты это не услышишь, всегда – правда, в отличие от сказанного в глаза. Это был удар. Тело, и без того слабое в последнее время, стало ещё более непослушным. Как Сергей Петрович вышел на крыльцо, он не помнил, и теперь стоит тут, опираясь на стену, а в голове мечется только одна мысль: «Это приговор».

– Простите, вам плохо? – вывел его из состояния ступора женский голос.

– Что? – он вздрогнул, открыл глаза и увидел девушку в легкомысленном розовом пуховичке, с сочувствием смотревшую на него. – Нет-нет, всё в порядке.

Отлепившись от стены, он медленно побрёл по дорожке к воротам. Расстояние, обычно плёвое, давалось с трудом. А там, ещё столько же, до автобуса. Выбравшись с территории центра, Арсентьев посмотрел неожиданно заслезившимися глазами в сторону остановки, подумал и махнул рукой стоящим неподалёку такси. В конце концов, если через две недели ему умирать, то, к чему деньги экономить? Перламутровый «Опель» сорвался с места и шустро подкатил. Сергей Петрович уселся на заднее сиденье, назвал адрес и опять погрузился в свои мысли.

Как это не вовремя! Хотя, смерть всегда не вовремя. Но сейчас, когда, с выходом на пенсию, появились большие планы на жизнь, умирать? На это он никак не рассчитывал. Но, похоже, судьба решила всё за него. Говорят, от рака умирать больно. Очень больно. Да, бывший сослуживец рассказывал, что, когда умирала его тёща, в последние дни постоянно кричала. Даже наркотики не помогали. Неужели, и ему уготованы эти муки? Неужели и он, под, сначала, сочувственными, а потом, раздражёнными взглядами жены и сына будет сутками корчиться от боли?

– Приехали, отец, – выдернул его из мыслей голос таксиста.

– Да-да, – Арсентьев вынырнул из своих мыслей, сунул водителю купюру и, не дожидаясь сдачи, выбрался из машины.

Дома никого не было. Сергей Петрович скинул пальто, стянул с ног ботинки и, надев тапочки, прошёлся на кухню. Рак. Одно это слово уже заставляет учащённо биться пульс и нехорошо сжиматься сердце. Но, узнать, что этот диагноз у тебя – это, вообще, ужасно. Чайник на плите засвистел, и Арсентьев вздрогнул. Он не помнил, когда поставил его на огонь. Наверное, чисто автоматически, занятый своими мыслями. Мысли. Наверное, это то, что будет его занимать всё оставшееся время. Пока не наступят боли. Потом будет уже не до мыслей. Потом боль будет его занимать целиком и полностью. Нет, он не должен доводить до болей. Нельзя, чтобы он запомнился жалким, кричащим и корчащимся.

Он должен уйти сильным и в своём уме. Но, как? Повеситься, а потом болтаться в петле с высунутым прикушенным языком? Броситься с крыши? Прыгнуть под машину, или, ещё лучше, под поезд? Сергей Петрович передёрнул плечами. Нет. Не то. Тогда остаётся только наглотаться сильнодействующего снотворного. Конечно, по-женски как-то, зато безболезненно. И эстетически гораздо лучше. Нет сломанной шеи, прикушенного языка и мозгов, размазанных по асфальту. Как сказать жене? Вот, кто будет плакать. Сын, конечно, тоже расстроится, но, погоревав, быстро успокоится. У него своя семья, своя жизнь и свои дела. А жена убиваться долго будет. Всё-таки, всю жизнь прожили душа в душу.

Он посмотрел на часы. Полдень. Жена только вечером с работы придёт. Нужно, наверное, привести все свои дела в порядок. Так всегда в книгах и фильмах перед смертью делают. И фраза красивая. «Привести свои дела в порядок» – Арсентьев несколько раз произнёс это вслух, посмаковал и улыбнулся. Звучит солидно. Хотя, что тут приводить? Долгов нет. Всю жизнь старался жить по зарплате и никогда не занимал ни у кого. Квартира? Так и так, жене достанется. Вряд ли сын затеет тяжбу. У него своя квартира, а из горла выдирать он точно не будет. Воспитали мальчика правильно. Так что, если подумать, и дел нет никаких. Дома сидеть не хотелось. В четырёх стенах, вдруг, появилось ощущение, что находишься в гробу или в склепе. Раньше, так не казалось. Он, вообще, любил свою квартиру, в которой прожил почти всю свою жизнь. Её дали им, как молодой семье, ещё в Советском Союзе, и он помнил, как они с женой радовались этому. Даже на Шампанское разорились, хоть и получали, тогда, как молодые специалисты, совсем немного. Но сейчас было именно такое ощущение.

Сергей Петрович встал, так и не выпив чай, оделся и вышел из дома. Уже на лестнице, спускаясь на первый этаж, в голове сложился план действий. Сейчас, он пойдёт по аптекам. Ничего подходящего, кроме димедрола, в голову не пришло. Не спросишь же ни у кого. За вопрос: «Что нужно выпить, чтобы умереть?» – можно и в психушку загреметь. Значит, нужно покупать димедрол. И, чтобы не возбуждать подозрение у провизора, всего по пачке в каждой аптеке. Да. Так будет лучше. Смертельной дозировки Сергей Петрович не знал, поэтому рассчитывал выпить сразу пачки три. Чтобы, уже, наверняка. Значит, нужны три аптеки. Кивнув своим мыслям, он бодро засеменил за угол, туда, где находилась ближайшая аптека.

Жена, придя домой после работы, сильно удивилась, увидев стол, на котором стояла бутылка вина, горели свечи, на уголке стоял торт из местной кулинарии, а посередине на праздничном блюде из серванта лежала курица-гриль.

– Это, какой, сегодня, праздник? – поинтересовалась Зина, сбрасывая с плеч пуховик.

– Неужели обязательно нужна какая-то дата, чтобы провести романтический вечер с любимым человеком? – развёл руками Сергей Петрович.

– Что-то ты темнишь, – не поверила жена.

– Ничего не темню. Просто захотелось вот так посидеть. Помнишь, как в молодости? При свечке, под пирожные «Картошка» болгарскую «Варну» пили? Дёшево, зато романтика!

– «Варну» я пила. А ты портвейн квасил!

– Да, какая разница? Главное, нам хорошо было. Давай за стол быстрее, пока курица не остыла.

Пока Зина удалилась в ванную комнату, Арсентьев открыл бутылку и ещё раз посмотрел на этикетку. Да уж. Хорошее грузинское вино – совсем не чета дешёвому портвейну из молодости. Но, сейчас бы, он не отказался от стаканчика того, за рубль двадцать, который они с друзьями пили за гаражами под карамельку.

– Ну, угощай, что ли! – вышла из ванной жена. – Я, как раз, проголодалась.

Сергей Петрович засуетился, отломил крылышко, положил на тарелочку, подвинул Зине и наполнил бокалы.

– Надо было бы гарнир какой-то, – скептически посмотрела на стол жена.

– Нам с тобой этой курицы и без гарнира за глаза хватит.

– Эх, мужики! – шутливо вздохнула Зина и взяла бокал за тонкую ножку. – Ну, за что?

– Давай, за нашу жизнь. За те тридцать восемь лет, что мы с тобой прожили, как один день.

Жена посмотрела на него с удивлением, но, протянув руку, чокнулась и сделала глоток.

– Что-то ты мне не нравишься. Колись: что случилось?

– Ничего. Почему, обязательно, что-то должно случиться?

– Ты у врача был?

– Был.

– И что сказали?

– Ничего страшного. Даже госпитализация не требуется. Пропью витамины и всё.

– Что-то не верится мне.

– Слушай, не превращай романтический ужин в допрос с пристрастием. Давай, всё-таки, просто посидим вдвоём, выпьем, вспомним нашу жизнь.

– Давай, – с сомнением посмотрела Зина на мужа. – Но завтра я сама схожу к врачу и всё узнаю.

– Так тебя и отпустили, когда квартальный отчёт у вас!

– А я, всё-таки, вырвусь.

– Хорошо, – взгляд невольно переместился в прихожую, где во внутреннем кармане пальто лежали четыре упаковки димедрола. – Вырвешься и узнаешь, если мне не веришь. И, пусть тебе станет стыдно за то, что не доверяешь моим словам.

– Вырвусь и узнаю!

– Я же не против, – бокалы опять соприкоснулись со звоном. – А, сейчас, за тебя.

Посидеть так же хорошо, как бывало раньше, не получилось. Зина, явно, что-то заподозрила, а Арсентьев, зная, что живёт последний день и завтра сам себя лишит жизни, тоже не мог расслабиться. Вино так и не допили, и Зина, убрав бутылку вместе с недоеденной курицей в холодильник, пошла расстилать постель. Спать легли, даже, раньше, чем обычно, но долго оба не могли уснуть. Сергей Петрович ворочался на, ставшей, вдруг, неудобной, кровати с ортопедическим матрасом, слушая, как рядом вздыхает жена и думал о том, что завтра в это же время он будет лежать в морге на жёстких металлических носилках, накрытый сверху простынёй. Что его ждёт там, в загробной жизни? И, есть ли она? Может, вся эта религиозная мифология на самом деле – обычная ерунда, и там вообще ничего нет. А, всё-таки, страшно. Наконец, мысли стали путаться, и Арсентьев провалился в рваный выматывающий сон, в котором он всё бежал и бежал куда-то.

Проснулся уже утром, совершенно не отдохнувший. Зина уже суетилась на кухне, откуда доносился вкусный запах гренок. Пока умывался, мучительно пытался вспомнить, что же, всё-таки, ему снилось. Увы, кроме смутного беспокойства и лица с большими выпуклыми глазами, крошечным, почти отсутствующим подбородком и маленьким ртом, ничего не вспоминалось.

– Чего встал так рано? – поинтересовалась жена, разливая по чашкам кофе. – Тебе же на работу не надо.

– Да так, захотелось позавтракать с тобой.

– Ох, не нравишься ты мне!

– Разводись, раз не нравлюсь, – старая шутка прозвучала в этот раз совсем не смешно.

– Ладно, хохмач, мне некогда. Сегодня главный проверяет, что мы по квартальному накидали. Надо перед работой ещё раз просмотреть. Я побежала.

Короткий, дежурный поцелуй в щёку, и жена выскользнула за дверь. Сергей Петрович закрыл за ней, уселся на диван и включил телевизор. Показывали новости. Неинтересно. Новости его уже не интересовали. Они – для живых. Вчера, ложась спать, он боялся, что утром передумает расставаться с жизнью. Как ни странно, не передумал. Напротив, желание умереть выкристаллизовалось и стало, почти, навязчивым. Пробежавшись по каналам, Арсентьев выключил телевизор и бездумно уставился в чёрный экран. И, всё-таки, страшно. Опять вспомнились ночные мысли. Что, если нет ничего? Нет ни рая, ни ада, ни души? Что, если он сейчас умрёт и всё. Кончится совсем?

Нет, так не может быть! Даже, если рассуждать не опираясь на религиозные догмы, а, просто, на логику. Природа, мироздание, слишком рациональны, чтобы разбрасываться знаниями и опытом каждого человека, накопленными за его, долгую ли, короткую ли, жизнь. Как ни суди, а человек всегда умирает на самом пике своего опыта и интеллекта. Не может быть, чтобы это всё пропадало бесследно. Как бы то ни было, ответ на этот вопрос каждый получает только эмпирическим путём. Вот и он, сейчас, тоже всё узнает, но рассказать никому не сможет. Сергей Петрович усмехнулся своим мыслям. Ирония судьбы, прямо, получается.

Наверное, пора. Чего тянуть-то? Достав из пальто упаковки димедрола, он принялся методично выщёлкивать в тарелочку, на журнальном столике, таблетки из блистера. Получилась довольно приличная кучка. Бездумно, словно автомат, прошёл на кухню, набрал воды в высокий коктейльный стакан и вернулся назад. Ну, всё. Горькие таблетки запихивал в рот горстями, глотал, почти, не прожёвывая и сразу запивая. Несколько штук упали и закатились за диван. Сергей Петрович потянулся было за ними, но, потом, махнул рукой. При таком количестве три штуки туда, три – сюда, роли не играют.

Покончив с димедролом, допил остатки воды и прислушался к себе. Вроде, ничего. Спустя какое-то время, в глазах поплыло, Арсентьев усилием воли оглянулся и, вдруг, понял, что не знает, где находится. Перед глазами качались почему-то очень знакомые стены, а чёрный прямоугольник прямо напротив что-то смутно напоминал. Он постарался напрячься, но ничего не получилось. Вялые мысли, словно улитки расползались в разные стороны, захотелось спать, Сергей Петрович окинул голову на спинку дивана и уснул своим последним смертельным сном.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска Балашов Алексей, занимался самым нудным для себя делом. Он подшивал материалы. Зажав бумаги в специальный зажим, доставшийся ему ещё от старого Михалыча, уже, который год, благополучно выращивающий помидоры на пенсии на своём дачном участке, он старался продёрнуть сквозь всю эту стопку суровую нить. Шило никак не хотело протыкать такую толщу, но Алексей упорно давил, проворачивая шило и продвигаясь вперёд буквально по миллиметру. Дверь распахнулась, и в неё влетел лейтенант Горохов.

– Лёха! – возбуждённо проорал он. – Собирайся быстрее! Бачилу нашли!

– Да ты что?! – вскинулся Балашов. – Где?

– На хате у любовницы.

– Не зря я её квартиру поставил под наблюдение! И, как? Взяли?

– Не. Он наши ноги вычислил. Ну, звериный нюх у него, прямо! Сейчас там засел, любовницу в заложницы взял.

– Спецназ?

– Там уже. Хату обложили, так что, никуда не денется. Переговорщика ждут.

– Поехали!

Вор рецидивист Бачинский Василий Александрович, хладнокровный, циничный и безжалостный убийца по кличке Бачила, неделю назад сбежал с этапа и был объявлен в розыск. Когда Алексей предположил, что он обязательно вернётся к своей любовнице Ленке Ромашовой по кличке Ромашка, воровке на доверии с наивными голубыми глазами, никто ему не поверил. Слишком это было очевидным. А Бачила был очень хитрым и расчётливым. Умом Лёха и сам понимал, что это пустышка, но интуиция буквально кричала, что он обязательно придёт туда. И, пришёл, ведь!

Дом, где жила Ромашка, увидели ещё издалека по обилию патрульных машин, столпотворению людей в форме и чёрному микроавтобусу спецназа. Сами бойцы тоже были здесь, рассредоточившись за машинами и удерживая под прицелом окна Ленки на втором этаже. Пока Горохов парковался, Алексей успел увидеть Рокотова из прокуратуры, Свиридова, начальника уголовного розыска, Федулова, начальника РОВД и, носящегося с мегафоном, следователя Петрушина.

– Балашов! – увидел Лёху Свиридов. – Приехал уже?

– Да, Дмитрий Игоревич.

– А ты прав оказался, чертяка! Пришёл он!

– Прийти-то пришёл. Только, как брать теперь его будем? Он же, если что, Ромашку не пожалеет.

– Думаешь?

– Для Бачилы нет ничего святого. А эпизодов у него и до этого на пожизненное было. Так что, одним трупом больше для него не критично. Одна надежда на переговорщика.

– Нет надежды.

– Почему?

– Вон, стоит, воду глотает.

Алексей посмотрел в ту сторону, куда кивнул Свиридов и увидел бледного парня лет двадцати пяти, нервно пьющего прямо из горлышка пластиковой бутылки. Руки у него не просто дрожали, а ходили ходуном.

– Что это с ним?

– Сунулся на переговоры, а Бачила в него из пистолета без всяких разговоров. Хорошо ещё, что не попал.

– У Бачилы ствол?

– Да. Как минимум один ПМ.

– А снайпер?

– Не может достать. Грамотно сволочь засел. Не выходит на выстрел.

– Другого переговорщика не нашлось?

– Нет. Только этот. Говорили, что грамотный. Во Франции в антитеррористическом центре каком-то крутом на курсах был, учился по-европейски преступников и террористов уговаривать.

– На наших, получается, их европейские методы не работают?

– Наши не толерантны. Сразу стрелять начинают.

– Может, я попробую? Я его, всё-таки, брал уже. Почти родственники.

– Не чуди. Тебя он в первую очередь пристрелит.

– Попробовать стоит.

– Не чуди, говорю. Балашов! Куда пошёл?! А ну, назад!

Порыв был внезапным, но, на тот момент казавшийся Лёхе, единственно, верным. На ходу вытаскивая пистолет из кобуры под мышкой, он вбежал в подъезд и, мельком предъявив своё удостоверение бойцу на лестнице, поднялся на второй этаж. У двери сидели на ступеньке четыре спецназовца, а их командир, худой и желчный Сашка Малахов нервно курил у клети лифта.

– Ты ещё куда? – недовольно поморщился он.

– Туда, – Лёха кивнул на дверь.

– Жить надоело? Он же на каждый шорох шмаляет!

– А я попробую.

– Надеешься в нём совесть пробудить?

– Нет. Это бесполезно. Хочу объяснить ему, что единственный шанс остаться в живых, это сдаться без боя. Ну, или, на крайний случай, поробую вытащить его под снайпера. Как он, хоть, у вас? Не промахнётся?

– Обижаешь! Тут, хоть бы секунд на десять показался бы, нашему снайперу бы хватило.

– Тогда передай ему, что пусть будет готов.

Алексей осторожно подошёл к двери и, встав сбоку, стукнул в пробитое в нескольких местах пулями дверное полотно рукоятью пистолета.

– Бачила! – крикнул он. – Это Балашов! Поговорить бы.

– А-а, мент! – раздался выстрел, и пуля, отколов длинную щепу от двери, ударилась о противоположную стену и с визгом срикошетировала куда-то вверх по лестнице. – Что надо?

– Я же говорю, что поговорить.

– О чём?

– За жизнь поболтаем. Мы же люди друг другу не чужие, вроде. Найдём тему для разговора.

– У меня к тебе одна тема: пулю тебе в башку всадить.

– Ну, это дело не хитрое. Пустишь?

– Заходи. Была одна заложница, а, теперь, двое будут.

Замок щёлкнул, Лёха, набрав полную грудь воздуха, толкнул дверь и шагнул в квартиру. Полутёмная прихожая, освещённая, только, скудным светом, падающим из кухни и тёмный прямоугольник входа в комнату. Там, видимо, все шторы были плотно задёрнуты, поэтому и царил почти полный мрак.

– Дверь закрой за собой, – донеслось из темноты. – И ствол на пол. Даже не пытайся на звук выстрелить. Как раз Ромашку завалишь. Я за ней стою.

– Я понял, – ответил Алексей, закрыв за собой дверь и услышав, как защёлкнулся язычок английского замка за спиной.

– Ствол! – напомнил из темноты Бачила.

– Хорошо, – Лёха аккуратно положил пистолет на пол.

– Ногой ко мне.

– Да, – Балашов лёгким движением ноги отфутболил пистолет вперёд.

– Ну, о чём поговорить хотел?

– Может, я пройду? Как-то неудобно в прихожей говорить.

– Проходи.

– Ты свет включи.

– Обойдёшься.

– А, если я в темноте ноги переломаю?

– Да, хоть шею. Не заплачу.

– Тогда, хоть, в кухню пошли. Там светлее. Ромашка, надеюсь, нам чаю приготовит?

– Не надейся. Ромашка моим бронежилетом побудет.

– Чего ты боишься? Пока я здесь, штурма не будет.

– Штурма, может, не будет, а снайпер уже на позиции. Поэтому, говорить будем в комнате.

– Как можно разговаривать с человеком, лица которого не видишь?

– Тогда, давай здесь.

– Ты из темноты выйди.

– Вот ты неугомонный! Ну, хорошо.

Из темноты показался неправильный, весь, какой-то изломанный, силуэт. Лёха присмотрелся и разглядел здорового Бачилу, удерживающего впереди себя извивающуюся Ромашову. Поэтому и силуэт казался необычным. Ромашка была перепугана до невменяемости, бешено вращала глазами, но молчала, хоть широкая ладонь Бачилы не совсем плотно прикрывала её рот, а, скорее, удерживала её за шею.

– Ну, говори.

– Ты, вообще, на что надеешься? Тебя, вообще-то, обложили со всех сторон.

– Скажи ещё, что я усугубляю и так далее.

– А не усугубляешь? Ты понимаешь, что тебя завалить могут? Не лучше ли сдаться?

– А смысл?

– Жить будешь.

– На зоне? В четырёх стенах, полчаса прогулки в сутки и никакой надежды на выход на свободу? Нет, мент, мне такая жизнь не в жилу. Я, лучше, порезвлюсь напоследок.

– Как? Ромашку завалишь?

– И тебя. Тебя, точно. Я же тебя ещё в СИЗО приговорил.

– Ромашку оставь, мешает только. Всё равно снайпер тебя не видит, мой ствол вон, где валяется. Тебе бояться нечего.

Бачила подумал, хмыкнул и, ткнув Ромашку под колени ребром стопы, усадил её возле своих ног. Девчонка всхлипнула, некрасиво перекосив рот, и безвольно, кулем, прислонилась спиной к косяку. Похоже, от страха она совсем сломалась и уже ничего не соображала, пребывая в ступоре. После одной из переделок Лёха завёл за правило носить с собой второй ствол. Ну и что, что он не зарегистрирован. Кому в голову придёт обыскивать опера из уголовного розыска? Зато этот неучтённый ствол уже пару раз реально выручал. Так и сейчас. Резко упав на колено, он одним движением выхватил из потайного кармана плоский «Глок» и, уже видя, как направленный на него ствол ПМа изрыгает пламя, нажал на спусковой крючок. Пистолет мягко толкнулся в ладонь, а дальше – темнота.

Ярослав Крамаренко сидел за столом, нервно теребя носовой платок, и затравленно смотрел на главврача медицинского центра. Ещё недавно, всё было прекрасно, и впереди маячило безоблачное будущее. И не просто безоблачное. Какие перспективы разворачивались перед ним! Талантливый хирург, подающий большие надежды, несмотря на свою молодость, достаточно известный далеко за пределами города! Несколько приглашений от ведущих центров Европы, одно из США, одно из Китая. Эх! Ехать нужно было, чем быстрее, тем лучше, а не раздумывать, словно витязь на распутье. Кто же знал, что в одночасье всё это рухнет?

То дежурство не задалось с самого утра. Сначала, он, по пути в центр, попал в пробку, и добирался до работы дворами. Потом, пролил на себя горячий кофе, и пришлось искать другой чистый халат и, наконец, ближе к вечеру, выбило пробки и на всём этаже, кроме операционной, не было света. Бегали с фонариками, пока электрик не устранил неисправность. И, в довершение, уже ночью, привезли парня с внутренним кровотечением. Время терять было нельзя. Пациента сразу доставили на операционный стол, Ярослав оперировал четыре часа, в итоге, спас жизнь парню, но, во время операции, неожиданно порезался. И порез-то был плёвый, но такого в его практике ещё не случалось. А тут, вдруг, случилось, словно он был не опытным хирургом, а начинающим практикантом. А потом выяснилось, пациент был ВИЧ-инфицированным. Результаты анализов были неутешительными: СПИД.

Кто-то слил эти данные в прессу, словно стараясь добить, и без того морально раздавленного, Ярослава. В итоге ведущие зарубежные центры отозвали свои приглашения, очередную монографию зарубили на корню в журнале «BMC Surgery», одном из известнейших изданий в области хирургии. И, вот, сейчас, под окнами центра стоит толпа, которая размахивает плакатами с надписями, типа «Не допустим, чтобы нас лечили больные СПИДом врачи!» и скандирует: «Крамаренко! Вон из клиники!»

– Я тебе сочувствую от всей души, – главврач нервно сорвал с носа очки и принялся протирать их бархатной тряпочкой. – Такое со всяким случиться может. Всё понимаю. Но и ты пойми меня. Конечно, чисто формально, запретить тебе врачебную практику никто не может. Но, ты видишь, какой резонанс! Ничего не могу поделать. Пиши заявление об уходе по собственному желанию.

– И, куда мне?

– Не знаю. Здесь, в нашем городе, ты работу не найдёшь, даже, дворником. Иногда, известность работает против нас. Так сказать, обратная сторона медали. Может, тебе стоит уехать?

– Куда?

– Ну, страна у нас большая. Надеюсь, где-нибудь, на Камчатке ты сможешь пристроиться. А тут – извини. Да, хочешь, я переговорю со своим однокашником Колькой, точнее, Николаем Васильевичем Свиридовым? Он, сейчас, где-то на Дальнем Востоке главврачом работает. Я с ним в прошлом году на конференции в Москве встречался. Мужик неплохой. С понятием. Болтать, кому попало, не будет. Получится, что, ты, вроде, и не скрыл свой диагноз, и конфиденциальность соблюл.

– Жить на краю земли и раз в неделю оперировать аппендикс?

– Зря ты так! В тех краях много чего с людьми случается. А врачей хороших мало. Да ты для них таким подарком станешь, на который они молиться будут.

– Не знаю. Надо подумать.

– Подумай. Мне кажется, что это самый подходящий для тебя вариант.

– А научная работа?

– Наберёшь материал, отсидишься, дождёшься, когда вся эта муть уляжется, а потом, вернёшься.

– И сколько мне отсиживаться?

– Не буду тебя обнадёживать. Лет десять, точно.

– Понятно.

Заявление написать было делом одной минуты. Главврач, пряча глаза, подмахнул его, как говорится, не глядя, а отдел кадров оформил увольнение, тоже, в рекордные сроки, даже, не заставив бегать по центру с обходным листом. Было видно, что от него избавляются с облегчением, как от гниющего куска мяса, случайно завалявшегося на стерильной кухне. Получив трудовую книжку, Ярослав вышел на крыльцо центра и лицом к лицу столкнулся с людьми. Увидев его, толпа заволновалась, и отдельные крики переросли в один безобразный вой. Крамаренко пытался вычленить отдельные лица, чтобы посмотреть им в глаза, но видел только смазанные черты, складывающиеся в одну коллективную злобную морду.

Не слушая и, почти ничего не видя перед собой, Ярослав пошёл прямо на эту толпу, наверное, в тайне надеясь, что его разорвут. Люди попятились, расступились, только один, кажется, старикашка, заступил дорогу и что-то прокричал.

– Отойди, – угрюмо проговорил Крамаренко. – Отойди, а то плюну.

Старикашка отскочил, испуганно заверещав. Вот так и бывает. Психоз какой-то. Никто ничего не знает о способах заражения, но, на всякий случай, объявить человека изгоем – раз плюнуть. Пройдя сквозь толпу, словно через коридор позора, Ярослав ступил на проезжую часть и, услышав скрежет тормозов, басовитое, и, вместе с тем, паническое гудение клаксона и уловив смазанное движение боковым зрением, обернулся для того, чтобы успеть увидеть неумолимо надвигающуюся на него многотонную тушу КамАЗА.

Пуля ударила в бруствер, сложенный из остатков кирпичной стены. Тяжёлая пуля, снайперская. Несколько очередей высекли фонтанчики пыли, а следом донеслось гортанное ругательство. Видимо, что-то непечатное. Бородатые готовились к следующему штурму, прекрасно понимая, что у бойцов нет возможности оторваться от преследования. А жаль. До своих осталось совсем немного. Встряли, как говорится, не по детски. Мишка Беляев последний раз харкнул кровью, выгнулся всем своим большим и сильным телом и, наконец, затих. За бруствером снова раздались гортанные крики, опять вспыхнула стрельба и с уцелевшего обломка стены, торчащего обломанным зубом доисторического чудовища, посыпалась кирпичная крошка. Бойцы нервно поглядывали друг на друга, не отвечая на автоматные очереди. Да и чем тут отвечать-то? Патронов меньше, чем по магазину на брата. А бородатые всё лезут. Сержант Хромов склонился над Пашей, озабоченно разглядывая пробитую осколком ногу. Кровотечение удалось остановить, но Павел прекрасно понимал, что, уже, не ходок.

– Сержант, – откашлялся он от пыли, набившейся в рот. – Забирай людей и уходи.

– А ты, Стилет?

– Я прикрою. Вернёшься с подмогой.

– Стилет, я…

– Сержант! Это приказ! Со мной вы далеко не уйдёте. И пацанов положим. А тут – я прикрою ваш отход. Вам всего-то осталось эти развалины пройти насквозь, потом улицу проскочить. Давай, родной, действуй. Помоги мне вон на тех ящиках устроиться. Там позиция лучше. И уводи людей.

Хромов свистнул Стебнову, они вдвоём подняли Пашу и перенесли его на указанное место. А отсюда, и вправду, лучше огонь вести. Сектор обстрела широкий и видно хорошо. Стилет подгрёб перед собой крупные обломки кирпичной кладки, устроив что-то вроде амбразуры и, оглянувшись, проводил взглядом парней. Бойцы уходили, молча, бросая на него хмурые взгляды. Пашка их понимал. С одной стороны, он им дарит шанс выжить. А, с другой – на всю жизнь оставляет чувство вины за то, что бросили командира. Но, другого выхода он не видел. Если группа не уйдёт, тут лягут все. Попытаются выйти, неся на себе Стилета, тоже все лягут. Только, на несколько шагов дальше.

Там, напротив, в полуразрушенном здании, обозначилось движение, и Пашка выстрелил по смазанному силуэту в окне. Что-то не торопятся они штурмовать. Ну, так, даже, лучше. Дальше группа уйдёт. Да и он немного дольше проживёт. Умирать-то не хочется. Смерть на этой войне ходила рядом со Стилетом почти с самого первого дня. Глубокие рейды по духовской территории чего только стоили! А тот бой, когда они вытаскивали из окружения роту мотострелков с прибившимся к ним, каким-то чудом, столичным корреспондентом? На бойцов, может, начальство и рукой бы махнуло, а корреспондент, это не зачуханный солдат – срочник, которых, только на улицах Грозного, полегло – не счесть. Корреспондент – это фигура, за которую могут и по папахе накостылять. Поэтому и бросили спецназ на помощь.

Было всё, но, вот так, прикрывая группу, наконец, заглянуть в глаза костлявой, о таком он и мечтать не мог. Этот рейд по тылам с самого начала не задался. Ещё только пройдя боевые позиции духов, нарвались на боевое охранение, потом их стали теснить с тыла и прошлось прорываться прямо через боевые позиции противника, а, в довершение, бородатые плотно сели на хвост, не давая не то, чтобы оторваться, но и нормально закрепиться где-нибудь. И помощь не вызовешь. Рация накрылась от шального осколка гранаты, а эти носимые коробочки «Мотороллы» в условиях городской застройки оказались бесполезными. Половина группы так и осталась лежать там, на руинах домов.

Стилет грустно усмехнулся. Мечтать. Как же, мечтал он сдохнуть вот так, на развалинах здания, в кирпичной крошке, отстреливаясь от наглых, самоуверенных духов, обдолбанных героином до самых косматых бровей. Одно только и утешает, что своей смертью он пацанам шанс даёт. Большой ли, маленький, это одному Богу известно. Но шанс есть. Только не у него. У него, как раз, только один шанс, успеть выпустить все свои патроны и завалить хоть одного духа. А, лучше, двоих. Или троих. Но, тут уж, как фишка ляжет. Тяжёлая снайперская пуля стукнулась в ящик чуть позади. Ага. Снайпер его не видит. Бьёт наугад, на движение. А там, как раз, ветер полиэтиленовый пакет дёргает, пытаясь вытащить из-под обломков. Уже хорошо.

Справа, одна за другой, разорвались две гранаты, осколки с визгом пронеслись над головой, и в воздух взметнулись тучи пыли, заволакивая всё пространство и мешая видеть поле боя. Штурм начался. Стилет сплюнул тягучую слюну напополам с цементной пылью и выстрелил в появившийся перед собой силуэт. Попал или нет, но силуэт исчез, зато сразу появился второй, немного сбоку, потом ещё несколько, левее. Пашка стрелял, просто физически ощущая, как опустошается магазин. В его импровизированный бруствер ударила пулемётная очередь, и в глаза, вызывая острую боль, впились кирпичные крошки. Глазам, похоже, хана. Понимая, что вслепую стрелять невозможно, Стилет вытащил из кармашка разгрузки заветную гранату, выдернул чеку и затих, вслушиваясь в какофонию звуков.