Текст книги "И семь гномов"

Автор книги: Николай Климонтович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Здесь была и еще одна особенность – тут и там стояли ветхие, ободранные чемоданы, баулы, тюки, а между ними связанные в пачки книги по электрохимии, справочники по электротехнике и англо-русские словари. Все это увидел Плешивый, едва переступив порог жилища Раввина, и его слегка замутило с непривычки.

С Раввином была связана какая-то смутная история: однажды он решился было покинуть подземный мир да и вообще саму нашу страну, но, кажется, передумал. Он говорил, что однажды ночью проснулся в испуге и понял, что если там, наверху, его песни никому не нужны, то и за океаном вряд ли кто-нибудь будет их слушать.

Все это припомнилось Плешивому, и тот подумал, что это нагромождение следы сборов к несостоявшемуся отъезду, следы, которые еще не успели стереться.

Едва Раввин вывел Плешивого на улицу – он не доверял и стенам собственного дома,– как схватил приятеля за рукав. Плешивый еще и слова не успел произнести, как Раввин выпалил:

– Надо что-то срочно предпринимать!

И это притом, что Раввин был очень рассудительный гном, не склонный к авантюрам. Но что делать: по-видимому, псалмы требовали выхода, рвались наружу, ведь даже самым осторожным гномам в какой-то момент становится невтерпеж спеть как можно более громко, чтобы их услышали далеко за пределами их подпольной обители.

У Раввина была одна особенность: если он говорил возбужденно, то изо рта у него летели маленькие фонтанчики слюны. Вот и теперь, когда он прокричал в лицо Плешивому надо что-то предпринимать, несколько капелек Раввиновой слюны застряли у Плешивого в бороде. Плешивый тайком утерся; ему стало ясно, что Раввин готов присоединиться к Плану хоть сию минуту.

Красавчику с Придурком было и вовсе легко. Едва он произнес первые, вводные слова, как у того загорелись глазки и он чуть было не бросился Красавчику на шею. Он заставил еще и еще раз перечислить состав участников, и было видно, как он польщен,– Придурок вообще был невероятно тщеславен. Дело в том, что и в сладком сне он помыслить не мог, что когда-нибудь окажется в такой компании, где были и Плешивый, и Крот, и Прусак, и Счастливчик. Впрочем, это был начинающий гном, молодой певец, он сравнительно недавно уже в солидном возрасте спел свою первую песню. Причем нельзя сказать, что это получилось у него слишком благозвучно. И Красавчику еще пришлось уговаривать остальных согласиться на эту кандидатуру – впрочем, в разговоре с Придурком он об этой своей роли скромно умолчал. Тем более что Плешивый, скептически относившийся к неофитам, предложил сначала послушать, что Придурок покажет, а там уж и решать. Так что Придурок был приглашен, так сказать, с испытательным сроком. Забегая вперед, скажем, что позже главным защитником песен Придурка оказался, как это ни удивительно, самый рафинированный из нашей компании – Счастливчик. Впрочем, парадокс объясним: Придурковы песни были вульгарны, а противоположности, как всем известно, тянутся навстречу одна другой.

Одно смущало Красавчика. Хорошо зная характер Придурка, демонстративный, как сказали бы врачи, трудно было рассчитывать на Придуркову осторожность. Наверняка он примется бахвалиться перед посторонними Планом, а значит, все быстро станет известно сами знаете кому. Кроме того, Придурок был женат на очаровательной белоснежке, хрупкой, но сильной характером актрисе, причем довольно известной, правда, несколько пьющей. Это объяснялось тем, что вся родня ее из поморских крестьян, оказавшись в Москве, сильно запила. А кое-кто – скажем, старший брат – и вовсе сгорел в алкогольном пламени – как свеча на ветру истории переселения великого крестьянского народа.

Так вот, любая придурковатая неосторожность могла сильно навредить его белоснежке; скажем, ее могли перестать пускать на гастроли в иноземные места, даже в те, где царила народная демократия, а то и вовсе не давать новые роли.

Но что поделать, все мы тогда рисковали – не только собой, это-то был наш добрый выбор, но и благополучием близких. Даже хороших знакомых, такие уж были времена...

Здесь пришла пора сказать пару слов о том, зачем вообще мы составили тогда столь рискованный План. И вот вам весьма забавный с точки зрения наших дней документ – не будем цитировать его слишком подробно,– подписанный именами трех гномов-затейников: Красавчика, Крота, Плешивого,– по-видимому, соблюдался алфавитный порядок. Адрес – ЦК КПСС. Начинается документ так: "Союз песен не имеет ни одной экспериментальной творческой студии, не выпускает ни одного журнала или альманаха, посвященного исключительно опытам и исканиям гномов различных поколений". И, чтобы у ЦК не возник соблазн вольного толкования, следует разъяснение: "Термин "экспериментальное" мы употребляем в широком смысле, подразумевая песни, носящие новаторский характер как по применению новых средств, так и по использованию нового материала, нового угла зрения". Смешно, какие же еще у гномов там, под землей, могли быть средства, которые на свету не оказались бы новыми... Характерен и стиль послания, он выдает наивное желание гномов говорить с верхним миром, подражая его языку, чтоб лучше донести смысл, ведь друг с другом гномы никогда бы так не заговорили. Так что, как видим, поначалу идеи Крота были ведущими, Крот заразил остальных своей убежденностью, что с ними можно договориться.

Прежде всего аккуратные и предусмотрительные гномы изготовили четыре красиво оформленных экземпляра Альбома, в который поместили избранные песни всех семи участников. Процесс изготовления происходил в квартире Придурка: тот с удовольствием взял на себя техническую работу по перепечатке текстов, желая подчеркнуть свою незаменимость в реализации Плана – не мог не чувствовать, что покамест в компании он на птичьих правах. Едва экземпляры Альбома были готовы, а гномы отправили уже цитированное письмо, приложив к нему в качестве образца один из экземпляров, их всех охватила странная эйфория. С самого начала зарождения Плана все семеро пребывали в приятном возбуждении – как ни крути, но этот сговор привнес в их подпольную грустную жизнь привкус опасного приключения. Кроме того, живя до того всякий более или менее сам по себе, теперь каждый почувствовал себя членом сообщества себе подобных, выспренне выражаясь – плечо друга, а это в подземном мире дорогого стоит. Да и в надземном, кажется, немало.

И Белоснежка незримо все время была где-то рядом.

Так вот, почувствовав приподнятость, помноженную на новое чувство спаянности, гномы решили все вместе отметить свершение Плана. Причем не дома, в пещере, а – что с ними нечасто бывало – в ресторане. Заведение подсказала белоснежка того же Придурка – театральный ресторан, ведь была она, как сказано, актрисой.

В тот вечер Придурок чувствовал себя прямо-таки премьером. Во-первых, это он собственными руками изготовил экземпляры Альбома. И в собственном же доме. Во-вторых, это его собственная жена договаривалась с метрдотелем о столике, и она же делала заказ, поскольку ее здесь все знали, а обслуживавший их столик официант был с ней на "ты". Так что если остальные гномы были лишь приятно возбуждены, то Придурок пребывал прямо-таки в экстазе.

Худшие опасения Красавчика оправдались в тот же вечер.

Едва Придурок выпил рюмку коньяка, он захмелел и вовсе перестал соображать. А хмелел он сразу же, пить совсем не умел, впрочем, и трезвел через пять минут, причем у него тут же начинала раскалываться голова. Так вот, захмелевший Придурок стал скакать от столика к столику – у него, по жене, так сказать, водились знакомства в театральных кругах – и шепотом, по секрету, возбужденно рассказывать полузнакомым людям, какой замечательный План он придумал. С друзьями, конечно. И вот Придурок добрался до столика, за которым сидел славный мудрый гном, известный своими прелестными, не без едкости, впрочем, песнями, которые он под гитару исполнял в узком кругу. Мудрый гном попросил Придурка успокоиться. Он попытался вникнуть в сумбурное хвастовство полупьяного гнома, потом острым глазом обвел зал ресторана, положил Придурку ладонь на плечо и сказал только два слова: "Ждите

обыска".

Ждите обыска.

На следующий вечер гномы запланировали сверхважное мероприятие. Дело было в том, что идея компромисса, которую выдвинул Крот, хотя и была взята на вооружение, но остальных все-таки не покидали сомнения. Да и предупреждение опытного гнома-барда, имевшего богатый опыт контактов сами знаете с кем, этот скепсис лишь подтверждало. И было решено подстраховаться. Тем более что так издавна поступали многие славные гномы – от Пастернака и Гроссмана до участников "Метро'поля",– так что это была сложившаяся традиция: таким способом распоряжаться песнями, сложенными в подполье.

Итак, на другой день после праздника в ресторане ВТО один из экземпляров Альбома был положен в машину Раввина – у него одного из всей компании была машина – с тем, чтобы отправиться на встречу с одним иноземным господином, который должен был переправить Альбом за бугор, как тогда выражались. В операции принимали участие Плешивый, Красавчик, Придурок и, как сказано, Раввин. Машина стояла во дворе дома Придурка под парами, а Плешивый отлучился к ближайшему телефону-автомату, чтобы сделать контрольный звонок этому самому господину,– из квартиры звонить было неосторожно. Едва он скрылся за углом, как машину Раввина с двух сторон зажали две черные "Волги". Из них вышли вальяжные господа в темных пальто и шляпах и не спеша стали приближаться. И тут Красавчик, мигом все сообразивший, с ужасом вспомнил, что к экземпляру Альбома было приложено письмо Крота к забугорному потенциальному издателю. Красавчик правой рукой нащупал папку с Альбомом, развязал тесемки, взял верхний листок – письмо лежало сверху,– скомкал его и сунул в карман: выбросить времени уже не было, темные господа окружили машину, а один проверял у Раввина документы. Представившись работниками МУРа, двое втиснулись на заднее сиденье, еще один сел от Раввина справа, на место, на котором только что сидел Плешивый, и поступила команда трогать. Приехали к ближайшему отделению милиции. Когда гномов вели затылок в затылок в околоток – господин, шедший впереди, аккуратно нес папочку с Альбомом, изъятую из автомобиля,Красавчик изловчился незаметно выбросить скомканный листок в полную мусора урну, стоявшую перед входом в отделение.

Впрочем, как выяснилось, это была пустая предосторожность – личного обыска не проводили. Гномам объяснили, что в районе произошла кража, а по приметам автомобиль Раввина точь-в-точь похож на описание машины злоумышленников. Впрочем, наверное, произошла ошибка. И гномы могут расходиться по домам. А как же наша папочка? А папочка пусть побудет у нас, потом получите.

Зачем был весь этот камуфляж? Отчего эти сами знаете кто представились милиционерами? Наверное, тем, кто там служит, присущ известный артистизм: ведь их работа связана с псевдонимами, переодеваниями, мимикрией и постоянным лицедейством.

Забавно, что, едва они вышли из ментовки и Красавчик рассказал друзьям о судьбе опасного письма, осторожный и всегда рассудительный Раввин предложил вернуться и на всякий случай эту самую урну у входа в отделение поджечь. Его едва отговорили.

Вернулись на квартиру Придурка, актриса открыла дверь. Обычно грустная, как Пьеро, сейчас белоснежка Придурка была чуть под банкой, возбуждена и весела. "Они только что ушли! – сообщила она радостно, хотя чему здесь было радоваться.– Обшарили весь дом. Но – не нашли!" – И она торжественно, блестя глазами, как после удачной премьеры, вытащила из-под матраса заветную папочку с экземпляром нашего Альбома – этот-то экземпляр вскоре все-таки и пересек границу верхнего мира и ушел в намеченном направлении.

"События, произошедшие буквально через два дня после вручения нами письма по адресу,– писали все семеро гномов уже наутро в ЦК на имя тов. Зимянина,обескуражили нас". "Обескуражили", конечно, было сказано для красного словца, подобные жалостливые обороты входили в правила игры.

Ответ последовал незамедлительно – вежливый ответ. Многочасовой обыск прошел на квартире Красавчика, который к тому времени уже покинул комнату с камином, хотя еще и посещал время от времени Красивую Даму. У него вынесли все до единой бумажки, включая пачку чистой бумаги. И две пишущих машинки.

Случился обыск и в пристанище Плешивого. Он со своей белоснежкой квартировал тогда в пещере, служившей мастерской одному старому-старому гному, занимавшемуся резьбой по дереву. Это был обаятельнейший мудрый гном, много повидавший на свете такого, что и в дурном сне не приснится. Он видел пересылки, тюрьмы и лагеря, едва не умер под Воркутой, куда зеки тянули тогда в лютые заполярные морозы железнодорожную ветку. И при всем том это был веселый гном, не без жовиальности даже, и это в его-то возрасте. Он с великолепной лихостью охмурял барышень на бульваре, годившихся ему во внучки, не предлагая, конечно, платной любви, а лишь свое безмерное обаяние. Некогда он дружил с Платоновым, а когда Красавчика впервые привел к нему один гном автор кабацких песен, старик старательно вырезал на деревянной чурке профиль Владимира Владимировича Набокова. Он был иной породы и прежнего поколения, крепкий, как столетний пень, при этом нежный, добрый и романтичный. Лагерные привычки переплавились в нем в какую-то уютную безбытность, и, помнится, только в его мастерской было так вкусно закусывать водку квашеной капустой, беря ее щепотями со старой, расстеленной на рабочем столе газеты.

Так случилось, что, когда они ввалились, в мастерской самого Плешивого не было, только его белоснежка и сам хозяин-скульптор.

Как стало известно об обыске Красавчику – нам невдомек. Но так или иначе он среди ночи примчался в пещеру скульптора на такси. Они уже ушли, конечно,как ни странно, но в те годы соблюдались известные формальности, в частности, по правилам обыски не могли проводиться позже одиннадцати вечера. В данном же случае это правило было нарушено: обыск шел почти до трех ночи. А под утро явился и Плешивый: как оказалось, почуяв неладное, он в мастерскую не пошел, а ошивался до утра где-то поблизости, опасаясь ареста. Вчетвером они дождались открытия магазина, купили водки и весело позавтракали. Здесь одна психологическая странность: никто не чувствовал никакой подавленности. Даже белоснежка Плешивого, вскоре ставшая его женой – на всю жизнь. И это при том, что дело принимало скверный и опасный оборот.

По-видимому, в воздухе уже витало предчувствие крутых перемен. И уже сам этот запах надвигающейся новой эпохи будоражил и пьянил. Кроме того, каждый поодиночке, быть может, и впал бы в грех уныния, но нас было семеро, и одновременно много больше, и было еще живо единство всех складывавших вольные песни, всех, алкавших меда Поэзии, гномов тогдашнего подземного

мира.

Счастливчика не обыскивали. Но в те же дни к нему в дом явился участковый милиционер. Не искушенный в играх с властью Счастливчик открыл на звонок дверь. Увидев перед собой сапоги и мундир, он грохнулся в обморок. Быть может, это был микроинфаркт, на один шажок приблизивший его к ранней смерти. Очевидно, Счастливчик несколько отступил назад, оторопев от вторжения, потому что, падая, разбил локтем стекло кухонной двери. И здесь нужно понять, сколько мужества он проявил, присоединившись к Плану,– при его-то незащищенности и чувствительности. Счастливчик был воистину смелый гном. Гном чести, если можно так сказать.

И начался форменный фарс. После всех этих обысков и визитов власть принялась играть с гномами в странную игру. С одной стороны, некие инстанции, призванные управлять песенным процессом верхнего мира, вызывали зачинщиков, подписавших первое письмо – Красавчика, Крота и Плешивого,– на беседы о сладкопевчестве. Кстати, на одной из таких бесед кромешный номенклатурщик позже его сняли за взятки – воскликнул: "Да как же вы хотите устроить Площадку Гномов, когда среди вас есть такие, как Раввин?!" Тогда-то мы и узнали, что Раввин все это время лукавил – он не оставлял своего намерения свалить, хоть нам об этом и не говорил. Кстати, вся эта история с Альбомом ему очень помогла, и уже через месяц он был выкопан из подполья, к которому, кстати, принадлежал номинально, и к его восторгу выдворен в несколько суток именно туда, куда так рвался и куда его, как выяснилось, уже два года как не отпускали. А ведь он рассказывал, что отказался от своего намерения сам, по зрелому размышлению. Впрочем, никто не затаил на него обиды,

и остальные гномы устроили ему веселые и дружеские проводы.

Так вот, с одной стороны, верхние власти вели с гномами мирные переговоры. С другой – каждого гнома по отдельности то и дело вызывали на допросы сами знаете куда. Допросы эти сводились к профилактическим беседам, в которых угрозы чередовались с посулами. Одному пообещали не перекрывать кислород, то есть не лишать средств к существованию,– он подвизался внутренним рецензентом одного толстого журнала. Другому посулили, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет пределов родины и не увидит забугорного мира. Третьему сделали комплимент, что, мол, мы знаем, чего стоят ваши песни, и высоко их ценим, но, что делать, вы попали в наше поле зрения, когда были еще совсем юны, и у вас очень плохое досье. И так далее. Все эти беседы кончались одинаково: каждого из гномов просили подписать бумажку вполне анекдотического содержания. Называлась эта филькина грамота, не имевшая никакой юридической силы, Протокол Предупреждения. Суть сводилась к тому, что такой-то предупрежден и в случае повторения соответствующих деяний им будет заниматься прокуратура. Кое-кто из гномов подписал, кое-кто отказался, впрочем, никакого значения это не имело.

Не вызывали для бесед только Раввина, и это понятно, поскольку тот уже находился со всем семейством в славном городе Вене, столице вальсов и Моцарта, а заодно перевалочном пункте для соплеменников Раввина, навсегда покинувших здешние кущи. Многие из них никогда не покидали черты оседлости и везли с собой на всякий случай кошерных кур, которых ощипывали в туалете венского отеля. К полному недоумению хозяина приюта. И Раввин теперь собеседовал с совсем другими ведомствами, ибо вовсе не стремился попасть в Вечный город, а глядел только за океан. Впрочем, впереди его ждал и другой вечный город, в который, как известно издревле, ведут все дороги. И, отдохнув на берегу моря, Раввин попал-таки в антиподы. Забегая вперед, скажем, что мечта его сбудется, он будет жить в Нижнем Манхэттене на улице Саус-энд. И из окна его квартирки ливинг-рум, плюс бед-рум, плюс половина ванной, душ по-нашему, будет видна статуя Свободы.

И сбудется мечта каждого из гномов, вот только у некоторых лишь после смерти.

Потому что, если точно знать, о чем мечтаешь, наверняка достигнешь цели. И каждый получит свое, только ему предназначенное. Не сомневайтесь – каждый. И это с какой-то стороны даже грустно, ибо несбывшиеся мечты красивей и пронзительней любых состоявшихся надежд...

И не вызывали Придурка, что было странно, но очень скоро логично объяснилось.

В некотором смысле План гномов сработал. И они действительно вышли на свет Божий, кое-что получив в верхнем мире, впрочем, не совсем то, на что надеялся Крот. А именно то, чего каждый из них в душе так опасался. Впрочем, во всем есть своя солнечная сторона, и песням гномов оказалась обеспечена бесплатная и добротная реклама. Ибо к ним стали захаживать забугорные корреспонденты, а их творения петь забугорные голоса.

Умер Счастливчик.

Первым из семерых.

Его сердце не выдержало, и он умер на улице от сердечного приступа. Он шел по улице, нес под мышкой свое последнее сочинение – машинистке для перепечатки. Вдруг зашатался, прислонился к стене ближнего дома, медленно сполз вниз и сел на грязный тротуар. Самые пронзительные минуты его сорокалетней жизни вспомнились ему. Он выронил рукопись, и листочки полетели по улице, как маленькие белые флажки, и раскатился по мостовой бесценный бисер. Это была счастливая смерть настоящего Гнома. И Белоснежка невидимо миру поцеловала его в остывающее чело.

Красавчик и Придурок, едва узнав о случившемся, проникли в опустевшую квартиру Счастливчика – его тело уже свезли в морг – через балконную дверь. Она оставалась открытой, потому что стояла страшная июньская жара, и многие люди, слабые сердцем, отдали тогда Богу души. Красавчик и Придурок залезли в эту богемную нору, каким-то образом подобравшись с крыши, и с болью еще раз оглядели убогое жилище своего покойного друга. Они оба его очень любили. И их сердечки щемило, когда они новыми глазами, в отсутствие – уже окончательное хозяина, смотрели на нищую обстановку, две продавленные тахты – по одной в каждой комнате, размалеванные одной из сумасшедших поклонниц, самодеятельной художницей, стены, треснутый чайник с заплесневелой заваркой на кухонном столе, полуразрушенное кресло наконец, в котором и сочинял Счастливчик, по-женски поджав ноги. Письменного стола у него никогда не было. Зато было пианино, на котором Счастливчик не умел играть, но в которое исправно засыпал махорку, чтобы предохранить струны от нападения моли... Прослезившись, Красавчик и Придурок дрожащими руками собрали тетрадочки с бисером Счастливчика и ушли тем же путем – через балкон. Они хотели опередить сами знаете кого, с тем, чтобы сохранить этот тощий, но бесценный Архив. Тщетно, вскоре всё, что они с волнением и риском унесли в пещеру Придурка, прихватили на обыске сами знаете кто. И Красавчик потом сто раз пожалел, что не отвез архив Счастливчика в свою берлогу. Потому что в тот же день, сразу после второго обыска, Придурка забрали.

На отпевании и на похоронах Счастливчика было всего пять гномов. Из семи. Но была огромная толпа тех, кто, оказывается, любил его при жизни. Остается удивляться, сколь одиноко живут некоторые гномы да и некоторые загорелые люди, тогда как по смерти у них обнаруживаются толпы поклонников, поклонниц, неутешных бывших любовей, друзей, учеников. Где, где мы все бываем, когда ленимся лишний раз поднять телефонную трубку? Где мы, когда те, кому так плохо без нас, немо называют наши имена?

Отпевание проходило в большой церкви на Ордынке. Под треск свечей в клубах ладана тянулась мимо гроба нескончаемая очередь желавших проститься. И каждый из пяти гномов приложился губами к бумажке на лбу покойного. Счастливчик был на себя не похож, ведь стояла жара, а в морге не было кондиционера. Но даже оплывшее его лицо, синее, страшно измалеванное пошлым гримом, излучало, казалось, покой, будто и в смерти не покинуло его чувство радости, что ему удалось завершить свой Труд и свой Путь.

В том, что арестовали Придурка, прослеживалась некоторая симметрия: самые слабые певцы из всей семерки были примерно наказаны: Раввина выслали, Придурка посадили. Причем оказалось, он тоже подвирал своим товарищам по Альбому, отправляя тайком от них за бугор свои песни явно политического содержания. В них он осмеивал святыни верхнего мира, и главное его святотатство было в том, что он оплевывал мумию главного фараона, а заодно высмеивал и его самого.

Вот на него-то гномы рассердились. Ибо светлое и бескорыстное их дело Придурок профанировал, к тому же подставляя остальных. Теперь в новом свете представились его рвение при подготовке Альбома и постоянное заискивание особенно перед Кротом и Плешивым, гнева которых он явно побаивался.

Только Красавчик проявил к арестанту жалость и сочувствие, и вместе с актрисой Придурка носил тому передачи, на последние деньги покупая сигареты и сухую колбасу. Актриса вязала заключенному мужу теплые носки. После посещения узилища актриса и Красавчик шли в шашлычную на Таганке, где и надирались. Что ж, тюремная очередь к окошку, где раз в месяц принимали передачи, и впрямь грустное место.

Придурок тем временем сидел в двухместной камере, почитывал книги из тюремной библиотеки, всегда славившейся своим богатством, и писал эротическую повесть по заказу какого-то торгаша, соседа по камере, с которым к тому же всякий вечер играл в шахматы. На здешней суровой пище он похудел, постройнел и забыл про свой гастрит. И все бы хорошо, когда б не допросы, на которых Придурка неприятно поражало равнодушие следователя. Как будто тот не мог взять в толк патетичность ситуации, не понимал, что перед ним на стуле герой и борец за нашу и вашу свободу. Следователь был ленив, несведущ, лжив. То он говорил по телефону с кем-то о содержании заказов к празднику: мол, зачем мне сливочное масло, нельзя ли заменить на балык. То врал, что ему нужна служебная машина, потому что они работали весь день с видеоаппаратурой. Неправда же, ни с какой аппаратурой они не работали. Эти будничность следствия, приземленность самого дознавателя были самым неприятным переживанием Придурка за все время ареста. К тому ж за шахматами и во время трапез торгаш донимал его страшными рассказами о жизни на зоне: того, по его утверждению, дернули из лагеря на доследование. Впрочем, когда Придурок сломался, торгаш из его камеры исчез.

Чтобы закончить эту тему, скажем, что дело кончилось для Придурка плачевно – не в физическом, а в моральном плане. Из Лефортово его через несколько месяцев выпустили, но плата за свободу была велика: он написал покаянное письмо, которое в день его освобождения было напечатано в одной из столичных газет. Писал Придурок приблизительно так: "Объективно оценивая спетое мною, по поводу шумихи за бугром могу сказать, что мои сочинения не представляют настоящей художественной ценности". И еще: "Сейчас, движимый глубоким раскаянием, я мучительно продолжаю размышлять о причинах, приведших меня на преступный путь... Проще всего объяснить это моим легкомыслием, результатом дурных, но, надеюсь, поддающихся исправлению черт моего характера: цинизма, болезненного самолюбия, желания выдвинуться на видное место с минимальными затратами сил, не брезгуя порой недостойными средствами". И еще: "Я принял участие в подготовке Альбома... Начавшийся вокруг него шум сразу же привлек внимание забугорных корреспондентов... И сладкий дым тщеславия застил мне глаза". И все в таком духе. Следует ли удивляться, что никто из гномов больше не подавал Придурку руки. Разве что Красавчик, чувствовавший некую вину за то, что вовлек тщеславного Придурка в исполнение опасного Плана, зародив в его глупой душе неоправданные надежды и не прислушавшись вовремя к собственным сомнениям. И уж вовсе понятно, что гном, публично отрекшийся от своих песен, больше ничего никогда не спел. Впрочем, вскоре он ушел в верхний мир, занялся компьютерами и на этой ниве добился впечатляющих успехов. Однако все перечисленные им самим качества его характера остались, конечно же, при нем, разве что еще более раздулись. Но гномы его больше никогда не видели.

А потом умер Крот.

У него обнаружился рак. Скоротечный. Впрочем, когда он был еще в больнице, Плешивый навестил его. И был приятно удивлен, что, едва он отворил дверь, из постели Крота прыснула медицинская сестричка, на ходу оправляя подол халата. "Ну, дело идет на поправку",– подумал Плешивый. Но это было не так. Крота действительно скоро выписали, но не потому, что он выздоравливал. Ровно наоборот. Крот еще убедил жену свозить его на пару недель в деревню и там пытался писать. И чуть разрумянился, как убеждала его жена. Но это были одни утешения. Когда они вернулись домой, стало особенно заметно, как за эти две недели он почернел и усох. Его навестил Красавчик, принеся по просьбе Крота бутылку. Сам Крот теперь, конечно, не пил, но любил, когда у его постели трапезничают товарищи. Едва войдя в кабинет Крота – с огромным старым письменным столом, с коллекцией курительных трубок на затянутой сукном столешнице,– Красавчик не смог подавить выражения жалости и испуга. Так он

был поражен видом Крота, которого месяц не видел. "Что, я так изменился?" – спросил Крот с грустной улыбкой, и Красавчик никогда себе так и не простил, что не смог тогда сдержаться... У постели Крота неотлучно сидели то Скульпторша, то Живописец, держались стойко. А когда Кроту стало совсем худо, они сидели у его одра вместе, обнявшись, поддерживая одна другую. Крота вообще очень любили дамы. И друзья. Его нельзя было не любить. И, может быть, поэтому страшная его болезнь воспринималась как что-то несусветное, как вопиющий нонсенс, как высшая несправедливость. Ведь он поздно начал петь и, по сути, лишь ступил на заповеданный ему Путь, стремительно совершенствуя свое искусство.

Он умер в декабре, и его опустили в промерзшую землю. И остались из семерых гномов лишь трое. Потому что один пребывал уже на совсем других берегах, второй предал свой дар и, замолчав, покинул мир гномов, а двое переселились в ту местность, о которой оставшимся неведомо: сохранятся ли там их маленькие храбрые души? Переселились туда, куда мы все обращаем свои тайные молитвы, когда нам все-таки становится страшно и когда мы втихомолку плачем, в минуту слабости не справляясь с нахлынувшим вдруг одиночеством.

И в такие минуты лишь Белоснежка тихо и незаметно гладит нас по волосам, и эти прикосновения напоминают нам, что мы еще не до конца прошли путь и выполнили долг призвания. И что никакие жертвы не напрасны, если они

принесены – дару, от которого, раз его получив, ни один гном не вправе

отступиться...

А потом в верхнем мире вышли перемены. И наступили другие времена. И гномы повылезали на поверхность, с тем чтобы запеть свои песни полными голосами. Можно сказать, это – счастливый конец этой маленькой сказки.

Но в жизни всегда имеет место эпилог.

Поэмы Крота вышли посмертно в свет, и были признаны, и переиздавались. И имя его осталось в анналах.

К Красавчику не раз обращались за интервью иностранные корреспонденты – из Италии, из Франции. Всякий раз Красавчик ожидал, что интересует их он сам, но корреспонденты были ярко выраженной гомосексуальной ориентации и говорили с Красавчиком только о Счастливчике, жадно цапая самые мелкие подробности. Постепенно Счастливчик стал классиком жанра, и лет через десять выйдет хороший двухтомник, в первом из томов которого – авторские тексты, второй сплошь состоит из воспоминаний о нем. Есть там и эссе Красавчика.

Круто изменилась и жизнь Прусака. Он пел в Германии и за океаном, получал престижные премии и немалые гранты, о нем писали статьи и монографии. Он выпустил свои песенники в нескольких странах. Верхний мир рукоплескал, но сам Прусак оставался тем же: милым гномом с бородкой, в очочках, улыбчивый. И продолжал носить все тот же поношенный колпачок. И по старой памяти рисовал карандашом – для себя и друзей. Но никаких крокодилов, конечно, больше не ваял.