Текст книги "Вариант 'Омега' (Операция 'Викинг')"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Костров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Они прошли в смежную комнату. Скорин отметил, что диван теперь новый, кожаный. В остальном обстановка не изменилась. Комната напоминала жилище холостяка. Майор сел за круглый обеденный стол, покрутив ручку приемника, крякнул и выключил.

– Остановил нас немец, дороги развезло, и встали мы. В районе Харькова еще двигаемся помаленьку, но похоже, недолго теперь. – Он перевел взгляд на Скорина. – Анкету вашу советуете почитать? Сергей Николаевич, вроде не мальчик вы... – Симаков запнулся, подыскивая нужное слово. – Я иногда детство вспоминаю. Знаете ли, вспомнишь, и стыдно становится. Груб и жесток бывал по молодости и неразумению. Майор вновь разлил чай.

Скорин сидел на диване, прихлебывал горячий чай, молчал.

– Родились вы в Москве, в пятнадцатом году, в семье служащего... Это можете пропустить, Сергей Николаевич. – Майор хрупнул сахаром, довольно жмурясь, отчего морщины на лице стали еще отчетливее, стал пить чай. – Начните с института.

– Ну, окончил я десятилетку, – выдавил Скорин, – проработал год переводчиком в Интуристе, поступил а ИФЛИ.

– А откуда вы так хорошо язык знали, что после десятилетки могли переводчиком работать? – спросил майор, доливая себе чай.

– Я и не знал, уговорил одного товарища в Интуристе, убедил, что справлюсь, у них переводчиков не хватало. За год поднатаскался, освоился. Говорят, способности у меня.

– Случается. – Майор пил, обжигаясь, вытягивал губы, смешно шевеля ушами, довольно жмурился.

– Поступил я в институт, увлекся западной литературой. На третьем курсе приглашают меня в райком комсомола и путевочку в руки. Будьте любезны, говорят, очень нужны на переднем крае. Я сомнение выразил. Скорин сделал паузу, дал возможность задать вопрос, но майор отдувался и вопроса не задал. – Объясняю, что сугубо штатский я человек, в герои-разведчики могу не подойти. Долго говорить со мной не стали – и пошел я учиться на курсы.

– Почему вы сомневались? Ведь большинство шло с воодушевлением. Майор вытащил из стакана чаинку, положил на блюдце.

– Я объяснил.

– Не понял, извините покорно. Не понял, Сергей Николаевич.

– Так. – Скорин замялся, решал, как объяснит. – Боялся! – брякнул он решительно и вызывающе посмотрел на майора. – Боялся, и все!

– Смерти боялся? – Майор возился с чайником, на Скорина не смотрел.

– И смерти боялся. А вы не боитесь?

– Вопрос снимается как провокационный. – Достав платок, майор вытер лоб. – Не верю. Так почему же?

– Я ответил.

– Других версий нет?

– Нет.

Майор допил чай, отставил стакан, долго вытирал платком лицо, затем посмотрел на Скорина.

– Ладно. Итак, направили в нашу школу...

– Проучился два года, назначили сюда.

– Всех в Москве оставляли?

– Нет.

– Почему вас оставили?

– Спросите у руководства. Работал... в Германии. Привык к нашей работе. Но сейчас война – и хочу на фронт, воевать среди своих, с полевой почтой.

Майор долго, изучающе смотрел на него, затем спросил:

– Как же ты, Сергей, брак не оформил? – Скорин вздрогнул, затем медленно поставил стакан на стол, выпрямился, хотел встать. Майор взял его за руку, заглянул в глаза, вздохнул, после паузы сказал: – Да, Сергей Николаевич, я вот тоже однолюб.

– Я вас прошу, товарищ майор...

– Зря просишь, – перебил Скорина майор. – Нам работать вместе. Личная жизнь разведчика – его тыл, можно сказать. Ты уж извини меня за красивые слова, но человек без любви – не человек вовсе, а так пустышка.

Скорин встал, но Симаков, не обращая внимания на его протест, продолжал говорить:

– Любовь оружие, оружие грозное. А ничейного оружия, Сергей Николаевич, не бывает. Если оно не в наших руках, значит, в руках врага.

– Не надо, товарищ майор!

Майор замолчал, потер коротко остриженную вихрастую голову, посмотрел на Скорина, тот, продолжая стоять, почувствовал себя неловко.

– Давайте прервемся, Сергей Николаевич. – Симаков тоже встал. До завтра. В двадцать три часа жду вас.

– До завтра, Николай Алексеевич. – Скорин повернулся и пошел к выходу. Майор чуть было не вернул его, но сдержался, покачал головой и грустно улыбнулся.

В кабинет вошла Вера Ивановна, и майор, то ли спрашивая, то ли рассуждая вслух, сказал:

– Нехорошо у Скорина в личной жизни произошло. – Он взглянул на Веру Ивановну, которая открывала окно, чтобы проветрить кабинет.

– Не верите вы подчас женщинам. – Вера Ивановна вытряхивала из пепельниц окурки, на майора не смотрела. – Сережа перед командировкой с ней не расписался, сказал, что в спецкомандировку на год-полтора на восток едет и свадьбу сыграют, когда вернется. От него загодя написанные два либо три письма пришли, и молчок. Словно в воду канул. А она сына родила. Ей никто не объяснил, где Сергей. Четыре года.

Вера Ивановна поставила на поднос стаканы и чайник, направилась к двери.

– Сын есть, а семьи нет. – Она посмотрела на Симакова так, словно именно майор был виноват в случившемся. – Вот и вся его личная жизнь.

Дребезжа, прокатился трамвай, заклеенными окнами он напоминал лазарет.

На бульваре девушки из команды противовоздушной обороны закрепляли на день аэростат.

Скорин с Леной сидели на лавочке, смотрели на аэростат, на уже отодвинутые в сторону, но еще не убранные совсем противотанковые ежи. Скорин никак не мог начать разговор, вздохнул, закурил, вытянул из кармана газету, хотел ее выбросить, но передумал, оторвал страницу и начал мастерить кораблик.

Ночью неожиданно ударили заморозки, лужи были затянуты ледком, Скорин разбил его палкой, пустил кораблик в полынью. Лена следила за его движениями, нагнувшись, взяла тонкий ломтик льда, который стал быстро таять в руках.

– Сережа, – сказала Лена нерешительно, – четыре года. Ты не виноват в случившемся, но я тоже не виновата. – Она взглянула на Скорина, боясь, что он ее прервет, быстро заговорила: – Ты не думай, я никого не люблю. Я просто... ну, ты должен понять. Я была уверена, что ты погиб. Я не верила, что ты можешь оставить, забыть меня. Тебя не было. Значит, тебя нет... Я смирилась с этой мыслью...

– Нельзя же всю жизнь быть одной.

– У меня сын.

– Наш сын. У Олежки есть отец. – Скорин встал. – Никто не вправе лишить человека отца. Даже мать.

– Война. – Лена тоже встала. – Я не переживу потерю вторично.

– Да, война. – Скорин взял Лену под руку, они медленно пошли по пустынному в этот час бульвару. Гуляли, как четыре года назад. Как гуляли до разлуки, до войны. Скорину казалось, что понятия: "до войны" и "до нашей эры" приблизительно идентичны. Они означают – так давно, что не имеют к нам отношения. История. Их любовь тоже стала историей, событием далекого нереального прошлого. Они и сами стали иными, и им предстояло узнать друг друга. Жил он в гостинице, дома у Лены не был. Так они и шли с одного бульвара на другой. Боясь споткнуться, Скорин часто поглядывал под ноги. Он увидел лежавшую на земле ветку липы, ее срезало осколком либо оторвало взрывной волной, таких веток кругом лежало много, а у развалин дома неподалеку толпились люди, стояли машины с красными крестами. Скорин поднял ветку, отряхнул, тронув губами липкую набухшую почку, почувствовал, что Лена вздрогнула. Она смотрела настороженно. Ее взгляд просил, даже требовал. Он медленно, осторожно, словно шаря впотьмах, протянул ей ветку. Она залилась румянцем, взяла ветку, придвинулась ближе и спросила:

– Помнишь?

Он не помнил, понял только, что когда-то, в юности, так же подарил Лене ветку, и сейчас радовался как мальчишка, что угадал. Счастье, что ветка эта попалась под ноги. Скорин забыл о развалинах рядом, о людях и машинах с красными крестами.

Папки с личными делами сотрудников отдела лежали на столе майора Симакова двумя аккуратными пачками. Он брал дело из левой, быстро просматривал, отдельные документы читал, делал пометки в блокноте, затем перекладывал направо. Дела эти майор знал хорошо, тщательно ознакомился, когда принимал отдел. Сейчас Симаков перечитывал их в основном для того, чтобы лучше вспомнить каждого своего сотрудника, анализируя совокупность достоинств и недостатков каждого, решить, кого же послать в Таллинн.

Скорин? В личном деле отмечено, что недостаточно наблюдателен. Работа на рации, шифрование, обнаружение за собой слежки – все на среднем уровне. Не умеет притворяться, играть роль, на этот серьезный недостаток Симаков обратил внимание при первой же встрече. Зато внешне истинный немец: манеры, язык, хорошие документы. И ранение пригодится. Но главное – интеллигентен, эрудирован. При встрече со Шлоссером это может иметь решающее значение.

Если не Скорин, то кто?

Майор вновь перебирал личные дела своих сотрудников.

Люди это были разные, но все дружно, словно сговорившись, настороженно относились к нему, своему новому начальнику, майору Симакову. Возможно, он на их месте относился бы так же. Старого начальника отдела любили, человек и профессионал он был отменный. Его уход из отдела был воспринят сотрудниками болезненно. Пусть он, майор Симаков, не имеет никакого отношения к этому, но он занял его место. Отсюда и холодок в отношениях. Сотрудники, выслушав очередное задание, отвечали в уставной форме и уходили. Так работать где угодно трудно, в разведке – невозможно.

Словами положения не исправишь, да и заигрывать с людьми Симаков не умел, ни с подчиненными, ни с начальством.

Выбрать разведчика для задуманной операции было нелегко. Симаков очень рассчитывал на выздоровление Скорина. Вчера Симаков прервал беседу со Скориным, так как не мог до конца разобраться, какое именно впечатление производит на него Скорин. Скорин походил на немца больше, чем на русского. Не только цветом волос и глаз, безукоризненным берлинским произношением. Хотя Симаков не преминул подколоть Скорина, как тот держал папиросу, на самом деле, если бы его показали Симакову со стороны и спросили, какой национальности этот человек, майор, не задумываясь, ответил бы: немец, неумело копирующий манеры русского. Как Скорин двигался, сидел, закинув ногу на ногу, слушал, задрав подбородок, глядя поверх головы собеседника – все выдавало в нем немца. Видимо, выработанные в Германии привычки укоренились прочно. Все это прекрасно. Тем не менее Скорин майору поначалу не понравился своим активным нежеланием работать в разведке. Для профессионала это было более чем странно. Майор чувствовал, что за рапортами старшего лейтенанта скрывается нечто больше, чем естественное сейчас желание воевать на фронте. Что именно? Майор не любил окольных путей. Когда в назначенный час Скорин явился, после обычных приветствий Симаков сказал:

– Друг ваш Константин Петрович Петрухин уехал на фронт. Так. Майор не ждал ответа. Понимая это, Скорин молчал. – Вы что, проситесь на фронт из солидарности? Здесь вы не воюете?

– Чего вы добиваетесь, товарищ майор? – Скорин достал коробку "Казбека". – Я все изложил в рапорте.

– Чего хочу, не получается. – Майор отметил и официальное "товарищ майор", и что Скорин не взял папиросы со стола, закурил свои. – Не получается, Сергей Николаевич, – повторил он.

Скорин понимал, что новый начальник добивается "разговора по душам", и, пытаясь предвосхитить следующий вопрос, сказал:

– С семьей у меня все в порядке. Я оставил у Веры Ивановны рапорт, аттестат и адрес. – Видя недоумение начальника, Скорин пояснил: – Мы завтра регистрируем наш брак. – Он не сказал, что они приняли такое решение ради сына. Возможно, и ради себя, но не хотят признаться в этом.

– Поздравляю...

– Спасибо.

Симаков потер голову, помолчал, затем встал, одернул гимнастерку, начал, прохаживаясь по кабинету, подыскивать нужные слова.

– Разрешите, товарищ майор? – В кабинет с папкой в руках вошел молоденький офицер.

– Разрешаю, – совсем не по-военному ответил Симаков, взял у юноши папку с документами, расписался в получении. – Спасибо. – Он повернулся к Скорину: – Извините, Сергей Николаевич, – и, явно обрадованный, что объяснение откладывается, стал просматривать полученные документы. – Ваши друзья работают неплохо. Хорошо, можно сказать, работают, – задумчиво говорил он, взяв очередной документ, замолчал и нахмурился.

Майор, продолжая читать, отошел к висевшей на стене карте, взглянул на карту, снова на донесение, вздохнул, вынул воткнутый около Керчи черный флажок, с силой вдавил его в кружок, обозначавший город.

Скорин подошел ближе, молча наблюдал за переставляемыми флажками.

– Взяли Керчь. Теперь на Севастополь навалятся, – говорил Симаков, не поворачиваясь. – Дать Сергею Николаевичу автомат исправить положение.

– Тысяча Скориных – полк,– в тон начальнику ответил Скорин, но главное не произнес: "Полк – это значит знамя, командир. Ты среди тысячи товарищей. Кругом руки, плечи и глаза друзей".

Симаков отошел к столу, уложил все документы в папку и после паузы сказал:

– Хороший разведчик один немалого стоит. Если хороший, конечно. Он увидел, вернее, почувствовал, как при слове "один" Скорин чуть заметно вздрогнул и под предлогом, что ему нужна пепельница, обошел стол, излишне долго гасил окурок.

Устал воевать один. Как часто разгадка оказывается простой. Четыре года на чужой земле. Почти год из них без связи. Майор боялся смотреть на разведчика, взглядом показать, что понял состояние Скорина. Очень хотелось ободрить его, но он не знал, как это лучше сделать, учитывая характер и душевное состояние Скорина.

Сразу по возвращении Скорина майор представил его к ордену Боевого Красного Знамени. Указа еще нет. Сейчас сказать? Нет, будет выглядеть как заигрывание: мол, смотри, какой я, твой начальник, хороший.

Симаков решил, что лучше всего увлечь разведчика интересной работой, настроился было совсем на мирный лад, когда Скорин сказал:

– Не надо уговаривать, Николай Алексеевич. Тем более что вы имеете право приказать.

– Вас, извините покорно, никто уговаривать не собирается! Симаков выпрямился, казалось, стал выше ростом, затем усмехнулся, скорее над собой, чем над Скориным, и, решив придерживаться принятого плана, вполголоса продолжал: – Познакомитесь сейчас с одним перебежчиком. Заброшен абвером неделю назад с серьезным заданием по Транссибирской магистрали.

Скорин отошел к окну, задернутому тяжелой портьерой. Майор снял телефонную трубку, набрав номер:

– Майор Симаков. Приведите ко мне Зверева.

Майор включил настольную лампу, убрал верхний свет, вызвал Веру Ивановну.

– Чай и бутерброды, пожалуйста.

Скорин наматывал на палец висевший вдоль портьеры шелковый шнур, смотрел в темное окно, на затемненную Москву, а видел пускающего кораблик сына.

– Проходите, Зверев, садитесь.

Скорин услышал голос майора, повернулся и увидел человека в солдатском обмундировании.

– Здравствуйте, гражданин майор, – сказал тот и сел. – Я сегодня и не ложился, знал, что вызовете.

Майор не ответил, пригладил вихры, выдержав паузу, сказал:

– Я проверил ваши показания, Зверев. Получил из авиаполка ваше личное дело, партбилет и орден. Сейчас не вызывает сомнения, что вы действительно майор авиации Зверев Александр Федорович. Ваш истребитель действительно был сбит двадцатого июля сорок первого года в районе Бреста. Характеристика на вас отличная.

Зверев встал, майор, махнув рукой, жестко сказал:

– Рано, Зверев, рано. Вы бывший майор. Возвращать вам звание, партбилет и орден пока никто не собирается. Как вы, попав в плен в форме офицера-летчика, не только остались живы, но были еще завербованы в диверсионную школу? Какие основания были у гитлеровцев рассчитывать, что из вас может получиться преданный им человек? Почему вам поверили, Зверев? Абверу прекрасно известно, что подавляющее большинство наших летчиков – коммунисты.

– Я не скрывал этого, товарищ... – Майор кашлянула и Зверев поправился: – Гражданин майор. Я не подлец и будучи схвачен, не скрывал, что состою в партии.

– Однако они пошли на вербовку офицера и коммуниста. А вы согласились! Почему, Зверев?

– Я уже отвечал, гражданин майор Что пользы было бы от покойника? Я вернулся живым. Принес, насколько я понимаю, ценные сведения. Разве не в этом долг офицера и коммуниста?

– Слова, Зверев! – Майор посмотрел на стоявшего у окна Скорина, как бы приглашая его принять участие в разговоре. – Я поклонник фактов. С последними у вас слабовато. Пока нет оснований верить вашей версии.

– Профессия у вас такая, гражданин майор. Не верить людям тоже уметь надо. Небось не просто дается? Или привыкли?

Лицо майора еще больше сморщилось и посерело. Он молча смотрел на Зверева. Даже стоя в стороне, Скорин чувствовал, как неуютно бывшему летчику.

– Кончайте вашу психологическую обработку. Спрашивайте, черт вас возьми! – крикнул Зверев, наваливаясь на стол. – Виноват я! Виноват, что жив остался?

Майор откинулся на спинку кресла, затем словно нехотя сказал:

– Точно подметили, дается не просто Вы на кого кричите? – Он посмотрел на свои руки, усмехнулся. – Я майор государственной безопасности, у меня ромб в петлицах, по общевойсковой иерархии я комбриг. А вы, бывший майор, на меня кричите. Нехорошо.

– Я советский офицер, гражданин майор! – Бывший летчик вскочил.

– В личном деле написано, что офицер. – Майор разглядывал свои руки. – Характеристику читаешь, шапку перед вами снять надо. А как вспомнишь про службу у немцев, – он поднял голову и посмотрел на летчика, – и начинаешь думать: не ошибся ли ваш командир?

Скорин, стоя у окна, с возрастающим интересом следил за происходящим. Летчик нравился, хотя в истории его действительно было много непонятного.

– Так почему же абвер поверил вам?

– Не знаю, – ответил Зверев, – но я говорю правду, гражданин майор. Мое задание – создать сеть агентов-диверсантов по Транссибирской магистрали. Готовили меня тщательно, все, рассказанное мной, правда.

– Давайте сначала, Зверев. Как вы попали в школу для диверсантов?

На следующий день утром Скорин встретился с Леной у Никитских ворот. Он немного боялся, что за ночь Лена передумает, откажется от регистрации, поэтому, едва поздоровавшись, начал быстро говорить, не давая ей вставить слова. Так как мысли его неотступно крутились вокруг майора и ночного разговора со Зверевым, Скорин стал в комической форме рассказывать о новом начальнике, подшучивать над его мальчишескими вихрами, над привычкой без всякой надобности вставлять в разговор "извините покорно". Удивляясь разговорчивости Сергея, Лена молча слушала, шла, опираясь на его руку, изредка поглядывая на его бледное, нервное лицо, и, неизвестно в который раз, удивлялась, как мало знает этого человека. Оказывается, Сергей наблюдателен. Она ведь видела Симакова, разговаривала с ним. Сейчас в рассказе Сергея майор ожил, казалось, шел рядом, вместе с ними, подсмеивался над собственной персоной.

Скорин заранее разузнал, где расположен районный загс. Они не заметили, как подошли к серому, унылому зданию, редкие целые стекла окон были заклеены крест-накрест бумагой, большинство стекол отсутствовало, вместо них белела фанера. Скорин дернул дверь, она не открылась, он дернул сильнее. Лена обратила внимание на нарисованную на стене углем стрелку и надпись: "Вход со двора", взяла Скорина под руку, кивнула на надпись.

– Разведчик, – с грустной улыбкой сказала она. – Кому же это в голову пришло, при твоей-то рассеянности, сделать из тебя разведчика?

Скорин смущенно молчал.

Во дворе, у самой двери стояла группа мальчишек в возрасте десяти – двенадцати лет. Они с серьезными лицами наблюдали, как их товарищ в огромных кирзовых сапогах, ловко подбрасывая ногой чеканку, считает.

– Шестьдесят три... шестьдесят четыре. – Ребята беззвучно шевелили губами.

Лена и Скорин остановились, напряжение на ребячьих лицах возрастало, на счете семьдесят парнишка поддал чеканку сильнее, поймав рукой, повернулся к соседу. Тот стоял понуро, медленно полез в карман и достал кусок хлеба. Победитель схватил хлеб и на глазах у товарищей откусил половину.

– В таких прохорях я тоже смог бы... – пробормотал проигравший.

Скорин отодвинул ребят, открыл дверь и пропустил Лену. За спиной кто-то сказал:

– Женатики.

– Много понимаешь, видал: лица какие. Хоронят.

В полутемном коридоре, заставленном канцелярскими столами и стульями, у первой двери сидели несколько человек. Люди держали в руках бумаги, не разговаривали, не обратили на Лену и Скорина никакого внимания. Скорин посмотрел на приклеенную к двери бумажку и, взяв Лену под локоть, повел ее дальше. У двери с табличкой "Регистрация рождения и браков" никого не было. В комнате молодая женщина, в платке и валенках, что-то варила на электрической плитке, увидев вошедших, она торопливо закрыла кастрюлю.

– Война войной, а жизнь жизнью. Женитесь, Значит?

– Женимся. – Скорин положил на стол документы.

– Что-то невеста невеселая. Сейчас замуж выйти – счастье. Женщина разбирала бумаги. – Да вы садитесь. Садитесь, молодожены. – В ее голосе слышалась наигранная доброжелательность. – Горе, горе кругом. А жить все равно надо. – Вдруг она замолчала и усмехнулась: Елена Ивановна, вижу, у вас и сыночек имеется. Фамилию менять будете?

Скорин поднялся, загородил собой Лену, быстро сказал:

– Мою возьмет. Еще метрику сына исправьте, пожалуйста. Скорин Олег Сергеевич.

Женщина окинула Скорина взглядом, отметила трость, вздохнула и, взяв бумаги, вышла в соседнюю комнату. Там она протянула бумаги сгорбившемуся над столом мужчине в пенсне.

– Подпишите, Кирилл Петрович.

Мужчина предостерегающе поднял палец, еще дважды щелкнув счетами, подписал, даже не заглянув в документы.

– Это же надо, – сказала женщина. – В такое время с сыном замуж ухитрилась выйти.

– Безобразие, – думая о своем и продолжая что-то подсчитывать, ответил мужчина, затем спохватился и сказал: – А ты бы, Катюша, на фронт санитаркой пошла. Там женихов хоть отбавляй.

Когда они вышли на улицу, Скорин протянул жене конверт:

– Документы пусть будут у тебя. – Лена спрятала конверт и впервые посмотрела Скорину в лицо. Он, заполняя надвигающуюся паузу, продолжал говорить. Объяснил, что очень спешит, позвонит завтра, всячески давая понять, что регистрация брака не меняет их отношений, не накладывает на Лену супружеских обязанностей. С одной стороны, Скорин, достаточно самолюбивый и гордый, не хотел брака без любви, союза ради сына, с другой – он не хотел и простых дружеских отношений. Он не мыслил себя в роли брата либо друга детства и решил твердо – без боя эту женщину он не отдаст. Как именно сражаться за любовь, он не знал, ведь реального противника как будто не было. Работа в разведке приучила его неукоснительно выполнять правило: не знаешь, как поступить подожди, не торопись. Ждать он умел.

– Поцелуй Олежку. – Скорин взял Лену за руку.

– Желаю тебе, Сережа... – Лена высвободила руку и пошла. Скорин долго смотрел ей вслед, затем повернулся и, прихрамывая, зашагал в наркомат. Предстояло ознакомиться с материалами, касающимися личности Шлоссера. Ночью, отпустив Зверева, майор, не возобновляя разговора о дальнейшей работе в разведке, попросил Скорина помочь разобраться в деле Зверева, изучить все имеющиеся материалы о Шлоссере.

Деятельность Шлоссера в Москве была короткой, но бурной. Чем больше Скорин знакомился с личностью барона и его работой, тем тверже становилась его уверенность, что Зверев стал шахматной фигурой в руках опытного разведчика. Бывшего летчика использовали, как говорят в разведке, втемную – он не знал своей истиной роли.

Выслушав сообщение Скорина о Шлоссере и воздержавшись от каких-либо выводов, майор вновь вызвал Зверева. Симаков предложил ему начертить схему расположения абверкоманды в Таллинне, уточнить некоторые данные.

Зверев начертил схему и уверенно объяснял:

– Улица Койдула, три – абверкоманда. Начальник фрегатен-капитан Целлариус. В доме шесть, это почти напротив – офицерское казино. Здесь на углу парфюмерный магазин.

Майор и Скорин разглядывали нарисованную схему.

– Александр Федорович, вы говорите, что вас готовил и инструктировал...

– Майор абвера Шлоссер. Барон.

Симаков вынул из стола пачку фотографий, протянул Звереву.

Зверев, усмехнувшись, стал перебирать фотокарточки, отложил одну, остальные вернул.

– Целлариус, Шлоссера здесь нет.

Симаков взял фото Целлариуса.

– Верно. – Он вынул другую папку. – А здесь?

Зверев молча отделил фотографию Шлоссера.

– Отдыхайте, Зверев, – сказал. Симаков. – Готовьтесь к встрече с Ведерниковым. Мы должны взять его без шума.

Зверев четко повернулся и строевым шагом вышел.

Майор взял со стола фотографию Шлоссера, повертел между пальцами, протянул Скорину, погасил в кабинете свет. Отдернув штору, открыл окно.

Фотография эта лежала на столе Скорина целый день, тем не менее он взял ее и вновь прочитал на обороте хорошо известные ему сведения:

– Георг фон Шлоссер, в 1935-1939 гг. работал в немецком посольстве в Москве, в сороковом попал в опалу. Гитлер считал, что Шлоссер в своих сообщениях завышает советский военный потенциал.

Скорин положил фотографию на стол.

– Красив барон. Холеный.

– Кадровый разведчик, любимец Канариса. – Майор помолчал, взял фотографию, как бы между прочим добавил: – Отец у Шлоссера рейхсверовский генерал. Сейчас в отставке, терпеть нацистов не может.

Уже наступило утро, при солнечном свете Скорин увидел, что майор далеко не молод, видимо, за пятьдесят, ночь проработал, держится бодрячком, только щетина на подбородке вылезла.

– Зачем Шлоссер забросил к нам Зверева? – спросил майор и раздраженно добавил: – Я не верю, что кадровый разведчик абвера не понял, кто перед ним. Или Зверев врет?

– Возможно, просто преувеличивает, – ответил Скорин, приукрашивает свое поведение в плену, участие в подготовке к побегу. Сначала струсил, стремился выжить, согласился сотрудничать, а оказался среди своих, совесть проснулась...

– Нет, Зверев достаточно сообразителен, чтобы придумать более правдоподобную историю. Явка у Зверева с радистом сегодня в семь? С помощью Зверева мы возьмем этого радиста.

– Следовательно, он говорит правду. – Скорин больше не сомневался в этом.

– Да, думаю, он говорит правду, но не знает, что абвер использует его в своих целях. Шлоссер раскусил нехитрую игру летчика, его желание во что бы то ни стало вернуться на родину и забросил с "ответственным" заданием. Шлоссер предвидел явку Зверева к нам. Второй диверсант умышленная жертва, чтобы мы поверили Звереву. Абверкоманда, Шлоссер, офицерское казино существуют. Шлоссер рассуждал примерно так: НКВД поверит Звереву, заинтересовавшись полученными данными, пошлет в Таллинн своего человека, чтобы приобрести агентуру в абвер команде. Этот человек очень нужен... очень нужен майору абвера барону Шлоссеру. Вот только зачем? Абверкоманда? – Майор задумался. – Подготовка агентуры на долгое оседание? Диверсия на Транссибирской магистрали? Георг фон Шлоссер ждет, что я клюну на абверкоманду и пошлю нашего человека в Таллинн. – Майор сел за стол, тяжело вздохнув, как человек, закончивший трудную работу. Он почти не сомневался в согласии Скорина. Работая с ним эти дни, майор видел, как Скорин меняется, увлекаясь делом. Майор не сомневался, что мысли разведчика обращены к Таллинну.

С официальным ответом Скорин не спешил, хотя принял решение еще днем. Стоит сказать слово, и вновь немецкий мундир, немецкая речь, кругом враги. Но решающим фактором для Скорина явились конкретность и острота задания. Одно дело проситься на фронт, совсем иное отказываться от важного, главное, очень опасного задания. Это уже пахнет дезертирством. Если в Таллинн не поедет он, Скорин, туда все равно поедет кто-нибудь из его друзей.

– Давайте готовить легенду. – Проговорив эти слова, Скорин почувствовал, как, взревев моторами, оторвался от земли самолет. Ни остановить его, ни выпрыгнуть самому нельзя. Все родное осталось позади: Лена, незнакомый и родной Олежка, даже этот новый начальник показался вдруг дорогим и близким.

– Легенда уже готова. Немецкий офицер получил после ранения отпуск. – Симаков достал из сейфа конверт, вынимая из него документы, передавал Скорину. – Офицерская книжка, отпускное удостоверение.

Скорин посмотрел на свою фотографию. Майор все приготовил заранее, значит, не сомневался в нем.

– Письма вашей невесты. – Симаков положил перед Скориным пачку перевязанных ленточкой писем и фото. – Грета Таар, ваша невеста, из-за нее вы приехали в Таллинн. – Майор одну за другой передавал фотографии. – Дом, где она жила. Полицай из городской управы – наш человек. У него вы можете получить рацию. Цветочница, торгует цветами у вокзала, также связана с местным подпольем. У нее для вас есть запасная рация.

– Значит, Георг фон Шлоссер меня ждет и я еду? – сам не понимая зачем, спросил Скорин.

– Значит, так, – ответил майор.

Разговор продолжался долго.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Скорин, чуть прихрамывая, опираясь на трость, неторопливо шел по старому Таллинну. Видавшая виды шинель вермахта с капитанскими погонами, начищенные, но далеко не новые сапоги и надвинутая на лоб фуражка выдавали в нем боевого офицера. При встречах с коллегами он приветствовал их вежливо, но с какой-то ленивой усталостью, словно рука в потертой кожаной перчатке была тяжела. Франтоватый майор на секунду задержался, хотел было остановить "ленивого" капитана, но Скорин остановился сам, остановился у разбитого бомбой дома, опираясь на трость, смотрел не на развалины, а на собственные сапоги. Щеголеватый майор пошел своей дорогой.

По соседству у двери маленького магазинчика с подводы сгружали товар. Пожилой хозяин зябко ежился, что-то писал в блокноте, пересчитывая ящики и бочонки.

– Подойдите сюда, – не громко, но отчетливо сказал Скорин и, когда хозяин оглянулся, поднял указательный палец.

– Что желает господин офицер? – Хозяин подбежал трусцой.

– Вы знали живших здесь людей?

– Конечно, господин капитан. Семья Таар, мы все их очень любили.

– Живы?

– О, да! Не беспокойтесь, господин капитан, – хозяин покосился на повозку с товаром, – теперь уехали, правда, я не знаю куда, старый Иоганнес был человек замкнутый...

Скорин кивнул, оглядев развалины, сдержал вздох, шаг его стал чуть тяжелее, а хромота явственнее.

Скорин не разыгрывал комедию, он неукоснительно придерживался своей главной заповеди: приступая к заданию, стань тем человеком, за которого себя выдаешь.

Капитан Пауль Кригер выписался из госпиталя, получив отпуск для поправки здоровья, приехал в Таллинн, чтобы разузнать о своей невесте, от которой третий месяц не получал писем. Оставив чемодан в камере хранения вокзала, он пришел сюда. В случае проверки хозяина магазинчика, безусловно, найдут, он подтвердит, что герр капитан был здесь и спрашивал о семье Таар.

Грета Таар – синеглазая блондинка с пушистой косой – жила где-то в Германии и не подозревала, что служит прикрытием для советского разведчика в Таллинне. Не знала, что он бережно хранит ее фотографию и пачку писем, написанных ею.