Текст книги "Покойник претензий не имел"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Алексей Макеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7

Курагин проснулся и увидел, что вся комната залита ярким, почти дневным светом. С улицы доносились бодрый шум проезжающих машин и веселая музыка. Так в магазине напротив заманивали покупателей. Курагин подскочил на постели как ошпаренный и автоматически схватил со стула висевшие там брюки. «Опоздал! Проспал!» – заметалась в голове паническая мысль. Но почти сразу же пришло и осознание своей оплошности – Курагин вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье, и никакой катастрофы не произошло. Сегодня он свободен, как птица.

Рука Курагина разжалась, и брюки упали на пол. Курагин зевнул и уставился в окно. На улице порхал редкий колючий снежок, продолжала греметь музыка, и все было прекрасно. «Свободен, как птица… – тупо повторил про себя Курагин, поднялся и босиком зашлепал в ванную. – Как птица с перебитыми крыльями».

Квартира была наполнена тяжелой безжалостной тишиной. Находиться здесь было невыносимо, и Курагин уже пожалел, что сегодня выходной, а не рабочий день. Работа позволяла забыться, приглушала постоянную боль, которая гнездилась в душе. Возможно, Курагин и сегодня бы отправился в прокуратуру – повозился бы с делами, но сегодня нужно было навестить дочь и сделать кое-какие покупки.

С дочерью опять плохо. Новое обострение, госпитализация, бесконечные лекарства, фальшивое сочувствие врачей, которые говорят о каких-то больших деньгах, без которых выздоровление дочери невозможно и которых у Курагина просто нет. Раньше врачи говорили о милосердии, теперь о деньгах. Теперь все говорят о деньгах – врачи, артисты, влюбленные, священники и милиционеры. Тебя плохо понимают, когда ты говоришь о чем-то другом, словно ты изъясняешься на похожем, но все-таки на чужом языке.

Вот и эти чертовы врачи. Объявили приговор и теперь просят отступного за отмену этого приговора. Курагин плохо понимал, что за напасть свалилась на голову его дочери – знал только, что у нее какое-то редкое заболевание крови, но четко уяснил, что без дорогих лекарств ее не спасти. Вдвоем с женой они как-то пока тянули лямку, умудрялись выкраивать средства на поддерживающее лечение, но в последнее время врачи все чаще поговаривали о необходимости операции, а на операцию денег не было. Курагины уже продали машину, а теперь подыскивали подходящий квартирный обмен с доплатой. Совсем продать квартиру было безумием – какая-то крыша над головой все равно нужна. Подходящих вариантов пока не попадалось, и это угнетало Курагина с каждым днем все больше и больше.

А тут еще новое обострение и новые заботы! Жена теперь неотлучно дежурила в больнице. Курагин разрывался между больницей и работой, в короткие часы одиночества зверея от зловещей тишины, которая пропитала его жилище. Делиться своим горем с посторонними Курагин не любил, а сослуживцы сами особенно и не вникали – у каждого своих забот полно. Да, по правде говоря, на работе Курагин забывался и выбрасывал на время из головы свои несчастья, находя странное отдохновение в разгребании чужих бед.

Правда, в последнее время Курагин стал замечать, что сдает. Он всегда славился своей дотошностью и своим педантизмом. Теперь же он все меньше обращал внимание на мелочи, предпочитал простые решения и торопился закрыть дело как можно быстрее. Серьезных сбоев и претензий со стороны начальства пока не было, но Курагин сам начинал чувствовать, что недорабатывает. Признаться себе в этом он не хотел, но такое двойственное положение стало источником постоянного раздражения, которое все копилось и копилось в его душе. Раздражение это было направлено не только на себя самого, но и на окружающих Курагина людей – тех, которые своим поведением как бы ставили под сомнение его профпригодность.

Последним таким человеком был Гуров. Тот вообще всегда искал скрытый подтекст в любом деле, даже в том, которое казалось на первый взгляд кристально ясным. Участвуя в деле Прокопова, он вел себя так же. И, надо сказать, ему удалось убедить Курагина, что в этом деле не все чисто. Прямых улик заказного убийства не было, но кое-какие детали казались необычными – та самая пуля в моторе, звонок Будилина режиссеру Стоковскому, показания водителя Тимошука, которому Будилин признался, будто его подставили… Все эти факты по крайней мере настораживали. Скрепя сердце Курагин дал «добро» Гурову на продолжение расследования, хотя склонен был рассматривать оба убийства как дело рук двух маргиналов, не имеющих в Москве ни корней, ни связей. Гуров так не думал. Он раскопал данные о том, что полгода назад покойный предприниматель Столяров выиграл судебный процесс относительно помещений, в которых располагался его магазин телевизионной техники. Судился он с неким Козодоевым, тоже коммерсантом, претендовавшим на те же помещения, но без достаточных оснований. В материалах того дела содержались намеки, будто на Столярова до процесса и в течение его несколько раз оказывалось физическое воздействие неизвестными лицами – попросту говоря, кто-то хотел сломить его примитивным физическим способом. Но эти факты то ли не были подтверждены экспертизой, то ли сам потерпевший на них не сильно настаивал, но судом они рассмотрены не были.

Теперь полковник Гуров рыл землю, чтобы выяснить личность предпринимателя Козодоева и его дальнейшую судьбу. Он был уверен, что находится на правильном пути. К тому же ему удалось убедить в своей правоте начальника главка генерала Орлова, а это была уже более чем серьезная поддержка. Гуров был уверен, что как только удастся взять показания у Будилина и охранника Вагина, все станет на свои места. Вагин остался жив, и врачи надеялись на благополучный исход, но он по-прежнему находился в реанимации. Его участь делил и Будилин, который пока находился в коме. Кроме того, слег в больницу и водитель угнанной Будилиным машины – пережитое потрясение слишком сильно на него повлияло. Не исключалось, что ради собственного спокойствия на суде он еще откажется от своих показаний.

Однако Гуров упрямо шел по едва намеченному следу и, кажется, ни в чем не сомневался. Курагин одновременно завидовал ему и злился. Искать эхо минувшего конфликта в нынешних кровавых событиях ему совсем не хотелось. И Будилина, и его дружка Ферта опознали все свидетели, которые присутствовали при убийстве Прокопова, и те, кто видел, как напали на Столярова. Разговоры Будилина о том, что его подставили – всего лишь разговоры. Никаких явных улик. Если Будилин вдруг не выйдет из больницы, все на этом и закончится. Дело можно уже сейчас закрывать с чистой совестью и чувством хорошо выполненного долга. Плевать, что кто-то хочет выполнить его еще лучше – это его проблемы. Курагин решил дать Гурову еще неделю. Если до Нового года он ничего существенного не накопает, в деле будет поставлена точка.

Прокручивая в голове эти не слишком веселые мысли, Курагин побрился, выпил чаю с черствым хлебом и выкурил сигарету, мрачно глядя в кухонное окно. На площадке возле магазина поставили новогоднюю елку, и территория сразу приобрела праздничный и слегка волшебный вид. Возле елки уже вертелась детвора, а пронырливые торговки тут же десятками сплавляли юным покупателям китайские петарды, хотя, строго говоря, это было нарушением правил торговли.

Услышав телефонный звонок, Курагин поспешно затушил окурок и побежал к телефону. Звонить могли или жена, или с работы, или по поводу обмена квартиры – в любом случае звонок был очень важен.

Голос в трубке был незнакомым, мужским, и разговаривал, как показалось Курагину, с неприятными вкрадчивыми интонациями.

– Курагин Борис Дмитриевич? – спросил он. – Очень приятно. А моя фамилия – Талалаев. Предприниматель. Вы меня не знаете, но это не беда. Я звоню по интересующему нас обоих вопросу. Вы ведь давали объявление в газету об обмене квартиры?

– Допустим, давал, – ответил Курагин, настораживаясь. – А вам откуда это известно? Объявление было анонимным.

– Ну-у, Борис Дмитриевич! Это не вопрос! Узнать можно все, что угодно. Было бы желание. Как следователю, вам это должно быть хорошо известно. Но суть вопроса не в том. У меня есть для вас интересное предложение. Как раз по поводу квартиры. Вы готовы его выслушать?

– В принципе почему бы и нет? – сказал Курагин. – А где мы с вами можем увидеться?

– Если не возражаете, я могу подняться к вам, – вежливо ответил Талалаев. – Я здесь совсем рядом. Но если это вам неудобно, предлагайте любое другое место.

Курагину все это очень не понравилось. Кто-то слишком хорошо подготовился к этой встрече. Это было очень подозрительно и мало походило на обычный разговор об обмене.

– Я сам к вам спущусь, – сухо сказал Курагин в трубку. – Где вы находитесь?

– Прямо у вашего подъезда, – ответил Талалаев. – У меня новенькая «Мазда» – вы сразу увидите. И я совершенно один.

– Какая мне разница – один вы или с семьей? – буркнул Курагин. – Только подождите – мне нужно собраться.

Одеваясь, он подумал, что в другое время, пожалуй, проигнорировал бы подобный звонок, но сейчас положение в семье слишком аховое, чтобы заниматься чистоплюйством. За таким вкрадчивым голосом может крыться все, что угодно. Может быть, Курагину и в самом деле сделают предложение, которое его заинтересует.

Он запер квартиру и спустился во двор. Новенькая серебристая «Мазда» была, как и обещалось, на месте. За рулем ее сидел невысокий человек с непокрытой головой, чисто выбритый, с иголочки одетый и чем-то напоминающий процветающего адвоката. Заметив Курагина, он приглашающее распахнул дверцу. Однако Курагин не торопился сесть в машину.

– Я до сих пор не поинтересовался, как ваше имя-отчество, господин Талалаев, – сказал он. – Если это, конечно, настоящая ваша фамилия.

«Адвокат» негромко рассмеялся.

– Вы очень недоверчивы, – заметил он. – Если хотите, я могу показать документы. Они подлинные и все выписаны на имя Сергея Анатольевича Талалаева. Пожалуй, я несколько преувеличил свой статус предпринимателя. Строго говоря, я осуществляю юридическую поддержку одной солидной фирмы. Но поскольку отношения в этой фирме абсолютно партнерские – даже между шефом и последней уборщицей – мы все вправе считать себя предпринимателями.

– Это радует, – мрачно сказал Курагин. – Ваша фирма занимается квартирами?

– Нет, она занимается совсем не квартирами, – серьезно ответил Талалаев. – Но, может быть, вы присядете в машину? На улице мороз.

Курагин оглянулся, подумал и забрался в салон.

– А район у вас по-своему неплохой, – заметил Талалаев. – Много воздуха, простора… Квартира у вас стандартная, конечно?

– Самая обыкновенная двухкомнатная квартира, – раздражаясь неизвестно на что, сказал Курагин. – Хотите взглянуть?

– Нет, это излишне, – ответил Талалаев и, устремив взгляд куда-то вдаль, неожиданно сказал: – Борис Дмитриевич, давайте откровенно! Мы с вами взрослые люди. Если вас не устроит мое предложение, просто скажете «нет», и на этом все кончится. Настаивать я не буду.

– Не понимаю, о чем вы? – подозрительно спросил Курагин.

– Дело в том, что я хочу предложить вам сделку, Борис Дмитриевич. Заметьте, не моя фирма, а я лично. Так сказать, из гуманистических побуждений. Я всегда был идеалистом, тут уж ничего не поделаешь.

– Идеалист, предлагающий сделку, – это что-то новенькое, – сказал Курагин. – Давайте опустим эти сказки про идеализм. Что вам от меня нужно?

– В первую очередь это нужно вам, Борис Дмитриевич, – покачал головой Талалаев. – Вы уже не молодой человек, у вас тяжело больна дочь, жена еле держится… И вдруг вы собираетесь менять квартиру на худшую. Это неразумно.

– Какое ваше дело? – зло спросил Курагин и нажал на ручку дверцы. – Я не нуждаюсь ни в ваших проповедях, ни в вашем сочувствии. Прощайте!

– Подождите, Борис Дмитриевич! – воскликнул Талалаев. – Не надо нервничать! Я не хотел вас обидеть, и ведь я еще не сказал вам самого главного. Вашей дочери требуется лечение, а у вас нет на него денег. Я дам вам эти деньги. Ваша дочь будет здорова. Подумайте!

В душе Курагина что-то надломилось. Он тихо опустился обратно на сиденье и вяло захлопнул уже открывшуюся дверцу. Несколько секунд он сидел с совершенно разбитым видом, а потом глухо спросил:

– На каких условиях?

Талалаев почтительно посмотрел на него сбоку и деликатно сообщил:

– Условия, по-моему, не слишком обременительные. Я слышал, вы удачно провели дело о нашумевшем убийстве. Подумать только, какие-то бродяги убили родственника замминистра! Но, слава богу, преступники нейтрализованы. Честь вам и хвала, Борис Дмитриевич! На улицах нашего любимого города стало чуть-чуть безопаснее. И это ваша заслуга!

– К чему этот панегирик? – хмуро спросил Курагин. – На моем счету есть и более опасные преступники. Дело ведь не в том, какие у потерпевшего родственники…

– Вы абсолютно правы, – поспешил сказать Талалаев. – Я слышал, что из-за тех же самых негодяев пострадал еще кто-то.

– Я не уполномочен делиться с вами подробностями следствия, – отрезал Курагин.

– А они меня и не интересуют, – покладисто сказал Талалаев. – Кесарю – кесарево, как сказано… Совсем наоборот, это я хочу с вами поделиться. Посмотрите-ка там, на заднем сиденье…

Поскольку Курагин не шелохнулся, Талалаев сам приподнялся, взял с заднего сиденья черный полиэтиленовый пакет и положил его между собой и Курагиным.

– Здесь вся сумма, – деловито сказал он. – Мы с вами договариваемся, вы забираете пакет и уходите. И ваша дочь здорова. Это похоже на рождественскую сказку, но ведь и Рождество совсем скоро, не правда ли?

Курагин, не притрагиваясь к пакету, пристально посмотрел на него.

– Чего вы от меня хотите? – спросил он хрипло.

– Да почти ничего, – легко сказал Талалаев. – Вы нашли преступников. Они опознаны, один вообще умер, другой вот-вот отправится к праотцам. Вы закрываете дело и передаете его в суд или в архив – в зависимости от здоровья последнего оставшегося в живых убийцы. Мне-то кажется, что он долго не протянет – есть ведь, в конце концов, и небесный суд… Ну, что скажете?

Первым невольным желанием Курагина было немедленно выйти из машины, но он этого не сделал. Он продолжал сидеть, погруженный в свои мрачные думы. Талалаев терпеливо ждал.

Курагин посмотрел на часы – ему уже нужно было бежать в больницу. Он вдруг представил себе бледненькое личико дочери, ее исхудавшее тельце, вжавшееся в подушки, и беззвучное рыдание перехватило ему горло. Если он выйдет из машины, ничего не изменится. И они с женой будут просто ждать, надеясь на чудо, на рождественское чудо. А оно не придет, потому что чудеса дважды не приходят.

– Я не один, – неожиданно сказал он, не глядя на Талалаева. – В следствии участвовало множество людей.

– Вы главный, – возразил Талалаев. – И все аргументы у вас на руках. Вам не о чем волноваться. Следствие закончено – забудьте, – позволил он себе пошутить.

– Не все так просто, – устало сказал Курагин. – И вы это знаете не хуже меня, раз вы здесь.

– Разумеется, я что-то знаю. И еще кто-то о чем-то догадывается. А кто-то вообще нафантазировал с три короба – какая разница, Борис Дмитриевич?! Все нити у вас в руках – отчетливые, реальные нити. Сплетаете их в одну четкую линию, скрепляете ее своей печатью, и кто сможет к вам придраться? Да ни один человек! Подонки без рода и племени открыли охоту на улицах города – вы их остановили. Все логично. Вы настолько не рискуете, что со стороны может показаться не совсем понятным, за что я плачу такие деньги. Но я вам говорил, что я идеалист, и мне хочется, чтобы ваша дочь была здорова.

– Прекратите упоминать мою дочь! – вспылил Курагин. – Вы не понимаете, о чем говорите! Не разыгрывайте этот дурацкий спектакль! Вы даете мне взятку, чтобы спасти свою шкуру, любезный!

– Какая разница, за что я даю вам деньги? – спокойно возразил Талалаев. – Главное, они вам сейчас жизненно необходимы. И, на мой взгляд, вы совершите большую и непоправимую ошибку, если откажетесь от этого шанса.

Курагин опять посмотрел на часы – если он задержится еще хотя бы на десять минут, жена начнет нервничать. Да и что изменится, если он поломается лишних десять минут? Если не врать себе, то придется признать, что в душе он уже все решил.

Курагин взял в руки пакет и заглянул в него. Пакет был полон денег – аккуратные пачки долларов, завернутые в полиэтилен и перехваченные скотчем. Он свернул пакет и решительно сказал:

– Я закрою дело. Но предупреждаю – есть один человек, который будет продолжать искать. Остановить его я не могу.

– Мы в курсе, – спокойно отозвался Талалаев. – Это не должно вас волновать. Мы сами решим побочные вопросы. Вас мы больше никогда не потревожим. Конечно, если вы будете соблюдать условия нашего соглашения. Должен предупредить, что наш разговор записывался через передатчик, Борис Дмитриевич. Может быть, для вас это и не смертельно, но все равно неприятно, согласитесь!

– Соглашусь, – почти равнодушно произнес Курагин, открывая дверцу и выходя из машины. – Попутного вам ветра!

Глава 8

Григория Лажечникова Гуров нашел в общей палате кардиологического отделения. Это был сухощавый жилистый человек лет сорока, с глубокими морщинами вокруг рта и золотым зубом на верхней челюсти. В больничной пижаме он выглядел исхудавшим и измотанным, а лицо его покрывала нездоровая бледность. Однако врач предупредил Гурова, что в настоящий момент никаких опасений за здоровье Лажечникова нет, по всей видимости, у него был просто нервный срыв, который, к счастью, миновал. Собственно, Гуров и не собирался как-то особенно тревожить свидетеля. Просто ему еще раз хотелось услышать, что произошло семнадцатого декабря между Лажечниковым и Будилиным. Он боялся, что при первом допросе водитель мог утаить некоторые детали. В тот раз он показался Гурову не слишком искренним. Гуров полагал, что и в больницу свидетель лег, чтобы его оставили в покое.

Лажечников лежал на койке и читал журнал «За рулем». Кроме него, в палате находилось еще трое – толстяк с нездоровым румянцем на жирных щеках, равнодушный, как мумия, старик и беспрестанно что-то жующий гражданин в очках, перемотанных скотчем. При появлении Гурова все они, кроме старика, оживились, рассчитывая услышать от гостя что-нибудь интересное о жизни за стенами больницы. Похоже, родные не баловали их визитами. Лажечников же, узнав Гурова, заметно испугался и словно спрятался в панцирь. Гуров понял, что при людях разговора не получится, и предложил Лажечникову выйти в коридор.

– Я же все уже рассказал, – с досадой произнес Лажечников, когда они уединились на уютном диванчике под больничной пальмой. – Что вы еще от меня хотите?

– У нас работа такая, Григорий Данилович, – добродушно объяснил Гуров. – Одно и то же по десять раз пережевываем. Глядишь, и обнаружим в этой жвачке зерно истины. Так что давайте-ка еще раз восстановим все обстоятельства того злосчастного дня.

– День был говно полное! – с чувством сказал водитель. – У меня с того дня со здоровьем сплошная фигня началась. Сердце щемит, руки дрожат… – В голосе его появились жалобные нотки. – Мне теперь не то что баранку – рюмку нельзя доверить…

– Ну, не преувеличивайте! – попробовал приободрить его Гуров. – Врачи говорят, что вы идете на поправку. Все будет отлично, вот увидите! Однако давайте к делу. Так что там было семнадцатого числа?

– Да все то же и было, – равнодушно буркнул Лажечников. – Мой начальник, Тимошук то есть, с утра поехал к режиссеру Стоковскому, который в том доме живет. Они к Новому году какое-то шоу варганят, проект какой-то на миллион. Вот и мотаются с утра до вечера… Ну и, короче, шеф пошел в дом, а я в кабине кемарил. Потом вдруг стрельба! Я обалдел, понять ничего не могу…

– А вы не видели, из-за чего началась стрельба? – перебил его Гуров. – И кто ее начал?

– Ну откуда? Я же объясняю – прикорнул я. Глаза продрал, а тут суета, мордовороты какие-то махаются… Я только присмотрелся – не моего ли шефа бьют, и вдруг один подлетает к машине и – прямо на сиденье! Ствол мне в морду сунул – до сих пор вот синяк еще видно – гони, говорит! Ну я и погнал…

– Куда погнали-то? – спросил Гуров.

– А куда он говорил, туда и гнали. По Садовому сначала проскочили, потом вроде в Сокольники поехали, но этот бес нервничал и все время велел поворачивать – по-моему, куда глаза глядят. Короче, оказались мы в результате в районе Лосиного Острова. Там он меня раздел, бабки последние отобрал, свои шмотки мне отдал и из машины выкинул. Я, по правде сказать, и не спорил. Не до споров было. Как до дому-то добрался, не помню! Потом еще вот милиция начала меня тягать, и со здоровьем совсем худо стало…

– О чем с вами говорил этот бандит? – спросил Гуров, игнорируя жалобу о здоровье.

– Да о чем ему со мной говорить? – отводя глаза, сказал Лажечников. – Налево-направо – вот и весь разговор. Ну и матом еще, конечно…

– Вы ничего не забыли, Григорий Данилович? – строго спросил Гуров. – Будилин, тот самый бандит, который угнал вашу машину, жив и рано или поздно начнет давать показания. Вдруг он вспомнит что-то такое, о чем вы предпочли промолчать?

– Пусть вспоминает на здоровье, – сказал водитель. – Если ему есть, что вспомнить. Мне нечего.

– Ой ли? Сдается мне, не все так просто, – прищурился Гуров. – Во-первых, Будилин скор на расправу, а вас отпустил. Значит, чем-то вы ему угодили. А потом, той же ночью Будилин звонил по домашнему телефону режиссеру Стоковскому. Вот странно, откуда он его узнал? Тоже в проекте задействован, что ли?

Лажечников взглянул на Гурова исподлобья.

– Статью за ложные показания никто еще не отменял, Григорий Данилович, – напомнил Гуров спокойно.

– Ну сказал я ему телефон Стоковского, – неохотно признался Лажечников, немного поразмышляв. – А чего? Под дулом пистолета не то еще скажешь. От Стоковского не убудет. Он сам при телохранителе ходит.

– Это другой вопрос, Григорий Данилович, – кивнул Гуров. – Со Стоковским, слава богу, все в порядке. Я вот только не пойму, зачем Будилину мог понадобиться телефон московского режиссера? В шоу он хотел записаться, что ли?

– Да не в шоу он хотел записаться, – с досадой пояснил Лажечников. – Он меня спросил, кого это он там на площадке завалил. Ну, этот Будилин ваш… То есть он кого-то там пришил, а меня спрашивает, кто это был. Дурдом полный! Ну, видел я там вроде мужика из того же дома, где Стоковский живет. Так там, может, тысяча человек живет – я всех должен знать, что ли?! Ну я, чтобы отвязаться, и дал ему телефон Стоковского. Тот наверняка должен знать, кого у них в доме убили.

– Это интересно, – сказал Гуров. – А для чего Будилину понадобилось вдруг знать, кого он убил?

– Ну это вы у него спрашивайте, – хмуро сказал Лажечников. – Что-то он там говорил, типа, подставили его. Кто-то, типа, навел его на этого мужика, и он теперь хотел с ним разобраться. Я в эти дела не вникал.

– Тоже правильно, – согласился Гуров. – Насколько я понимаю, ни Стоковского, ни своего хозяина Тимошука вы с тех пор не видели?

– Никого я не видел, кроме милиционеров, – больным голосом сказал водитель. – Здоровье у меня совсем никуда стало…

– Ну ладно, поправляйте свое здоровье, – сказал Гуров. – Скорейшего вам выздоровления, Григорий Данилович! Вы нам еще понадобитесь. Те сведения, которые вы мне сейчас сообщили, могут иметь огромное значение.

– Сдается мне, что зря я вам все это сказал, – с тоской признался Лажечников. – Жил бы себе спокойно. У этих ведь, у бандюг, разговор короткий.

– Ну, у нас с ними тоже разговор не затянется, – заверил Гуров. – И с вашей помощью мы их найдем, так же, как и Будилина нашли.

Это заявление Лажечникова, похоже, нисколько не убедило, и Гуров оставил его в еще более худшем расположении духа, чем оно было в начале встречи. Но утешать впавшего в уныние водителя Гурову было некогда – через полчаса у него была назначена еще одна встреча – с режиссером Стоковским, который все эти дни упорно прятался от милиции, ссылаясь на предельную занятость. Он практически не появлялся дома, а все свои телефоны отключил, несмотря на то что пора была жаркая, и шоу, которое он готовил, должно было состояться в самый канун Нового года. Для делового человека остаться в такой момент без связи смерти подобно. Гуров, впрочем, подозревал, что Стоковский на время позаимствовал телефон у кого-то из своих друзей. Этот человек был напуган куда больше Лажечникова и врал по этому случаю совершенно бессовестно.

С той самой ночи, как Гуров обнаружил его номер в памяти украденного Будилиным мобильника, Стоковский всячески уходил от ответа на вопрос, для чего звонил ему Будилин. При первой беседе он заявил Гурову, что какой-то звонок на домашний телефон ему был, но от кого – не знает. Мол, принципиально не поднимает по ночам трубку, а на звонки реагирует автоответчик. Когда же Гуров напомнил, что автоответчик имеет обыкновение фиксировать разговор на пленку, Стоковский, не смущаясь, заявил, что пленку совершенно случайно стер в то же утро – нажал не на ту кнопку.

Гуров видел, что режиссер врет, но поделать с ним ничего не мог. Видимо, Будиле удалось напугать этого далеко не мужественного человека до полусмерти. Его не убедило даже заверение Гурова, что Будилин находится в реанимации и уже совсем не опасен. Стоковский предпочитал не рисковать.

А потом он совсем пропал, и Гурову пришлось наводить справки, где его можно поймать. Поймал он его наконец с помощью все той же телефонной связи – в одном из концертных залов, где Стоковский проводил репетицию, и под угрозой уголовной ответственности договорился о встрече. Гуров пригрозил, что если Стоковский и дальше будет вилять хвостом, то он, Гуров, его непременно арестует и продержит под замком ровно столько дней, чтобы новогоднее шоу накрылось медным тазом. Стоковский медного таза испугался больше, чем самого ареста, и был вынужден согласиться. Правда, он выторговал у Гурова возможность встретиться не в служебном кабинете, а в кафе неподалеку от концертного зала, где Стоковский, видимо, чувствовал себя в большей безопасности. Гуров не возражал – сейчас ему важно было получить подтверждение своей догадки, пусть даже не заверенное протоколом. А в приватной обстановке, без диктофонов и посторонних ушей, Стоковский мог скорее пойти на откровенность.

Стоковский на этот раз не обманул. В назначенное время он уже сидел за столиком в пустом кафе, по-модному недовыбритый, в просторном палевом пиджаке, с агрессивно-презрительной миной на физиономии. Однако уже издали Гуров угадал, что господин режиссер очень волнуется, пытаясь скрыть это волнение за хорошо разыгранной крутизной. На столе перед Стоковским располагались чашка кофе, газета и раскрытый мобильник. Видимо, он только что кому-то звонил.

– А я думал, что вы окончательно порвали с телефоном, Арсений Валентинович, – заметил Гуров, подходя ближе. – С тех пор как я впервые узнал о вашем существовании, вы для меня превратились почти в легенду. Вас нигде не видно и не слышно.

– Это не совсем так, – криво улыбнулся Стоковский. – Как бы вы иначе меня сейчас видели? И до легенды мне пока далеко… Но, главное, непонятно, зачем вам моя скромная фигура? Вы так настойчиво добиваетесь встреч со мной, что я начинаю всерьез пугаться. Невольно приходят на ум всякие ужасы насчет того, как в милиции выбивают признания у невинных людей…

– Ага, вот прямо сейчас и начнем, – сказал Гуров, присаживаясь за столик. – Выбивать показания.

Стоковский осторожно хохотнул, оглянулся по сторонам.

– Заказать вам что-нибудь? Я здесь свой человек.

– Я тоже везде свой, – сказал Гуров. – Но заказывать ничего не буду. Лучше давайте поговорим откровенно и пойдем дальше заниматься своими делами. Вам ведь нужно успеть к празднику?

– Да, и любая помеха воспринимается сейчас очень болезненно, – признался Стоковский.

– Так давайте не будем эти помехи создавать, – сказал Гуров. – Ответите мне на несколько вопросов – и свободны.

– Опять станете спрашивать про ночной звонок? – кисло поинтересовался Стоковский.

– Стану, – сказал Гуров. – Ведь он был? А мне важно знать, зачем преступник звонил вам. Звонил именно он, убийца вашего соседа Столярова. Утром убил, а поздно вечером позвонил вам. Зачем?

– Понятия не имею, – пожал плечами Стоковский. – Может быть, лучше спросить у него самого?

– Спросим, когда очухается, – ответил Гуров. – Обязательно спросим. Но ответ мне нужен сейчас. Без этого расследование топчется на месте, Арсений Валентинович! Совесть-то гражданская у вас имеется?

– У меня много чего имеется, господин полковник, – ответил Стоковский. – Но жизнь, как сказал классик, дается один раз… Второй уже не дадут. Из этой предпосылки и следует исходить. Вам-то что – за вами аппарат подавления, законы, люди с оружием…

– Строго говоря, все, что вы только что перечислили, стоит за каждым законопослушным гражданином, – заметил Гуров. – Так что зря вы боитесь. Да и чего? Если Будилин вам угрожал, так его угрозы сейчас ничего не стоят. Он сейчас борется за собственную жизнь в одной из московских больниц. Друзей у него нет, так что опасаться вам совершенно нечего.

– Всегда есть чего опасаться, – туманно возразил Стоковский и помешал ложечкой кофе в чашке. – Но вы зря теряете время. Ведь той ночью я ни с кем не разговаривал.

– Да разговаривали, Арсений Валентинович! – сказал Гуров. – И я даже знаю, о чем. Будилин интересовался личностью вашего соседа Столярова – кто он и откуда. Возможно, сообщил вам, что его подставили.

– Если вы все знаете, то зачем спрашиваете? – с напряжением в голосе сказал Стоковский.

– Затем, что мне нужно иметь официальные показания, заверенные вами! – уже начиная сердиться, сказал Гуров. – Это очень важно! А из-за вашей трусости преступники могут уйти от ответа!

Стоковский поднял на Гурова воспаленные глаза и со скрытым торжеством сказал:

– Ага, значит, у вашего убийцы все-таки есть друзья?

– Друзей у него нет и быть не может, – назидательно сказал Гуров. – Лично из-за Будилина никто и пальцем не шевельнет, но есть некоторые обстоятельства, связанные с Будилиным, о которых я не могу распространяться. Однако я вижу, что Будилин сумел вас здорово запугать, а потому все-таки буду говорить с вами начистоту. Есть предположения, что, убивая вашего соседа, Будилин выполнял чей-то заказ. Будилин арестован, но главный преступник может уйти от ответа. А ведь подумайте, завтра этот человек может заказать, например, вас!

– Ну, кому нужен режиссер развлекательных шоу! – махнул рукой Стоковский. – Это нелепо.

– Не понимаю я вас! – сердито сказал Гуров. – Как будто от вас кто-то адреса и явки требует! Всего-то нужно подтвердить, что у вас был разговор с Будилиным. Разговор о вашем соседе Столярове.