Текст книги "Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила."

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Николай Иванович КОСТОМАРОВ
Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила.

Исторические монографии и исследования. Кн.1. Москва,”Книга”,1989

OCR: Выборов Станислав

 Русские и поляки – два народа одноплеменные и соседние, сходные притом во многом между собою и по нравам, и по близости языка, не могли ужиться между собою так, чтобы и у тех, и у других сохранилось свое независимое государство. Завязался такой узел, что либо Русь должна была покорить Польшу, либо Польша – Русь. Испокон века русский край был поделен на земли: в каждой земле держался свой порядок, были отличия в обычаях, но сходства было больше, чем разницы, и оттого все считали себя одним народом. После принятия Христовой веры еще более настало соединения: во всех землях была одна вера, одна церковь, один богослужебный и ученый язык. В землях были свои особые князья, но все русские князья были из одного рода; людям вольно было переходить из одной земли в другую, приобретать в разных землях имения и служить то одному, то другому князю. Над всеми князьями считался один старший и назывался великий князь: он большой власти не имел, но все-таки уважался за главного на все русские земли. Это поддерживало связь. Были на Руси неурядицы, смуты; князь шел на князя, город на город, земля на землю; в середине земель поднимались междоусобства, крупные земли дробились на мелкие; в мелких появлялись свои особые князья, но из одного и того же рода – все это между собою ссорилось, воевало; а тут соседние народы нападали на русский край: с востока, из-за Волги, одно за другим выходили кочевыс племена и ломились на Русь, сильнее других были половцы, и страшны они были Руси наипаче тем, что князья сами приводили их на своих  недругов, таких же русских князей. Они довели полуденный край – Киевщину и Северщину – до великого разорения, так что люди стали оттуда переселяться все более на северо-восток; на Оку, на Клязьму, на верхнюю половину Волги; там проживали чужеплеменники, не такие воинственные, как половцы, а больше мирные и слабые; русские покорили их себе: они принимали христианскую веру, а вслед за тем перераживалисьNote1

[Закрыть] совсем в русских. Это были народы племени, которое ученые называют финско-турецким. И теперь есть остатки этого племени и составляют на востоке Русского государства народы, которых обыкновенно называют инородцами, – это мокша, мордва, чуваши, черемисы, вотяки, мещеряки. Прежде было их много; были такие народы этого племени, от которых теперь ничего не осталось; таковы мурома, меря, весь и другие. Все они через многие века обрусели, и память их почти потерялась. Так , и теперь на наших глазах целые села мордовские делаются совсем русскими, забывают и речь свою, и обычаи отцов своих, и память утрачивается у правнуков о том, каковы были их прадеды. Так и тогда делалось.

   Наконец, после того как многие кочевые народы нападали на Русь и опустошали ее, набежали самые страшные, самые многочисленные – татары. Несогласная Русь не могла от них оборониться; вся почти пострадала от их нашествия, принуждена была покориться им и досталась в неволю татарским ханам, которые заложили себе столицу Сарай-город, в низовье Волги на берегу реки Ахтубы. Горькая доля постигла Русь – чужая неволя. Мало того что русские должны были платить дань татарскому хану, татары часто разъезжали по русским городам и своевольствовали, как хотели.

    Но, на счастье Руси, татары, во-первых, не истребили христианской веры; во-вторых, их царство не долго было крепким, и лет через сто с небольшим после нашествия татар на русские земли оно совсем расшаталось и начало распадаться на части. Между тем святая вера сберегла силу русского народа, и, когда пора приспела, русский народ показал ее. Татарская неволя хоть и была в свое время тяжела, и без пользы для Руси не осталась: она была для нее, словно обруч для расшатавшейся бочки; земли и княжения не знали над собой крепкой власти, а теперь поневоле должны были признавать одного господина над всеми – татарского хана; все ему должны были платить дань. Но татарские ханы поверяли свою власть и сбор дани со всей Руси русскому старейшему, или великому князю, и оттого власть этого князя стала вырастать и начала зреть на Руси дума, чтоб Русь вся была единою державою, чтоб старейший, или великий князь, был государь, хозяин, владелец целой Руси, чтоб все: и князья, и простые люди – ему одному повиновались, его одного знали за владыку, чтоб его воля, как Божия воля, уважалась всеми и всех подвигала на дело. Невозможно было Руси выбиться из неволи, невозможно было ей и наперед охранить себя от иноплеменных завоевателей и разорителей до тех пор, пока русский край будет разбит на части и все части не будут знать над собой одной для всех верховной власти.

     Лет через сто после нашествия татар , в XIV веке, явились и вырастали на Руси два государства – Москва и Литва, стало два государя – московский и литовский, а прежние земли и княжения с их князьями стали повиноваться – иные Москве, другие Литве. Русь, таким образом, разделилась на две половины. Но трудно было размежеваться этим половинам так, чтоб и той и другой были собственно только ей принадлежащие земли и одна другой не трогала. И в той, и в другой половине народ был русский. Были, правда, отличия, и не малые, да все не такие, чтоб жившие под Литвою и под Москвою забыли, что они один народ. Вера православная и там и здесь одна, язык церковный один, разговорная речь сходственна. Окраины двух государств то и дело что поступали то к одному, то к другому; а кому из князей, бояр или вообще всякого звания людей не пригоже покажется жить в Московском государстве, тот уезжает в Литовское, а кому в Литовском не хорошо – тот переселяется в Московское. И пошло на то, что Москва и Литва хотели друг друга завоевать.

Но Литва соединилась с Польшею. Сначала это вышло так, что поляки выбирали себе литовских государей одного за другим в короли, а потом, в XVI веке, Польша с Литвою составила одно соединенное государство. Через это Польша втянулась в спор с Москвою. Польша с Литвою стала для Московского государства тем, чем прежде была для него одна Литва, а Московское государство сделалось для Польши тем, чем прежде было для одной Литвы. Как прежде Литва добивалась господствовать над всею Русью, так теперь уже не одна Литва, но с нею и Польша того же добивалась.

Польша, соединившись с Литвою, взяла над нею во всем верх. Польские обычаи и польский язык принимались в Руси, соединенной с Польшею. Самой православной вере угрожала там опасность от господствовавшей в Польше римско-католической веры, особенно когда римские папы, главы римско-католической церкви, домогались уже издавна, и притом неустанно, подчинить своей власти восточную православную церковь. От этого с присоединением новых русских областей к польско-литовской державе должна была и в этих новых областях делаться, как в старых, коренная перемена – и в обычаях,и в понятиях, и в управлении, и в житейском быту, и в языке, и даже мало-помалу в самой вере. Польша домогалась не только покорить себе Русь, но и ополячить ее.

Но против Польши стояло уже твердою стеною Московское государство. Освободившись от татарской неволи, оно быстро вырастало, укреплялось и расширялось. Присоединен был к Москве Великий Новгород со всею полуночною страною до Ледовитого моря и до Уральских гор, потом – Псков со своею областью: земли русские, но до того времени много веков сами собою управляемые. Успела Москва отбить у Литвы русские земли – Северщину и Смоленщину; завоеваны были при царе Иване Васильевиче царства Казанское и Астраханское, со всем поволжским низовьем. Стала Москва голосно заявлять, что хочет присоединить к своему государству Киевщину, Волынь, Подоль, Белую Русь – все земли, исстари русские, находившиеся во власти польско-литовской державы. Польша увидала, что приходится ей стараться скорее покорить и присоединить к себе Московское государство, как ей уже удалось сделать это с Литовским, а иначе если Москва еще более усилится, то заберет себе все русские области у Польши, да в борьбе с нею, отнявши Русь и Литву, самую Польшу (без Руси и Литвы несильную) завоюет. Польша стала приискивать средства, как бы овладеть Москвою и ее огромным царством. Сначала поляки думали дойти до этого таким путем, какой им посчастливился с Литвою: приходилось им, по их обычаю, выбирать себе королей; они пытались не один раз выбрать на свой престол московского государя; потом бы они устроили вечное соединение двух государств. Это не удавалось. В начале XVII века случилось в Московском государстве такое событие, что полякам было на руку. Царствующий в Москве род прекратился. Последний из этого рода государь Федор Иванович, человек слабый и бездетный, еще при жизни своей отдал вcе правление своему шурину Борису Годунову. Этот последний мог надеяться, что по смерти царя Федора Ивановича выберут его, Бориса, на престол. Но у Федора Ивановича был малолетний брат Димитрий Иванович. Он жил в Угличе. Он был помехою надеждам Бориса. Вдруг он умер скоропостижно насильственною смертью. Народ в Угличе перебил людей, на которых падало подозрение, что они извели московского царевича. Борис послал произвести следствие. На этом следствии вывели, что царевич сам себя заколол ножом в припадке падучей болезни, но в народе осталось подозрение, что Борис приказал тайно убить царевича Димитрия. Много лет спустя после того царь Федор Иванович умер. У Бориса было много доброжелателей, которых он, бывши при Федоре Ивановиче правителем, расположил к себе разными благодеяниями. Были у него и враги, но они не смели тогда поднять голоса. Бориса выбрали на престол. Тогда стал носиться слух, что царевич Димитрий жив, что его успели спасти от убийц, подменивши другим мальчиком, которого и убили, а царевич где-то проживает в неизвестности. Слух этот мог произойти сам собою. На нашей памяти случалось, что умрет   скоропостижно  какое-нибудь высокое лицо, в народе начнутся нелепые слухи, но как большого внимания не обращают, то народ поболтает, поболтает да и перестанет. Так было бы и при царе Борисе Годунове, если б этот царь не испугался слуха о Димитрии; а то он вообразил, что ему устраивают втайне что-то дурное; быть может, он и впрямь подозревал, не жив ли Димитрий и не хочет ли отнять у него престол; а может быть, он боялся, что враги его подучают кого-нибудь назваться Димитрием. Так ли он думал или иначе, только он начал доискиваться тайных врагов, приказал хватать людей, отдавать на муки в пытку, резать языки, кидать в тюрьмы, ссылать в пустыни. Таким образом много знатных родов потерпело безвинно, и в том числе семья Романовых, любимая народом. Тяжело стало жить людям: соберутся ли в гости или на улице сойдутся между собою – сейчас подозрение, лихие люди доносят; оговоренных пытают и мучат ни за что ни про что. Народ, прежде любивший Бориса, стал его ненавидеть за жестокости. Тут, на беду Борису и Русской Земле, наступил ужасный голод, и народ начал думать, что Борисово царство не благословляется Богом; что он царь не законный, а хищник, и через него на всю Русь посылается такая кара. Димитрия меж тем Борис все искал, да не находил; а слух об нем расходился все больше и больше, и узнали об этом в Польше. Был в Польше пан воевода сандомирский Юрий Мнишек, человек хитрый, лукавый; был он в родстве и свойстве с очень знатным и богатым родом князей Вишневецких. Они объявили королю своему Сигизмунду III, что явился царевич Димитрий. Кто был этот бродяга, до сих пор не решено, хотя в Московском государстве и укоренилось, что он был беглый монах Чудова монастыря   Григорий Отрепьев. Король принял его как царевича, хотя он никакого верного свидетельства не представил. Зато он обещал, что станет вводить в Московском государстве римско-католическую веру и устроит на будущие времена соединение Московского государства с Польшей. Много панов не поверили ему: король не мог довести дела до того, чтоб Польша целым государством повела его на престол, но дозволил панам кому-либо оказать пособие названному царевичу; а как Вишневецкие были очень сильны, то составили войско из разных сорванцов, пристали туда запорожские казаки, охотники воевать с кем угодно; и с такою шайкой названный Димитрий вступил в Московское государство. Ему бы, однако, никогда не удалось, если б сами русские не помогли ему. Русские поверили, что к ним идет настоящий Димитрий, думали, что Бог, из милости к Русской стране, чудесно

сохранил ее законного государя. Много стало приставать к нему сразу. Жива была мать настоящего Димитрия. Если б ее поставили перед народом и она бы сказала всем, что сын ее подлинно убит и тот, который идет на Москву, ей не сын, то народ бы, конечно, не поверил обману, стал бы грудью за царя Бориса. Но Борис не смел этого сделать; он держал мать в заточении в дальнем монастыре и боялся, что если ее поставить перед народом, так она нарочно из мести за смерть своего сына и за свое горе скажет народу такое, что пойдет не к добру Борису и его роду. Борис умер скоропостижно 13 апреля 1605 года. Сын его Феодор нарекся царем. Но тут все войско, которое воевало против названного Димитрия, под городом Кромами передалось ему. Московские люди низвели Федора Борисовича с престола, а потом 10 июня 1605 г., как говорят, по тайному приказанию названного Димитрия, умертвили вместе с его матерью. Названный Димитрий сел на престол. Мать настоящего Димитрия признала его сыном пред всем народом, из мести к Годунову за убиение ее сына. Названный Димитрий должен был исполнить слово, которое дал в Польше пану Юрию Мнишку, и жениться на дочери его, Марине. По этому поводу Мнишек с дочерью и с роднёю в мае 1606 г. приехал в Москву, а с ним прибыло туда тысячи две с лишком поляков. Здесь, во время свадебных праздников, поляки стали вести себя нагло, оскорблять народ, не оказывали должного уважения к вере и русским обычаям. Народ негодовал. Пользуясь этим, бояре составили заговор, заманили в него кое-каких служилых и торговых людей и 17 мая 1606 года возбудили народ бить поляков, разгостившихся в Москве, сами напали на дворец и убили самозванца, называвшего себя Димитрием. Выбрали царем князя Василия Ивановича Шуйского, уверившись, что прежний убитый названный Димитрий был не настоящий  Димитрий, а Гришка Отрепьев, дьякон-расстрига, и притом затевал ввести в Московском государстве латинскую веру. Но народ был недоволен тем, что Василий сел на престол неправильно: не вся земля через своих выборных людей избрала его на царство, а прокричали его царем и посадили на престол благоприятели его и нахлебники в Москве. Начались смуты, бунты. Появились бродяги, называвшие себя царскими именами, и волновали народ. В Польше, в доме Мнишка (а сам Мнишек сидел тогда в плену в Ярославле ) , стали опять творить Димитрия, распространили слух, что тот, который недавно царствовал в Москве этим именем, не убит, а спасся от смерти. Вслед за тем в Северщине (нынешняя Черниговская, Орловская и Курская губернии) появился новый вор, назвавший себя Димитрием. Около него столпились поляки, казаки и разные русские бродяги. Стали сдаваться ему города. Он дошел до Москвы и стоял станом в подмосковном селе Тушине целых полтора года, держал столицу в осаде, а взять ее не мог. Другое его полчище стояло под Сергеевым монастырем св. Троицы и также не могло взять монастыря. Тем временем Московское государство пришло в ужаснейший беспорядок. Одни стояли за Димитрия, другие за Василия. Жена первого бродяги, Марина Мнишек, признала нового Димитрия за одно лицо с прежним своим мужем, и это много расположило к нему народ. "Стало быть, – говорили, – он и впрямь тот, кто царствовал и кому мы присягали". Были такие, которые не верили, чтоб: он был Димитрий, а стояли за него  оттого, что не любили царя Василия;

и не хотели, чтобы он, неправильно севший на престол, утвердился на нем своим родом. Они хотели через Димитрия свалить с престола Шуйского,  а потом извести самого вора, что

назывался Димитрием, и выбрать нового царя всею землей. Сперва Димитриева сторона брала верх над Васильевой, но скоро поляки, которые разослали из тушинского стана по разным городам и уездам сбирать продовольствие для войска, наделали народу русскому оскорблений и насилий и так его озлобили, что он повсеместно поднялся и стал приставать к Шуйскому. Тогда царь Василий Шуйский пригласил на помощь шведов. Молодой боярин Михайло Васильевич  Скопин-Шуйский,  человек необычного дарования, вместе со шведами победил поляков и русских воров, которые держались Димитрия, и освободил Троицкий монастырь от осады. Король польский Сигизмунд III поднялся на Московское государство как-будто за то, что во время убийства того царя, что назывался Димитрием, в Москве перебили его подданных, поляков.

Сигизмунд осадил Смоленск и послал под Москву, в Тушино, звать к себе тех поляков, которые служили Димитрию. Тогда те московские бояре, что были в Тушине и служили вору, увидали иной способ низложить Василия Шуйского, отстали от вора и заявили, что хотят на московский престол сына Сигизмундова, королевича Владислава. Вор, называвший себя Димитрием, увидал, что ему плохо, и с казаками 7 января 1610 г. убежал в Калугу. За ним побежала и жена его. Весь тушинский табор разошелся. Москва освободилась от осады.

     Но Василию после этого стало не лучше, а хуже. Сигизмунд ухватился за то, что некоторые русские заявили, что хотят на престол сына его Владислава, и намеревался идти на Москву. Боярин Михаил  Васильевич Скопин-Шуйский  умер скоропостижно в Москве 24 апреля 1610 года. Народ прокричал, что его извела невестка царская, жена Васильева брата. Подозревали и самого царя, потому что не любили его и прежде. Летом польское войско пошло к Москве. Выступил против него царский брат Димитрий; но московское войско неохотно шло биться за Шуйских, а иностранцы, которые помогали Шуйскому, изменили во время самого сражения под Клушином. Предводитель, или гетман, польского войска, Жолкевский, победив Димитрия Шуйского, пошел к столице. Тогда в Москве сделался переполох, ждали поляков, а тут на пущую ей беду явился под нее из Калуги с казаками тот вор, что называл себя Димитрием. Тогда, угрожаемые с двух сторон и от поляков, и от вора, москвичи низложили царя Василия с престола; держали промеж себя совет и порешили пригласить на царство польского королевича Владислава. Жолкевский подступил к столице. Здесь бояре на Девичьем поле 17 августа 1610 г. заключили с ним договор на том, чтоб им выбрать на престол королевича Владислава и послать под Смоленск к королю посольство об этом важном деле. Вор был прогнан и через несколько месяцев (10 декабря 1610 г.) был убит в Калуге.

   Но оказалось, что Сигизмунд и поляки только обманывали и дурачили русских, показывали вид, что хотят дать на московский престол своего королевича, а у них была совсем иная тайная дума: они хотели покорить себе все Московское государство и присоединить его к Польской державе. Польское войско вошло в Москву под начальством Гонсевского, которого вместо себя поставил в русской столице гетман Жолкевский. Поляки без всякой церемонии стали распоряжаться царскою казною, а бояре, составлявшие верховный совет, только по имени были правителями; в самом же деле должны были поступать так, как поляки прикажут. Под Смоленском посланные туда к королю послы – митрополит ростовский Филарет (бывший боярин Феодор Никитич Романов) да боярин Василий Голицын с товарищами – не могли столковаться с польскими панами; русские послы домогались, чтоб Владислав крестился в греческую веру; поляки на это не соглашались и обходились с послами высокомерно; Сигизмунд требовал, чтоб ему сдался Смоленск, и, стоя под этим городом, раздавал имения в Московском государстве разным московским людям не от имени сына, которого в цари выбрали, а от имени своего, когда он на то не имел никакого права. Тем временем и поляки, и их русские сторонники в Москве стали открыто говорить, что следует целовать крест не одному Владиславу, а вместе и Владиславу, и отцу его Сигизмунду. Это уже явно показывало, что идет дело вовсе не о том, чтоб Владислав, польский королевич, был на московском престоле, а о том, чтоб все Московское государство признало государем короля польского и таким образом было бы присоединено к Польше. Но все знали, что Сигизмунд был всею душою католик и в своем Польско-Литовском государстве паче всего о том старается, чтоб весь православный народ, ему подвластный, подчинить власти римского папы. Справедливо было опасаться, чтоб и в Московском государстве, если он им овладеет, не началось того же. Тогдашний глава духовенства патриарх Гермоген, как ему и подобало яко верховному пастырю, стал возбуждать народ на защиту веры. Старик он был крутой, суровый, неподатлив ни на какие прельщения. Поляки никак не могли его обойти и обмануть. С самого начала, как послы русские с ними вошли в согласие, Гермоген один им не верил, не терпел латинства, был против выбора Владислава; притихнул было на время, а как польские хитрости стали выдаваться на явь, так начал писать грамоты и призывал православный русский народ на оборону своей веры. Его воззвание кстати пришлось рязанскому воеводе Прокопию Ляпунову. Этот человек уже прежде такую силу приобрел в Рязанской земле, что стоило ему слово сказать – и все за ним пойдут. Человек он был горячий, живой, поспешный, поборник по правде, сам был бесхитростен оттого очень доверчив; но зато, как только становилось ему заметно, что делается не так, как прежде казалось, он тотчас изменялся. Бориса он не любил за его неправды; когда шел против него первый названный Димитрий, Ляпунов искренно поверил, что явился настоящий царевич русский, и все войско склонил на передачу Димитрию; после смерти названного Димитрия не хотел покориться Шуйскому, сначала пошел на него с его врагами, думал, что царствовавший в Москве под именем Димитрия и впрямь спасся от смерти, но потом, уверясь, что обман, отстал от воров, служил Шуйскому, но только по нужде, затем, что надобно под какое-нибудь начальство стать против смуты;не любил царя Василия, не мог простить ему, что он сел на престол не по закону, не по избранию всей Земли Русской, как следовало; затевал было устроить новое избрание волею всей земли, думал посадить на престол боярина Михаила Скопина-Шуйского, но это не удалось – Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скоро умер, и, когда пошла ходить весть, что его извели, Ляпунов начал возбуждать народ против Василия, послал брата своего Захара в Москву,  и при его содействии Шуйского заставили сложить царский венец. Прокопий Ляпунов искренно присягнул Владиславу, думал, что польский королевич примет русскую веру, станет русским человеком и Московское государство усилится, а Польша будет жить с Москвою в дружбе, союзе и согласии, через то, что в одном государстве будет государем отец, а в другом – сын; и оттого Ляпунов скоро привел к присяге всю Рязанскую Землю, велел возить припасы польскому войску, стоящему в Москве; но как только получил Ляпунов от патриарха грамоту да проведал, что делается под Смоленском, тотчас уразумел, что поляки русских дурачат , написал грамоты и, разослал в разные города; писал, что вера в опасности, просил, чтобы везде  собирались ополчения и выходили по дороге к Москве, а на дороге ополчения сходились бы вместе, как кому пригоднее по пути, и все бы дружно и единомышленно шли выручать от иноверцев и иноземцев царствующий град и его святыню – Божьи церкви, честные образа и многоцелебные мощи. По голосу Ляпунова поднялась Земля Рязанская; за нею поднялись Нижний Новгород, Кострома, Галич, Вологда, Ярославль, Владимир и другие города. Ляпунов не разбирал людей, лишь бы шли к нему; всех готов был принимать: он одно конечное дело видел впереди и хотел совершить его как можно скорее. Оттого он не пренебрег и казаками. Был казацким атаманом Иван Мартынович Заруцкий: родом он был русин, из Тарнова, в Галиции; служил он прежде второму вору – Димитрию, отстал было от него и пристал к полякам, да увидел, что у поляков не быть ему первым человеком, ушел от гетмана Жолкевского в Калугу опять к вору, а после его смерти, связавшись с его вдовою Мариною, думал волновать Русскую Землю именем ее сына, рожденного недавно от второго вора. Для Заруцкого Московское государство было чужое; ему лишь бы в мутной воде рыбу ловить; казацкая шайка у него была большая, но сбродная; наполовину, если не больше, она состояла из малороссов; а этот народ в те поры еще принадлежал не к Московскому государству, а к Польше, но поляков не любил; оттого в этом деле он был чужой сердцем: ни тем, ни другим добра не хотел, чинил только смуту. Ляпунов вошел в союз с Заруцким, хоть не любил его, как и Заруцкий не любил Ляпунова.

     Русские ополчения собрались очень скоро. В январе 1611 г. Ляпунов разослал свои грамоты, а в марте уже со всех сторон шла народная сила на Москву выгонять поляков. Тогда поляки увидали, что им беда, в ополчении могли быть против них десятки тысяч народа, их в Москве каких-нибудь тысяч шесть, а как придут ополченцы, так московские жители, разумеется, станут помогать своим, – и весь народ подымется. И вот поляки, спасая себя от гибели, как услыхали, что Ляпунов и прочие предводители ополчений были близко, во вторник на страстной неделе, марта 19-го, начали бить русских и выгонять из Китай-города; и так погибло народу обоего пола и разного возраста тысяч до восьми; а потом поляки зажгли Москву со всех сторон, только Кремль и Китай-город не жгли. Русские ополчения прибыли к столице, когда в ней торчали только обгорелые каменные церкви, да погреба, да печки (жилые строения в те поры были все почти деревянные). Русские обложили Москву и держали поляков в осаде месяца четыре, но взять их не могли, оттого – что в таборе у русских пошла безладица. Заруцкий спорил с Ляпуновым. На стороне Заруцкого казаки, на стороне Ляпунова земские люди – спорили меж собою. Ляпунов приказывает так, а Заруцкий наперекор ему иначе. Казаки своевольничали, бесчинствовали. Ляпунов их за это наказывал. Казаки волновались. Проведали про это поляки и воспользовались несогласием своих врагов. Они составили фальшивое письмо, как будто бы от Ляпунова, а в том письме говорилось, что лишь бы только Москву взять, а потом казаков всех надобно перевесть; поляки так ловко подписались под руку Ляпунова, что никак распознать нельзя было. Это письмо нарочно было пущено меж казаками. Потребовали Ляпунова в казацкий круг к ответу. Тот, как ничего за собой не знал, то и пришел. "Ты это писал?" – спрашивали его. Ляпунов сказал: "Рука совсем моя, только я этого не писал". "Врешь! – кричали казаки. – Писал!" И кинулись на него с саблями. Тогда был там дворянин Ржевский; он был недруг Ляпунову, но человек правдивый. Вместо того чтобы обрадоваться беде своею недруга, он кинулся к казакам и стал кричать: "Прокопий не виноват!" Но казаки не послушались его, изрубили Ляпунова, а потом изрубили и Ржевского за то, что стоял за Ляпунова.

    После смерти Ляпунова казаки стали стеснять и обижать земских людей и довели их до того, что большая часть их убежала. Эти убежавшие служилые люди, а также и крестьяне составляли шайки, ходили по окрестностям, нападали на поляков, которые собирали продовольствие по краю, и мешали сообщению с теми, которые сидели в тюрьме и Китай-городе. Таких называли шишами. Казаки продолжали стоять под Москвою табором. Для вида над всем войском был главным князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, человек знатного рода, но всем заправлял Заруцкий: он хотел быть господином Русской Земли, раздавал самовольно и отбирал имения.

   Под Смоленском как услыхали поляки, что Русская Земля поднялась, стали стеснять послов, подозревали, что они сносятся с своими земляками, которые восстали, а потом, разгневавшись на их упорство и что они не хотели ни за что отступаться от того, с чем их послала вся земля, посадили в лодки и как пленников отправили в Польшу. Потом они решились во что бы то ни стало взять Смоленск. Уже близ двух лет стояли они под этой крепостью и не могли взять – им было стыдно. Смоленск защищал тогда храбрый боярин Михаил Борисович Шеин, не поддавался ни на какие предложения и отбивал много раз приступы. Наконец, 2 июня 1611 года, поляки взяли Смоленск дружным приступом. Русские, как ворвались к ним, до того ожесточились, что жгли свой город, чтобы ничто не доставалось полякам, и сами бросались в огонь.

   После взятия Смоленска король с панами отправились в Варшаву и туда повезли пленного царя Василия Шуйского с братьями.  Поляки ради того устроили праздник, заставили пленного московского государя при всех сенаторах кланяться польскому королю, тешились унижением Москвы, веселились своими победами и думали, что уж теперь они навсегда покорили русский народ.

  На пущую беду Русской Земле шведы взяли Новгород , они придрались к тому, что им не выплачены были деньги, которые им следовало получать на жалованье войску, помогавшему царю Василию; но главное, зачем тогда шведы напали на Новгород, было то, что им было страшно допустить Московское государство попасть под власть Польши. Польский король Сигизмунд был наследственный шведский король; но, когда он жил в Польше, Швецию отдал своему дяде в управление, а дядя сам сделался королем. Когда бы Сигизмунду удалось покорить Московское государство, тотчас бы, усилившись через это, мог расправиться с дядей. Да и без того для Швеции было опасно допустить поляков так широко раскинуться. Поэтому шведы поспешили захватить себе часть России; и Новгород, после того, как будто добровольно просил государем шведского королевича и обещал старагься, чтобы этого королевича остальные части России признали царем.

В Пскове явился новый вор и назвался Димитрием, как будто в третий уже раз спасенным от смерти. Псков с пригородами признал его за царя. С полудня набегали на русские земли татары. На востоке взбунтовалась черемиса. Повсюду ходили шайки разбойников разного происхождения и звания, а больше черкасы, т.е. малороссы . Московское государство, казалось, дошло до последнего конца.

В это время выступил на дело спасения Руси Дионисий, архимандрит  Троицко-Сергиева монастыря . Был он прежде священником, потом пошел в монахи, сделан игуменом Пафнутьева  Боровского монастыря, а потом выбран был братиею Троицко-Сергиева монастыря в архимандриты. Принявши этот сан, Дионисий тотчас отличился делами милосердия. Тогда везде около Москвы поляки ходили по русским селениям и мучили народ. В монастырь приходили мученые крестьяне: у иных волосы были опалены, у других полосы со спины содраны, у иных глаза высверлены или выпечены. Дионисий устроил для них больницы, где некоторые выздоравливали, а другие умирали и удостоивались христианского погребения. Кроме того, Дионисий посылал монахов и служек собирать мертвые тела: много было таких, что умирали под муками в лесах и на полях; иные окоченевали от холода, после того как солдаты польские сожигали их деревни. Посланные Дионисием привозили их тела в монастырь и там хоронили. Злодействовали тогда не одни поляки: в польском войске было чуть не наполовину немцев; тогда в Польше было войско наемное; кто хотел, тот и вступал на службу ради жалованья. Кроме польских солдат, бесчинствовали и черкасы, и свои русские из Московского государства воры. Власти не было, оттого в русском народе настала большая распущенность. К св. Сергию Чудотворцу всегда стекалось множество народа. Дионисий составил грамоту, посадил у себя в келье переписчиков, приготовил таким образом много списков и разослал их в разные стороны с людьми, приходившими в обитель. С ним трудился тогда келарь Авраамий Палицын, известный еще и тем, что составил описание печальных событий, происходивших на Русской Земле в его время, и особенно осады Троицко-Сергиева монастыря . Авраамий происходил из знатного рода; вступивши в монашество, получил он должность келаря в Троицке Сергиевском монастыре и в этой должности отравился с другими духовными лицами при митрополите Филарете в посольство к польскому королю под Смоленск, но, как увидел, что из этого посольства ничего доброго не выйдет, а рано ли, поздно поляки отошлют его в плен, рассудил, что лучше пораньше убраться и работать для своей земли, а потому  прикинулся  расположенным к королю Сигизмунду, получил от него жалованную грамоту и выбрался из-под Смоленска и, вместо того чтобы служить врагам, служил своему народу. В грамоте, разосланной из Троицко-Сергиева монастыря, было так, между прочим, написано: