Текст книги "Фронт без тыла (Записки партизанского командира)"

Автор книги: Николай Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Из Новгорода выехали ночью. Командирам выдали долгожданные карты местности и... снова разочарование. Это были пятикилометровки: малоподходящий масштаб, слишком общий. Но... Что было делать! Выбирать, к сожалению, не приходилось.

Рано утром прибыли в Старую Руссу. Здесь близость фронта чувствовалась уже во всем. Кругом покореженные, разбитые бомбами вагоны, развороченные пути, разбитые здания. Наш эшелон на этом фоне выглядел новенькой игрушкой. И, как только поезд остановился, мы услышали тревожные гудки: "Воздух!" Над нами один за другим появились немецкие бомбардировщики, атаковавшие город и станцию открыто, без оглядки, явно не рассчитывая на сопротивление. Мы слышали близкие разрывы, видели вспыхнувшие в городе пожары. Каким-то чудом на наш эшелон не упало ни одной бомбы, хотя самолеты проходили буквально над крышами вагонов.

Налет закончился, поезд вышел из Старой Руссы по направлению к Дно. И почти сразу же – новая атака самолетов. Мы выскочили из вагонов и укрылись в лесу в районе полустанка Мяково. Впереди слышались разрывы – бомбили эшелон, шедший перед нами. А высоко в небе медленно, волна за волной, шли на север немецкие бомбардировщики.

Остановка затянулась. Выяснилось, что станция Волот – ближайшая впереди забита эшелонами, пути разрушены, а систематические налеты вражеской авиации не дают возможности быстро провести восстановительные работы. Дальше надо было двигаться пешком.

Вдоль железнодорожного полотна мы довольно быстро вышли в район станции Морино, где наша головная группа встретилась с отступавшими частями Красной Армии. Привал. Расположились на большой поляне в глубине леса. Командир полка и его заместитель ушли в штаб воинского соединения, который находился где-то неподалеку, а часа через полтора-два мы получили приказ готовиться к маршу. Петров не объяснял обстановку, а мы уже привыкли вопросов не задавать. Было только объявлено, что выступаем через 30 минут и что все лишнее, вплоть до запасного белья и даже консервов, надо выбросить. Продовольствия оставить на один-два дня. Идти налегке.

Надо сказать, что в наших вещевых мешках, раздутых до отказа, было не только необходимое. Помимо выданного на дорогу сухого пайка, например, многие везли из Ленинграда шоколад, конфеты, печенье, сгущенку и прочее и прочее. И вот все это полетело на землю, мешки наши стали маленькими и тощими, основное, что в них осталось теперь,– боеприпасы. И хоть речи об этом не велось, каждый был теперь уверен: уже сегодня бой.

Я упоминал о полученном нами еще в Ленинграде приказе, согласно которому никто из нас не должен был иметь при себе ни документов, ни каких бы то ни было записей. Нам не разрешалось даже наносить на свои карты обстановку – все надо было держать в памяти. Но помимо этого там же, в Ленинграде, было введено и строго сохранялось долгое время правило: никаких лишних вопросов, никаких разговоров о наших целях, каждый должен знать о предстоящих боевых действиях ровно столько, сколько сочтет необходимым командование. Поэтому никто и не задавал вопросов под Морино, пожалуй, никто и не сожалел о том, что наши вещмешки так неожиданно и быстро "похудели": значит, так надо!

В сумерках все восемь батальонов полка вышли к дороге, ведущей на юго-восток.

* * *

...В облаках пыли движутся колонны отходящих войск. На одежде, на лицах утомленных и мрачных солдат известковый налет пыли. Движется артиллерия, не имеющая ни одного снаряда... Узнаем, что немцы только что заняли Дно. Нас разделяет менее 20 километров...

Впереди на обочине стоит колонна автомашин. Они, оказывается, предназначены для нас: командование отступающей, измотанной в многодневных боях 11-й армии нашло возможность выделить для нашего полка грузовики. Их, правда, хватило для переброски только половины личного состава за один рейс.

Первые четыре батальона погрузились в машины, захватив с собой и вещевые мешки оставшихся бойцов. В районе села Ясски была назначена встреча – машины вернутся и перебросят нас туда. Заместитель командира полка и комиссар уехали с первым рейсом, командир остался.

Две ошибки, одну за другой, совершил тогда Петров. Первая – отправка с машинами вещевых мешков той части полка, которая должна была двигаться пока пешком. Вторая еще хуже. Рацию тоже увезли, а коды к ней остались у командира. Если бы Петров возглавил первую группу или если бы рация оставалась во второй, положение наше не оказалось бы, вероятно, таким нелепым. Но все это стало очевидно только несколько дней спустя. А пока никто этих ошибок не заметил.

* * *

Машины ушли. Совсем налегке, только с оружием и частью боеприпасов, мы шагали вперед, в сумерки белой ночи. Наш маршрут некоторое время совпадал с маршрутом одной из отступавших частей 11-й армии и мы переговаривались на ходу с солдатами, для которых было совершенно непонятно, кто мы и почему идем с ними. Нас спрашивали об этом, но мы-то сказать правду не могли. Отвечали ополченцы. Помню, над нами посмеивались. Мы, мол, с техникой – и то отходим, а вы-то с вашими рогатками куда? Потом кто-то рассмотрел, что и винтовки у нас немецкие, времен империалистической войны. Тут уж шуткам в наш адрес не было конца. Мы молчали. Обидно, но на язвительные реплики по поводу нашей экипировки и вооружения ответить было нечем.

Сзади послышались частые автомобильные гудки, и мы сошли на обочину. Машина, проехав мимо, вдруг резко затормозила, и сидевший в ней полковник громко спросил, что мы за люди. Я подошел и тихо не то доложил, не то просто по-штатски объяснил:

– Ополченцы. Идем на специальное задание.

– Куда же? – в голосе полковника явственно слышалась насмешка: недотепы какие-то, а туда же – "специальное задание", не меньше.

Тогда, наклонившись уже к самому его уху, я тихо сказал:

– В немецкий тыл, товарищ полковник.

Видимо, он все понял. Посмотрел на меня так, будто хотел запомнить, а потом сказал совершенно другим голосом:

– Извини, командир. Счастливо тебе!..

...Много лет спустя в Ленинградском Доме офицеров Советской Армии я выступал с докладом о партизанском движении. В перерыве ко мне подошел незнакомый генерал, завязалась беседа.

– Это удивительно,– говорил он,– целые армии отступали: обученные, оснащенные техникой. А тут нам навстречу какие-то группки людей с паршивыми винтовочками... Я помню все это. И знаете, как это действовало на нас!..

Я слушал генерала, а в памяти всплывала та дорога под Морино. Пожалуй, зря мы тогда обижались на шутки. Для отступавших солдат это ведь была просто ширма, за которой прятали они собственную свою горечь. Они посмеивались над нами, а в душе, конечно, ощущали не наше бессилие, а свое собственное.

В 1943 году поэт Симонов написал такие стихи:

Когда ты входишь в город свой

И женщины тебя встречают,

Над побелевшей головой

Детей высоко поднимают;

Пусть даже ты героем был,

Но не гордись – ты в день вступленья

Не благодарность заслужил

От них, а только лишь прощенье.

Ты только отдал страшный долг,

Который сделал в ту годину,

Когда твой отступивший полк

Их на год отдал на чужбину.

Когда я прочел эти строчки, то подумал: а ведь хоть в чем-то, но были мы счастливее солдат регулярной армии – мы не сдавали городов. Никто из нас не считал, конечно, что вот армия отступает – значит, не выполняет своего долга, а мы – мы свой долг исполняем свято. Мы чувствовали себя частичкой общего народного организма, частичкой той общей силы, которая, безусловно, одолеет в конце концов врага. А пока мы в той же мере ответственны перед народом за отступление, что и солдаты регулярных частей.

Помню, на том же участке пути мы обгоняли медленно бредущую группу беженцев. Это были женщины, старики, дети. Мы поравнялись с разбитой, скрипящей телегой, которую еле-еле тащила худая, понурая лошаденка. К задку телеги была привязана коза. На телеге какой-то скарб, а на самом верху девочка лет десяти: легкий платок на голове, а из-под него пугливо блестят глаза. Она, конечно, плохо понимает смысл всего происходящего, ей страшно и неуютно. Рядом с ней сгорбленная женщина, безразлично смотрящая вперед и изредка понукающая клячу. Коза время от времени упирается, упрямо мотая головой. А в стороне, по обочине, шагает старик, покрикивающий на лошадь и хворостиной подстегивающий то ее, то козу.

Женщина смотрит на нас печальными глазами. Тоскует она. А может быть, сочувствует нам? Или осуждает?

Но вот старик поворачивает к нам лицо и с отчаянием, близким уже к злобе, почти кричит:

– Долго еще бежать-то будете? Нам ведь за вами и не поспеть!..

Что можно было ему ответить? Ничего. И мы молчали. А на горизонте все сильнее и сильнее разгоралось зарево большого пожара: пылает Дно, занятое сегодня, как говорят, вражеским авиадесантом...

Короткая летняя ночь на исходе. Скоро взойдет солнце, а машин за нами все нет и нет. Впереди большая деревня. Не доходя до нее, свернули вправо и расположились на отдых вблизи деревенских огородов. Это – Большие Гривы. Значит, мы прошли около 15 километров, и, как ни считай, машины давно должны были вернуться. Похоже, ждать их уже бессмысленно: видимо, что-то случилось. Однако на всякий случай выставили у дороги дозор.

Пожинали плоды первой ошибки: люди голодны, а продовольствия ни грамма. Нас четыреста с лишним человек. Надеяться, что деревня, как она ни велика, сможет немедленно накормить столько людей, не приходилось.

Председатель колхоза дал команду зарезать для нас несколько свиней. Ни котелков, ни ложек у нас не было, мясо варили в больших банных котлах, хлеба досталось каждому по маленькому кусочку. В результате – ни сыты, ни голодны.

Тем временем взошло солнце, и движение на большаке прекратилось: в небе повисли самолеты противника. Ждать машин стало теперь уже совершенно бессмысленно. Оставалось одно – двигаться к намеченному месту сбора своим ходом, через леса и болота.

Пошли. По красивому ржаному полю вышли к позиции артиллерийской батареи. Здесь только что получили сведения о продвижении противника, и батарея спешно снималась с огневого рубежа. Артиллеристы отступали. Пользуясь возможностью, мы отправили с ними последние весточки родным. Впереди была территория, которую советские войска оставили.

ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА. 1941 год, 20-23 июля

Мы пересекли небольшое болото, поросшее мелким кустарником, и впереди слева открылась стоящая на высотке деревня Тетеревиха. Разведчики сообщили, что немцев в деревне нет, однако часа три назад здесь побывали два немецких мотоциклиста. Принимаем решение все попадающиеся на пути деревни обходить.

Теперь шли только по лесным и болотным тропам. Солнце поднималось все выше, становилось жарко. После съеденной свинины мучила жажда, но фляг, а значит и воды, у нас не было, и мы жадно глотали пахнущую болотом, но прохладную влагу, наполнявшую лунки от продавленного каблуками мха. Идти было тяжело, на многих взмокли гимнастерки. И вот на первом же привале среди наших людей обнаружилось сразу несколько больных, причем все они раньше о своих болезнях и не заикались.

Не знаю, что сыграло для этих людей главную роль – ночной ли переход, вид горящего Дно, исчезновение части полка, стремительность продвижения противника или просто относительная еще близость не занятой немцами земли,– но они просились назад. Что ж, пусть лучше сейчас, чем там, впереди. Назваться добровольцем легче, чем стать им в действительности, а обратный путь еще не закрыт. И мы им не препятствовали.

Между тем пошли уже вторые сутки нашего перехода. Первого и так богатого неожиданностями. Люди устали. На коротких привалах засыпали моментально. Тяжелым, ох каким тяжелым оказался этот марш! Изматывало движение по болотам. Мы двигались в колонне по одному, но оставляли тем не менее позади себя почти дорогу из размешанной болотной почвы – широкую и очень заметную. Особенно тяжело замыкающим. Колонна – как гармошка: она то сжималась, то растягивалась, когда идущие впереди выходили на твердую почву, и тогда тем, кто шел сзади, приходилось догонять почти бегом.

Отдых не мог быть длительным: надо было спешить в Ясски, на место встречи с первой половиной полка. И продолжался этот бесконечный марш. Как поведут себя дальше наши бойцы? Не раскиснут ли? Выдержат? Эти мысли занимали меня все время.

Помню, как радовался я всякий раз, видя энергию и бодрость моего заместителя по боевой части Коли Чуднова. Он был молод, черняв, чуть лысоват. Боевой командир, пограничник. К нашему батальону прикреплен в первые же дни формирования.

Рассказывали, что в первые дни войны ему пришлось пробиваться на броневике к окруженной противником заставе и обратно. Туда прорвались довольно простона максимальной скорости, неожиданно и решительно. Враг, судя по всему, просто не успел и сообразить, что произошло. Но обратно надо было двигаться той же дорогой – другой просто не было,– и рассчитывать на неожиданность уже не приходилось.

Чуднов сделал на заставе все, что было нужно, забрал в машину нескольких тяжело раненных и тронулся в обратный путь. Он приказал водителю двигаться опять на максимальной скорости, а когда броневик оказался в зоне сильнейшего огня, остановил машину и поджег дымовую шашку, которую прихватил на заставе. Повалил густой дым, противник решил, что дело сделано. Солдаты бежали к машине. Подпустив их поближе, из броневика открыли пулеметный огонь, он снова набрал скорость и... прорвался! Чуднов был представлен тогда к ордену.

Так же спокойно и уверенно действовал он и сейчас. Был весел, общителен и нравился всем. Я думаю, что в те дни очень многое зависело от таких вот, как Коля Чуднов, людей – спокойных, смелых, рассудительных и веселых.

* * *

Наконец вышли в заданный район. Большой привал. Для всех, кроме разведчиков, которые сразу же начали поиск наших товарищей. И... безрезультатно.

Очень скоро выяснилось, что гитлеровцы в Ясски еще не приходили, в деревне побывало только несколько мотоциклистов. Видимо, как раз те, что были в Тетеревихе. Однако по всему чувствовалось, что передовые части фашистов придут сюда скоро. Ну, а пока... пока командовал желудок. Бойцы устали. Они голодны.

Мне хочется сказать несколько добрых слов в адрес тех людей, о которых почему-то не говорят почти никогда. Дело в том, что в первые же дни партизанской войны родились очень своеобразные подразделения наших отрядов, полков и бригад – подразделения заготовителей. По характеру своей деятельности они почти не имели общего с армейской интендантской службой. Чаще всего их задачи были и хозяйственными и боевыми одновременно: не просто доставить продовольствие, а отбить его у неприятеля, например. В эти подразделения зачисляли не просто людей распорядительных, рачительных, с хозяйственным опытом – то есть обладавших качествами, необходимыми обычному хорошему снабженцу. Заготовителями могли стать только самые смелые, самые отчаянные люди, поскольку их работа была по сути дела ничем не легче, чем, скажем, работа разведчиков или подрывников-диверсантов.

Если доведется вам встретиться с кем-то из бывших партизан-заготовителей ну, например, с Давидом Абрамовичем Гале, живущим в Ленинграде,– не думайте, что перед вами "человек из обоза", не нюхавший пороха и имевший единственной военной своей заботой доставку со склада в подразделение мяса, хлеба и крупы. Это они тоже делали, только не надо забывать, что если и выезжали они на склад, то не с накладной, а с пулеметом, поскольку принадлежал этот склад, как правило, противнику...

...Мы пробыли в районе Яссок долго. Вся местность вокруг была разве что не прощупана – и безрезультатно. Мы не могли найти первую половину полка. Что-то произошло, это было ясно, но что именно? Не могли же они все погибнуть, даже если наткнулись на противника?! А фашистские части в этом районе еще не появлялись, мы это знали точно. В чем же дело?

На исходе третьих суток Петров решил прекратить поиски. Собрав командиров и комиссаров оставшихся под его командованием батальонов, он поставил нас в известность, что конечной точкой маршрута и местом дислокации полка на ближайшее время является район деревень Лютые Болота – Федово, в 50 километрах юго-восточнее Пскова. Полагая, что Савченко и Рывман со своими людьми уже двигаются в этом направлении, Петров принял решение выходить в заданный район и нам. При этом побатальонно, поскольку ясными стали и трудности прокормить четыре сотни людей разом, и практическая невозможность скрытного передвижения такого подразделения. Местность впереди была хоть и холмистая, однако мелколесная.

Маршруты движения и время прибытия на место были определены, учтены, казалось бы, все неожиданности, возможность потеряться исключена. Снова и снова сверены карты. Петров еще раз повторил категорический запрет вступать в стычки с противником. Единственная наша задача – скрытно и в срок, к 29-31 июля, выйти в район Лютых Болот. Только там будет отдан приказ на боевые действия.

Маршрут моего, 6-го батальона пролегал через Бродки, Городовик, Большое Заполье, Плотовец, Дубье, Жедрицы, Федово. 5-й батальон должен был двигаться 5-8 километрами севернее. Еще севернее – 7-й батальон. И, наконец, 8-й батальон имел маршрут вдоль железной дороги Дно – Псков. Командир полка шел с 7-м батальоном.

В ночь с 23 на 24 июля мы двинулись в путь.

ВОТ ОН – ВРАГ! 1941 год, 24-29 июля

В первый день батальон прошел путь от Яссок до деревни Городовик – по прямой это около 17 километров. Прошли без происшествий. Вел колонну Антон Виноградов, родившийся и, до выезда на работу в Ленинград, много лет живший в деревне Бродки. Наш маршрут проходил как раз мимо этой деревни, и первый в тот день привал решено было устроить неподалеку. Антон знал местность отлично и был проводником незаменимым.

Не доходя до Бродков километров пять, мы стали различать сначала неясный, но постепенно становившийся все более отчетливым гул работающих моторов. Он не прекращался ни на минуту, свидетельствуя о том, что движущаяся где-то колонна техники очень велика. Впереди была дорога Чихачево – Старая Русса. И наших частей там быть не могло. Значит...

Ощущение близости врага было тревожным и тягостным. Он все еще оставался для нас чем-то не вполне реальным – как можно что-то, представить, не увидев собственными глазами! – а оттого особенно зловещим. Каждый знает, что больше всего страшит именно неизвестное. Люди посуровели. Уже наяву, а не только в мыслях каждый шаг приближал нас к опасности. Чувствовалось, что многие бойцы именно сейчас начали действительно осознавать то, что ждало нас впереди. Но назад не просился уже никто.

Привал. В деревню отправились заготовители, остальные отдыхали. Шум моторов слышался уже рядом– от Бродков до дороги рукой подать,– но теперь к нему уже привыкли, он не привлекал к себе столько внимания. Так привыкают к шуму моря, к вою ветра в непогоду. И тут на дороге раздался сильный взрыв, затем непродолжительная автоматная стрельба и несколько орудийных выстрелов. Я немедленно выслал разведку.

Немного спустя над лесом, едва не задевая временами макушки деревьев, закружил "фокке-вульф" – немецкий самолет-разведчик. Впервые мы видели вражеский самолет так близко, можно было различать даже фигуру пилота в кабине. Мы замаскировались под деревьями. Через некоторое время "костыль" так впоследствии стали называть партизаны этот самолет – улетел.

Чуть позже вернулись наши разведчики. Они доложили, что взрыв произошел у деревни Хлеборадово: когда головной фургон вражеской автоколонны выехал на мостик через неширокий ручей, тот взлетел на воздух. Видимо, машина нарвалась на поставленную нашими отходившими частями мину. Вот тут-то и началась стрельба, возможно с этим же связан и полет "фокке-вульфа". Впрочем, гитлеровцы довольно быстро выяснили, что засады нет, колонне ничто больше не угрожает, и движение возобновилось.

Тем временем вернулись и заготовители. На подводе с продуктами к нам в лес приехал с ними родственник Виноградова – муж его старшей сестры, мужичок лет пятидесяти пяти. Он рассказал, что в Бродках немцев еще не было, но в Хлеборадово и других деревнях, находящихся на дороге Чихачево-Старая Русса, они появились уже два дня назад. В Хлеборадово от крестьян прежде всего потребовали сообщить немецкому командованию обо всех "коммунистах и комиссарах". Им объявили, что деревней будет управлять староста, назначенный немецкими властями из числа жителей. Что все распоряжения немецкого командования должны выполняться незамедлительно: за неподчинение – расстрел. Что скоро войска фюрера займут Ленинград и Москву. Что Советы уже уничтожены и Советская Россия прекратит в ближайшие дни свое существование. Он рассказал, что кое-где в деревнях уже начинают поднимать голову обиженные Советской властью – бывшие подкулачники и уголовники... И чем больше он говорил, чем больше мы узнавали, тем отчетливее становилось новое, пришедшее именно в эти минуты чувство: мы ощутили себя, более собранными, мы чувствовали себя пусть маленькой, но монолитной группой советских людей, готовой в любую минуту к взаимовыручке, обладающей бесценным даром взаимопонимания...

* * *

До наступления темноты вышли к деревне Городовик, занятой, как мы уже знали, фашистами. Лес на подходах к ней кончился, поэтому до ночи сделали большой привал. Я приказал выставить посты, а всем свободным от дежурства спать: предстоял большой ночной переход.

В это время мы находились совсем близко от дороги, по которой все еще двигалась вражеская колонна. Гул моторов слышался так отчетливо, идти было так недалеко, что я не выдержал: взяв с собой трех бойцов и, оставив Чуднова старшим, пошел на шум.

Кустарник позволил подобраться к дороге метров на двести. Многие сейчас по кадрам кинохроники легко представят картину, которую мы увидели: беззаботно шагающие по нашей земле завоеватели – засученные рукава, улыбки во весь рот, автоматы на шее... Машины, танки, повозки, облепленные солдатами, как мухами... Артиллерия, тупорылые огромные грузовики... И все это нескончаемым потоком льется на восток.

Мы впервые увидели врага собственными глазами. Не было ни начала, ни конца бесконечной ленты-змеи, которая ползла душить все живое на своем пути. Мы лежали у дороги долго. Смотрели и запоминали. И думали, мне кажется, об одном: как жаль, что нельзя сию же минуту, сию же секунду поднять автомат и всадить хоть одну очередь в этого удава.

* * *

Ночью около деревни Большое Заполье мы пересекли опустевшую, размолотую гусеницами танков и колесами тяжелых машин дорогу, а к рассвету вышли к небольшой железнодорожной станции Плотовец. Высланная ранее разведка донесла, что на станции немцев нет и не было. Зато по большаку Бежаницы – Порхов, в 8 километрах западнее Плотовца,– а через этот большак нам предстояло перейти движется большая колонна в направлении на Порхов.

Довольно странная ситуация. Сзади нас и впереди интенсивное движение войск противника, а посредине, на железнодорожной магистрали, его нет. Выстраиваю батальон в колонну по четыре, и с песней, строем мы входим в изумленный нашей беспечностью Плотовец. Из окон смотрят кто с тревогой, кто с радостью, а вездесущие мальчишки весело сопровождают батальон по поселку.

Войти сюда именно таким образом я решил, руководствуясь несколькими соображениями. Во-первых, это была не беспечность, а расчет: противник относительно далеко, а на входы и выходы из поселка поставлено наше боевое охранение, кроме того, организовано достаточно надежное наблюдение за железной дорогой. Таким образом, никто не войдет и не выйдет со станции незамеченным. Во-вторых, нам остро необходимо было не только накормить людей, но и сделать запасы продовольствия на несколько дней вперед. В Плотовце же, как мы знали, имеются магазин и пекарня, и одно дело войти в поселок крадучись, а совсем другое – вот так, открыто. В-третьих, мне хотелось, чтобы наши бойцы почувствовали большую в себе уверенность, почувствовали, что все происходящее не так уж страшно, как может показаться на первый взгляд. И наконец, подбодрить местное население мне тоже очень хотелось: хоть нас и немного, но смотрите – мы не боимся. Судя по всему, в своих расчетах я не ошибся.

Отдав команду разместить батальон в домах поселка на целый день, я приказал разыскать заведующего кооперативом. Потребовал открыть складское помещение.

На полках почти пусто. Заведующий – человек, похоже, жуликоватый и трусливый – заявил, что почти все вывезли несколько дней назад в лес. Бегающие глаза, подхалимская, угодливая улыбка, суетливость...

Сказанное им могло быть и правдой. Нам еще в Ленинграде сообщили о том, что в районах, над которыми нависла угроза вражеского вторжения, создаются из местного партийного, советского и комсомольского актива партизанские отряды и подпольные группы, что они закладывают базы продовольствия, обмундирования и оружия. Возможно, здесь побывала одна из таких групп. Однако заведующий толком объяснить ничего не мог.

– Куда вывезли-то все? – спросил я.

– Туда... Кажется... – Он очень неопределенно показал на восток, откуда мы только что пришли.

Одно из двух: либо ему не доверяли, либо...

Дальнейший разговор был бесполезен. Мы занялись подсчетом того немногого, что оставалось на магазинных полках. Нашли сотни полторы банок с мясными и рыбными консервами, два мешка сахару, несколько мешков муки. Табаку и папирос примерно по одной пачке на человека. Вот и все.

– Нам нужен хлеб,– сказал я заведующему.

– Хлеб? – переспросил он. – Нет хлеба... – Как это нет? А мука? А пекарня?

– Так ведь печь некому. И времени уйдет... Словом, никакого энтузиазма. Глядя на заведующего в упор, я объявил:

– Вы сейчас же найдете кого нужно, подготовите пекарню и к вечеру выпечете хлеб. Наши люди помогут. Считайте, что это приказ, а что бывает за невыполнение– сами знаете.

После этого дело пошло как по маслу. Пока заведующий бегал по поселку, разыскивая людей для работы в пекарне, я написав расписку на все, что мы взяли в магазине. Минут через двадцать он, едва переводя дыхание, доложил, что все в порядке.

Я вручил ему расписку, и некоторое время он смотрел на нее, ничего не понимая. И тут у меня мелькнула мысль: "А ведь он не верит в то, что ему придется отчитываться!"

– Спрячьте хорошенько,– сказал я сухо. – Пригодится.

В это время открылась дверь и двое наших ребят ввели какого-то военного. Знаки различия спороты, по всему видно, что парень с похмелья.

– Кто такой?

Объясняет: сержант, единственный из состава находившейся здесь группы ВНОС{4}.

Остальные разбежались, когда прекратилась связь. Рассказывает, что по большаку Бежаницы – Порхов в районе деревни Дубье (как раз туда лежит наш путь) сплошным потоком движутся колонны вражеских войск. Он сам только что возвратился оттуда и был задержан нашим постом.

Выяснив обстановку, состояние моста через речку Судому, я стал расспрашивать сержанта, известно ли ему что-нибудь о наших отступающих частях и подразделениях, не слыхал ли он о каких-либо группах, располагающихся в лесах. Из его ответов, основанных больше на слухах, следовало, что в Серболовских лесах (мы их вчера оставили в стороне) вроде кто-то есть. Но кто именно и где точно – он не знает.

...Мы искали связи с партизанскими группами, организованными местными товарищами, буквально с первых же часов нахождения в немецком тылу. Это не только входило в поставленную еще в Ленинграде задачу, но и могло сильно облегчить наше положение. Однако первые попытки были безрезультатными...

Обязав сержанта никуда из поселка не отлучаться, я приказал ему явиться ко мне к исходу дня. Я рассчитывал использовать его как проводника, поскольку он знал путь до деревни Дубье.

День прошел спокойно, люди хорошо отдохнули. Вечером наш батальон, опять не таясь, строем вышел из Плотовца. Правда, вид у колонны был немного странный– вещмешков-то у нас не было, а уходили, нагруженные продуктами. Но это никого не смущало.

Предполагали, что до утра сумеем перейти через большак. Но получилось так, что около деревни Дубье мы неожиданно и очень опасно застряли.

Началось с того, что ночью, когда до деревни оставалось километра два-три, исчез проводник. Испугался, наверное, близости немцев. А ведь как раз теперь он и был нужен: по дороге мы и без него прошли бы отлично, когда же настала пора обходить деревню, выйти к плотине маленькой мельницы и по ней переправиться через Судому – иными словами, когда обходиться без проводника стало почти невозможно, он сбежал. И едва не погубил весь батальон.

Место совершенно незнакомое, открытое. Небольшие холмы да редкий кустарник. И вот-вот рассветет. Оставался один выход – переходить большак, за которым лес. А движение вражеских машин не прекращалось ни на минуту. И чтобы подойти к большаку, надо было как-то переправиться через Судому.

Что, если попытаться проскочить через деревню? Проводник уверял, что она занята немцами, но это, возможно, и не так, тогда удастся перейти мост незамеченными. Это опасно, но зато быстро. А для нас выигрыш времени главное: через два часа будет совсем светло.

Мы вышли к огородам за деревней и стали ждать высланную ранее разведку. Мост был рядом, охраны никакой, но легче от этого не становилось. На той стороне до самого большака тянулось только поле поспевавшей ржи, по которому скрытно не пройдешь. А в предрассветной мгле по дороге по-прежнему шли машина за машиной. Фары включены, никакой светомаскировки... И никакого разрыва в этой бесконечной цепи...

...Происходившее у деревни Дубье стало для меня одним из самых тревожных воспоминаний первого месяца войны. Дело в том, что мы попали как раз в такое положение, когда изменить что-либо, повлиять на ход событий не могли и вопрос дальнейшего существования батальона стал зависеть попросту от случая: повезет или не повезет, заметят или не заметят. Хуже этого нет, наверное, ничего.

Мы ждали возвращения разведчиков. Стало ясно, что этой ночью большак не перейти и что надо пытаться теперь где-то укрыться на день. Вернется разведка – и в путь.

– Слушай! – Чуднов неожиданно толкнул меня в бок. – Подводы, кажется!..

Через поле прямо в нашу сторону действительно двигалось несколько подвод. Скоро уже можно стало различать обрывки чужой речи. Я дал команду к бою, очень ясно понимая, насколько этот бой бессмыслен...

Подводы прошли буквально в каких-то метрах от наших изготовившихся к атаке людей. Это был небольшой отрядик, и мы справились бы с ним одним ударом. Но оттуда, с большака, на нас немедленно были бы двинуты такие силы, противостоять которым мы, безусловно, не смогли бы. К счастью, гитлеровцы нас не заметили. Они проехали мимо, весело болтая, и не подозревая о том, насколько близка была к ним в эти мгновения смерть...