Текст книги "Испытание"

Автор книги: Николай Хайтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Шесть лет я убил, чтобы бондарем стать. Вот как было в прежние-то времена. Два года по лесу бродишь, пока не начнешь различать, из какого дерева хорошие доски выйдут, год учишься выпиливать, год – обтесывать, два года – выстругивать да досточку к досточке подгонять, и уж тогда только, чтобы испытать, годишься ты в мастера иль нет, дают тебе с завязанными глазами бочку собрать. Двенадцать мастеров бондарей сидят, а ты посередке бочку собираешь с завязанными глазами! Соберешь, наливают в нее воду. Если хоть одна капля просочится – подмастерьем останешься, не просочится – повяжут тебе специальный такой пояс, стал ты, значит, мастером.

Тяжко было испытание, но уж какое мне потом испытание выдержать довелось, век буду жить, не забуду!

Шесть месяцев прошло, как повязал я пояс мастера, а работы почитай что никакой. За шесть месяцев сколотил я, если не считать лоханок, за которые мне творогом заплатили, пять бадеек – вот и весь доход. Отец у меня был старый да больной, работать не мог. И если б мать грибов не собирала, то нам бы и есть было нечего. А ведь я был парень молодой, самая пора жениться.

И в это-то самое время приходит ко мне Кара Сулю Бялковски из Хамбардере и говорит:

– Сделай мне такую бочку, чтоб в нее триста ок творогу входило и чтоб я, наклонясь, до дна рукой доставал. Сумеешь?

– Сумею. Отчего не суметь?

– Триста ок и чтоб рукой до дна доставать?

– Триста ок и до дна рукой достать!

– Тогда приступай – наказал мне Сулю. – Чтоб к Константинову дню была готова!

О деньгах ни словечка. Сел на коня и ускакал, а я только тогда спохватился, что заказ какой-то несуразный. Что это за бочка такая, чтобы триста ок творогу в нее входило и чтоб, наклонясь, до дна рукой можно было достать? Чтоб до дна рукой достать, нужно ее неглубокой делать. А чтоб в неглубокую бочку триста ок входило, нужно, чтоб она в высоту и в ширину почти что одинаковая была. Пошел я к отцу и спрашиваю: так и так, заказали мне такую вот бочку, что делать?

– Коли ты мастер, – отвечает отец, – то сделаешь! А не сделаешь, имя свое опозоришь, а для мастера главное – доброе имя!

Начал я бочку мастерить. Труда своего не жалел, сделал бочку, не совру – на славу! В высоту и в ширину одинаковая, сосновая бочка из белых, как брынза, досок! Сто раз проверил, можно ли до дна рукой достать, – можно! Разобрал я ее, погрузил на ишака – и потихоньку-полегоньку в Хамбардере. Собрал ее снова во дворе у Сулю и только обручами стянул – глядь, хозяин идет. Увидел он бочку, обрадовался, щупать стал, но как заметил, что обручи деревянные, нахмурился, помрачнел.

– Бочка, – говорит, – мастер хорошая, а обручи-то не годятся! Разве можно этакую здоровущую бочку, на целых триста ок, ореховыми обручами скреплять? Железо, что ли, на свете перевелось?

– Поезжай в город, – отвечаю я ему, – купи обручей каких хочешь, позови меня, я тебе их прилажу, а пока обойдешься деревянными. Деревянные-то попрочнее железных будут!

– Прочные – непрочные, ты мне железные подавай, а то люди скажут, что у Кара Сулю денег не хватило на бочку с железными обручами, так он с деревянными заказал.

Пока мы с ним препирались, народу набралось полон двор: бабы, детишки, соседи , мулла. Село глухое, сроду не видывали бочки на триста ок – вот и сбежались поглазеть. Задымили чубуками, бороды поглаживают, языками прищелкивают!

– Вот это бочка так бочка! Кабы обручи у нее были железные, цены бы ей не было!

Кара Сулю спрашивает у муллы, что он скажет.

– Ореховые обручи, – отвечает ему мулла, – если выдержат, пока ты бочку в погреб вкатывать будешь, и то хорошо!

Объясняю я мулле, что коли ореховые обручи сделаны из веток, что с солнечной стороны росли, да пока мезга из них не вышла, да в дождевой воде вымочены, то очень они гибкие и прочные.

– Если мы некрещеные, – отвечает мне мулла, – так уж ты нас вовсе за дураков считаешь? Прокати-ка бочку по двору, если у нее обручи не лопнут, то я хоть сейчас бороду сбрею!

Взяла меня злость.

– Прокачу, – говорю, – я ее по двору, но двора, сдается мне, мало! Я ее лучше отсюда вниз по склону спущу! Лопнут обручи – потешайся надо мной, сколько влезет, а не лопнут, так и знай, сбрею я тебе бороду.

– Сбривай! – говорит мулла.

Увидели старики, что дело не к добру, стали муллу в бок толкать, а он уперся, твердит:

– Отсюда камень скатится – на куски разлетится. А от его бочки, – говорит, – и щепки не останется.

– Хорошо, – отвечаю. – Несите воды!

Принесли мне полное ведро воды, обдал я бочку, чтобы обручи хорошенько намокли, и подкатил ее к самому краю обрыва. Глянул я, мил человек, вниз, в ущелье, увидал страшенную пропасть и камни зубьями по всему склону да реку, что билась, металась на самом дне, и подумал: „Пропала моя бочечка!“ Но виду не подал. Выпрямился, толкнул бочку и отвернулся, чтобы не глядеть, как ей конец придет.

Раздалось бу-ум! – и после долго ничего не было слышно. Потом опять бу-ум! – и опять тишина. Летела, видно, бочка, пока второй раз оземь не брякнулась, и уж тогда такой стук да гром по ущелью пошел, словно в горах обвал начался.

Козы, что паслись на другой стороне, испугались. Зазвенели колокольцы и колокольчики, собаки залаяли, с соседних холмов люди закричали: „Бочка упала, бочка!“ – „Цела, значит“, – мелькнуло у меня в голове, наклонился я и увидел, как шлепнулась она в реку, исчезла и опять выскочила цела-целехонька, белая да ладная, закрутилась в водовороте, забилась о прибрежные камни и загромыхала. Ткнется в один берег – баам! Стукнется о другой – буум! Подтащит ее водой к скале – бах-бах, словно пушки палят. Мулла белый стал как полотно. Старики в землю уставились, а у Сулю от головы прямо пар повалил. Он шапку снял, и голова у него курилась, ровно навозная куча.

– Садись, – говорю мулле, – сейчас я тебе бороду брить буду!

– Не трогай ты его бороды! – взмолился Кара Сулю. – Двойную цену тебе дам! Что ж за мулла без бороды!

– Раньше надо было думать! Несите бритву!

Не оказалось у них бритвы.

– Несите тогда ножницы!

– Тройную цену тебе за бочку заплатим, только отступись!

– Хоть впятеро дороже дадите, не отступлюсь!

Двое-трое за ножи схватились.

– Назад! – кричу. Бабы заголосили, дети забегали, а я за топор схватился:

– В куски всех разнесу!

Сейчас рассказывать и то страшно, а тогда бедовый я был, все мне было трын-трава. Да ведь коли по правде-то рассудить, с меня семь потов сошло, пока я эту бочку мастерил, а они, бесстыжие рожи, не хотят ее брать да еще над моим же старанием да умением насмехаются!

– Садись! – говорю мулле. – Хоть топором, а срежу тебе бороду!

Снял я с ишака седло, усадил муллу, жена Кара Сулю ножницы принесла, и начал я ему бороду выстригать. Волосок за волоском! Пот с него ручьями течет, а я себе знай стригу. И пока я этим занимался, бочка внизу все гремела да гремела: „Ба-ам, бу-ум, бу-ум, ба– ам!“ Люди на крыши, на ограды забрались – глядят. А старики глаз от земли не смеют поднять, один Кара Сулю мне на руки смотрит.

– Довольно, мастер! – говорит.

А как увидел, что я и последний волосок срезал, лицом в ладони уткнулся и запричитал:

– Нет у нас больше муллы! Нету!

Сел я на ишака и крикнул:

– Прощайте, почтенные! Не забывайте про мастера Лию и про то, как вы над ним посмеялись!

Никто мне ни „прощай“, ни „до свидания“ в ответ не сказал. Отвел я душу и уехал с великой радостью, что не посрамил своего звания. О деньгах вспомнил, только когда к селу подъезжать стал. Отец мой был старый, и одышка его мучила, закашляется, так чуть не падает, а все же боялся я его. Почему? Отчего? Сказать не могу. Только стоило ему взглянуть на меня, как становился я смирней барашка.

Но делать нечего, приехал я домой. Чуть ворота заскрипели, отец вышел мне навстречу. „Здравствуй“ не сказал, спрашивает:

– Продал бочку?

– Нет!

– Почему?

Рассказал я ему все как ест, по порядку. Ничего не утаил.

– Ложись на землю! – приказал мне отец. – Трандафила (так мою мать звали)! Принеси-ка, – говорит, – палку, которой ты коноплю треплешь!

Принесла мать палку, заперли ворота, и начал отец меня колотить по мягкому месту. Раз пять-шесть хватил, задохнулся, отдал матери палку, а сам считать стал. Сосчитал до десяти и говорит:

– Вставай, умник, дай я тебя обниму! За дурь ты свою получил, а за то, что бороду у муллы срезал, хвалю. – И поцеловал меня. – Вижу, что стал ты настоящий мужчина. Этой осенью, – говорит, – женим тебя.

– А деньги? – спрашивает мать.

– Кто ремесло знает, – отвечает ей отец, – тот без денег не останется.

Как сказал отец, так и вышло. Двух дней не прошло после того, как я мулле бороду отрезал, заявляются из Хамбардере средний сын Большого Мехмеда и Кривой Салих.

– Приезжай в село, вытащи бочку! Старики тебе заплатят, только вытащи ее из реки!

Подъезжаю к Хамбардере, еще издали слышу – ба-ам! бу-ум! – бьется бочка о берег, как в барабан стучит. Старики уже собрались, меня дожидаются.

– На тебе деньги за три бочки, только вытащи ее из реки, чтоб не громыхала. Ребятишки пугаются, да и мы третью ночь глаз сомкнуть не можем.

Легко сказать вытащи, а как! Хамбардере – ущелье метров эдак пятнадцать глубиной, все скалистое, река на дне воет, ревет, пенится, из-за пены и не разберешь, где вода, где камень. А водоворот, куда бочка упала, так берега обтесал, что не подступишься: слева и справа стена отвесная! Ящерице не уцепиться, не то что человеку.

– Давайте, – говорю, – веревку!

Сняли веревку, какой ишаков привязывают, одним концом обвязался я вокруг пояса, а другой бросил в руки парням. Велел им потихоньку меня спускать, а как привяжу бочку, вытаскивать вместе с нею.

Спустить меня спустили. Очутился я по колено в воде и вот тут, скажу тебе, заробел! Вода, словно живая, бурлит, клокочет, крутится как бешеная. Мутная, сине-зеленая, и один бог знает, есть тут дно или нет! А я в воду не окунался с того дня, как меня крестили, и плаваю как топор. Крикнул я, чтоб спустили веревку ниже, надо ж проверить, есть ли дно. Опустили меня по самое горло – не достать дна! Крикнул я тогда, чтоб обратно меня вытягивали – не слышат! Вода грохочет, но и они нарочно глухими прикидываются. Понял я, что страсть как им хочется, чтоб я утоп. А у меня в душе словно двое сидят. Один говорит: „Ворочайся, пока они тебя не сгубили“. Другой шепчет: „Лучше смерть, чем опозориться!“ Решил я второго послушать и крикнул во весь голос, чтоб крепче держали, а сам стал ногами в воде шевелить, чтоб бочку задержать, когда она мимо проноситься будет.

Кружится бочка в воде, вот-вот подплывет. А я хочу ноги поднять, чтобы за нее зацепиться, но штаны до того от воды отяжелели, что не дают ногам подыматься, вниз тянут. Подплыла бочка и унеслась дальше. Тьфу ты, черт! Что ж теперь делать? Придется штаны скидывать, иначе дело плохо. Скинул штаны, слышу, наверху бабы (они, видать, стояли позади мужиков) визг подняли, бросились бежать кто куда. Стал я снова бочку поджидать, дождался и таки зацепился за нее. Подтянул ее потом руками и крикнул, чтоб вытаскивали.

Начали они за веревку тянуть, но чую, чем дальше, тем тише идет. Бочка от воды разбухла и раз в пять тяжелее сделалась. Приподняли нас пальца на два над водой, и повис я вместе с бочкой.

– Тащите же! – кричу.

– Не можем! – слышится мне сверху. – Больно тяжело!

Подтянули еще на вершок, и опять стоп. Собрались с силами, еще подтянули, но вершка на два, на три от воды снова остановка. Глянул я вверх – хотел уразуметь, что там делается – и тут только заметил, что веревка-то протерлась о скалу, чуть ли не на половину. Волокна трещат, и вишу я, можно сказать, на волоске. „Ну, Лию, посмотрим, что ты теперь делать станешь. Выпустишь бочку, вытянут тебя хорошо, а вдруг веревка порвется и плюхнешься ты в воду один, без бочки? Ну, а не выпустишь бочку, тогда уж наверняка веревка оборвется, и ты опять же в воде очутишься!“

„С бочкой или без? Решай! Решай, а то веревка вот– вот лопнет!“ Решил я: „Не выпущу бочку“. И закричал что было мочи:

– Веревка рвется, несите другую! Скорее, не то конец мне!

Зашевелились там, наверху, кто-то в село за веревкой пошел. Да только знаешь, как пошел! Еле-еле пополз, как черепаха, а у меня на метр– два над головой веревка трещит, обрывается. Не успел я крикнуть, как с головой в воду ухнул, глаза мне пеной залепило, но бочку из рук не выпустил. Наверху, слышу, орут:

– Утоп, утоп!

Потом увидали все ж таки, что я вместе с бочкой вынырнул, и зашумели:

– Живой, живой! Бегите за веревкой!

Уж чего я натерпелся, пока мне водой крутило, а они за веревкой ходили, – врагу своему не пожелаю! Бочка склизкая, я еле за нее держусь, а вода швыряет ее так, что она мечется, ровно бешеная! Об один берег стукнется, к другому отлетит, и дела ей нет, что этак мне и руки переломать недолго. А ведь если по сукам саданет, то эта пучина меня разом проглотит, потому как чую я, что водяной бурав норовит меня вглубь затолкать. Тут осенило меня сесть на бочку верхом, чтоб хоть малость ее попридержать. Собрался я с последними силами, оседлал бочку и закрутился на ней как был, без штанов.

Наверху в сто глоток гаркнули: „Молодец! Ай да молодец!“ И тут заметил я, что по обоим берегам народу собралось тьма-тьмущая.

Крутимся мы с бочкой как очумелые, и одно только сомнение меня берет, выдержат ли обручи. Не лопнут ли сейчас, в самое-то нужное время. „Обручи вы мои милые, – взмолился я, – не подведите, родненькие, спасите меня! Держитесь сами и меня спасайте!“

Прошу их, а сам ногами бочку сжимаю и ногами же работаю. Поднесется бочка к берегу, вытяну я ноги, и не бочка о камень стукается, а мои ноги, и она обратно в воду плывет. Притащили наконец веревки, кинули их мне. Привязал я к одной бочку, к другой себя, как уж я это сделал, про то одному мне ведомо, привязал, значит, и кричу:

– Тяни-и!

Вытянули они бочку, а с ней и меня. Ступни у меня все в крови! Кожа на коленях содранная. Дали мне штаны, сел я на ишака и поехал в село. Один ведет моего ишака, словно я от святых мест возвращаюсь, а следом за мной целая толпа валит – стар и млад идет, конца– краю не видать. И бочку тащат. Поставили ее во дворе мечети и объявили:

– Тут стоять будет, в общем владении.

Спрашивают моего согласия.

– Согласен, – говорю, – только, чур, уговор: пускай Кара Сулю на нее влезет и три раза перед всем народом прокричит, что деревянные обручи лучше железных.

Залез Кара Сулю на бочку и не только это прокричал, но еще и от себя прибавил:

– Эй, люди добрые, стар и млад, знайте, что нет лучше деревянных обручей, коли их настоящий мастер делал! Лучше деревянных обручей не найти!

Заплатили мне сколько положено и еще сверх того дали шерсти, меду, воску, так что за одну бочку получил я добра – на трех ишаках не увезти. Как увидал меня отец со всем этим добром да как рассказал я ему, почему на мне чужие штаны надеты, так у него прямо глаза на лоб полезли.

После этого начали объявляться один за другим желающие, чтоб я им бочку сделал, пошла торговля, отбою не стало от заказчиков, и денег не сосчитать. Старых мастеров люди обходили и ко мне шли, а ведь было тогда в наших краях больше ста двадцати душ бондарных дел мастеров!

Сто двадцать мастеров, да никто из них не сделал бочки, что, как очумелая, крутилась к пучине на дне ущелья, и бороды у муллы не отрезал.