Текст книги "Семь ошибок, включая ошибку автора"

Автор книги: Николай Самвелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Самвелян Николай
Семь ошибок, включая ошибку автора

Николай Самвелян

Семь ошибок, включая ошибку автора

Маленький исторический детектив

Эта повесть о семи ошибках, совершенных семью людьми не только в разные годы, но даже в различные исторические эпохи. Одна ошибка как бы порождала другую. Будто эффект матрешек: вынешь одну, а в ней – вторая, во второй третья... Отсюда и название – "Семь ошибок, включая ошибку автора", ибо автора поначалу тоже ввели в заблуждение некоторые детали историй, с которой вам предстоит познакомиться.

Содержание

Николай Самвелян. Семь ошибок, включая ошибку автора

Я.Г.Зимин. Послесловие историка

ОШИБКА ПЕРВАЯ – КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА

Король Людовик XVI наделал в своей жизни множество ошибок. У его позднейших биографов часто складывалось мнение, что ошибаться было призванием короля. Он промахивался во всем – в выборе супруги, во времени опубликования декретов, в назначениях министров. Даже писал с грамматическими ошибками, хоть с детства его учили языку лучшие педагоги Франции. После Великой французской революции, по решению Конвента, Людовика (в просторечии – Луи) за преступления против народа приговорили к гильотинированию. Но события, о которых пойдет речь, начались во время, когда королевскую голову еще холили и лелеяли, а по особо торжественным дням украшали дорогой и красивой короной. Жену Людовика – австриячку Марию-Антуанетту – в народе не любили еще больше, чем самого короля. Позднее, уже во времена революции, в знаменитой "Карманьоле", которую распевал весь Париж, прозвучали такие слова:

Хотел нас победить Луи,

Хотел нас победить Луи,

Но плохо силы знал свои,

Но плохо силы знал свои.

Подхватим Карманьолу!

Антуанетте из тюрьмы.

Антуанетте из тюрьмы

Исчезнуть не позволим мы,

Исчезнуть не позволим мы.

Подхватим Карманьолу!

Все это ждало Людовика и Марию-Антуанетту впереди. И печальный, но вполне заслуженный финал королевской четы в истории хорошо прослежен. О нем знает каждый. Зато мало кому известна история жизни одной загадочной женщины – Жанны де ла Мотт-Валуа, хотя в свое время ее судьба тесно переплелась с судьбой трона. А когда-то о Жанне де ла Мотт были написаны десятки книг, сотни, если не тысячи статей. Она была героиней одного из самых громких судебных процессов XVIII века. Дело закончилось тем, что 21 июня 1786 года Жанну де ла Мотт поначалу секли плетьми на Гревской площади – месте казни государственных преступников, – а затем палач попытался прижать раскаленное клеймо к обнаженному плечу женщины. Но Жанна с криком вырвалась. Палачи были начеку. Ее схватили. Клеймо вторично прижали к телу. На этот раз уже удачно. На спине жертвы вспыхнула алая рана – глубокий ожог! – буква "V". Так во Франции клеймили воров, ибо voleuse по-французски означает "воровка".

Но очень странно вел себя народ, толпившийся на площади. Казалось, симпатии всех были на стороне преступницы. Из рук в руки передавали рукописные и отпечатанные типографским способом листовки, в которых обличали злодейство короля, а Жанну жалели, как безвинно пострадавшую. В листовках упоминались и другие участники этой драмы: кардинал Роган и знаменитый маг граф Калиостро. Впрочем, на деле во всей этой истории невиновных и честных не было.

Начнем с самой Жанны. Она родилась в нищей семье. Однако юная Жанна была необычайно хороша собой. К тому же внимание к ней было подогрето слухами о том, что предками Жанны были король Генрих II и мадам Николь де Савиньи, а потому она, будучи по происхождению Валуа, имеет куда больше прав на королевский престол, чем пробравшиеся на него при сомнительных обстоятельствах Бурбоны, в том числе и Людовик XVI, последний из Бурбонов предреволюционных. Все это помогло Жанне сделать удачную партию – она вышла замуж за жандармского офицера, который именовал себя графом де ла Мотт (как позднее выяснилось, тоже без достаточных на то оснований). Два авантюриста в одной упряжке – это уже серьезно. Подогревая и подзадоривая друг друга, они должны были совершить что-нибудь из ряда вон выходящее. Так и случилось. Чете де ла Мотт очень нужны были деньги. И большие. Жить хотелось на широкую ногу, как и подобает аристократам, пусть даже и самозваным. Решили растрясти кошелек опального кардинала Луи Рогана. Благо, Роган был не из бедняков. Кардиналу посулили благосклонность королевы, положение первого фаворита при дворе, если он окажет королеве важную услугу. Какую? Поначалу это держали в тайне.

Некто Ретто де Виллет по просьбе Жанны подделал почерк Марии-Антуанетты. Так возникли будто бы подлинные письма королевы к Рогану дружеские, теплые, даже интимные. Но кардинал и сам был интриганом со стажем. К тому же в друзьях и советчиках у него числился "маг, волшебник и провидец" граф Калиостро. О Калиостро в свое время писали много и разное. Некоторые считали "мага" попросту шарлатаном. Такое мнение не было лишено оснований. Случалось, разнообразнейшие фокусы Калиостро, его заклинания, "излечение" безнадежно больных, паралитиков, глухих и слепых (ясно, что речь шла о заранее подготовленных статистах) здравомыслящих людей приводили к убеждению, что этот граф – кстати, тоже самозваный, ибо его подлинное имя было Джузеппе Бальзама – на поверку обычный плут. Но одно несомненно: Калиостро был при всем том человеком умным, проницательным, к тому же обладавшим даром гипноза и умением отгадывать мысли собеседников. В общем, Калиостро трудно было обвести вокруг пальца. Узнав о письмах королевы от самого Рогана, "маг" посоветовал кардиналу быть осторожнее. Что-то во всей этой истории показалось ему подозрительным. Будто бы и почерк королевы (так хорошо он был подделан!), стиль и фразеология тоже не вызывали сомнения, но Калиостро показалось странным: королева (!) достаточно прозрачно намекала кардиналу, что не прочь принять в подарок бриллиантовое ожерелье, изготовленное лучшими ювелирами Франции Бемером и Босанжем. То, что королевская казна давным-давно пуста, было известно всем. Психологически допустимым было и другое – королеве очень уж захотелось любой ценой заполучить полюбившееся украшение. И все же могла ли Мария-Антуанетта пойти на такой рискованный шаг – дать в руки кардиналу, да еще опальному, письменные доказательства каких бы то ни было тайных действий за спиной своего венценосного супруга? Такой поступок выглядел эксцентричным, чтобы не сказать – сумасбродным. И Калиостро посоветовал Рогану ответить королеве уклончиво и дожидаться дальнейшего развития событий.

Но тут случилось невероятное, то, чего даже "провидец" Калиостро предусмотреть не мог. Королева через Жанну де ла Мотт, которую Рогану представили как особу, тайно приближенную ко двору, назначила кардиналу свидание в версальском гроте Венеры. В сиреневых сумерках, в тишине уединенного грота и состоялась эта беседа.

– Я не посмел поверить своим ушам, когда услышал, что вы хотите видеть меня, – сказал Роган.

– Да! – ответила королева.

– Если ваше величество повелевает мне купить это ожерелье...

– Да! – подтвердила королева.

– Я сделаю все возможное. Вы не раскаетесь в том, что обратились именно ко мне.

– Да! – в третий раз произнесла Мария-Антуанетта.

Лишь позднее, на суде, выяснилось, что в гроте была не королева, а очень похожая на нее станом модистка Николь Лаге. Вот почему "королева" старалась стоять спиной к Рогану и отвечала так односложно. Но кардинал поверил, что говорил с подлинной королевой. Он купил ожерелье и передал его королеве через Жанну де ла Мотт. Подлог очень скоро раскрылся, но ожерелье, разобранное на части, уже перекочевало за границу. Успели бежать из Франции и сам де ла Мотт, модистка и самодеятельная актриса Николь Лаге, а также Ретто де Виллет, подделывавший письма.

Не спешила покинуть Париж лишь сама Жанна. Почему? Теперь об этом можно лишь гадать. Видимо, Жанна считала, что придворные круги не заинтересованы в огласке. И без того подпольные типографии ежемесячно выпускали в свет сборники памфлетов, высмеивающих глупость и надменность Марии-Антуанетты. Было совершенно очевидным, что история с ожерельем и подложными письмами никак не укрепит репутацию австриячки, а подпольным памфлетистам даст еще один повод посмеяться над странностями версальского двора.

Королю могла помочь только выдержка. Но не репрессии. Психологически самым верным ходом была бы попытка отнестись ко всему как к неуместной и не очень остроумной шутке, притворно посочувствовать обманутому проходимцами Рогану, превратив его тем самым в фигуру комичную и уважения не заслуживающую.

Но король повелел арестовать Жанну и начать судебный процесс против всех лиц, замешанных в шантаже и подделке писем королевы. Обо всей подоплеке дела в Версале узнали от самих ювелиров Бемера и Босанжа. Ведь свое драгоценное ожерелье они отдали Жанне, надеясь вскоре получить сполна все деньги, но были жестоко обмануты. Терять им было нечего. Они решили пожаловаться напрямик королю.

Короля Людовика вся эта история поначалу повергла в шок. Несколько дней он молчал, иной раз смеялся каким-то собственным мыслям, а затем впал в классическую истерику: кричал, угрожал в два месяца очистить страну от сомнительных граждан (что само по себе было намерением похвальным, но вряд ли посильным) и даже в приступах бешенства бил дорогой фарфор.

Между тем процесс над виновными в афере шел своим чередом. Но в конечном итоге строгий приговор был вынесен лишь Жанне. Кардинал Роган и "маг" Калиостро отделались легкими наказаниями – высылкой. Но вновь с удвоенной нагрузкой заработали подпольные типографии – публиковали и речи защитников, и выступления Рогана, Калиостро, Жанны, которые, естественно, ни в чем не признали себя виновными.

Французскую столицу охватил неожиданный ажиотаж. Все и против всего протестовали: против монархии, против плохой освещенности улиц (фонари были только у входа в богатые дома), против любого действия, исходившего от двора. И даже мода на вечерние дамские туалеты – красное с желтым, вспыхнувшая в тот год в Париже, тоже имела отношение к процессу по поводу ожерелья. Красное – цвет мантии Рогана, желтое – цвет соломы, на которой Роган спал, будучи узником Бастилии...

Уже после суда король сделал еще несколько неверных шагов. Французская тайная служба получила задание выкрасть из Англии бежавшего туда мужа Жанны – де ла Мотта.

Попытка не удалась. Зато произошел очередной скандал. Примерно в это же время Жанна бежала из тюрьмы (с согласия начальницы) и объявилась в Лондоне.

Все эти факты, сами по себе скорее комические, чем трагические (ну, в лучшем случае – трагикомические), в иной обстановке, может быть, остались бы в истории Франции забавным курьезом, темой для нескольких памфлетов. И не более. Но в конкретной атмосфере нежизнеспособности Франции Людовика XVI, в момент, когда абсолютизм был уже на краю гибели, каждый камешек, случайно сорвавшийся с обрыва, мог стать началом обвала.

Короля и королеву в стране попросту перестали уважать. Если раньше их ненавидели, то теперь над ними смеялись. Уже не тайком, не за спиной, а открыто, в лицо. Вслед королевской карете улюлюкали мальчишки. Анонимные сатирики пустили по рукам стихи о том, как король запутался в ожерелье.

Имя Жанны, естественно, не фигурировало на заседании Конвента, вынесшего приговор королю и его августейшей супруге, но каждый, кто голосовал за смертную казнь, конечно же, помнил о нелепом поведении монарха летом 1786 года.

А для Жанны де ла Мотт экзекуция на Гревской площади была, возможно, самым ярким переживанием в жизни, но не концом ее. Жанна, как вы знаете, бежала в Лондон. Впрочем, размеренный уклад английской жизни никак не охладил ее страсти к авантюрам и веселому времяпрепровождению. После одной из ночных оргий она будто бы выпала из открытого окна и разбилась.

В Ламбертской церкви в Лондоне был даже составлен документ о кончине Жанны де ла Мотт.

Много позднее одна из парижских газет сообщила, что Жанна, уже в преклонном возрасте, умерла в одной из дешевых гостиниц в Сен-Жерменском предместье Парижа. Но на заметку не обратили внимания. Мало ли что могли написать падкие на сенсации журналисты, лишь для того чтобы увеличить тираж своего издания?

Так и осталось невыясненным, что же именно произошло с Жанной де ла Мотт. Погибла ли она в Англии? Умерла ли в заброшенной гостинице в Сен-Жерменском предместье? И долгие годы историки, писатели и даже поэты строили различные версии жизни знаменитой авантюристки Жанны де ла Мотт. Но выяснилось, что ни одна из них не была верной...

ОШИБКА ВТОРАЯ – АЛЕКСАНДРА ДЮМА

Александр Дюма-отец в своем романе "Ожерелье королевы" (он издавался и на русском языке) описал полную приключений жизнь Жанны де ла Мотт-Валуа. Естественно, это была не беллетризованная биография, а роман. И потому Дюма вовсе не следовал букве документов и четкой канве реальных фактов. Приверженец острого, динамичного сюжета, Дюма написал книгу о Жанне де ла Мотт. Он не хотел сковывать свою фантазию. Жанну де ла Мотт ему пришлось сделать особой еще более энергичной и вероломной. В чем-то ее образ напоминает леди Винтер из "Трех мушкетеров". Но чувствуется, что автор, осуждая многие поступки своей героини, иной раз все же испытывает симпатию к ней. И даже немного любуется ею. Еще бы! На фоне вымороченных Бурбонов, трусливых придворных Жанна выглядит человеком ярким, сильным, решительным. Дюма мог знать о заметке, в которой сообщалось о смерти престарелой графини де ла Мотт в убогой гостинице Сен-Жерменского предместья. Мог знать. Но знал ли? Наверняка мы этого утверждать не можем. Так ли, иначе ли, но факт остается фактом: маститый романист, хорошо чувствовавший достоверность и психологическую мотивированность той или иной исторической ситуации, решил все же остановиться на самой популярной в те годы версии – самозваная графиня бежала в Англию, где покончила жизнь самоубийством.

И ошибся! Впрочем, винить Дюма не следует. Ведь всем было известно, что свидетельство о смерти Жанны хранится в лондонской Ламбертской церкви. Вышли в свет и десятки научных и популярных книг, в том числе многотомное собрание (оно было издано в Германии) самых драматичных судебных процессов XVIII и начала XIX века. И во всех случаях финал жизни Жанны автором представлялся несомненным – выбросилась в Лондоне из окна во время одной из пьяных оргий, скорее всего – в состоянии невменяемости. Дюма пользовался этими документами. Считал их точными и несомненными.

Одно лишь удивляло – никто не догадался отправиться в Лондон и попробовать поискать могилу Жанны. То-то было бы удивления – ведь могилы в действительности не существовало. Наконец, Александру Дюма, писателю, психологу, должно было прийти на ум и другое: с какой стати самозваная графиня де ла Мотт, "нищая Валуа", авантюристка, женщина решительная, смелая, так внезапно вдруг капитулировала бы? Ей ведь было свойственно схватываться с судьбой врукопашную, пытаться ее переупрямить. Дюма явно ошибался, полагая, что казнь на Гревской площади сломила Жанну.

Наконец, не следует забывать еще об одном обстоятельстве. Конечно, никто всерьез не верил "отработанной" самой же Жанной версии о том, что она ведет свой род от старых французских королей – ветви Валуа. Не было тому ни четких документов, ни убедительных доказательств. Но разве не существовали в истории Лженероны, Лжедмитрии? Разве уже забылась история крестьянской войны во главе с Пугачевым, объявившим себя чудом спасшимся царем Петром III? Кто мог поручиться, что в сложной политической атмосфере Европы конца XVIII и начала XIX века кому-нибудь не придет на ум объявить Жанну "спасительницей отечества", чтобы свергнуть, к примеру, Бонапарта или вновь воцарившихся после его падения Бурбонов? Для французской дипломатии и тайной полиции было столь естественно попробовать физически устранить Жанну де ла Мотт, называвшую себя Валуа. И она сама, естественно, могла, спасая жизнь, решиться на поступки смелые и неожиданные – сменить имя, уехать в дальние страны.

Вот этой-то возможности и не учел знаменитый романист.

ОШИБКА ТРЕТЬЯ – ИОГАНА КАРЛА ДИБИЧА

Душным августом 1826 года по дороге из Петербурга в Крым скакал фельдъегерь от начальника главного штаба Его Императорского Величества барона Ивана Ивановича Дибича. Генерал от инфантерии Дибич – лицо в русской истории известное. Хотя родился Дибич не у нас, а в Пруссии, но с 1801 года был на русской службе. Известность его началась с фразы императора Павла: "Фигура поручика Дибича наводит уныние на целую роту". Дибич и вправду был кривобок и неуклюж. А цвет его волос приводил в изумление – они были не просто рыжими, а огненными. Именно к начальнику главного штаба в 1825 году стекались доносы о тайных политических обществах в России. По приказу Иогана Карла Фридриха Антона Дибича, которого в России стали попросту именовать Иваном Ивановичем, в стране была проведена волна арестов в войсках. Дибич спешил: ему представлялось страшным кого-нибудь "недоарестовать". По представлению Дибича был, в частности, взят Пестель...

Напомним вкратце, что это было за время.

Остались позади Отечественная война и годы надежд на обновления в стране. Многие бывшие герои Аустерлица, Смоленска, Бородино, Лейпцига, смело бросавшиеся под ядра и пули, превратились в усердных чиновников, раболепных, злобных и мстительных. Некогда либеральный генерал Воронцов, воинская доблесть которого была вне подозрений, превратился в мелочного, ограниченного Новороссийского генерал-губернатора, истово травившего Пушкина. И его собственной жене молва приписывала слова: "Каким героем он мог погибнуть! Каким мелким эгоистом он живет!"

Уже была распущена комиссия по выработке конституции. А царь Александр I, позер и лицемер, который еще в 1815 году, возвращаясь домой из Парижа, в окрестностях чешских Будейовиц на виду у честной публики помогал крестьянину Лаврентию Фейтелю обрабатывать его убогое поле, в последние годы своего правления уже не играл в демократизм. Он вообще мало занимался делами страны. Его хватало на то, чтобы сослать кого-нибудь за вольнодумство или приблизить Аракчеева.

За время своего царствования "властитель слабый и лукавый" исполнил на исторической арене множество ролей с превращениями. Был чуть ли не борцом против тирании родного отца Павла I (не без его ведома совершилось и убийство императора), сначала другом, а затем врагом Наполеона, спасителем Европы и поборником политических свобод для Польши (поговаривали даже, что Александр в своих пропольских симпатиях зашел так далеко, что собирается присоединить к Польше некоторые исконно русские области). Одно время император играл ключевую роль в европейской политике, пытался перехитрить Меттерниха и Талейрана, причем иной раз небезуспешно! Под конец жизни ударился в малопонятный для окружающих мистицизм и затосковал. Современные психиатры определили бы такое состояние духа как тяжелую депрессию, из которой император время от времени выходил, чтобы кого-либо наказать, сослать или издать указ, оборачивающийся трагедией для миллионов русских... Решил было строить по всей стране дороги, издал строгое распоряжение (вспомните знаменитые пушкинские строки, написанные в ту пору: "Авось дороги нам исправят..."), но вскоре охладел к затее... Задумал преобразить облик всех русских городов, но когда дело дошло до ассигнования средств из казны, сам же поспешил "забыть" об этом плане... Время от времени поговаривал о необходимости дать России свободу и конституцию, но при этом слова "свобода" и "конституция" оставались под запретом. Произносить их имел право лишь сам монарх. Вдруг отправился в путешествие по югу страны, похвалил вид Севастопольской бухты и организацию обучения в Судакской школе виноградарства, а затем, прибыв в Таганрог, внезапно заболел и преставился. Странный монарх, утомивший и раздергавший страну своими прихотями и капризами, даже удалиться в мир иной умудрился при обстоятельствах загадочных. Очень скоро начали поговаривать, что он не умер, а прячется в дальнем скиту, зная, что против его царственной особы составился обширный заговор. Могли же убить его отца Павла, почему же не могут так же спокойно отправить к родителю и сына? Вдовствующая императрица "опознала" сына в гробу. Но для чего потребовалось само "опознание"? Подобное ведь тоже не каждый день случается. В общем, Александр странно жил и странно умер.

А затем настало междуцарствие, две недели "смутного времени", совсем как во времена Годунова и Лжедмитрия. Трон пустовал. Те, кому не были ведомы хитросплетения дворцовых интриг, кто был далек от атмосферы, царившей в те дни в Зимнем, мало что поняли в действиях претендентов на престол. Войска присягнули на верность императору Константину. Вдруг стало известно: Константин отрекся от престола в пользу младшего брата Николая. Кто мог знать, что вся эта "пляска" вокруг трона осуществлялась по сценарию, разработанному на семейном совете Романовых?

В стране царила растерянность. Передовые люди решили, что настало время покончить с самодержавием. Грянули выстрелы на Сенатской площади – восстание 14 декабря. Всем было совершенно ясно, что страна больна. Даже новый император Николай не сразу решился показать себя сильным человеком. Он затеял сложную игру. Жестоко карая декабристов, не забывал смахнуть с ресниц как бы невольно набежавшую слезу. Попутно покарал и нескольких людей, уже не имевших отношения к тайным обществам, но некогда обидевших полковника Романова – острым словом, независимым поведением, просто твердым взглядом... Работала следственная комиссия. Император сам просматривал протоколы допросов. Со многими арестованными беседовал лично. Ведь произошла вещь неслыханная: то, что среди некоторых статских нашлись заговорщики, еще можно было как-то объяснить. Но ведь заговор поддержали войска! Ходили даже слухи, что на помощь декабристам может двинуть свою армию дремавший за хребтом Кавказа, в Тифлисе, стареющий лев – генерал Ермолов, соратник Кутузова, человек решительный и смелый. А что, если бы он решился двинуть войска на столицы? Как тогда? Иной раз новому императору казалось, что события на Сенатской площади лишь пролог к чему-то еще более зловещему, гибельному для самой монархии... На Украине восстал Черниговский полк... В Варшаве арестовали отчаянного Лунина, не отрицавшего, что он некогда замышлял цареубийство... В Тифлисе сделали обыск в квартире Грибоедова... Аресты, обыски, допросы... Они шли в Киеве и Одессе, на Кавказе и в Варшаве. Усмирить столицы еще можно. Но как усмирить всю огромную, бескрайнюю провинцию? А ведь оттуда, именно из провинции, ждали новых действий, направленных против престола.

Осенью 1826 года Дибич вместе с императором находился в Москве, где Николай задержался после коронации. В Москву, к Дибичу, стекались многие секретные бумаги. Сюда переадресовывали доносы, которые все еще продолжали поступать на имя начальника главного штаба. Но одновременно всходила звезда и начальника III отделения (тайной полиции) Бенкендорфа. Причем зачастую одни и те же дела вели и Бенкендорф, и Дибич. Новому императору казалось, что так удобнее – пусть один проверяет другого. Бенкендорф был, пожалуй, хитрее и сообразительнее Дибича. Он уже успел прикрыть от справедливого возмездия изменника Фаддея Булгарина, сражавшегося в войсках Наполеона против России, доносчика и ярого врага передовой отечественной культуры. Но что были Дибичу и Бенкендорфу судьбы России, ее народа, ее культуры? За очередное повышение, орден, имение они готовы были продать всех и вся. И в свою очередь пригревали подобных себе.

Но дело происходило во время, когда Бенкендорф еще не взял верх над Дибичем. Наиболее секретными делами занимались пока что оба. И доносы, подчас одинакового содержания, поступали в два адреса. Авторами доносов были уже не только платные шпионы, но и многие из тех, кто в душе в свое время сочувствовал заговорщикам, а теперь в приступе верноподданнических чувств спешил откреститься и от крамольных друзей, и от собственных крамольных мыслей...

Казалось, с тайными обществами было на время покончено. Но со всеми ли? Вдруг где-либо "затерялось" какое-нибудь, сумевшее так законспирироваться, что на него по сей день не натолкнулись. Ведь не случайно многие декабристы (они избрали эту тактику в наивной вере, что так можно будет вырвать у царя реформы) утверждали, что брожением охвачены почти все высшие и низшие чины в армии.

– Опасно то, что бунт может стать модой, – сказал однажды император Дибичу. – А свободомыслие будет принимаемо за нормальный образ мысли.

А в другой раз:

– Не должно иметь мнение об отце. Не должно иметь мнение и по поводу государя. И отцу, равно как и государю, нужно не одобрение – в нем он не нуждается, – а любовь детей и подданных.

В императоре, как и во всех русских самодержцах, было немало немецкой крови. Дибич был чистокровным пруссаком. И он совсем не понимал России, в частности партизанского движения 1812 года. Почему десятки тысяч людей сами брались за оружие и шли на неприятеля? Без приказа сверху, без точного монаршего повеления? А если бы монарх повелел замириться с французами, послушались бы его партизаны? Кто знает! Вдруг завтра снова возьмутся за топоры и вилы?

И именно потому, что педантичный Дибич мало что понимал в этой стране, казавшейся ему странной и неорганизованной, он больше полагался на мнение императора. Поддержал идею вызвать из Михайловского в Москву опального стихотворца Александра Пушкина, хотя ни строки его не читал и даже не имел понятия, за что, собственно, Пушкина сослали. И вообще Дибич был твердо уверен, что государству куда полезнее иметь одного хорошо обученного гренадера вместо роты поэтов. События последнего года убедили Дибича, что и вольнодумные стихотворения будоражащим образом воздействуют на умы. В том числе на умы гренадеров. Пушкина нельзя было оставлять вне поля зрения правительства...

И посреди всех этих дел странной, неожиданной представлялась срочная депеша Таврическому губернатору Нарышкину: ее почему-то следовало отвезти из Москвы в Петербург, показать тамошнему военному генерал-губернатору, а затем уже скакать напрямик в Симферополь. Но служба – превыше всего.

...На станциях фельдъегерь покрикивал на смотрителей и требовал лучших лошадей. Он скакал и днем и ночью. Спал, забившись в угол повозки и кое-как прикрывшись шинелью. У него была инструкция – времени не терять.

Пуще зеницы ока он берег конверт с двумя сургучными печатями на его обратной стороне. Конверт лежал в кожаной сумке, а сумка висела на груди фельдъегеря. В случае чего, он защищал бы эту сумку, не щадя жизни своей. Но если бы кто-то решился сломать печати, вскрыть пакет и прочитать депешу, то был бы, наверное, премного удивлен. Казалось, в такой спешке не было никакого смысла. Ведь речь шла вовсе не о государственных тайнах, а о какой-то темно-синей шкатулке. Впрочем, мы с вами располагаем подлинным текстом отношения И. И. Дибича за No 1325 из Москвы на имя Таврического губернатора Д.В.Нарышкина:

"В числе движимого имущества, оставшегося после смерти графини де Гаше, умершей в мае месяце сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка с надписью "Marie Cazalete", на которую простирает свое право г-жа Бирх. По Высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно Вас, по прибытии к Вам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по вручению сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в каком она осталась после смерти графини Гаше".

Чтобы добраться до Симферополя, фельдъегерю понадобилось ровно восемь дней.

Губернатор Нарышкин прочитал депешу и удивленно поднял седую бровь. В чем дело?

Нарастающее внимание к Тавриде со стороны Петербурга не сулило ни выгод, ни спокойной службы. С легкой руки Екатерины зачастили сюда и коронованные визитеры. Если незадолго до смерти побывал здесь император Александр, то вполне вероятно, сюда может пожаловать и новый. Таврида становилась слишком уж бойким местом. И это губернатору не нравилось.

– Нарочного поместить на квартиру. Обеспечить ему стол, – распорядился губернатор. – А ко мне позвать Браилку.

Браилко был человеком молодым, но уже преуспевшим по службе и в глазах губернатора. Числился он чиновником по особо важным поручениям. И такие поручения ему действительно случалось исполнять. И частенько.

– Выясните, – сказал губернатор, – что эта за шкатулка? Что за графиня? Какие права кто и на что простирает? При чем здесь госпожа Бирх и сам государь император? Откуда в Москве и Петербурге узнали о смерти графини?

Уже через два дня Браилко доложил губернатору, что сведения о смерти графини де Гаше поступили в Петербург от барона Боде, который владеет в Судаке дачей и виноградниками, постоянно проживает там и, казалось, окончательно натурализовался. Да, действительно он был душеприказчиком графини, дружил с ней и собирался перевезти ее к себе в Судак, но не успел. Что же касается упоминавшейся в депеше госпожи Бирх, то это камеристка императрицы Елизаветы Алексеевны. Вероятно, графиня де Гаше познакомилась с камеристкой императрицы в Петербурге, где жила с 1812 по 1824 годы.

– И всего-то дел? – удивился губернатор. – Ради этого гнали через всю страну нарочного?

– Если барону Дибичу было известно еще что-то важное, касающееся графини, то следовало бы хоть коротко пояснить это в депеше. Уж не о тайных ли обществах речь? Тогда при чем тут камеристка?

– Капризы камеристки императрицы иной раз значат для судьбы державы больше мнений министров. И вообще... Не было бы чего похуже. Со шкатулкой разберемся. Пошлем Мейера. Его усердие при исполнении обязанностей может служить примером ревностного отношения к службе.

Нарышкин почему-то вспомнил свой разговор с Дибичем позапрошлым летом в Царском Селе. Только что назначенный начальник главного штаба толковал о необходимости сильной и прозорливой власти. Он утверждал, что друзьями правительства могут быть люди двух категорий – твердо преданные престолу граждане, умеющие быть выше собственных чувств, способные, как библейский пророк, принести в жертву не только себя, но даже собственного сына. Это сознательные друзья. Но есть и друзья бессознательные. Это те, у кого чувства берут верх над рассудком. Неосмотрительно помянув всуе имя государя, они со временем раскаиваются. Раскаявшись, обязательно назовут одного или двух своих сообщников. И в тот самый момент, когда они в первый раз произносят вслух имена своих друзей, перед которыми им в дальнейшем будет стыдно, если правительство решит огласить источник получения им сведений, чувствительные, но заблуждавшиеся граждане становятся уже опорой престола.