Текст книги "Час мужества"

Автор книги: Николай Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

«Приготовили бутылки с бензином. Некоторые переоделись в чистое белье, я тоже. Катя, родные где-то далеко. Как они сейчас? Единственное, что мне хочется, это не продешевить себя.»

А пока фашисты не появились, лейтенант Голев продолжал работать.

«Несколько налетов... Во время одного из них «мессершмитт» подбили, и он классически спикировал в море.

Испытывается и проверяется работа всех узлов, и глубоко огорчение, когда осциллограф капризничает. Починить нет возможности» (27.8.41 г.).

Но вот поблизости начали рваться снаряды, и можно подивиться выдержке человека, способного в этой сумятице не только делать свою работу, но и по часам и минутам фиксировать все, что происходит вокруг.

«В 16.00 нашу команду опять взяли для охраны штаба. Наши части взорвали арсенал. Горят цистерны с бензином.

В 18.00 получил по телефону распоряжение свернуть рацию. С оставшимися пятью бойцами быстро и спокойно все собрали.

В 19.00 отправился в Минную гавань, в штаб ПВО. Впереди стена дымовых завес».

Встретив капитана Навдачного из штаба ПВО, Голев спросил, какие будут дальнейшие распоряжения.

– Вам в Беккеровскую гавань, грузиться на транспорт.

– Вместе с машинами?

– Не знаю.

– На какой транспорт? Когда он отходит?

– Тоже не знаю. Отправляйтесь туда, на месте все будет ясно, – бросил он на ходу.

До Беккеровской гавани не близко. Но надо спешить...

Высокий плотный помначштаба капитан 1 ранга Черный, которого Голев уже встречал в штабе флота, и оказался тем высоким начальством без чьего приказания никто на транспорт не попадет. То и дело к нему протискиваются моряки и сухопутные командиры подразделений: они только вышли из боя, получив приказ, привели своих бойцов. Черный командует: «Пропустите!». И усталые люди, неделями не знавшие отдыха, с винтовками, противогазами, вещевыми мешками поднимаются на палубу. Подошел к нему и Голев, доложил, как положено, показывая на машины, стоявшие поодаль, стал объяснять, что и как. Не дослушал его капитан 1 ранга Черный, оборвал: «Знаю. Команду возьму. А машины жгите».

Жгите?! Легко сказать. Знал бы он, какого труда стоило переправить эти машины в Таллин, да и как так просто решиться уничтожить новую ценнейшую технику. Голева не смутило, что он всего-навсего лейтенант.

– Как, жгите?! – вспылил он. – Это же огромная ценность! Чего стоило их создать! Целый научный институт трудился. А потом самые высокие мастера на заводах. А вы жгите...

– Куда же я их поставлю? Сами видите, все забито, людей полно, а вы со своими машинами, – несколько опешив, объяснял помначштаба.

– Я не могу выполнить ваше приказание. Мне этого не простят. В Кронштадте и Ленинграде машины эти во как будут нужны, – убеждал Голев.

И помначштаба не выдержал, сдался:

– Грузитесь, вон на тот лесовоз, – показал он на судно, на носу которого Голев прочитал: «Казахстан».

«С автомашинами и командой на транспорте «Казахстан». На берегу оставалось еще много войск, когда мы отчалили. Наше судно встало на внешнем рейде, между островами Нарген и Вульф. Всю ночь Таллин представлял громадный факел. Горели цистерны, склады» (27.8.41 г.).

В те же самые часы и на том же самом рейде, между Наргеном и Вульфом, находилась и наша «Вирония», переполненная людьми, техникой. К тому же в отличие от «Казахстана», на который погрузили зенитки, оборонявшие Таллин, мы были почти безоружны. В темноте мы стояли на палубе с профессором Ленинградского университета полковым комиссаром Ценовицером, смотрели на зловещие огни, на фоне которых ясно вырисовывались шпили и башни, прислушивались к частым взрывам, не представляя, что нас ждет впереди...

Голев продолжал вести свои короткие записки.

«В 12.00 эскадра отправилась курсом на Кронштадт. Впереди и сзади вплоть до горизонта – наши корабли и транспорты. На нашем транспорте народу тысячи три с половиной. Яблоку упасть негде. Ночь провел под дождем на палубе. Днем залез в кабину машины, там тепло, электричество. Брился. Приютили у себя эстонку Зину с мужем-милиционером. В последний момент она решила ехать. Теперь без вещей. Иногда вздыхает об оставшихся чемоданах с платьями.

Сегодня самолеты противника вели только разведку. Вечером крейсер «Киров» обогнал нас. Установлено наблюдение по бортам транспорта, все время голоса: «Мина слева, мина справа». По-моему, это больше со страха. Всю ночь почему-то стояли, а ночью и нужно было двигаться» (28.8.41 г.).

Однако Голев тут был явно неправ. Финский залив, густо минированный, превратился, по словам моряков, в «суп с клецками». Часто мины всплывали у самого борта, и люди шестами отталкивали их, прокладывая путь своему кораблю. Днем можно было увидеть плавающие мины, и все равно транспорты подрывались. А в темноте мину не заметишь. Потери были бы больше...

«В 8 часов лег спать в кабине машины. Проснулся от стрельбы и взрывов бомб. Выскочил наружу...» (28.8.41 г.).

Он увидел массу людей. Те, кто спал в трюме, поспешно выбирались на палубу. Головы запрокинуты, окаменевшие лица, все взгляды устремлены в небо. Самолеты с крестами на крыльях проносятся над судном со свистом и воем, от которого дух захватывает, падают бомбы.

Фонтаны воды поднимаются вокруг и долетают до палубы. Но вот удар потряс корпус транспорта. Ходовой мостик охватило огнем. Голев почти лицом к лицу столкнулся с бойцом, ворот гимнастерки расстегнут, в глазах немой страх. «Погибаем. Спасайся, кто может!» – истошно вопил он. Голев вынул из кобуры наган, схватил паникера за плечо, стиснув зубы, приказал: «Стоять на месте! Иначе расстреляю!».

И тут же появились командиры старше Голева по званию: бывший начальник штаба ПВО Таллина полковник Потемин, полковой комиссар Лазученков. Началась борьба с пожаром. Люди проявили величайший героизм, действуя ломами, бросались в огонь, сбивали пламя своими намокшими шинелями. Одни с обожженным лицом и руками выскакивали из пожарища – туда устремлялись другие, стараясь пресечь путь огню.

Позднее Голев запишет в своей тетрадке:

«Пришлось людей организовать на тушение пожара. Подошел буксир, но как только на нем узнали, что с котлами у нас положение опасное, сразу ушли. Бросили клич по кораблю, вызывая механиков и кочегаров. Пар спустил Шумейко. В одном месте еле затушили. Я чуть не задохнулся в противогазе и мокрой шинели. Во время пожара отстреливались от самолетов... Пожар все же потушили... Я так устал, что еле держался на ногах. Вызвали налаживать радиосвязь. Опять налет 9 самолетов. Спрятался под лебедку, но это вроде как страус прячет голову под крыло. Встал и смотрел вверх, куда полетят бомбы. Ни одной мысли, что нам конец. Попадут или не попадут. Бомбы первого самолета просвистели левее впереди. Второго – правее. Все 9 самолетов, сбросил каждый по 6-9 бомб, промахнулись. Я от усталости еле стоял. После налета поели и улеглись спать. Проснулся от следующей бомбежки. Одна бомба попала в бункер. В машинном отделении бушует огонь. Стали поступать обожженные. Зину и всю нашу каюту посадил за перевязки. Опять прилетели самолеты. Обстреливали из пулемета. Мы в 15 милях от острова Стеншер (Вайндло)» (29.8.41 г.).

Остров близок. А попробуй до него добраться, пройти эти пятнадцать миль, если в котлах упало давление, механизмы повреждены, перестало биться сердце корабля... Нужно немедленно собрать людей, способных за короткий срок ввести в строй поврежденные механизмы. Ищут командиры вновь образованного штаба. Голев вспоминает, как во время пожара в общей сутолоке объявился моряк с забинтованной головой. Спокойный, рассудительный, он объяснил, что без доступа кислорода не может быть горения и предложил забрасывать огонь мокрыми брезентами, а когда брезентов уже не осталось, пустили в ход шинели и даже простыни. Наконец огонь удалось блокировать и вовсе затушить... Где этот человек? Исполнив свой долг, он затерялся, исчез в массе народа. Помнится, он был в морском кителе с малиновыми инженерными просветами меж золотистых нашивок старшего лейтенанта на рукавах. Найти – чего бы это ни стоило! Такие все могут! Голев досадовал на себя: не узнал, кто он, откуда?

И все же он разыскал старшего лейтенанта. Тот лежал на дне расщепленной шлюпки. Свежая повязка на руке привлекла внимание Голева. По лицу незнакомого моряка проскользнула едва заметная улыбка:

– Ну что, товарищ дорогой, пока живем-здравствуем? – проговорил он.

– Не очень-то здравствуем. Мы с вами даже не успели познакомиться, – Голев назвал себя и первым протянул руку.

– А я старший лейтенант Подгорбунский, – ответил тот, поправляя повязку. – Зовут меня Николай Николаевич.

– Обстановка, сами видите... – объяснял Голев. – Мы в пятнадцати милях от острова Стеншер. Машины вышли из строя, а надо дойти туда своим ходом. Если не починим за ночь, утром нас снова начнут бомбить...

Подгорбунский задумался:

– Так то оно так, только что там в машине, надо по смотреть.

Голев представил Подгорбунского полковнику Потемину, возглавлявшему походный штаб, и, получив от него «добро», спустился со старшим лейтенантом в машину.

– У меня все вышло из строя, – механик беспомощно развел руками. – Ремонт может быть только на заводе...

Подгорбунский вместе с Голевым в сопровождении механика осмотрели котлы, машины... Положив руку на плечо своему коллеге, Подгорбунский сказал:

– А что, если соберем умелых ребят, – они наверняка найдутся, и попробуем без завода.

– Пробовать можно. Только, думаю, бесполезно, ведь нужны материалы, приспособления, запасные части механизмов. Где их возьмешь?

– Ну а если мы останемся без хода, на рассвете прилетят фашисты, и нам с вами хана, механик, придется рыбку кормить...

Решили действовать. В тот же час командиры штаба продолжали поиск среди пассажиров механиков, кочегаров, слесарей. Собрали небольшую группу. И эти люди, воодушевленные инженером Подгорбунским, взялись за дело. Вместе с горсткой добровольцев работал и Голев, впервые после студенческой практики на заводе взявшись за молоток и зубило.

За ночь было совершено настоящее чудо. К рассвету ввели в строй котел, машину, и «Казахстан» своим ходом подошел к острову Вайндло.

Приказ штаба был высаживаться не всем сразу: сначала бойцам с техникой – им надлежит занять круговую оборону, потом раненым.

– Вы остаетесь на «Казахстане», – сказал полковник Потемин, обращаясь к Голеву и Подгорбунскому. – Все хозяйство на вашу ответственность.

– Есть, товарищ полковник! – отвечали оба.

Помню возвращение эскадры в Кронштадт 28 августа 1941 года. Нас, принявших по пути холодную балтийскую купель, пересадили на тихоходный пароходик «Ленинградсовет». Он шел со скоростью шесть узлов, больше пятидесяти раз на него налетали немецкие самолеты. А на ходовом мостике стоял не какой-нибудь морской волк, а лишь старший лейтенант Николай Николаевич Амелько. Самолеты входили в пике – он смотрел в небо, руки управляли машинным телеграфом. Оставалось дивиться его безошибочному расчету, он умел поймать тот самый критический момент, когда от самолета начинали отделяться бомбы. Тогда по его команде корабль, шедший полный ходом, отворачивал в сторону или даже застывал на месте, и бомбы летели в воду. Снаряды у нас кончились, смолкли зенитки, и выручало только искусное маневрирование, ни одна бомба не попала в цель. Да, это был талантливый моряк, проявивший себя в самые трагические дни. Не удивительно, что он стал потом адмиралом, командовал Тихоокеанским флотом, занимал пост заместителя главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР...

И точно так же Голев со своими машинами, можно считать, чудом дошел на израненном, наполовину сгоревшем транспорте «Казахстан». Когда он появился на рейде, команды боевых кораблей, в том числе и крейсера «Киров», выстроились по бортам, приветствуя героев, своим ходом добравшихся сперва до островка Вайндло, а затем и до своей родной Кронштадтской гавани.

Толпа моряков встречала Голева и его спутников, переживших за одни сутки столько, что хватило бы на всю человеческую жизнь. И один молодой военный в армейской форме с тремя кубиками и инженерными знаками различия в петлицах гимнастерки вырвался из толпы, зажал Голева в своих объятиях и весело произнес всего три слова: «Анта, Адели, Ута...».

Да, это был его коллега, товарищ по оружию, которого он в Таллине услышал по рации, а теперь Голеву предстояло с ним вступить в суровую пору блокады, голодать, холодать и вместе с тем жить и сражаться...

По схеме «Плутон»

В общем потоке нашей документальной литературы трудно познакомиться с каждой новой книгой. Порой мне кажется, что все связанное с войной уже описано. И не один раз. Вроде никаких новых открытий ждать не приходится. Вместе с тем нельзя не признать, что почти в каждой книге сказано какое-то новое слово о войне.

Находки, открытия часто случаются совсем неожиданные, как было с дневником инженера Голева; пылилась тетрадь тридцать с лишним лет в шкафу или письменном столе и после смерти ее владельца была передана музею дважды Краснознаменного Балтийского флота. Так мы узнали о советских радиолокаторах, испытывавшихся в разных местах, в том числе и в Таллине, в подлинно боевой обстановке.

Нередко красные следопыты раскапывают что-то подобное – об их работе пойдет речь дальше. А то, работая в архиве, вдруг среди массы бумаг найдешь такое, что и самому не верится. Думаешь, как же мы об этом раньше-то не узнали?!

Об одной из таких находок, тоже связанной с Таллином и крейсером «Киров», я и хочу рассказать читателям.

Приморский городок Пярну встретил появление гитлеровцев отчужденным молчанием. Несколько мотоциклистов промчались по улицам, бесприцельно паля из пулеметов, за ними прибыл и разместился в здании горсовета штаб дивизии, а к вечеру у подъезда остановился камуфлированный лимузин. Из машины вышел худой долговязый полковник. Он быстро поднялся на второй этаж, без стука вошел в кабинет генерала фон Гребера, командира той самой дивизии, что вышла к эстонскому побережью первой, хотя и на полтора месяца с опозданием против намеченных сроков.

Переступив порог, полковник состроил обрадованную улыбку. Полное отечное лицо командира дивизии было ему знакомо – встречались во Франции.

– Мой дорогой генерал! Опять судьба свела нас!

Генерал, любезно улыбнувшись в ответ, внутренне насторожился. Полковник был из абвера, а чего ждать от подобных гостей, никогда не знаешь.

– Чем могу быть полезен, Гейнц? – деликатно спросил Гребер.

– Обстановка, дорогой генерал. Прежде всего меня интересует фронтовая обстановка.

Гребер подвел его к карте, разостланной на столе. Все стрелы были нацелены на Таллин.

– Мои парни уже там, – с хвастливыми нотками в голосе заметил Гейнц. – На этот раз у них чертовски трудная задача. Вряд ли красные догадываются, куда протянулись наши щупальца...

Греберу хотелось спросить «куда?», однако он счел за благо промолчать: люди из этого ведомства любят лишь сами задавать вопросы.

– Вы даже не представляете, генерал, какие в этом городе ценности.

– Почему же не представляю? Я бывал там до войны и повидал многое.

– Того, за чем мы охотимся, вы не могли видеть. Золото и драгоценности предпочитают скрывать за толстыми стенами и в прочных сейфах...

Гребер смолчал, удивляясь чрезмерной разговорчивости собеседника. Впрочем, кто их поймет, этих абверовцев? Если говорят об эстонском золоте вслух, значит, можно считать – оно у них в кармане. Он не сообразил, что полковник умышленно раскрывал перед ним карты, чтобы разжечь тщеславие командира дивизии и таким путем ускорить события: вырвать из рук красных огромные ценности – заслуга, которую в Берлине не забудут.

– Я бы хотел пригласить вас на завтрак, полковник, – предложил генерал. – Эстонские угри – такой деликатес!

– Благодарю, генерал,– Гейнц вежливо поклонился. – Мною правит беспощадный царь – время. И все-таки, – он тонко усмехнулся, – я бы сейчас с удовольствием принял ваше приглашение в таллинский ресторан, скажем, в «Золотой лев». Но увы!.. Генерал побагровел, уловив намек на неповоротливость его дивизии, однако снова счел за благо промолчать...

Через четверть часа машина Гейнца подкатила к маленькому отелю, стоящему вдали от дороги в глубине парка. Его помощник – лейтенант нетерпеливо ждал, и они сразу прошли в глухую комнату, где на столике уже была развернута компактная коротковолновая радиостанция.

Гейнц неслышно ходил по комнате, пока лейтенант искал в эфире нужные позывные, а потом торопливо записывал на листке колонки цифр. Закончив прием и выключив рацию, он вытер вспотевшее лицо, расшифровал текст и протянул листок шефу.

Разведдонесение встревожило Гейнца. Было оно нервно-торопливым – радист предполагал, что за ним охотятся. Что же касается ценностей, они вот-вот будут грузиться на один из советских военных кораблей. На какой – пока неизвестно.

Гейнц выругался.

– Я так и знал! Черт бы взял эту дохлую черепаху. Тащится со своей дивизией... Два дня воюет, неделю ждет пополнения. Во Франции все было иначе... Мы не можем начинать операцию, пока наши части не ворвутся на окраины Таллина. Это было бы безумием!

Полковник нервно заходил по комнате, проклиная и неповоротливость фон Гребера, и фанатичное упорство русских. Внезапно он остановился перед лейтенантом, испытующе глянул в его лицо.

– Или мы все-таки что-нибудь можем, Кремер? Разве нам с вами не приходилось действовать за пределами досягаемости наших танков и пушек? А, Кремер?..

– Приходилось, господин полковник! Еще как приходилось! – отчеканил тот.

– Здесь мы ничего не высидим, – твердо произнес полковник и усмехнулся, заметив, как лейтенант опустил глаза. – Я пойду сам. Да, я пойду сам туда и сделаю то, чего не может целая дивизия.

Гейнц помолчал, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на лейтенанта, и уже сухо распорядился:

– Передайте им, чтобы привели в готовность группы захвата и прикрытия. И готовили надежное место для золота. Пусть ждут меня завтра к двенадцати часам. Если не приду, действовать самостоятельно по схеме «Плутон». Подумав несколько минут, добавил:

– Подготовьте заодно и донесение туда, – он ткнул пальцем вверх. – И предложите от нашего имени, как перехватить корабль, если... ценности уже погружены. В случае чего нам это зачтут. Пишите...

В конце августа 1941 года вместе с войсками эвакуировались правительственные учреждения, в том числе и Государственный банк Эстонской ССР. Глава правительства молодой республики Иоганнес Лауристин встретился с командующим Балтийским флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем и попросил спасти ценности Государственного банка, за которыми усиленно охотится немецкая разведка.

– Товарищ Трибуц, вам придется принять нашу казну, – сказал он. – Не знаю, где вы ее разместите, но просим учесть – это достояние эстонского народа.

Командующий флотом был немало озадачен. Мало того, что он отвечает за две сотни кораблей и транспортов, за пять тысяч раненых, за десятки тысяч бойцов и командиров с техникой и вооружением, которых ждет Ленинград. А тут еще Госбанк...

Лауристин не уточнил, бумаги это или золото, но можно понять, что ценности немалые, если к ним давно подбирается немецкая разведка, – это было известно.

Мысль сосредоточилась на том, каким способом отправить этот груз? Где для него самое надежное место? Ведь все корабли и транспорты, отправляющиеся в Кронштадт, подвергаются одинаковой опасности. Мины... Торпедные катера... Подводные лодки... И самое худшее – удары с воздуха...

– Хорошо. Обсудим на Военном совете, и я вам не медленно доложу, – ответил вице-адмирал.

Комиссар крейсера отобрал из всего экипажа самых надежных ребят, собрал их в кают-компании, посвятил в суть дела, доверенного экипажу «Кирова». Придет катер, и все надо выгрузить быстро. Правительственное задание: отвечаем головой... Противник может пронюхать, попытается устроить кораблю ловушку, пустить нас на дно, а потом послать водолазов и завладеть добром. Стало быть, нужна бдительность и еще раз бдительность.

– Понятно, товарищи? – спросил он.

– Понятно! – хором ответили кировцы.

– А тебе, Григорьев, – обратился он к молоденькому моряку, – поручаю вахту на верхней палубе, следить за порядком будешь.

Паренек вытянулся и произнес, чеканя каждое слово:

– Есть, товарищ комиссар!

Все знали комсомольца Петра Григорьева. Специальность у него была артиллерийский наводчик. По сигналу боевой тревоги оп спешил на свой пост в башню за толстыми броневыми стенами и наводил орудия главного калибра. Во время боя обстановка быстро менялась, и горизонтальный наводчик едва успевал поворачиваться. Вот какая ответственная должность была в ту пору у Петра Григорьева – Петьки-Галифе, как в шутку называли его друзья. Они все еще не могли забыть, как деревенский парнишка из Вологодской области, призванный на военную службу, приехал в Кронштадт в старых отцовских брюках – галифе с пузырями от бедра до колен. На первых порах новичок казался «белой вороной» среди таких же молодых парней, но уже не салажат, а настоящих моряков, одетых по всей форме и считавших себя морскими волками. И с легкой руки какого-то остряка пристала к нему кличка – Галифе.

И вот к борту «Кирова» пришвартовался пограничный катер с усиленной охраной. На корабле уже все было готово к приему ценностей. Выбрали наиболее надежное помещение. Трюмный машинист Кучеренко перекрыл трубопроводы воды, пара и доложил об этом в пост живучести. Инженер-механик проверил помещение и закрыл на ключ.

Маленький полный человек в макинтоше и черной широкополой шляпе первым поднялся с катера и, ступив на палубу, обратился к краснофлотцам, которым предстояло принять драгоценный груз:

– Осторожно, товарищи. Не дергайте мешочки, а то рассыплется...

– Не беспокойтесь, все будет в порядке! – ответили ему.

Мешки, наполненные денежными знаками, и совсем маленькие мешочки с золотом передавались из рук в руки по цепочке, от трапа и до самой каюты в носу.

Петр Григорьев помнил наказ комиссара корабля, все время находился на палубе, встречал моряков, направлял их дальше, следил, чтобы ни на минуту не останавливался живой конвейер.

– Быстренько, быстренько, – поторапливал он.

Минут за двадцать все доставленное на катере перенесли в каюту. Дверь опечатали. У входа стал часовой.

Никто не знает, удалось ли фашистам разведать, что именно на «Киров» будут погружены ценности Государственного банка, но факт остается фактом: именно на нем сосредоточила огонь немецкая береговая артиллерия и на него отвесно бросились пикировщики. Корабль, управляемый капитаном 2 ранга Сухоруковым, маневрировал на рейде среди разрывов бомб и снарядов и мастерски уклонялся от прямых попаданий.

И вдруг взрыв снаряда. Ранен был и Петр Григорьев. Вмиг все помутилось в глазах, но сознания все-таки не потерял. Глянул вперед, а там на корме вовсю бушует огонь и к глубинным бомбам подбирается. Видя нависшую опасность, Петр усилием воли заставил себя подняться и кое-как ползком, ползком, опираясь на локти и отталкиваясь ногами, добрался до кормовой башни и крикнул из последних сил: «Ребята, пожар!». Краснофлотцы, укрывшиеся было в башне, выскочили оттуда, схватили огнетушители и быстренько справились с огнем.

Подняли Петьку-Галифе, положили на носилки и в лазарет. Положили на операционный стол, врач сказал: «Терпите. Больно будет», – и стал извлекать осколки. Петр от боли кусал губы, но ни слова не произнес. Тяжко было сознавать, что в самый неподходящий момент он вышел из строя и лежит забинтованный, как кукла.

Когда стемнело и бой затих, раненых переправляли на берег – в госпиталь. Их провожали товарищи, и каждый протягивал руку в знак сочувствия и благодарности за расторопность, проявленную моряками в минуту опасности.

Краснофлотцы подбадривали своего друга Петра Григорьева:

– Галифе! Не вешай нос! Все будет в порядке. До встречи в Кронштадте!

А на той стороне, куда мог проникнуть лишь глаз советской разведки, в это время события разворачивались так.

Аэродром, на котором еще недавно базировались советские штурмовики, занял отряд гитлеровских бомбардировщиков «Дойче штольц». Широкую взлетно-посадочную полосу окружало целое море синих колокольчиков, желтых лютиков. И было странно видеть на фоне этой идиллической картины бочки из-под бензина, в клочья разорванные маскировочные сети, остов сгоревшего самолета...

Новые хозяева не спешили наводить порядок. Красоты природы их тоже не трогали. Отряд перебросили из Восточной Пруссии за несколько дней. Командующий группой армий «Север» самолично распорядился собрать на побережье Финского залива мощный авиационный кулак, чтобы не допустить прорыва советских кораблей из Таллина, уничтожить их на рейде и по пути в Кронштадт.

Командир отряда Отто Мюллер, низкорослый, с лицом, испещренным веснушками, читал приказ командующего воздушной армией. Мюллер был удачливым летчиком. В двадцать восемь лет он стал известен всей Германии, бомбил Лондон, в совершенстве освоил тактику ударов по морским конвоям. Какой бы силы огонь ни встречал самолеты, Мюллер прорывался к цели, пикировал почти до самых корабельных мачт, с ювелирной точностью клал бомбы.

Грудь коротышки Мюллера украшали Железные кресты II и I степени, Рыцарский крест с мечами. Имя его не сходило со страниц газет, фоторепортеры следовали за ним по пятам.

Сейчас, пробегая глазами экстренный приказ командующего, Мюллер был немало озадачен требованием находиться в готовности к немедленному вылету с заданием потопить русский корабль, название которого сообщат дополнительно. Летчика, совершившего потопление, ждет слава национального героя Германии...

– Вот уж золотой корабль, – хмыкнул Мюллер, отложив приказ.

Он не подозревал, насколько близок к истине, как не подозревал и о том, что существует некий Гейнц – честолюбивый полковник абвера, опытный и расчетливый диверсант. Тот самый Гейнц, который решил сделать больше, чем целая дивизия фон Гребера, тот самый, чье предложение «на всякий случай» о перехвате корабля стало сейчас приказом командующего немецкой воздушной армией.

В стареньком костюме и соломенной шляпе, нахлобученной на лоб, с рюкзаком на спине и огромным чемоданом в руках, Гейнц втиснулся в толпу беженцев. Отлично сработанный паспорт на имя жителя эстонского местечка, которое Гейнц превосходно изучил еще до войны, давал ему полную уверенность в успехе. Он заранее посмеивался над советскими пограничниками на контрольных пунктах.

Кому придет в голову заподозрить в худом, сутуловатом, напуганном мастере кирпичного завода Пауле Петсе полковника абвера? Ведь таких Паулей сейчас тысячи на эстонских дорогах. А главное – советские пограничники, если рассудить здраво, должны были больше думать о собственной шкуре, чем о каких-то диверсантах.

Последний КПП на развилке дорог у памятника «Русалка». Это уже Таллин. Гейнц протянул паспорт офицеру в зеленой фуражке, тот скользнул по нему беглым взглядом и, уже возвращая, глянул в лицо стоящего перед ним человека. Глаза пограничника, красные от бессонницы, были строги и внимательны. Как это случилось, Гейнц не смог бы объяснить, только вдруг ему стало очень неуютно под этим пытливым взглядом, и впервые за много лет холодок страха пробежал по спине.

– У нас есть боец из того же местечка, – сказал офицер кому-то. – Вызовите.

Гейнц сделал вид, что не понимает по-русски, но опыт разведчика уже говорил ему, что теперь это не имеет значения. К ним приближался плечистый белокурый эстонец в форме красноармейца, и с каждым его шагом Гейнц ощущал, как в душе усиливается нервный, обессиливающий холодок. Ему вдруг захотелось по-заячьи метнуться к близким деревьям пригородного парка, но он слишком хорошо знал, что от пули убежать невозможно...

...Его ждали на окраине Таллина в добротном особняке четверо молодых людей. Они сидели, покуривали сигареты и прислушивались к далекой канонаде. Изредка перебрасывались короткими фразами на немецком языке – здесь можно не скрывать своего происхождения. В саду, окружающем особняк, были расставлены посты местных националистов.

Хозяйка накрыла стол и удалилась.

– Время выходит! – нетерпеливо встал с места и подошел к окну один из присутствующих.

– Не беспокойся, Ганс! Хозяин придет минута в минуту, – отозвался другой, спокойно пуская к потолку колечки дыма. – Он точен.

В столовой, подернутой вечерним сумраком, воцарилось молчание. Эти парни неплохо поработали, и они рассчитывали на благодарность шефа. Боевые группы из местной профашистской организации готовы к действию. В банке есть свой человек, и он ежечасно сообщает, что там делается. Составлен точный план расположения сейфов и кладовых, до мельчайших деталей разработана операция по захвату ценностей, которую шеф одобрил по радио. Готово надежное место для золота и денег. «Плутон» должен пройти как по нотам и не позднее нынешней ночи.

Какой-то звук, похожий на слабый возглас, раздался в саду.

– Я же говорил. Шеф точен как часы!.. – начал было тот, что сидел, развалясь в кресле, но не докончил. Выстрелы прервали его речь. Двое метнулись к окнам, зазвенело стекло, и один мешком вывалился наружу, другой, слепо цепляясь за косяк, сполз по подоконнику назад в комнату. Двое других предпочли сидеть не двигаясь...

Вскоре в зарешеченной машине они неслись к зданию НКВД. Встретились там со своим шефом лишь с небольшим опозданием...

Откуда было знать командиру авиаотряда «Дойче штольц» о том, что теперь ему предстояло продолжить дорожку, которая так печально оборвалась для удачливого в прошлом полковника абвера?

На рассвете 27 августа 1941 года к борту «Кирова» пришвартовалось посыльное судно «Пиккер» с членом Военного совета Краснознаменного Балтийского флота. Вице-адмирал В. Ф. Трибуц и член Военного совета контр-адмирал Н. К. Смирнов поднялись на ходовой мостик. За ними пронесли укрытое в чехол знамя Краснознаменного Балтийского флота – первую награду Советского правительства, которой флот удостоился в 1928 году.

Командующий эскадрой контр-адмирал Дрозд с мостика «Кирова» наблюдал за транспортами, медленно выползавшими из гаваней. На палубах – пушки, военные машины, солдаты, прибывшие прямо с фронта. На фоне серых шинелей белые повязки раненых, люди в штатском, эвакуирующиеся из Таллина.

Сознание того, что вся эта армада пойдет под прикрытием кораблей эскадры, которой командует он, Дрозд, сейчас накладывало на него особо большую ответственность.

Транспорты занимали свои места в строю и медленно уходили на восток. В охранении каждого из четырех отрядов шли боевые корабли.

И только «Киров» и миноносцы еще оставались на рейде и по-прежнему вели артиллерийскую дуэль с вражескими батареями, прикрывая отход войск с переднего края и погрузку их на корабли.