Текст книги "Разведчик Четвертого прапора"

Автор книги: Николай Дубинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Потом ушел и Безушенко. Сестры передали, что его взяли работать в советское посольство в Праге. Беспомощный, с залитыми гипсом руками, Вася недвижно лежал на спине, ожидая выздоровления. И только приходы бывших партизан Четвертого прапора и местных жителей – знакомых и незнакомых скрашивали его больничную жизнь.

38

Больше трех месяцев лечили Василя-разведчика врачи города Високе Мито.

В августе, когда правая рука его еще висела на перевязи, он покинул больницу.

Чехия преображалась. Казалось, все праздновало победу. В садах зрели тяжелые яблоки. На пасеках гудели пчелы. Люди дружно трудились на полях.

Вернулись домой угнанные в Германию.

Вернулись домой партизаны полка имени Свободы. К концу войны полк насчитывал 604 бойца. На их счету было три пущенных под откос состава, поврежденный бронепоезд, три взорванных моста и два склада боеприпасов, выведенный из строя завод боеприпасов, 1113 уничтоженных фашистских солдат и офицеров, 3053 пленных, 109 захваченных у врага грузовых автомашин, 12 санитарных, 51 мотоцикл, 3 бронемашины, радиостанция, 14 самолетов, 2 орудия, 405 лошадей, много оружия, боеприпасов и другие трофеи.

Усталые, изможденные, пришли из лагерей и тюрем домой те немногие, кому посчастливилось уцелеть в фашистской неволе. Как соскучились по доброму, извечному труду рабочие руки! Как хотелось каждому, чтоб скорее ушли в прошлое бедствия войны!

Сколько чешек, как и женщин далекой России, напрасно стояло в те дни у ворот, глядя с надеждой, не их ли это сын, муж, отец или брат возвращается в родное село по дороге! И сколько чешских детей, как и русских, уже никогда больше не увидели своих отцов!.. Но надо было жить. Надо было кормить сирот. И вдовы, потерявшие мужей, и матери, оставшиеся без сынов, брали лопату, косу или серп в свои загрубевшие от труда руки и, пряча слезы, шли в поле.

А небо над землей было таким высоким и чистым! А грозы гремели такими благодатными дождями! И ни один немецкий самолет с черными крестами на крыльях уже не бороздил синь над горами.

Обновлялась Чехословакия. Народ многому научился за годы национальной катастрофы. В Праге было создано народное правительство национального фронта.

На попутной машине Вася приехал в Белу. Знакомый партизан пригласил его в свой дом. Повидать юного разведчика шли другие партизаны. Приходили жители села. Поздравляли с выздоровлением, со счастливой судьбой. Плакали о погибших. Снова и снова расспрашивали об обстоятельствах боя у карьера, об Ироушеке и остальных...

В больнице Васе подарили новый костюм, ботинки, белую рубашку, шляпу. Вася стеснялся своей шикарной и великоватой для него одежды, смущался от всеобщего внимания и уважения.

Хозяин в шутку хлопал его по спине: – Ты хороший хлап, Василь! Оставайся у нас жить. У меня дочь – красавица. Сейчас гусей пасет. Отдам за тебя!

После освобождения Белы тела расстрелянных партизан перенесли из карьера на сельское кладбище. Вася дождался, когда гостей стало поменьше, и незаметно ушел проведать братскую могилу.

На кладбище было тихо. Ровными рядами высились памятники. Вершину каждого венчал белый мраморный голубь. Несколько женщин молча стояли перед убранными цветами могильными холмиками.

Разведчиков похоронили под высокими деревьями в дальнем конце кладбища. Там Вася увидел сестру Стаха, которая принесла цветы на могилу брата. Она несколько мгновений смотрела на Васю остановившимися от неожиданности глазами, узнала его и с криком упала на могилу:

– Иозеф, родной! Никогда не откроешь ты свои очи!.. Не было у нас отца-матери. Не осталось у меня теперь и братика единственного!..

Подошли еще женщины.

Увидят вернувшегося с того света худого и бледного русского парнишку с висящей на повязке рукой и – плакать в голос.

Вася стоял, глотал комок, сжимавший горло. Прошел, опустив голову, мимо могилы Стаха, Ироушека, Застепы, Философенко. И всех остальных. Вечная им память! Пусть пухом будет им земля!..

Утром обошел товарищей. Обошел жен и матерей погибших. Пожелал им всего доброго. Па попутной машине выехал в Глубоко.

Старушки Кучеровы, увидев его, тоже зарыдали. И они слышали о том, что произошло с разведчиками у карьера.

Вернулся с поля старик Кучеров. Сели обедать. Старик спросил:

– Домой теперь, сынок?

– Домой.

– Погостовай у нас. Отдохни. Потом поедешь.

Вася остался. Помочь еще не мог, по все же ходил с хозяином на поле, где зрела рожь, на пасеку. В огороде покачал одной рукой воду.

А старушки тем временем готовили ему еду на дорогу.

Но вот кончилось и это гостеванье. Еще поплакали сестры Кучеровы. Все трое проводили его на станцию, горячо обняли у вагона, вытирая слезы, помахали вслед.

И поезд повез его на восток.

Станции были переполнены людьми. Ехали домой бывшие фашистские узники. Ехали угнанные на работы. То и дело слышались лихие песни возвращавшихся домой русских солдат.

Судьба еще раз напомнила пареньку о пережитом.

На какой-то станции, кажется, в Остраве, когда поезд уже отходил от перрона, Вася вдруг увидел в кипевшей там толпе долговязую фигуру сумасшедшего бухгалтера. Люди около него пели. Мимо пробивалась куда-то группа женщин. Сзади пожилой мужчина в котелке, обезумев от радости, целовал только что сошедшую с поезда девушку, видимо, дочь, плакавшую у него на груди. За ними стоял русский эшелон с демобилизованными, которые прямо у открытых дверей выбивали вприсядку трепака. На них смотрели чешские девушки и то смеялись, то плакали.

Кричало радио. Звонил станционный колокол, оповещая о подходе очередного состава.

А сумасшедший, возвышаясь над этим кипящим муравейником, тревожно поворачивался то в ту, то в другую сторону – пытался что-то понять и не мог.

"Так ведь он же не знает, куда ему ехать", – догадался Вася.

Но поезд уже набрал скорость. Высокая фигура старика быстро проплыла назад. Мелькнул конец перрона.

И вот уже кончились последние улицы города. И поезд с протяжным гудком вырвался на просторы чужих полей, спеша к России...

39

Много солдат возвращалось в те дни. И так был дорог их наскучавшейся душе каждый родной уголок, каждый знакомый поворот дороги к близкому уже дому, так им хотелось увидеть и охватить сердцем все сразу, что часто не хватало у солдата сил продолжать путь в поезде или машине. Он сходил задолго до дома, шагал пешком по родному проселку и угадывал и с нетерпением ждал, что откроется за следующим холмом или лесом.

В конце августа 1945 года среди таких служивых сошел в Виннице худенький паренек в шляпе, темном европейском костюме не по росту и с висевшей на повязке правой рукой. Он окинул взглядом груду белых камней на месте разбитого вокзала, посмотрел на закопченные руины разрушенных и сожженных зданий. Потом закинул здоровой рукой нетяжелый свой мешочек за плечо и зашагал по главной улице.

Это был Вася Безвершук.

По дороге пылили автомашины. Тяжело цокали по булыжнику подковами кони, запряженные в разбитые телеги. Вася мог бы поднять руку, попросить шофера или возницу подвезти. Но он шел пешком. Ему хотелось во всех подробностях увидеть, что сталось с родными местами за эти годы.

Перекинув через плечи узлы и бидоны, по пыльной дороге брели с городского рынка колхозницы окрестных сел.

Сразу за городом начались поля. Покачивались налитые колосья, дозревала пшеница.

Как все это напоминало картины далекого детства и мира, если б не следы войны...

Следов сохранилось много.

Лица встречных были худы и суровы.

Сразу за Винницей на правой стороне дороги стояли низкие длинные блоки бывшего немецкого концентрационного лагеря. Десятки тысяч местных жителей нашли там смерть.

Без конца встречались пепелища. Сожженный хутор. Взорванная казарма железнодорожников. Разбитый домик лесника...

И окопы. Уже начав осыпаться, они то там, то здесь тянулись через картофельные поля, пшеницу и заросшие лесом холмы. Посмотрит Вася на такое поле и невольно вспомнит тело, иссеченное плетью.

Настрадались люди. Настрадалась земля.

Целый день шагал парень по дороге. Под вечер показалась родная Десна. Вода словно застыла, отразив в себе камыши да косо упавшие с берегов к середине реки ржавые фермы моста. Немцы взорвали.

За рекой был Турбов.

Когда садилось солнце, Вася вошел в родной двор. И первый, кого он увидел, был отец.

Еще весной сорок четвертого, когда Советская Армия освободила Турбов, старый Безвершук посадил в огороде новые вишни. В этот вечер оп, как всегда, копался в саду. Смотрел, как растут вишни, хорошо ли подвязаны к колышкам, не нужно ли где подрезать лишнюю ветвь или потравить гусениц. Силы старика были уже не те. Работа подвигалась медленно.

Скрип калитки отвлек его от дела. Худой высокий парень, одетый не так, как одеваются в Турбове и с рукой на повязке, остановился перед ним.

Григорий Филиппович сначала удивился. Потом встревожился. Наконец он узнал сына, хотел броситься к нему. Но старые ноги не шли...

– Ты, Василий?

– Я, папа.

И старик заплакал.

Вася бережно обнял его здоровой рукой. И заплакал тоже. Вышла из кладовой тетка Фросына. Она хлопнула себя по бедрам и закричала:

– Люди добрые! Глядить! Та це ж наш Васыль.

– Живой! Слава тебе, хос-споди! От радость так радость!..

Слепой Иван оказался жив, тоже был дома. Когда Вася шагнул на порог, Иван, расставив руки, крутился посередине комнаты, ища дверь.

Братья крепко обнялись.

– Мы тебя уже и ждать перестали, – говорил Иван.

Радостные крики тетки Фросыны услышали в ближайших дворах. Тут же прибежал один сосед – узнать, правда ли, что Вася жив. Потом прибежал второй. Потом люди шли и шли без конца – соседи, родственники. Поздравляли Васю с возвращением. Плакали по близким, которые уже никогда не вернутся. Расспрашивали, где был, что видел. Рассказывали про свое житье-бытье...

– А Николай Волошин? А Петро Порейко? – спрашивал Василий.

До петухов хватило разговоров и радости. Но так и не переговорили всего – столько было пройдено и пережито всеми.

И когда лег наконец Василий спать – дома, рядом с братом – он был самым счастливым человеком.

40

Сейчас, много лет спустя, Василия Безвершука можно встретить на путях станции Свердловск-Пассажирский. Это у нее название такое. На самом же деле она не только пассажирская, но, как говорят железнодорожники, и грузовая. Через нее связаны с миром многие свердловские заводы, в том числе и гигант Уралмаш.

Дел у работников станции много. За дежурство они подают на подъездные пути заводов под погрузку а выгрузку сотни вагонов. Потом собирают их оттуда, формируют составы и отправляют во все концы страны. Выполняет эту работу маневровый тепловоз. День я ночь хлопотливо бегает он по станционным путям. "Комсомольский" – гласит надпись на корпусе. Управляют тепловозом действительно комсомольцы. Но часто в окне можно увидеть и крепкого, спокойного человека с седеющими висками. Это машинист-наставник Василий Григорьевич Безвершук. Трудно узнать в нем семнадцатилетнего парнишку с рукой на повязке, вернувшегося из Чехословакии осенью сорок пятого года.

Недолго пробыл он тогда дома. Разруха. Бедность. Есть нечего... Отдохнул неделю – пошел на курсы шоферов. Закончил – стал работать на каолиновом заводе.

Пока учился на курсах – правая рука вроде зажила. Пошел работать трудно! Покрутит смену баранку – болит рука. Да и левую тоже ломит.

Перешел Василий в дежурные слесари. Но перебитые руки плохо служили и там.

От этого ли или от всего пережитого напала на него тоска. Придет после работы с больными руками домой, а там все-таки не мать родная.

Мать погрела бы его руки в горячей воде, растерла бы чем-нибудь, травки дала бы попить какой-нибудь. От боли. Тетка же Фросына не понимала, почему парень ходит хмурый, укорять стала за малый заработок.

Осенью достал Василий мешочек, с которым вернулся из Чехословакии, положил в него бельишка пару, полотенце, краюху хлеба и пошел в Винницу. Искать другую работу.

На вокзале попалось на глаза объявление о наборе рабочих. Василий пошел. Проверили врачи зрение, слух.

– Годен!

И поехал "вербованный по оргнабору" Василий Безвершук на Урал.

В Свердловске его направили в депо кочегаром паровоза. Поработал месяц – командировали на курсы помощников машиниста. Кончил курсы, поездил, как говорят железнодорожники, "за левым крылом паровоза" – послали в школу машинистов...

Теперь уже не сосчитать, сколько за эти почти сорок лет провел он грузовых и пассажирских поездов. Руки? Побаливают и сейчас, но работать можно. Тем более что на транспорт давно уже пришли новые локомотивы, управлять которыми легче, чем паровозом. Сдал в последние годы только глаз, рассеченный немецкой плетью. Потому и перевела администрация опытного машиниста – кстати, не имеющего за всю трудовую деятельность ни одного замечания – с поездной работы на маневровую. Пусть учит молодежь!

Самому Безвершуку учиться было нелегко. Вечернюю школу закончил уже тридцатилетним – в 1958 году. А теперь Василий Григорьевич уже дедушка: оба сына стали взрослыми людьми, работают и растят детей.

Но как бы ни складывалась жизнь, какие бы новые дела и заботы ни волновали Безвершука на работе и дома, – не мог он забыть лесистые чешские горы, друзей из Четвертого прапора. Как они там сейчас? Как живет новая Чехословакия?

Несколько раз решал написать письмо, потом откладывал: а вдруг забыли его... И все же написал. Друзья быстро откликнулись.

В 1960 году поехали они с женой в Чехословакию по туристским путевкам. И едва сказал Безвершук в Праге переводчице о своем желании повидаться с кем-нибудь из партизан Четвертого прапора Луже, как взволнованная девушка засыпала его вопросами. В самом деле он партизанил в Четвертом прапоре? Знает героев минувших сражений?

Через пятнадцать минут о приезде русского бойца партизанского полка стало известно министру иностранных дел и советскому посольству. Менее чем через дна часа за Безвершуком приехала быстроходная "татра" Лужского городского комитета партии. За ее рулем сидел бывший партизан, пожелавший первым увидеть русского Василя.

Следующие три дня описать трудно. Нет, не забыли чешские побратимы расстрелянного немцами разведчика Четвертого прапора. Объятья и добрые застолья следовали одно за другим. В городах Луже, Скутеч, Високе Мито, в деревнях Бела, Глубоке свердловского машиниста передавали друг другу, как эстафету. Расспрашивали, как он живет, как идут дела в Советском Союзе. И вспоминали, вспоминали...

В школе деревни Бела теперь снова сидели за партами дети. Вместо погибшего Ироушека ею заведовала та самая женщина с добрым лицом по фамилии Сламова, которой так поверил на речке пленный русский мальчишка. Как радостно пожали они сейчас друг другу руки!

Класс, в котором Безвершук беседовал с детьми, был переполнен. Позади ученических парт стояли учителя и жители деревни.

В больнице города Високе Мито первыми узнали его две медицинские сестры. Одна из них была женой рентгенолога Конецкого. Узнали и заплакали, вспомнив, каким привезли его тогда после расстрела. Так и прошла эта встреча – в слезах от того страшного, что сохранила память, и в радости, что те тяжкие годы уже позади.

Дом Кучеровых в деревне Глубоке осел и покосился. Уже мало кто из жителей знал, какой это был замечательный наблюдательный пункт. Старик Кучеров умер. Умерла и одна из сестер. Старая хозяйка дома Анна Кучерова удивилась, когда к ней вдруг пришло много людей. Не сразу узнала она гостя: высокий крепкий незнакомец мало напоминал юного партизанского разведчика, к которому Кучеровы так привязались.

Безвершук назвал себя.

Старая женщина вспомнила, растерялась, заплакала... С грустью покидал Василий Григорьевич этот крестьянский дом, который ему никогда не забыть.

Было и самое волнующее – посещение карьера, где расстреляли разведчиков. Там все изменилось. Тополек, за который держался тогда истекающий кровью Вася, пытаясь подняться на ноги, вырос и окреп. Высоко поднялись и другие деревья, почти сомкнувшись с лесом, куда так и не смогли прорваться партизаны... Местные жители поставили у карьера обелиск. Гость из России положил у его подножья венок.

...В ту первую поездку, возвращаясь домой, Безвершук с женой остановились в Праге, в гостинице Флора на Винограды. Была уже ночь. Обитатели гостиницы укладывались спать. Только с лестницы, неподалеку от номера Безвершуков, доносились шум и грохот. Василий Григорьевич вышел посмотреть, что происходит.

Развлекались туристы из Западной Германии. Оп видел их за ужином в ресторане.

Здоровые, подвыпившие дяди с лысинами, животиками и волосатыми ногами, в таких же желтых шортах, в каких первый эсэсовский отряд въехал в Турбов, толкаясь и хохоча, взбегали по лестнице, садились верхом на перила и, болтая руками и ногами, с криком и свистом мчались вниз.

Нет, это были не те немцы, что работают на заводах, на фабриках, в поле. Не немецкие железнодорожники. Руки этих туристов были в перстнях, фигуры округлены жирком. А в глазах – высокомерие и сознание вседозволенности.

Туристы веселились, а русский машинист, сложив на груди свои сильные рабочие руки, стоял на верхней площадке и наблюдал. И думал, что эти веселые туристы, если судить по их возрасту, в войну не сидели дома...

Пришел дежурный, указал на большие гостиничные часы, тяжело и медленно качавшие маятником, попросил тишины:

– Администрация хотеля просит уважаемых гостей пройти в свои номера.

Туристы ушли. А Безвершук долго еще потом ворочался в постели. Не шел сон. Болела правая рука. Таясь от немцев и спеша, чешские врачи не заметили еще одну пулю, засевшую возле кости. Там она и остается до сих пор, перекатываясь в толще мышцы.

После той первой поездки не раз еще гостил Василий Григорьевич у чешских друзей. Встречался с товарища-Ми из Чехословакии и в Свердловске. А между поездками и встречами были письма. Идут они и сейчас.

Пишут о разном. Ян Мельша, неплохо изучивший русский язык, сообщил о хорошем урожае. "Не в силах одних земледельцев убрать его до заморозков. Каждый день отправляются в поля один или два класса из нашей школы. Наш учительский коллектив собрал свеклу с одного гектара и наши ученики собрали картофель с тринадцати гектаров в сельскохозяйственном кооперативе в Луже и по нескольку гектаров в соседних деревнях"...

Сын директора школы в деревне Бела Златко Сламов прислал привет из Москвы, куда он приехал по туристской путевке. Партизан Ян Новак с супругой зовут к себе в гости в город Луже. Помнят в Чехословакии русского партизана!..

И он, конечно, не оставляет ни одного письма без ответа, шлет подарки, бережно хранит каждую весточку от побратимов.

Часто встречается Василий Григорьевич с молодежью – и у себя в депо, и на многих свердловских предприятиях, в Домах культуры. Уже мало осталось в Свердловске школ, где бы он не выступал перед ребятами с воспоминаниями об Отечественной войне, о партизанской борьбе в тылу врага, о боевых делах чешских и русских бойцов, плечом к плечу сражавшихся с захватчиками.

Встречается Безвершук и с призывниками. И всегда заходит речь о дисциплине:

– Дисциплина должна быть с первых же дней! Без нее не может быть армии!

Темнея лицом, вспоминает:

– Почему погибли мои товарищи? Потому что один из дозорных, высланных навстречу немецкой колонне, чтобы сообщать о ее движении, не выполнил задание. В те дни наш партизанский полк вел непрерывные бои, бойцы устали. И один дозорный заснул, хотя не имел права этого делать. Пропустил колонну, не предупредил...

И вот снова стоит Безвершук перед гранитным памятником на кладбище чешской деревни. Еще и еще раз вглядывается в дорогие лица. Думает. Где теперь Усач, Костя Курский, Андрей Сталинградский, Иван Муха, Валентин Безушенко, киргиз Максим из Джалал-Абада? Живы ли? Как сложилась жизнь остальных бывших пленных из их отряда?

В Одесской области так и не удалось найти родственников Афанасия Философенко. А как хотелось бы, чтобы знали родные всех наших партизан, погибших в чешских горах, какими они были героями!

Позванивает ветер фольгою венков. Склонив голову, молча стоит приезжий с Урала у памятника товарищам. И мысли его об одном:

Пусть вечным примером людям будут те, кто стоял за свободу своей родины, как партизаны Четвертого прапора, как русские солдаты всех времен!