Текст книги "Второе признание"
Автор книги: Николай Сумишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Сумишин Николай Флорович
Второе признание
Николай Флорович Сумишин
Второе признание
Рассказ
"Уроки" – первая книга молодого украинского писателя Николая Сумишина, издаваемая в переводе на русский язык.
В повести, давшей название книге, автор рассказывает о буднях педагогов и учащихся средней школы, показывает сложный духовный мир подростков, роль преподавателей в нравственном воспитании подрастающего поколения.
Рассказы Н.Сумишина – о жизни колхозников в послевоенные годы, о зарождении первого чувства любви, об ответственности взрослых за судьбы своих детей.
– ...Какие мы были смешные. А Василь, тот вообще! Никак не решался сказать самое главное слово... и поцеловать. – Катя засмеялась приглушенно и вытерла слезу. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги, и поеживалась, словно в комнате было холодно. Телефонный аппарат стоял на полу. – Все куда-то исчезло... Нет, я не плачу, что ты... Не знаю... Что-то неопределенное... Любовь – она вначале, все мы тогда наивные. Каждая из нас – Джульетта. Разве нет? А потом... домашние стены, кухня, стиральная машина... Бедная Джульетта, она не изведала наших забот... Знаешь, Валя, я теперь много думаю. Приду с работы, сяду и гляжу в угол, как последняя дура. Свадьбу почему-то вижу... Какие мы были!.. Ожидалось столько всего радостного... светлого... Не девочка, знаю: проза будней... Но эта пустота дома... Эта тишина... Нет, Валя, нет. Детей не будет. Диагноз окончательный... Буланович – авторитет... Уже смирилась... Василь? Видела бы, как он меня успокаивал, даже удивительно! "Подумаешь, трагедия!" Живут, мол, другие без детей. А я-то знаю, как он... Да что там говорить – туча черная в доме. Правда, мы постоянно делаем вид, что ее нет. Но хватит об этом. Знаешь, от кого я письмо получила? Угадай... От Евгения Белозера... Представь себе, холостякует!.. Целый час проплакала в подушку. Ой, Валя!.. Нет, конечно. Все мы были тогда чистенькие, но все равно Василь был самым чистым – как родниковая вода. Знаешь, я тогда словно под горой стояла и все смотрела, как бы взобраться на вершину!.. И теперь думаю: неужели тридцать лет – вершина?.. Наверно, вершина, потому что видно далеко вперед, до самой точки. Представь, никакой радости, ни одного просвета! Вот я и подумала... может, назад вернуться? Скатиться с горы, и все!.. Евгению ответила, села и ответила... Коротенько написала... Про три березы, возле которых он мне свидание назначал... что одна береза уже засохла... Ой, Валя, кажется, Василь идет. Все! До свидания! Спасибо, что позвонила.
Катя положила трубку, вытерла быстренько глаза, взяла книжку. Слышала, как вошел Василь, как раздевался и вешал китель на спинку стула. Теперь ищет, наверно, спортивный свитер. Напрасно ищет, она его выстирала, сохнет на балконе.
– Как я устал, Катя! – Василь сел рядом, закрыл глаза. – Понимаешь, до сих пор я считал себя в милиции молодым работником. Нет, я не говорю, что работал кое-как. Просто иногда снижал требования к себе. Как-то очень спокойно работалось возле старших. Но вот вдруг я почувствовал, что главная ноша уже на моих плечах... Старшие отходят, молодые приходят – такая грустная диалектика...
– Нашли девочку? – спросила Катя, просто так, чтобы продолжить разговор.
– Куда там! Как в воду канула, – ответил Василь и, чем-то встревоженный, присмотрелся к жене:
– Ты что, плакала?
– С чего бы?
– Глаза красные...
– Читала. Сюжетик!.. Даже голова разболелась. Интересно пишет этот... Катя взглянула на обложку, – Артур Хейли. Читал?
Василь даже не взглянул на книгу.
– Катя... сегодня я расспрашивал... Только прошу тебя, не волнуйся... Можно, – он умолк, потер ладони, – можно взять ребенка... Девочку, мальчика... в возрасте... словом, на выбор.
– Ты у меня на выдумки мастер, – сказала тихо Катя. – А я пирог испекла, с завитушками. Сейчас принесу, очень вкусно...
– Катя...
– Он, правда, подгорел, но совсем немного. Ножом срежешь – и на здоровье.
Василь недовольно посмотрел вслед жене, затем понуро уставился в окно. Соседний дом вечно закрывает небо. Его окна синевато посверкивали на вечернем морозе.
Катя тоже их видела, накрывая для мужа стол. Эти чужие сверкающие окна не раз преломляли их переполненные болью взгляды. У Кати дрожали руки, не могла налить молоко. Поставила на поднос кувшин и чашку, – пусть уж сам. Кувшин хороший и милый, напомнит мужу о селе.
Василь, когда уже сидели за столом и молчать дальше было все тяжелее, воскликнул:
– У тебя прекрасная сегодня прическа!
– Думала, вечером выйдем.
– Нет. Меня вызовут, надо возле телефона быть.
"Знаю, ты очень любишь детей... очень любишь, – думала Катя, поглядывая на задумавшегося мужа. – Недавно в селе – помнишь? – мы тогда частенько к маме ездили – к нам во двор Иванко забегал, соседский мальчик. Однажды ты стал его подбрасывать и что-то говорить, и вы смеялись. Потом... ты играл с ним и... поцеловал... А я... через окно наблюдала, ты меня не видел... Я закрыла глаза и заплакала. У тебя завистливые глаза, когда перед нами идет молодая семья с ребенком, а если это мальчик, то вообще..."
– Этот кувшинчик, Катя, стоит себе как-то весело и уютно – и в комнате уютно...
Василь говорил не то, что думал.
– Понимаешь... я не смогу смотреть, когда ты будешь ласкать чужого ребенка, – сказав это, Катя спрятала дрожащие руки под стол, чтобы муж их не видел.
– Он же нашим станет, Катя! Ты полюбишь его, как своего родного!
Катя отрицательно покачала головой.
– Я много думала. Самое большое счастье – дарить жизнь... Оно обошло меня. Меня! Меня одну!.. Нет, нет, ты слушай! Я тебя прошу. Счастье обошло меня стороной... Есть женщины, которые сознательно им не пользуются и живут... себе в удовольствие... Наверно, и мне нужно переключиться на новую волну... А там, глядишь, и старость...
– Что ты мелешь! Что ты только мелешь! Это я... дурак. Не надо было напоминать.
– Напоминать... Это всегда между нами. Даже тогда, когда мы целуемся... – Перед Катей были одни лишь широко раскрытые, испуганные глаза мужа, но она уже не могла сдержаться. – Ты еще найдешь себе... женщину и полюбишь, и она тебя... Это же так просто, каждый день столько разлук... Квартиру я тебе оставлю... Между нами, если уж начистоту, уже давно это... Не смотри так, словно я открываю тебе Америку. Ты и сам, наверно, чувствуешь. Любовь, она только вначале, а потом... Потом отчаянные разводятся, а слабохарактерные несут свой крест...
– Это просто ужас!.. Столько ты всего наговорила...
– Никак не хочешь взглянуть правде в глаза. Жизнь жестокая...
– Не подтасовывай нашего горя.
– Моего горя.
– Нет, нашего! Нашего горя, потому что я... – Василь вдруг замолчал, взглянул на жену как-то жалобно и сказал тихо, точно так, как тогда, в свадебное воскресенье, когда они сидели в темноте, а в приоткрытое окно лилась грустная песня, которую уносили со свадьбы девушки, и он произнес: "Я люблю тебя, Катя..."
Катя опустила голову и промолвила еле слышно:
– И все же я рада, что сказала тебе. Теперь, независимо ни от чего, мои слова будут жить в тебе, и ты станешь привыкать к ним.
– Никогда! Молчи, я слушать не хочу!.. Я тебя прошу, Катя, молчи...
Катя молчала, и Василь – тоже.
С тревожным сердцем Катя кружила по квартире, бралась за какую-нибудь работу и тут же ее оставляла, а Василь лежал на диване, закрылся газетой. Чужие окна равнодушно светились в темноте, сразу же за их окном.
"Ну вот, – думала Катя, – произошел все-таки между нами этот проклятый разговор. Словно неотвратимая стихия ворвалась в жизнь, вырвала из-под ног теплую землю и затопила все водой со льдом. Хоть бросайся с берега и плыви. Безумный миг настал! Но теперь не доплыть до Василя, потому что слова, эти коротенькие фразы о любви, которая осталась в прошлом – может, еще на свадьбе, – кромсают берега, снуют невидимо в пропасти, расширяя и углубляя ее..."
Василь лежал тихо, газетой не шелестел, видимо, не читал ее, а думал о... "слабохарактерных, которые несут свой крест". Обиделся. Ну и пусть! Катя найдет силу воли, чтобы прибрать к рукам все свои жалости. Раз уж началось, то лучше разорвать сразу все до конца, собраться и уйти. Скажем, завтра утром, думая, что идешь на работу. А на перекрестке возле кинотеатра повернуть к вокзальной площади, пересечь ее по кратчайшей прямой и остановиться возле кассы.
Катя начала представлять, рассматривая сквозь слезы чужие окна, как она завтра будет покупать билет на какой-нибудь поезд, который повезет ее неизвестно куда... Скорее всего, к матери, в село. Да, да, к маме, кто же другой лучше поймет ее?
Много всяких мыслей пронеслось сквозь ее боль и грусть, но почему-то Катя ни разу не подумала о ребенке, которого можно взять из приюта и назвать своим. Ни хорошего не подумала, ни плохого.
Зазвенел звонок, но не телефонный, а над дверью. Василь накинул китель и, не взглянув на Катю, пошел открывать. Скрипнули двери, послышался удивленный голос, слов не разобрать, но, кажется, муж выкрикнул: "Евгений?!" А это значит... это значит... Катя бросилась через комнату и, испуганная, остановилась возле дверей спальни, прислушалась. Неужели приехал Белозер?!. Похолодевшими руками Катя держалась за дверь, приготовившись в любой миг исчезнуть за нею.
В коридоре уже гудел в полную силу могучий баритон пришедшего мужчины.
– Да неужели Вася, мой старый товарищ, милиционер?! Вот это да... Ну-ну, не обижайся, старик...
Ну, конечно же, это Белозер. Катя представила кислую физиономию мужа, улыбнулась.
– Мы с тобой, вспомни, о каких высотах мечтали! О каких высотах! А ты... ты вообще был среди нас... Ну, здорово, или как? Да хватит тебе!
"Упрямец, надо же! Руки не подаст! Нахмурился, наверно, разозлился и стоит как пень!" – сердито уже думала Катя и горячечно размышляла, что же ей надеть.
Василь что-то сказал, наверно, пригласил Евгения в комнату, вот они уже вошли – Катя металась в спальне между шкафом и зеркалом.
– Нда-а, разбросало нас. А уж надежды, мечты – и не говори. Встречаю в прошлом году во Львове Принцессу – помнишь?.. Она знаешь где? Никогда не отгадаешь! Ни за что! Ну?
– Что же тут отгадывать? Поварит в ресторане.
– Точно! Переписываетесь?
– Нет... изредка кому-нибудь напишу.
– Поварит наша Принцесса! Нет, скажи! Принцесса – повар!
– И довольна, кстати.
В голосе мужа отчетливо слышались нотки иронии. Катю это раздражало. Какой непримиримый! Забыл об элементарных приличиях. Она хватала и снова бросала кофты и свитеры, перебирала платья. Наконец остановила выбор на розовом платье с воротником.
– И я заметил! Понимаешь, ей нравится. Шницеля, лангеты, биточки по-селянски...
– А ты третьим заместителем министра работаешь?
Короткое молчание: Белозер явно растерялся.
– Почему... третьим?
– Удобно, в соответствии с твоими взглядами. Ты, помню, умел удобно устраиваться: и чтоб не впереди, а так... посередке.
Кровь ударила Кате в лицо, – стыдно было за мужа. "Ну сейчас и начнется..." Однако Белозер не обиделся, а захохотал – немного театрально и немного льстиво.
– Юность наша... Что там в ней вспоминать? Мечты... хм, мираж! Юность тем и привлекательна, что далека от реальной жизни. Только круглые идиоты ее потом обожествляют. Вздыхают, оглядываясь назад... Мечтатели не достигают вершин. В крайнем случае поварят или подметают улицы... Ну, скажи банальное: и улицы кому-то надо подметать.
– И улицы кому-то надо подметать.
Белозер хохотал, теперь уже, кажется, искренне, и балабонил о том, что Василь совершенно не изменился, нисколько. И напрасно, потому что жизнь как привередливая женщина: то это ей дай, то другое. И надо не как-нибудь ориентироваться на ее капризы, не только сводить концы с концами, но и иметь кое-что на черный день. Он так и сказал: "на черный день".
Катя очень хорошо представляла, как воспринимает Василь философию Евгения о житье-бытье. Повесил нос и сидит – беспросветная тоска на лице. Таков был, таким остался, тут уж Белозер точно определил.
Она закончила прихорашиваться, еще раз критически осмотрела себя в зеркале и направилась было в комнату, но тут же остановилась, точнее, ее остановил вопрос, она как бы наткнулась на него.
– Что тебя привело в наш город? – услышала она голос Василя.
"В самом деле, что привело его сюда? Неужели письмо! Но в нем нет ничего такого..."
– Испытываю колеса новенькой "Лады". Чудесно бегает! Ну и... вдохнуть родного воздуха, увидеть знакомых... тебя вот, Катю... Кстати, а Катя, она что...
– Кате нездоровится, – сухо ответил Василь приготовленной фразой. Мол, катись, дружок, дальше, испытывай колеса своей "Лады" на загородных трассах, там и воздух почище...
"Ну нет, так не будет", – улыбнулась Катя и решительно направилась в комнату.
Евгений, не по годам тучный мужчина, сидел на диване. В его несколько вальяжной позе было что-то от молодого, но уже довольно известного актера, которого пригласили после удачного фильма на телестудию. Черная выхоленная бородка, гладко причесанные набок волосы... Разве что кругленькие глазки остались от прежнего Белозера. Они и теперь, как и раньше, были похожи на глаза игрушечного медвежонка.
– Здравствуй, Женя, – тихо поздоровалась Катя и тут же встретила взгляд мужа. Испуганный, удивленный, встревоженный и недовольный. "Ну что? Что?.. холодными глазами спрашивала Катя. – Я могу... после нашего разговора... я могу. Ведь теперь все, все меняется..."
– Катька! – Белозер поднялся, его руки, будто привязанные к плечам обрубки канатов, медленно поползли вверх. – Ух ты, красавица!.. Ей-богу, воспользуюсь случаем и поцелую...
Колючая борода пахла табаком и бензином.
– Садись, садись, Женя. Каким ветром? – защебетала Катя. – Вот здесь садись, на диване. Ты так изменился! – Она повернулась к Василю: – Кажется, это тот случай, когда разрешается выпить по фужеру сухого вина. Как думаешь?
Пока Василь морщил лоб, Евгений достал из желтого кожаного портфеля две с разрисованными наклейками бутылки и со словами: "Я, например, полагаю, что коньяк тоже подойдет!" – поставил их на стол.
– Что ж, – Василь встал. – Пойду что-нибудь приготовлю...
– Вот спасибо, Вася! Там... ты все знаешь.
Катя чувствовала себя так, словно лежит на дне лодки, у которой нет ни весел, ни парусов. Лодка покачивается на воде, и покачиваются белые облачка в небе, все небо качается и весь мир...
– Рассказывай, Женя. Как живешь... Все рассказывай. А я тем временем посуду приготовлю... Иногда так хочется выпить фужер вина и посидеть в компании старых друзей. С тобой такого не бывает? Я все чаще оглядываюсь назад, – старею, наверно...
– Что я скажу... Катя... Что я скажу... – Белозер все еще смотрел на нее восхищенно, но его взгляд уже оттенялся внутренним осмыслением. Евгений словно сравнивал ее нынешнюю с той, которая жила в его памяти. – Скажу, что напрасно все, ну... – он воровато оглянулся на дверь, за которой был Василь, – глупо все тогда сложилось, и... десять лет пропало. Из твоей жизни, Катя, выпало в пропасть десять лет... Ты... А он... он... просто не умеет жить!
Катя сразу нахмурилась. Словно выглянула из лодки – а ее несет от острова в далекие разбушевавшиеся воды. Взяла бы весла, да нет их...
– Не надо об этом, Евгений, – сказала твердо.
– Ладно... хотя... Эх, да что говорить! Получив письмо, я сразу почувствовал... Я летел к тебе, чуть не разбился – скрипели тормоза, просились...
– Не надо об этом, я тебя прошу.
– Хорошо, – Евгений опустил голову, и его клинышком постриженная бородка лежала на цветастой сорочке между бортами пиджака, словно галстук. Что ж, расскажу, как живу, – эти слова он произнес с какой-то угрозой в голосе: мол, сама хотела, теперь сравни, взвесь. Оглядел медленно стены: Двухкомнатная?
– Двухкомнатная. – Катя с интересом смотрела на Евгения.
– У меня – три. Кооперативная. Забот было! Знаешь, теперь как та бабушка пела: надо всюду, добрые люди, приятеля иметь... Сколько метров?
Катя ухватилась за ниточку и, радуясь, что вывела разговор из опасной зоны, охотно ответила:
– Двадцать семь.
– У меня сорок девять. Для холостяка, как полагаешь, нормально?
– Роскошно!
– Гарнитур у меня венгерский, светлый, пять кругленьких положил сверху, зато в квартире солнце взошло.
– Сколько это – "пять кругленьких сверху"?
– Пятьсот рублей. Сейчас, пока сверху не положишь, ничего иметь не будешь... Есть у меня часы старинные, три сотни выложил.
– Сверху?
– Нет. Отдал три сотни одному деду. На полу стоят, высокие, выше меня. Правда, я их останавливаю: ход громкий и бьют – испугаешься. Как гости тогда идут... М-да, Василь... Хотя знаю мильтонов – ого! К примеру, "гаишники". Они живут! Битые ребята! Со мной всегда червонец, вот, могу показать...
Белозер был словно из другого мира, о котором Катя много слышала, но ни разу не встречалась с ним с глазу на глаз.
– А где ты работаешь? Не в торговле, случайно?
– В торговле? Почему?
– У тебя все деньги и деньги.
Белозер засмеялся:
– Я механик по ремонту вычислительной техники.
– Рабочий?
Белозер засмеялся:
– По образованию я инженер, но вкалываю как ремонтник. Выгодно. И на стороне имею. – Он посмотрел на Катю вопрошающе. Глаза у него были темные, а брови – беленькие, невидимые. – Погоди, а ты кем работаешь?
– Нотариусом.
– Вот как...
– А что?
– Ничего... А Василь... Да... Он все-таки убил меня – милиционер!
– Тоже работа.
– Конечно. И улицы кому-то надо подметать.
– Надо, – кратко, словно поставила точку, сказала Катя.
Белозер начал рассказывать, как его остановил первый раз "гаишник", молоденький сержант, и как они после долгих дебатов пришли к единому мнению... А Катя – странное дело! – вдруг подумала в это время о ребенке, которого она взяла бы из приюта. Не то чтобы просто подумала, а даже увидела мальчика – вон там, возле подъезда. Мальчик крепко держался за Василеву руку и смешно так перебирал коротенькими ножками. Видение было настолько навязчивым, что Катя забылась, а когда вернулась в комнату, Евгений глядел на нее удивленно:
– Ты плачешь, Катя?
Вошел Василь. Принес на подносе закуску, молча разложил на столе. На Катю не смотрел, избегал ее, словно боялся прочесть на ее лице неприятную для себя весть.
– Что-то погрустнели, – сказал наконец Василь и через силу улыбнулся.
– Мечтали о прошлом, – ответила Катя с наигранной беззаботностью.
Евгений произнес тост за будущие встречи. Катя кивнула в знак согласия. Евгений выпил, затем сказал:
– У меня тоже хрустальные. Правда, я из них не пью: игрушечки. Для гостей. – Он снова налил и выпил. Бутылка в его руке выглядела маленькой, а рюмка вообще спряталась в пальцах, и казалось, что Евгений пьет из кулака.
"Фальшь, фальшь, фальшь. Из всех окон, из всех углов – ложь... Как мерзко стало и сразу – страшно... Словно вокруг ночь беспросветная, а я сошла с тропки и теперь не могу ее найти".
Катя выпила.
Василь сидел молча перед полной рюмкой. "Не будет пить, – подумала Катя. – Будет гнуть свою непримиримую линию и дальше. Что же, он всегда высоко держит чувство собственного достоинства. Вот и сейчас. Он не опустится до лжи, не станет хитрить и юлить... Ну и пусть... Последняя точка в жизни все равно поставлена..."
Кате стало душно.
А Василь... Он как маленький островок правды в этой комнате. Маленький островок, от которого Катю относит невидимое и сильное подводное течение.
Катя смотрела на руки Евгения, обыкновенные руки, но чужие.
Зазвонил телефон.
Василь вскочил, легко подбежал к аппарату.
– Что?.. Ясно... Ясно... Сейчас буду. – Положил трубку, схватил фуражку, начал застегивать пуговицы. – Должен покинуть...
Катя смотрела на мужа умоляюще:
– Вася... а я?
– Я тебе позвоню.
– Ты что, Вася... – Катя вдруг засмеялась, громко и нервно. Оставляешь, значит, меня одну с мужчиной? На всю ночь?
Василь не ответил. Только взглянул с упреком и вышел. Буквально выскользнул из сотен вопросительных знаков. Исчез, канул в темноту. Все оставил на Катю, на ее ошалевший разум, на ее издерганную душу. На ее разрушенную веру в будущее маленькое счастье. Очередная, может, последняя ловушка ждет ее!
Белозер налил коньяка в рюмку и выпил, затем налил себе и Кате. Был спокойно равнодушен, хотя свои медвежьи глазки щурил, кажется, удовлетворенно.
– Никак не пойму, почему ты тогда меня отшила... – сказал задумчиво.
"Почему отшила... почему отшила... Мы бродили по берегу пруда, а ты все хитрил, хотел, чтобы наши руки встретились, но я избегала этого. Потом, уже возле калитки, я и сказала..."
– Ты уже тогда его ждала... я догадывался. Он имел по сравнению со мной одно преимущество: был отсутствующим. Глупейшее преимущество. Почему так? Отсутствующие всегда имеют преимущество...
"Сколько вопросительных знаков! И каждому нужно дать ясный и единственно правильный ответ..."
– Нет понимания между вами, Катя. И не может его быть. Приближается катастрофа... Да, да! Но я доволен и... хочу высказать кое-какие предложения.
– Разговор приобретает деловой характер! Осталось только предложить пять кругленьких сверху.
– Я серьезно, Катя. Разве такой мужчина должен быть возле тебя?.. Поедем! Сегодня, сейчас!
Катя отошла к окну. Почему-то не хотела, чтобы Белозер видел ее лицо, когда будет говорить наболевшее, выстраданное.
– С тобой тоже катастрофа... неотвратимая.
Катя ощутила взволнованное дыхание Белозера за плечами:
– Почему? У нас все пойдет, как по маслу!
– У меня детей не будет. Никогда!
– Детей? Ну и что же? Если хочешь знать, то я... Я всегда, если хочешь... Погоди, погоди, это у вас... Теперь я понимаю, он тебя упрекает, он тебя поедом ест... Катя, глупенькая красавица моя...
Запах табака, бензина, запах чужого тела... Губы, произносящие враждебные, злые слова, – они уже влажно дотронулись до ее шеи... Клинышек хитрой бородки уже шуршит за воротником любимого Василем платья... Катю всю передернуло, она отскочила в сторону. Затаилась возле стены:
– Не смей!..
– Катя... Ну, что ты, ей-богу, просто смешно. Невинная девочка. Не хочешь ехать, дело твое, но... посмотри на эти вещи глазами современной женщины... Мы одни, я столько лет люблю тебя... Думаешь, Василь поверит, что между нами ничего не было?.. Ну, Катя...
– Не смей, я тебя прошу... Не смей!..
Громко зазвонил телефон. Катя стремглав бросилась к нему, схватила трубку обеими руками, прижала к груди, словно это был ребенок, которого пришли к ней отобрать.
– Алло! Алло! – звучал глухой далекий голос.
– Вася, это ты? Вася?.. Я слышу... Ничего, но... Я хочу сказать тебе, сейчас хочу сказать... Нет, погоди! Я люблю тебя, Вася! – Катя засмеялась облегченно и счастливо. – Нет, все в порядке... – Оглянулась, скользнула по Белозеру затуманенным взглядом. – А его уже нет здесь... Я жду... приходи скорей!
Белозер ошалело смотрел на женщину, потом пожал плечами и тихо вышел.
