Текст книги "Самозванец"

Автор книги: Николай Гейнце

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

XII
В ЛЕТНЕМ САДУ

В конце сентября часто выдаются в Петербурге великолепные дни. Кажется, что природа накануне своего увядания собирается с силами и блестит всею роскошью своих дивных красок. Даже сады Петербурга – эти карикатуры зеленых уголков – красуются яркою зеленью своих дерев, омытой осенним дождичком, и как бы подбодренной веющей в воздухе прохладой. Таким осенним прощальным убором красовался Летний сад.

Был воскресный день, третий час пополудни.

Графиня Надежда Корнильевна Вельская шагом прогулки шла по средней аллее сада.

Доктор прописал ей моцион, и она ежедневно, по возвращении в город в половине сентября, ездила в Летний сад и два или три раза проходила его.

Эти прогулки составляли даже развлечение в ее скучной, однообразной жизни, среди обстановки того иногда настоящего, а зачастую кажущегося, злата, через которое, по выражению русской песни, льются еще более горькие слезы.

Вдруг с одной из скамеек поднялась и пошла навстречу графине скромно одетая дама, в которой Надежда Корнильевна узнала тетку Ольги Ивановны Хлебниковой – Евдокию Петровну Костину – за ней следовал ее муж Семен Иванович.

После таинственного исчезновения Ольги Ивановны и не менее загадочного письма ее к графине, последняя так и не могла добиться, куда скрылась беглянка и какие причины руководили ее внезапным исчезновением.

По сообщению графа, Ольга Ивановна уехала из Петербурга в Москву, вероятно, к родителям, так как вскоре после ее бегства ее отец отказался от места управляющего в Отрадном и переехал на жительство в первопристольную столицу.

Занятая своим горем молодая женщина – и в этом едва ли можно винить ее – забыла о своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.

Вид родственников подруги, однако, снова вызвал воспоминание о ней, сомнение в верности истолкования ее поступка и желание узнать истину.

Графиня и Евдокия Петровна обменялись радостными приветствиями.

– Восхитительный день, и нельзя в этот день не погулять… – застенчиво, и как бы извиняясь, сказал Костин, почтительно снимая шляпу. – Вот мы с женой и пришли в Летний сад, хотя Таврический от нас ближе… Но там уже теперь сделалось сыро…

– Я тоже гуляю, но охотно посижу поболтаю с вами, – сказала Надежда Корнильевна.

Они все трое возвратились к скамейке и уселись на нее.

– А что моя Оля? Что она поделывает? – спросила графиня. – Я не знаю о ней ничего со дня ее странного отъезда… Говорят, она в Москве…

– О, как она несчастна! – воскликнула Костина. – И как бесчеловечно было лишать ее счастья всей жизни.

– Что вы говорите… Оля несчастна… Почему?

– Дуня, перестань… Разве можно! – остановил Евдокию Петровну муж.

– Оставь, Семен! Не раздражай меня! – вскричала упрямо Костина. – Ты должен понимать, в каком я состоянии… Я должна все сказать графине.

– Конечно, конечно, расскажите, моя дорогая.

– Так вы, значит, не знаете, что Оля была загублена в вашем доме и теперь она живет в Москве, в монастыре и решила посвятить себя Богу. Я и ее мать говорили с ней по душе, но она отказалась назвать имя своего обольстителя… Ну, да мы-то все равно его знаем…

– Дуня! – молил ее муж.

Графиня Надежда Корнильевна глядела на говорившую широко открытыми глазами.

Судорога внутреннего волнения передергивала ее губы.

– Оставь меня, Семен! Я, разумеется, не назову имени человека, прежде, чем расскажу, почему я его подозреваю! Когда Оля жила у вас, она познакомилась с некоей Левицкой, молодой девушкой, которая затащила ее в известный притон на Васильевском острове к полковнице Усовой. Не сдобровать бы уж ей и тогда, но спасибо добрый человек Ястребов разъяснил нам, в чем дело, и муж вовремя поехал к Усовой и застал Олю с глазу на глаз с…

– Дуня!.. – вскрикнул опять Семен Иванович.

– Да оставь же меня, Семен! Ты вредишь моему здоровью!.. Ну, тогда-то ничего не вышло у них, а вот в тот же день, когда у вашего батюшки был бал, супруг ваш ухаживал за Олей, и кончилось тем, что она на другой день должна была бежать… Сама она его не назвала, но догадаться было легко…

– Нет, это невозможно! – воскликнула графиня, бледнея.

– Так зачем же граф присылал ей письмо графа Стоцкого, а когда она прослушала чтение этого письма, где только и говорилось, что о любви к вам, она упала в обморок… Что вы об этом думаете?

Надежда Корнильевна молчала.

– Исхудала она еще и здесь до неузнаваемости и несколько дней тому назад, как уехала в Москву, в Никитский монастырь… Там монахиней одна ее подруга.

«Нет, нет! – думала графиня. – Этого быть не может! Граф Петр человек испорченный, но он не лицемер! Ведь именно в тот день…»

После этого разговор не клеился.

Все сидели молча.

Сама Костина поняла всю неловкость своей откровенности и прикусила язык.

Семен Иванович кидал то укоризненные взгляды на жену, то сочувственные – на графиню и покачивал головой.

Наконец последняя встала и, простившись с Костиными, пошла к выходу.

Ей было не до продолжения прогулки.

В то время, когда графиня Вельская беседовала с Костиными в Летнем саду, муж ее сидел с графом Стоцким дома и толковал с ним о делах.

Граф взволнованно шагал взад и вперед по комнате.

Сигизмунд Владиславович, попивая шампанское, подводил по книгам счета и когда кончил, объявил, что для графа Петра Васильевича осталось одно спасение: сократить расходы по дому и удвоить игру, а для этого уехать за границу.

Граф Вельский все-таки еще любил жену, да и все лучшие его чувства восставали против этих мер.

Но граф Стоцкий умел управлять его слабой волей с дьявольским искусством.

Он убедил его во всем и предложил даже переговорить с графиней вместо него.

– Тебе тяжело будет объясниться с ней…

– Да, голубчик, я даже не знаю, как приступиться…

– Ну, вот, видишь, а я знаю, и все обделаю к общему благополучию.

– Выручай и тут, дружище…

Граф Петр Васильевич позвонил.

– Графиня дома? – спросил он вошедшего лакея.

– Их сиятельство только что возвратились с прогулки.

– Итак, я пойду… Миссия из неприятных, но чего я не сделаю для тебя как искренний друг… – сказал граф Сигизмунд Владиславович.

– Благодарю тебя…

– Подожди меня… Я скоро возвращусь… Вели подать еще бутылку…

Когда графине доложили о желании графа Стоцкого ее видеть, она раздражительно сказала:

– Просите!

Она дала слово мужу не отказывать в приеме этому ненависти ному для нее человеку и держала это слово.

Графиня Надежда Корнильевна встретила графа Сигизмунда Владиславовича с тем же плохо скрываемым отвращением, которое всегда внушало ей плотское чувство, сказывавшееся в его глазах в ее присутствии.

Он заметил это и с горькой улыбкой произнес:

– Кажется, мне никогда не удастся победить ваше отвращение ко мне, графиня… А между тем клянусь, никто не любил вас и не любит вас так, как я!..

– Перестаньте говорить об этом, граф! – воскликнула она с гордым негодованием. – Или, несмотря на просьбы мужа, я не стану вас больше принимать!..

– Повинуюсь, графиня, но будет время, что вы заговорите со мной иначе! Погибель налетает быстро! Теперь же я являюсь по поручению вашего супруга, спросить вас, не огорчит ли вас его намерение в скором времени прокатиться с друзьями за границу;

– Муж мой хорошо сделал, что выбрал вас посредником, а то мне пришлось бы в лицо сказать ему, что он напрасно лицемерит, спрашивая мое мнение. Мне пришлось бы назвать ему имя девушки, которое заставило бы его покраснеть… А теперь, по крайней мере, все ясно, каковы его поступки, таковы и друзья!.. То же, что он прислал именно вас, еще ярче оттеняет ту непроходимую пропасть, которая залегла между нами обоими.

– Вы опять, как всегда, несправедливы ко мне, графиня, – начал было граф Стоцкий…

– Довольно, передайте моему мужу, что он может уезжать когда и куда он хочет.

– Позвольте, графиня, мне все же объяснить вам. Если я согласился явиться к вам от его лица, то только ради того, чтобы избавить вас от тяжелой сцены. Не скрою от вас, что граф Петр сильно сомневается в вашей добродетели и, приди он сюда, при малейшем противоречии с вашей стороны он, со свойственной ему вспыльчивостью, мог бы забыться.

– И сомнение это раздули в нем вы! – горько улыбнулась графиня Надежда Корнильевна.

– Вы отгадали, графиня. Я счел своим долгом выяснить ему тот обман с медальоном, которому он подвергся на недавнем празднике у вашего отца.

– Вполне похоже на ваш благородный характер.

– Мною руководила одна безумная страсть к вам, графиня.

– Замолчите, нахальный человек! – вскричала она. – Это не откровенность, а цинизм! Вы говорите мне только потому, что уверены в слабохарактерности моего мужа, хотя отлично знаете, чтода всегда была и всегда останусь верна своему долгу.

– А я клянусь вам, что настанет день, когда вы будете моей! – воскликнул вне себя граф Стоцкий.

– Скорее смерть! Никогда!

– Раз я захотел, то это будет… А что касается Ольги Ивановны Хлебниковой, то я не сообщил вам о ней, единственно боясь вас огорчить.

– О, раз вы признали виновность моего мужа, я готова отрицать ее.

– Отрицайте, если вам нравится, но факт останется фактом, – отвечал, нахально улыбаясь, граф Сигизмунд Владиславович.

– Довольно… Я хочу остаться одна… Передайте моему мужу, что я сказала: когда и куда угодно.

– Хорошо, графиня, передам, – злобно улыбнулся он и вышел.

– Все в порядке… Графиня объявила: когда и куда угодно… – смеясь сообщил графу Вельскому Сигизмунд Владиславович.

– Так и сказала? – побледнел тот.

– Так и сказала… Теперь постарайся запастись в достаточном количестве наличными.

– Еще хватит…

– Я буду сам это время хлопотать о том же самом, потому что ты едва ли в состоянии меня выручить…

– Как тебе не стыдно, Сигизмунд! Разве между нами возможен вопрос о каких-нибудь ничтожных нескольких тысячах? Бери у меня всегда сколько захочешь…

– Ты настоящий друг… Благодарю тебя…

– Да полно… Что за пустяки…

– Однако, я тебя выручил сегодня вдвойне, пойдя за тебя объясняться с графиней… Она сегодня раздражена более обыкновенного.

– Отчего?

– Кто-то ей шепнул о твоем мимолетном увлечении.

– Каком?

– С Ольгой Ивановной…

Граф Вельский побледнел, а затем покраснел.

– Но, клянусь тебе…

– Не клянись… Все равно не поверю.

– Послушай, Сигизмунд…

– И слушать не хочу…

– Это, наконец, возмущает меня… – вспыхнул граф.

– Возмущайся сколько хочешь…

– Но ведь это такая мерзость, обвинить человека в том, в чем он не повинен ни сном, ни духом.

– Ха, ха, ха!.. – гомерически расхохотался граф Стоцкий.

– Сигизмунд, я с тобой серьезно поссорюсь…

– Из-за девчонки…

– Но повторяю, клянусь тебе…

– А я повторяю тебе: клянись, не клянись, а я видел своими собственными глазами, как ты за ней ухаживал в этот вечер, а, проходя мимо трельяжа, за которым вы с ней скрылись, совершенно случайно, видит Бог, случайно, подслушал, как ты ей назначал свидание в отведенной ей комнате.

– Все это правда…

– Вот, видишь ли…

– В то время я был рассержен на жену за медальон…

– А потом?..

– А потом я провел время после бала с женой…

– Почему же твоя жена не верит в это?

– Не знаю…

– Ты неопытный подсудимый… Ну, да Бог с тобой… Я перестал бы тебя уважать, если бы ты упустил случай воспользоваться влюбленной девчонкой… Свиданье было назначено… Ты пошел…

– Свидетель Бог, не ходил…

– Послушай, ты, кажется, считаешь меня совсем дураком… Кто же был у нее?

– Не знаю…

– Ведь не я же?.. Только я один знал место вашего свидания, но ведь я не из гастрономов в этом смысле, ты меня знаешь…

– Я недоумеваю…

– Ну, будь по-твоему… – махнул рукой Сигизмунд Вяадиславович. – Главное, графиня, как и я, убеждена, что это твое дело, и поэтому, понятно, негодует…

– Это ужасно!

– Что же ужасного?

– Как мне разубедить ее?

– Это трудновато, да я не вижу в этом необходимости…

– Но как я ей буду глядеть в глаза?

– Избегай ее… После же путешествия за границу, время сделает свое дело, и все забудется…

– Нет, мне надо оправдаться во что бы то ни стало…

– Напрасный труд… Она не станет тебя слушать… Она сказала мне, что ты ей сделаешь большое удовольствие, если не будешь показываться ей на глаза…

– Она сказала это?..

– И добавила, что тоже самое касается и меня… – со смехом закончил граф Стоцкий.

– Вот как!.. Это другое дело.

– Так будь же благоразумен, и чем делать драму из твоей, в сущности, шалости…

– Опять!..

– Хорошо, хорошо, одним словом, из-за пустяков, так сделаешь лучше, если займешься устройством своих дел.

– Непременно, непременно… – рассеянно отвечал граф Петр Васильевич.

– А я поеду, мне еще нужно заехать места в два… – вставая, сказал граф Стоцкий.

Граф Вельский его не удерживал.

XIII
С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ

На другой день после вечера у полковницы Усовой, в первом часу дня, Николай Герасимович Савин звонил у двери квартиры графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.

Граф только что сделал свой утренний туалет и в изящном халате сидел за стаканом кофе и газетой в своем кабинете.

– Дома барин? – спросил Савин у отворившего ему дверь лакея с плутовской физиономией.

– Дома-с, но они не одеты…

– Не беда, что за церемония со старыми приятелями, – заметил Николай Герасимович, когда лакей снимал с него пальто.

– Как прикажете доложить?

Савин дал свою карточку.

– Пожалуйте в залу, – произнес лакей и удалился.

Савин прошел в залу, или, скорее, гостиную, комнату довольно больших размеров, но, несмотря на это, – она, заставленная и буковой, и мягкой мебелью, имела довольно уютный вид, и в ней царил, видимо, тщательно соблюдаемый порядок.

Над одним из диванов – турецким – был повешен на стене вышитый шелком ковер, изображавший в середине герб графов Стоцких, а на углах инициалы графа Сигизмунда Владиславовича под графской короной.

Николай Герасимович с невольною усмешкой посмотрел на эту вывеску родовитого хозяина.

«Настоящий граф не сделал бы этого», – мелькнуло в его голове.

В кабинете между тем происходила немая сцена. Взяв с мельхиорового подноса поданную ему лакеем карточку Савина, граф Сигизмунд Владиславович положительно остолбенел, бросив на нее взгляд.

«Начинается! – пронеслось в его уме. – И как скоро!»

Он вспомнил, что всю ночь отгонял от себя мысль о появлении Савина, не только знавшего, но и бывшего в приятельских отношениях с действительным владельцем титула графов Стоцких, отгонял другою мыслью, что успеет еще на следующий день со свежей головой обдумать свое положение, и вдруг этот самый Савин, как бы представитель нашедшего себе смерть в канаве Сокольницкого поля его друга, тут как тут – явился к нему и дожидается здесь, за стеной.

Граф Стоцкий положительно растерялся и бессмысленно переводил глаза с карточки на стоявшего навытяжку лакея и обратно. Это длилось несколько минут, к большому недоумению слуги.

– Как прикажете, ваше сиятельство? – наконец нарушил тот молчание.

Граф молчал. Молчал и почтительный лакей, переминаясь с ноги на ногу.

– Одеваться… – наконец произнес с каким-то отчаянным жестом Сигизмунд Владиславович.

– Я им докладывал-с, что ваше сиятельство не одеты-с, так они говорят: ничего, что за церемонии между старыми приятелями.

– Гм… Между старыми приятелями… – повторил граф Стоцкий. – Если так, то проси.

– Слушаю-с.

Лакей вышел и затем, снова отворив дверь кабинета, произнес:

– Пожалуйте…

Николай Герасимович вошел.

– Очень рад, очень рад, – встал и пошел ему навстречу граф Сигизмунд Владиславович.

– Извините, что побеспокоил так рано… Хотелось застать дома, – начал Савин.

– Помилуйте… Что за церемонии…

– Между старыми приятелями, – заметил Николай Герасимович. – Действительно, я хочу, но никак не могу признать в вас друга моей юности, графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.

– Я самый и есть.

– Знаю, вы, да не вы… Нельзя так измениться… Он был совсем не похож на вас…

– Значит, это был другой, – деланно спокойным тоном отвечал граф.

– Не мог быть и другой, так как он был последний в роде. У меня есть его портрет. Кирхоф уверял меня, что он похож на его покойного брата, и даже в Париже переснял для себя.

– Я слышал от Кирхофа эту историю… Быть может, он был по другой линии.

– Странно, странно… Но не в этом дело… Что мне до того, похожи ли вы, или нет на моего друга… Не правда ли?

Николай Герасимович пристально посмотрел на Сигизмунда Владиславовича.

– Собственно говоря… Конечно… – неуверенно произнес он.

– Важно то, что я знаю это, а остальное в моих руках… Не так ли?

– Я вас не понимаю, – смущенно заметил граф Стоцкий.

– И не надо… Быть может, вам и не придется меня понимать, чего я от души желаю. Я к вам, собственно, по делу.

– Чем могу служить?

– Так как вы такой полный тезка моего старого друга, полнее какого и быть не может, то мне почему-то думается, что вы не откажетесь оказать мне небольшую услугу.

– Вы друг моего друга Кирхофа, а друзья моих друзей мои друзья… – любезно отвечал граф Стоцкий.

– В таком случае, все обстоит благополучно, и вы окажете мне просимую услугу…

– Все, что в силах и средствах…

«Уж не думает ли он, что я явился потребовать от него отступного за молчание?» – мелькнуло в голове Николая Герасимовича, и он поспешил заметить вслух:

– В силах вы будете, а средств тут никаких не надо…

Из груди Сигизмунда Владиславовича вырвался невольно облегченный вздох, что подтвердило красноречиво предположение Савина:

– Я весь внимание…

– Заставьте молодого Алфимова сознаться в произведенной им растрате…

Видимо, не ожидавший ничего подобного и застигнутый совершенно врасплох, граф Сигизмунд Владиславович смертельно побледнел и даже откинулся на спинку кресла.

– Я… извините… ничего… не понимаю… – с расстановкой, дрожащим голосом, после довольно продолжительной паузы проговорил он.

– Полноте, граф… Не играйте со мной в темную, мы с вами с глазу на глаз, нас, надеюсь, никто не подслушивает, а потому мы можем говорить начистоту… Ведь то, что я вас даже наедине называю «граф», что-нибудь да стоит.

– Чего же вы от меня хотите?

– Вы слышали…

– Но я уверяю вас, что знаю это дело только по газетам и рассказам потерпевших…

– Вы хотите убедить меня в том, в чем убедить меня нельзя. Но ваша настойчивость доказывает, что вы не желаете исполнить мою просьбу… До свиданья… Пеняйте на себя… Я все равно, так или иначе, раскрою это дело, а заодно и много других…

Николай Герасимович встал.

– Позвольте, позвольте, куда же вы?! – вскричал и граф Стоцкий.

– Мне некогда терять время в пустых разговорах…

– Но какой вам интерес в раскрытии этого дела?

– Это до вас не касается… Я прошу, и этого достаточно…

– Вы знаете этого Сиротинина?

– Может быть… Но это все не относится к делу… Угодно вам исполнить мою просьбу?

– Да вы присядьте…

– Я спрашиваю…

– Но если я этого не в силах?

– Повторяю вам, что меня вам не обморочить… Молодой Алфимов пижон, глядящий из рук отца… Под вашим просвещенным руководством он вкусил от всех благ жизни, от вина, карт и женщин, это ему понравилось и он запустил свою лапу в отцовскую кассу… Это ясно и естественно… Сиротинин, в которого влюблена Дубянская, ему мешал, так как юноша тоже в нее влюбился, старый друг посоветовал ему оказывать кассиру доверие и давать иногда ключ от кассы, чтобы свалить при раскрытии растраты на него вину и устранить его с дороги к сердцу понравившейся молодой девушки… Это также, я думаю, и естественно, и ясно…

– Нет, последнего я ему не советовал, по крайней мере, в такой форме, – заявил Сигизмунд Владиславович, которого поразили имеющиеся в распоряжении Савина сведения.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся Николай Герасимович и сел.

Сел и граф Стоцкий.

– В какой же форме советовали вы ему?

– Я узнал все уже в день ревизии кассы… Ключ он давал без моего совета.

– Собственным умом дошел… Из молодых, да ранних, – заметил Савин. – Но это все равно… Необходимо, чтобы он сознался и невиновность Сиротинина была доказана… Вы это сделаете.

– Если смогу, извольте.

– Вы должны это сделать.

– Поймите, наконец, что если вы и правы, и я подал ему некоторые советы в этом деле, но ведь они клонились в его пользу, а не в ущерб. Человек склонен следовать таким советам, вы же желаете, чтобы я заставил его накинуть себе петлю на шею, не могу же ручаться я, что он согласится.

– Особенной петли я для него не вижу… Без желания отца он не будет даже привлечен к ответственности.

– Отец-то у него особенный… Он может и пожелать.

– Не думаю… Впрочем, ведь и он у вас в руках.

– Положим… – уже перестал отрицать граф Сигизмунд Владиславович.

– Значит, все обстоит благополучно.

– Как знать…

– Я вам это предсказываю заранее… Но пусть будет по-вашему… Я вхожу в ваше положение, вам не хочется потерять ни одного из пижонов: ни отца, ни сына…

Граф Стоцкий сделал было жест протеста.

– Не возражайте, это так, будем разговаривать по душе… Можно сделать так, что вы не потеряете ни одного… Мне нет расчета вводить вас в убытки, а судьба Алфимовых для меня безразлична.

– Если это так, я к вашим услугам… – просиял Сигизмунд Владиславович.

– Ну, вот видите… Вы должны согласиться, что я знаю жизнь и людей…

– Приходится согласиться.

– Вам, понятно, неудобно предложить молодому Алфимову разрушить то самое здание, которое построено им при вашем содействии… Это вызовет с его стороны вопросы недоумения и, наконец, у него возникнет подозрение в вашей искренности, и он даже, сделав по вашему – не сделать он не посмеет, у вас есть средство его заставить…

– Какое?

– Припугнуть навести на эту мысль отца…

– А-а…

– Но повторяю, тогда ваши отношения к нему будут окончательно испорчены, а между тем у него еще и после катастрофы останутся деньги, и большие деньги, которые всегда не минуют ваших рук.

– Позвольте… – вспылил было граф Стоцкий.

– Мы говорим по душе… – успокоил его Николай Герасимович.

– Это другое дело…

– Это вам невыгодно, и я это понимаю… Но есть другое средство, при котором вы останетесь по-прежнему его другом, наставником, покровителем, и даже он и его капитал будут всецело в ваших руках.

– Какое же средство?

– Не спешите… Я сейчас сообщу его вам… Вы друг и его отца?

– Да, мы хорошие…

– Вас связывают с ним некоторые его старческие грешки… Вы не будете отрицать этого?

– Нет.

– При таких отношениях вы можете ему по-дружески намекнуть, что поведение его сына внушает вам опасение даже за его личное состояние и, между прочим, вскользь заметить, что и недавняя растрата дело рук его сына, а не Сиротинина… При этом вы возьмете с него честное слово, что это останется между вами… При ваших отношениях он просто побоится нарушить это данное вам слово.

– Но где же доказательства?

– Чудак вы человек! Я не хочу думать, чтобы вы не понимали, вы притворяетесь…

– Клянусь, не понимаю.

– Кто теперь заведует кассой?

– Сын…

– И она теперь вся в целости и сохранности?

– Не знаю…

– Полноте… Очень хорошо знаете… Ведь жизнь тробует денег, а откуда же взять их молодому Алфимову, которому скряга-отец не дает даже распоряжаться его собственным капиталом, как не из кассы конторы.

– Он делает займы…

– Но их приходится покрывать… За них приходится платить проценты.

– Это верно… Что же дальше?

– Шепните старику, чтобы он теперь проверил кассу… Когда обнаружится, что кассир-сын также не из аккуратных, то старик, вследствие истории с ключем, поймет, кто виновник и первой растраты и, конечно, сейчас же подаст заявление следователю…

– Но Иван не сознается в первой растрате…

– Вот тут-то и будет ваше дело по-дружески объяснить ему, что семь бед – один ответ, да и что ответа-то для него никакого не будет…

– Отец его выгонит…

– Но отдаст его капитал, за вычетом растраченного.

– Это, действительно, мысль.

– Вот видите, вместо того, чтобы вы делали мне одолжение, я оказываю вам услугу… Вам выгодно будет исполнить мою просьбу, притом вы приобретете во мне друга юности, который громко везде будет именовать вас графом Стоцким.

– Приобрести такого друга, как вы, приятно при всех обстоятельствах, выгодных и невыгодных… – любезно, но уклончиво сказал граф Сигизмунд Владиславович.

– Значит, по рукам… – протянул ему руку Николай Герасимович.

– Я согласен и сделаю все, как вы проектировали.

– Только поскорее… Надо начать с сегодняшнего дня…

– С сегодняшнего дня?

– Непременно… Вы, может быть, не сидели в этом милом здании на Шпалерной, а я сидел и должен вам сказать, что там очень скучно…

Савин засмеялся.

– Думаю, что невесело…

– Так значит, там скучно и Сиротинину, и надо поскорее его оттуда вызволить…

– Хорошо, я сделаю это сегодня же.

– Отлично, вот так-то мирком, да ладком, по старой дружбе… А пока честь имею кланяться.

Савин стал прощаться.

– До свиданья, до приятного свиданья… – крепко пожал ему руку граф Стоцкий и проводил его до передней.

Когда Николай Герасимович ушел, Сигизмунд Владиславович возвратился к себе в кабинет, весело потирая руки. План Савина понравился ему самому.