Текст книги "Опрокинутый купол"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– Жилище холостяка-хроника, – прокомментировал братец.

Я невольно бросил взгляд на большую фотографию Наташи Чистяковой (большие серые глаза смотрели в упор, ласково и чуть укоризненно, вздернутый носик усыпали желтые веснушки, и роскошные волосы, перехваченные заколкой, спускались из-за спины на грудь… За год я научился глядеть на портрет без боли, точнее – без того, чтобы сердце пропускало такт или два работы, судорожно справляясь с шоком).

Потом я пробежал глазами по комнате и согласился с братом: действительно, сколько квартиру ни чисть и ни мой, любой человек сразу определит, бывает ли здесь женщина. Женщины, конечно, бывали (не монах же я, в конце концов), но романы мои были редки и заканчивались ничем. Сам я большую часть времени проводил на работе, а сюда приезжал, только чтобы переночевать и лениво полюбопытствовать, не забрались ли грабители или бомжи (грабители на мое богатство – пара облезлых кресел, диван-кровать, кофемолка и ламповый черно-белый «Рекорд» – покушаться пока не собирались).

Кузька пушистым шариком вертелся у ног, чуя угощение и повизгивая от восторга. Вскоре, однако, так отяжелел от деликатесов (Глеб все умилялся, кидая ему куски дорогущей колбасы и наблюдая, как они проглатываются буквально на лету), что отвернулся от угощения, проковылял в свой угол и со стоном рухнул на подстилку.

Короче, вечер получился отменный. Неспешный, негромкий, с воспоминаниями, расспросами («Ну, как там в Москве?») и рассказами («Кошмар. Суета и скука. Работать не дают и не дали бы, кабы не спонсор. Кстати, наш, из этих мест. Финансовое общество „Корона“, слыхал?» Как не слыхать). Был момент, когда из-за одного инцидента чуть не рухнуло все Глебово предприятие (он был спокоен и стоек, как древнегреческий стоик, и даже, как положено, смеялся над шутками, но я-то знал, что именно с такими усмешечками иные выходят из гостиной, где стол яств стоит и слышен пирующий гул, прикрывают за собой дверь и пускают себе пулю промеж глаз… Тьфу-тьфу!).

Общий смысл сводился к следующему. Некое юное создание (мальчику в аккурат стукнуло двадцать пять), сын директора общества «Корона», неожиданно и в категорической форме изъявил желание играть главную роль в будущем фильме. Недоросль не подходил по всем статьям, что было ясно без всяких кинопроб. Он был не в меру упитан, неповоротлив и прыщав, а перед камерой терялся и не мог выдавить ни слова. Главный же герой в картине должен был драться на мечах, скакать на лошади и прыгать с обрыва. А главное – объясняться в любви прекрасной молодой княгине. Словом, Глеб вежливо отказал. Недоросль удивленно поднял бровь и спросил: «Ты, типа, забыл, на чьи бабки существуешь? Да я папане пожалуюсь…» – «Жалуйтесь сколько угодно, – ответил Глеб, – а сейчас закройте дверь с той стороны и не мешайте работать». Коммерческий сынок, чуть косолапя, обогнул стол, схватил главного режиссера за грудки и вздернул вверх, прошипев: «Да я твою интеллигентскую харю…»

Глеб попытался было уладить дело миром (парнишка-то еще совсем юн… А может, второй Жан Марэ?), но – почувствовал устойчивый перегар, увидел близко, в каких-то сантиметрах, массивную златую цепь (всегда терпеть не мог украшений на мужчинах) и передумал. Ткнул собранными в щепоть пальцами в болевую точку над ключицей, поймал кисть в классический «катет-катет» (уроки Дарьи Матвеевны) и пинком отправил соискателя за дверь. Пригладил костюм, сел за стол и задумался. Однако надо было готовиться к визиту папаши. Папаша, по слухам, отличался крутым нравом и мог приехать в сопровождении собственной «силовой структуры». Глеб вяло подумал, что стоило бы спрятать подальше все ценное и бьющееся, позвонить на съемочную площадку и кликнуть ребят-каскадеров – словом, принять кое-какие контрмеры… Но ограничился тем, что вышел в приемную и в приказном порядке отправил домой секретаршу Лидочку.

Незачем ей…

Папаша действительно прибыл с сопровождением, но оставил его внизу, а в офис поднялся в одиночку. Прошел, по-хозяйски выбрал стул с жесткой спинкой, пробормотав: «Радикулит, сволочь…», сел и закурил, держа сигарету большим и указательным пальцами. Глебу приходилось сталкиваться с людьми, которые так же держали сигареты. Финансовый магнат поймал взгляд собеседника и чуть усмехнулся:

– Ищете наколки на кисти?

Глеб промолчал. У директора «Короны» были умные глаза серо-стального цвета, волевой подбородок и зачесанные назад волосы с нитями благородной седины. Он обладал повадками уверенного в себе хозяина жизни, только нет-нет да проглядывала за этой вальяжной уверенностью какая-то дикая, безысходная усталость. На левой кисти, ближе к указательному пальцу, кстати, угадывался маленький белесый шрамик. Видимо, обращался к специалисту, пытался вывести (скорее всего делал пересадку кожи – нехилое по стоимости мероприятие), но след остался.

– Имел грех в далекой молодости, – сказал дон Корлеоне (так Глеб окрестил его про себя). – Знаете, есть расхожая формулировка: любой начальный капитал имеет, гм… не совсем законное происхождение.

– Я понял.

– Впрочем, никакой аналогии. Пять лет общего режима. Статья… Ну, это неинтересно, – он выпустил дым через ноздри. – Все быльем поросло. Аллочка моя скончалась в результате несчастного случая, а второй раз я так и не женился (вот и верь после этого россказням о нравах современных мультимиллионеров). Вадик – мальчик хороший, только крайне избалованный. В этом, боюсь, есть моя вина: все же единственный наследник… Думаете, почему он вдруг воспылал любовью к киноискусству? Чтобы избавиться от меня, от моей опеки. Я-то прочил его в финансово-экономический (не в нашу дыру, естественно). Согласитесь, мальчику необходимо образование – и не «чему-нибудь и как-нибудь», а серьезное, иначе нынче не выплывешь. А образование – это не только мои деньги, но и его собственный труд. А вот этого… – он виновато развел руками. – Словом, не волнуйтесь. Никаких демаршей с моей стороны не последует. Между прочим, оболтуса моего вы качественно приласкали. Учились где-то?

Глеб впервые улыбнулся.

– «Чему-нибудь и как-нибудь».

– Ну-ну. Продолжайте снимать, молодой человек. Я видел некоторые из ваших фильмов. Весьма, весьма… Знаете, в них есть нечто… Нечто чистое, незамутненное. Смотришь на экран – и будто возвращаешься в детство. Не скажу, что оно было счастливым, однако…

Все это были дела давно минувшие, страсти улеглись, и Глеб рассказывал мне о них весело и с большим юмором (а я в тот момент представлял, как он сидел за столом в своем офисе и ждал мордоворотов…). Вполне, кстати, мог дождаться – будь на месте директора «Короны» кто другой – растер бы в пыль и не заметил. А уж картину похоронили бы – как дважды два. Фильм был, конечно, не «Клеопатра», на съемки которой Голливуд походя угрохал семьсот пятьдесят миллионов, но и он стоил недешево. Взять хотя бы декорации…

От декораций мои мысли плавно перетекли к Якову Вайнцману (что ни говори, колоритнейшая личность!).

– Вайнцман жаловался на тебя.

– Правда? – хмыкнул Глеб.

– Ну, не жаловался… Высказывал опасения за твое душевное состояние.

Братец плеснул себе коньяку, поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги, едва не достав до Кузьки…

– Нашего Якова переполняют нерастраченные отцовские инстинкты. А я – вот он, под рукой. Кабы мы встретились с ним лет двадцать назад – он бы, пожалуй, меня в школу водил и дневник смотрел. Помнишь Левку Чингачгука?

Был у нас во дворе такой типаж – еще во времена школьного детства. Его звали Левка Ветров, а Чингачгуком его прозвали за неукротимый характер и дурную манеру улюлюкать на всю улицу, пугая благонравных прохожих. Так вот, этот самый Левка, не боявшийся ни черта, ни департамента по делам несовершеннолетних, уважал, как оказалось, единственного в мире человека – Гарика Варданяна, десятилетнего пацаненка, жившего на соседней улице.

Гарик был некрасивый: худенький и чернявый, с реденькой челкой и тонкими ручками-ножками. К тому же родители обряжали его в вельветовый костюмчик и белоснежную рубашку с громадной дурацкой бабочкой. Короче, при одном взгляде на него кулаки так и чесались. А еще Гарик таскал в твердом фибровом чехле, похожем на чемодан, огромную скрипку. Скрипка была размером почти с ее обладателя и называлась виолончель.

Согласно дворовому преданию, Левка однажды, двинув несчастного Гарика в ухо (просто так, для разминки), указал на футляр и строго спросил:

– Это че? Скрыпка? А че такая здоровая?

– Не скрипка, – тихо всхлипывая, прошептал Гарик. – Это виолончель. Пожалуйста, не ломайте его. Меня – лупите, а его не трогайте. Его дедушка делал…

– Вичлен… что? – вдруг так же тихо спросил Левка.

– Виолончель.

– И ты что же, можешь на нем…

– Немножко. Я в музыкальной школе только в третьем классе.

– А сколько еще надо учиться? Ну, чтобы играть, как артист по радио? – Левка уже и забыл о вражде, даже присел рядом на корточки, чтобы общаться, так сказать, на одном уровне.

Гарик позволил себе робко улыбнуться сквозь слезы.

– Это долго. Сначала школа, потом училище, консерватория… Если упорства хватит.

– Хватит, – авторитетно заявил «гроза района». – Три года ты уже проходил. Значит, и лупили тебя тут тоже три года, а ты не бросил. Ша! Больше лупить не будут.

И действительно, с тех пор он взял над мальчишкой нечто вроде неформального шефства: провожал его в школу и обратно и регулярно выспрашивал, какие тот получил оценки («Это твой старший брат? – поинтересовалась музыкальная преподавательница. – Надо же, какой заботливый. Только выглядит слегка шпанисто»). А нам объяснил:

– Кем вы, шантрапа, будете? Работягами за сто двадцать в месяц. А он – талант. Вы его только по телику видеть и будете. Так что предупреждаю: узнаю, кто против вякнет…

Мы, само собой, тут же заверили, что «вякать против» никто не собирается.

Глеб в наших компаниях участия не принимал. Ему вообще в этом отношении повезло: хватило ума не втянуться ни во что мало-мальски серьезное. Ему (в отличие от меня!) никогда не приходилось выяснять отношения с населявшими нашу улицу чингачгуками, дрынами, серыми и иже с ними. Я-то, словно волчонок в стае, спал и видел, как бы занять подобающее место под солнцем, а Глеб… Жил вроде как все: играл, дрался, иногда – не чаще и не реже прочих – приносил двойки из школы. И все равно, было в нем нечто… То, что не позволяло ставить его в один ряд с нами.

– Разве у Вайнцмана нет детей? – спросил я.

Глеб покачал головой.

– Только ученики. Когда-то был женат, но они развелись. На почве, так сказать, любви к Родине: она хотела в Израиль, а Яков уперся. Хочу, мол, представление досмотреть до конца.

– Удивительно.

– Да уж… Представление лучше всего смотреть из зрительного зала, а не со сцены, где и свет в глаза, и жарко, и занавес того и гляди на голову упадет.

Коротко пропищал телефон на тумбочке. Я вынул себя из кресла и снял трубку. Настроение резко упало. Глеб повернулся и посмотрел на меня, стараясь, видимо, уловить разговор. Конечно, не уловил, но по моему лицу понял, что холостяцкий «мальчишник» откладывается на неопределенный срок. .

– А почему сегодня не было кабана? – спросил я.

– Ты о чем?

– О кабане, который напал на княгиню. Я видел, как снимали только мертвую тушу.

– Ну ты даешь. Кабана мы сняли две недели назад, в московском зоопарке. Тебе слово «монтаж» приходилось слышать?

Вот так и разбиваются розовые очки.

Глава 6
ДОМ, ГДЕ НЕТ ПАУТИНЫ

Неизвестно, куда житейские ветры занесли бывшего грозу района Левку Чингачгука (по слухам, «чалился» где-то под Магаданом, вышел после отсидки, но домой возвращаться не захотел, так и остался на Севере), но его надеждам на великое музыкальное будущее Гарика Варданяна не суждено было сбыться. Также неизвестно, жалел ли об этом сам Гарик (Гарик Варданович, к тридцати пяти совершенно облысевший и округлившийся – кто бы мог нынче заподозрить в нем худого как спичка мальчика с виолончелью? – и окончивший с отличием медицинскую академию). В обычных обстоятельствах вполне коммуникабельный, в данный момент он был сер и угрюм, как дождливое утро. Борис подумал, что его, должно быть, вытащили из постели. Или из-за телевизора (двенадцатый канал крутил «Крестного отца»). Он провозился у тела минут пять от силы. Выпрямился, авторитетно произнес под нос универсальное «вах!» и отбыл на кухню мыть руки.

Ванная комната дышала богатством и аристократизмом: стены и пол в темно-синем кафеле с перламутром, громадное зеркало над раковиной, выполненной в виде бутона экзотического цветка, раздвижная прозрачная ширма на тонком металлическом каркасе… Борис прикинул стоимость увиденного, вспомнил свой совмещенный санузел, и на душе стало пакостно.

На темном фоне в бликах лампы дневного света ярким пятном выделялась белая шелковая рубашка и расплывшаяся на ней кровяная клякса, как раз на уровне солнечного сплетения. Будто в голливудском боевике, подумалось с неприязнью. Там бедную жертву, отданную на заклание, тоже обряжают в белое, чтобы кровь выглядела живописнее. Кроме рубашки, на экстрасенсе были черные вельветовые брюки и изящные итальянские туфли. В таком виде только принимать гостей. Или – состоятельных пациентов. Правый полуботинок слетел и валялся тут же, на резиновом коврике, открывая взору ступню с полуспущенным носком, – было в этом зрелище нечто постыдное, нехорошее… Голова свешивалась набок под неестественным углом, длинные волосы с проседью падали на лоб, прикрывая мертвые глаза. А в целом – красивый мужик, наверняка нравился женщинам. Одна из женщин – пациентка или убийца (или то и другое) – позвонила отсюда, из квартиры, прерывающимся голосом выдала информацию и скрылась, никем не замеченная. Дверь из кухни на черную лестницу так и осталась открытой. Сейчас там, на лестнице, повизгивала собака (видимо, учуяла-таки след), но Борис не возлагал на нее надежды. Автобусная остановка находилась метрах в пятидесяти от подъезда, а оттуда – транспорт в любую точку города…

У порога ванной лежал маленький черный «вальтер». Один из экспертов подошел, оттеснил следователя в сторону и положил на пол линейку. Защелкал «блиц» – фотограф, от ушей до пят увешанный разными принадлежностями, начал «обстреливать» далеко не веселую обстановку. Край ванны, раковина, опрокинутая полочка (убитый, падая, задел рукой), зубная щетка и тюбик «Аквафреш» на полу…

– Он что, действительно был экстрасенсом?

Слава Комиссаров – давний товарищ по партии, кличка Слава КПСС (ныне, когда Борис волею случая взлетел вверх на одну микроскопическую служебную ступеньку – подчиненный… Впрочем, отношения между ними остались прежними), мотнул головой в сторону двери.

– На табличке значится «Психотерапевт». А на стеллажах в комнате мы нашли диплом какой-то Ассоциации Магов. Тебе это говорит о чем-нибудь?

– Нет. Что еще?

– Куча книг по черной магии, гипнозу, летающим тарелкам и прочему мракобесию. Надо, кстати, проверить, не состоял ли он на учете в «желтом доме».

Борис молча прошел в гостиную, встал возле окна, бездумно глянул в серую стену дома напротив. Подъезд отсюда не виден, он выходит на другую сторону, во двор. Двор проходной (то есть сколько народу проходит!), посередине – нечто вроде скверика с занесенными снегом лавочками, обсаженного тополями и акациями. Припаркованная «Лада» цвета «серый металлик» с пушистым мышонком на лобовом стекле – Борис невольно обратил внимание, когда проходил мимо.

– Машина принадлежит Бронцеву, – докладывал Слава. – Новая, всего пять тысяч пробега. Салон чистый, без тайников, в «бардачке» техпаспорт и талон техосмотра. На капоте снег, так что покойный вряд ли сегодня куда-то ездил. Да и следов на земле нет. Теперь о пистолете. «Вальтер» зарегистрирован, есть разрешение на хранение. Приобретен два месяца назад в «Эгиде-сервис». Отпечатки пальцев отсутствуют – видимо, чем-то протерли.

И тут пусто. Однако что-то не давало покоя – какая-то несообразность… Вроде картинки в детском журнале с заданием: найдите ошибку художника. Древнерусское войско в походе, бородатый воевода впереди – толстый, как бочонок, в шлеме, с копьем и саблей. А над ним, в облаках – крошечный самолетик оставляет за собой реверсный след.

– Нужен список пациентов, – пробормотал Борис.

– Ребята искали где только можно. Ни листочков, ни записной книжки… Вообще ничего. Но вон там, у ножки кресла, лежала бархатная ленточка. Моя Таисья такой волосы перевязывает.

– Женщина, – встрепенулся Борис.

«Это она звонила мне, – подумалось вдруг – не как о предположении, а как об установленном факте. – Голос страшно далекий, едва пробивавшийся сквозь эфирные шорохи, не встревоженный, не испуганный (что было бы естественно), а какой-то обреченный, словно свершилось то, что давно ожидалось. Вот она вошла (нотабене: пусть исследуют замок на двери – как открывается, как захлопывается), остановилась посреди гостиной. Возможно, тряхнула влажными волосами или сняла шапочку – лента соскочила, женщина нагнулась подобрать и заметила свет из ванной комнаты. Заглянула и увидела труп хозяина. Осторожно подошла к телефону…»

– С трубки сняли отпечатки?

– Отпечатков множество, самых разнообразных. Будем устанавливать владельцев.

«Набрала номер. Не дежурной части, не рабочего кабинета – мой домашний номер, сказала тусклым голосом фразу, показавшуюся в первый момент бессвязной: „Алло. Пожалуйста, приезжай. Марка Бронцева убили. Якорный переулок, двадцать“. Даже не убедилась, что к телефону подошел именно я (а кто еще мог подойти? Откуда она могла знать, что ко мне приехал брат?)».

– Деньги иди драгоценности нашли?

– Деньги в ящике трюмо. Довольно крупная сумма.

– Значит, не ограбление.

Гарик Варданян шумно протопал к окну, шмыгая носом и почти с ненавистью оглядывая квартиру (а квартирка, кстати, ничего. Пахнет достатком – не запредельным, впрочем, не шальным, но достатком. По сравнению с Борисовой «клетушкой» – почти хоромы, но новоруссы, попав сюда, лишь презрительно поморщились бы).

– У меня грипп, – сообщил медэксперт. – А меня подняли, как по воздушной тревоге, не спросив, как зовут и какие анализы.

– Гарик, – проникновенно сказал Борис.

– Что? – он высморкался в нечто, размером сходное с пододеяльником. – Экстрасенс, блин. Ни паутины, ни колб, ни чучела крокодила под потолком. Кот, правда, есть, черный, само собой. Кис, кис, иди сюда… – Кот окинул Гарика ледяным взглядом, полным презрения, и прошествовал под кресло. – Короче, картина ясная. Огнестрельное ранение, пуля застряла в левом легком. Сопутствующий перелом основания черепа. Приложился о край ванны, когда падал. Время смерти – полтора-два часа назад. Маленькая гематоммочка над переносицей, довольно свежая. Происхождение затрудняюсь определить.

– Ему могли ударить в лоб кулаком?

– Могли, но кулак был довольно слабым. Не куда даже, а так, кулачок…

– Например, женский?

– Например, женский, – не стал спорить Варданян. – Но женщина бьет кулаком крайне редко, я в своей практике и не припомню случая… Она, коли довести ее до точки кипения, скорее прошлась бы коготками по физиономии. Или залепила бы пощечину.

Пощечину… Борис огляделся. Однако следов борьбы не было ни малейших. Мебель вся на местах, даже тяжелый подсвечник на середине стола… Конечно, это не орудие убийства – иначе бы раскололи голову и пуля бы не понадобилась. Какая женщина могла вот так ударить в лоб кулаком? Только имеющая специальные навыки.

Борис подошел к телефону, вопросительно взглянул на эксперта, любовно наносившего черный порошок на подлокотник кресла. Тот махнул рукой: можно, мол.

– Алло. Дарья Матвеевна, это вы?

– Да. Что случилось, Боренька?

Он облегченно вздохнул: голос не тот.

– Не могли бы вы завтра с утра подъехать в прокуратуру?

– Завтра съемка… Впрочем, я в эпизоде не участвую, так что если нужно… Но вы так и не сказали, что случилось.

– Завтра, ладно?

– Как хотите. С вами-то все в порядке?

– Со мной – да.

– А с Глебом?

– И он жив-здоров. В общем, к десяти я вас жду. Пропуск будет на проходной.

Голос не тот. И черная ленточка не подходит к черным волосам (к черной пушистой косе). А удар? Господи, да если бы Дарья врезала кулаком, покойный не отделался бы шишкой.

– Гарик, что там с ленточкой?

– Обычный бархат, достаточно плотный, по краям обшит на машинке…

– Я не о том, – раздраженно сказал Борис.

– На внутренней стороне два светлых волоска. Дама была блондинкой, скорее платиновой, чем русой.

– Натуральной блондинкой?

– Не знаю. Завтра к утру сделаю заключение, – он потоптался немного, снова высморкался, скомкал «пододеяльник» и пихнул в карман. – Кстати, ты обратил внимание на его туфли? Вернее, на одну – ту, что слетела с ноги.

– Наверно, Бронцева отбросило выстрелом…

– Но туфля при этом ни за что бы не слетела! Она была как раз по размеру, сидела плотно, и задник высокий…

– Хочешь сказать, он снял ее сам? Зачем?

– Ну, милый, это уже не моя забота. Собирался принять ванну, например.

Молодой парень-оперативник осторожно приблизился к Борису и почему-то шепотом доложил:

– Привезли экономку.

– Кого?

– Она так себя величает. На самом деле – домработница.

Экономка, хмыкнул про себя Борис. Надо же.

Она сидела на кухне, на табуретке возле окна, сжавшаяся в комочек и явно расстроенная, даже скорбящая, – он подумал, что Бронцев был ей, пожалуй, больше, чем просто работодатель. Она сосредоточенно смотрела в никуда, в пустой угол, а Борис, пользуясь этим, разглядывал женщину (чувствуя, однако, некоторую неловкость: стыдно так наблюдать за человеком, когда он этого не осознает и беззащитен, лишен повседневной маски…). Следовало бы деликатно отвернуться, но он продолжал смотреть, бессознательно раскладывая «экономку» по полочкам. Лет сорока пяти, симпатичная, не утратившая милой женственности. Волосы редкого нынче каштанового оттенка, уложенные в прическу «каре» (значит, бархатная ленточка не ее, некуда привязать). Маленький аккуратный рот и большие карие глаза. Недурная фигура. Наверняка знала, где в квартире хранился пистолет. Имела ключ от входной двери. Могла застать экстрасенса врасплох (взять оружие в процессе якобы уборки, подойти и выстрелить на середине безобидной фразы – у убитого в глазах не было ни намека на испуг или боль, лишь легкое удивление: без сомнения, принял смерть от кого-то хорошо знакомого).

– Маргарита Павловна Ермашина?

– Да.

– Экономка? – улыбнулся Борис.

Она ответила осторожной улыбкой – губы разъехались по всем правилам, но в глазах застыли боль и тоска.

– Экономка. Я вела все хозяйство. Марк Леонидович мне доверял.

– А он сам что же…

– Он – нет. Он сберегал себя. Говорил, что ему нужно много энергии – для излечения пациентов.

– Вы замужем?

– Была. Муж умер три года назад, – она помолчала. – Александр был композитором, довольно известным.

Вон оно что, подумал Борис. То-то фамилия показалась знакомой. Александр Ермашин…

– Как долго вы проработали у Бронцева?

– В мае было бы два года, – ответила она без запинки. – Со смертью мужа все изменилось – то есть не финансово – проценты с гонораров продолжают «капать», – а… В общем, мне тоскливо было сидеть одной дома.

– У вас совсем нет родственников?

– Есть двоюродный брат. Он чинит электроник на дому. Мы с ним… не особенно близки, хотя я и жалею об этом. Упрашивала его переехать ко мне – не соглашается.

– Бронцев сегодня вечером ждал кого-то?

– Да, – удивилась она. – Пациентку…

– Вы видели ее?

– Нет. Марк Леонидович отпустил меня пораньше.

– Отпустил или отослал?

–Что?

– Как вам показалось: может быть, он не желал, чтобы вы с ней встретились?

Она задумалась, подперев подбородок ладонью. В глазах мелькнуло – впервые за время разговора – нечто похожее на интерес.

– Посмотрите, – Борис выложил на стол найденную ленточку. – Вам эта вещь знакома?

Экономка протянула руку, но ленточку не взяла, даже не коснулась. Другой бы на ее месте уж и помял бы, и понюхал, и на зуб попробовал, однако женщина оказалась из другой породы.

– Не знаю, – пробормотала она. – С чем-то у меня вызывает ассоциацию… То есть…

Она запнулась на секунду, потом неожиданно произнесла:

– У нее светлые волосы. Почти белые.

– Откуда вы знаете?

– Где вы нашли ленточку?

– Возле кресла в гостиной.

– Он ее гипнотизировал, – сказала Маргарита Павловна. – Понимаете, это кресло специально предназначено… Пациент не может отвлечься – с этого места он видит только стол и свечи. Марк всегда предупреждал, чтобы я не трогала кресло во время уборки. У него все было рассчитано. Борис поднялся со стула.

– Сейчас мы пройдем в гостиную. Вы посмотрите, не пропало ли что-нибудь.

– Но вы говорили, что это не ограбление.

Он пожал плечами.

– Деньги на месте, аппаратура тоже. Следов обыска нет… Но это, понятно, ни о чем не говорит. В доме были ценности?

– Возможно. Марк принимал только состоятельных пациентов.

Действо в гостиной подходило к концу. Тело увезли, лишь на полу в ванной остался обведенный мелом контур – будто некий восклицательный знак. Маргарита Павловна взглянула слегка испуганно, приостановилась, но Борис вежливо подтолкнул под локоток.

– Здесь наверняка что-то стояло, – заметил один из экспертов, указывая на стеллаж возле стены.

Анченко проследил за его взглядом.

Так. Фото в деревянной рамочке (Бронцев в дико экзотической одежде – ярко-оранжевой, ниспадающей роскошными шелковыми струями, точно водопад, в обнимку с еще более диким и экзотическим субъектом азиатского происхождения, на фоне деревянной пагоды – храма или чего-то в этом роде… Вот тебе и «ведун» из северорусских дебрей). Статуэтка сказочного зверя – полуящера-полубарана, галльского бога подземного царства. Еще одна статуэтка – индийская танцовщица, надо полагать. Ага, точно: слишком много свободного пространства между ними. Что-то здесь было…

– Шарик, – вдруг сказала Ермашина. – Керамика, из каких-то раскопок в Крыму.

– У Марка был пациент-археолог?

– У него было много пациентов.

– Но археолог, возможно, был постоянным? Страдал от серьезного недуга (психического плана – иную хворь я бы ни одному «ведуну» не доверил). В конце концов излечился, и Бронцев получил подарок.

– Зачем же подарок забирать назад? – тихо спросила Маргарита Павловна. – Не по-людски.

Не по-людски, согласился Борис. Вроде как уносить какую-нибудь вещь с могилы: плохая примета. Однако сплошь и рядом уносят. Тем более если между ящером и танцовщицей действительно стояла убойнейшая улика…

– Это след, – пробормотал он. – Ленточка с волос и шарик непонятного происхождения… Вы смогли бы его описать?

Она сосредоточилась.

– Шероховатый, в трещинах, размером с кулачок. Древний, приблизительно десятый век, предположительно – кельтская культура. Культового назначения.

– Что? – не понял Борис. Женщина улыбнулась.

– Марк как-то сказал: если нельзя определить, для чего служил найденный при раскопках предмет, то в отчете пишут: культового назначения. Первый закон археологии.

Борис переглянулся со Славой Комиссаровым, секунду помедлил…

– Когда появился этот шарик, не помните?

– В прошлом году. Кажется, в сентябре. Понятно, конец полевого сезона.

– Больше ничего не пропало?

Она послушно огляделась, увидела открытое зеркальное нутро бара, прошла между окном и кадушкой с пальмой, рассеянно взмахнув рукой, точно отгоняя от себя нечто… Замерла и нахмурилась.

– Что-то не так?

– Земля сухая. Марк всегда поливал пальму сам. Относился к ней как к живому существу… Как он мог забыть?

Ее взгляд сосредоточенно обшаривал комнату – Борис поклясться бы мог, что женщина обнаружила нечто непонятное ей, какую-то загадку… Еще раз взмахнула ладонью возле уха, повторяя собственный недавний жест – то ли отгоняя назойливое насекомое (какие насекомые в марте?), то ли поправляя прическу. («У нее светлые волосы, почти белые…» Меж тем два волоска, которые остались на черном бархате, аккуратный Гарик Варданян еще раньше убрал в полиэтиленовый пакет, а пакет спрятал в чемоданчик…)

– А где лежала ленточка?

«Здесь вопросы задаю я», – чуть было не сказал Борис, но сдержался.

– Вот тут, возле правого подлокотника.

Она долго разглядывала ковер на полу, хмурясь и чуть склонив голову набок. Дама пытается вести собственное следствие, раздраженно понял Анченко. Налицо пагубное влияние телесериала «Она написала убийство». Ага, нагнулась, даже приподняла край ковра – дураку ясно, ищет улики. («Полагаю, инспектор, подозреваемый простоял здесь около десяти минут». – «Почему вы так решили?» – «Потому что пепел дважды упал с его сигары».) Однако она проработала в доме два года – убирала, готовила, чистила (пока ведун собирал внутреннюю энергию), наизусть знает расположение каждой вещи…

– Где Марк хранил пистолет?

Она не удивилась.

– В шкатулке.

– В той, что возле двери? – не поверил Борис. – На виду у всех?

– Там есть потайное отделение.

Это было сюрпризом. Он подошел к комоду, коснулся пальцами малахитового ящичка. Повеяло чем-то давно забытым, из раннего детства, вспомнилась суровая сухопарая бабушка (на самом деле очень добрая: разрешала трогать, открывать и крутить все, что захочется. Мама сердилась, а бабуля с усмешкой заступалась: «Оленька, перестань портить мне внука. Мальчишка в его возрасте просто обязан быть естествоиспытателем – это в его природе». – «Да ведь сломает же!» – «Ну и пусть. По большому счету, зачем мне вся эта рухлядь. Пора уж о душе думать, а не…» – «Ой, мам, перестань!»). Борис открыл крышку, зазвучала прозрачная мелодия Моцарта.

В шкатулке лежал нательный крестик на золотой цепочке, «Тайная вечеря» – старинная, почерневшая, маленького формата, и стопка счетов за квартиру и телефон. Борис выволок все это на свет, поковырял ногтем днище, нажал на какой-то незаметный выступ… Дно мягко приподнялось, открыв второе, потайное нутро. Да, дьявольский наборчик. Именно здесь, в углублении, и лежала ранее черная семизарядная коробочка.

– Зачем ему вообще нужен был пистолет? – в сердцах сказал он. – Кстати, Марк показывал его вам?

Мимолетная улыбка тронула губы Ермашиной.

– Конечно, как он мог удержаться. Знаете, в некоторые моменты Марк удивительно походил на обыкновенного мальчишку. Однажды подозвал меня, открыл шкатулку – якобы хотел предупредить, чтобы я ничего там не трогала… На самом деле он, по-моему, просто очень гордился своей игрушкой. Хотя чем гордиться? Все равно она его не спасла. Скажите, его ведь застрелили…

– Из этого «вальтера». Кто еще мог знать о пистолете?

– Никто. Или, наоборот, очень многие. Кому-то еще Марк вполне мог похвастаться.

Ясно, подумал Борис, вот он, пресловутый антураж: и чертова машинка, и тайное отделение (как и книги по черной магии, и диплом) – не столько средство защиты, сколько красивая волнующая вещь, предмет для создания образа «настоящего мужчины» («Вот, видите? Держу всегда заряженным – приходится, знаете ли… Только уговор: никому ни слова!»). Экзальтированные дамы млеют.