Текст книги "Как вернувшийся Данте"

Автор книги: Николай Бизин

«Несмотря на то, что мы довольно мало знаем о реально происходивших событиях, из текста источников становится ясно, что во главе заговора находились царица по имени Тейе и её сын, именуемый в отчёте Пентавером («которого – прежде – звали другим именем»), хотя его настоящего имени мы опять же не знаем. Заговор быстро распространился в женском доме (гареме) царя. В итоге, царица Тейе хотела посадить на трон своего сына, который, по-видимому, не имел на это никаких прав. Законный наследник престола, будущий Рамсес IV, упоминается в качестве единственного претендента на престол уже с 22-го года правления отца, предстающий в текстах вместе со своим братом, будущим Рамсесом VI. Вероятно, подобная определённость вызывала зависть и ревность со стороны второстепенных жен и их детей, которые и создали основу для заговора.

Женщин царского дома поддержали многие высшие сановники: всего двадцать два человека. Одну из центральных ролей в произошедшем исполнял управитель дворца фараона Паибакикамен, ему помогали дворецкий Меседсура, начальники гарема Паининук и Патауэмдиамон, другие знатные люди. Вместе с царицей они стали посылать другим дамам женского дома подстрекательные письма. Особый интерес представляет способ, которым преступники пытались погубить царя: Они прибегали к колдовству, изготовляя «магические свитки для препятствования и устрашения» и делая «богов и людей из воска для ослабления людских тел».

То есть – всё было почти что так, как и во времена прочих дворцовых переворотов. Отличие – (однако) было неявным, зато – глобальным: трансформации и перерождения в египетской практике были делом почти что индустриальным.

Практически – каждый мог быть (и – должен был быть, и – всею душой желал) после смерти мумифицирован и оставлен ждать воскресения фараона, который (только таким образом) оказывался этими самыми его ожидающими людьми обожествлён – именно для того, чтобы воскресить весь свой народ.

Чтобы каждый древний египтянин стал нано-богом, в полном соответствии тогдашним мистическим технологиям.

Младшая царица (то есть даже не сестра фараону, а попросту – ещё одна знатная женщина царя) хотела, чтобы её сын (никак не наследник божественного престола) стал Осирисом и чтобы именно он воскресил (её и народ Египта); но – что бы всё это могло означать в магическом калейдоскопе имен?

Самый известные эпитеты Осириса – Уннефер, или «вечно благой» и «первый среди Западных», т. е.умерших, который является именем бога-шакала Хентиаментиу, древнего абидосского бога умерших. Осирис также именовался «пребывающим в Гелиополе», что указывало на его связь с древним культовым центром солнечного бога Ра. Согласно гелиопольскому учению, Осирис входил в состав Эннеады, или Девятки великих богов, имена которых впервые засвидетельствованы еще в Текстах пирамид, был сыном богини Нут и бога Геба, братом Сетха, Хорура, Нефтиды и Исиды, которая позже стала его супругой. Крипты храма Опет в Карнаке (Фивы) почитались как место, где когда-то Нут родила Осириса в мир.

В Мемфисе Осирис отождествлялся с местными божествами Птахом и сокологоловым Сокаром, владыкой кладбищ, принимая облик триединого божества Птаха-Сокар-Осириса, великого повелителя некрополей, гробниц и усопших.

Итак – мать должна была поменять (переставить с места на место и на-время сделать во-время) сущности вечно-младшего сына-«разночинца»: человеческую на божественную. Не посредством переступания с логоса на логос (даже если рассматривать сугубо механистически – это полный абсурд); но – со слога на слог (даже не с ноты на ноту – по вершинам голосов).

Дальше – больше: будучи женой живого бога, стала ли она (или – стала бы, или – уже «мистически» являлась) женой своего сына, дабы (как когда-то – в Вечном Возвращении I – Шамхат у Сатира) отнять его зверство (здесь – человечность), сотворив из него человека (здесь – бога)?

Нет (она) – пока что не стала; но – пусть останется в тайне сие; впрочем, в мифах людей много подобных соитий, и это совокупление и перетекание смыслов почти что привычно (в их мифах); но – в сверх-реальности чревато рождениями страшных уродов: ведь и в мифах такие соития не всегда сотворяют телеснопрекрасных богов и титанов.

Потому – всё, что может родиться от кровосмешений в реале, пусть там и останется: там, где изначально находится – в преисподней; но – на этот раз Черное Солнце не только взошло; оно (ещё и) – дало стимул самоопределиться не только «герою» (псевдо-Адома или псевдо-пророку), но – «всем повсеместно».

И эти «все» – опять захотели понятного им рукоприкладства к очертаниям предметов, их виртуальности (становления нано-богов). Ведь даже «не в этот прошлый раз, а в другой прошлый раз» Адаму и его Лилит удалось (помните, уже вместе) определить свою смерть как причину и исток своих бесконечных (и ничтожных) побед над незначительной (хотя и болезненной) смертью.

Ведь даже все мои возвращения – это возвращения именно к Первоженщине, причём – (на-всегда) к единственной.

Поэтому (все мои истории) – о ней. Какие бы имена (убийцы по уму Цыбина ли, отцеубийцы Пентавера ли) не носили в качестве иллюзорных личин мои мимолетные и вечные герои.

Ибо (если, опять-таки, помните) – перед этим Вечным Возвращением II было Возвращение I (предыдущее).

И во всех возвращениях «моя» Первоженщина (каждый раз) – по иному; но – всегда видела одно и то же: что все эти бесконечные победы над смертью и явились причиной её постоянного и неоспоримого (внешнего, быть может) превосходства над любыми не-до-богами (или, ежели осовременено, нано-богам), но – и ничего они не решали.

Вот и Вечное Возвращение (II) ничего не решит; поэтому – решайте сами: начните опять с первой части.

Без возвращения к началу – нет у прочтения смысла! Без прохождения всех да’нтовых кругов (даже не по ирреальной спирали, а всей осью – насквозь) – нет у проживания (в теле) смысла.

Это ведь только Господь (в Страстную пятницу) одномоментно пребывает и в иудейском шеоле – куда нет доступа ни богам, ни демонам, и в мертвом теле во гробе, и одесную Отца; нам (с нашими потугами на административное или нано-обожение) всегда следует начинать со смирения (и целостности) себя самих.

Ведь всё (на)всегда происходит – сейчас.

Итак – осовременим словесную личину происходящего: вновь Черное Солнце стало нано-богом и взглянуло на Санкт-Ленинград; но – не увидело ни Санкт-Ленинграда, ни какого-нибудь Урука, ни ещё какого города или человеческого бога (иначе: нано-не-до-бога): тех попросту на месте не оказалось.

На местах городов и богов остался лишь человек. Который был мужчиной и находился в темнице. Свет в ней отсутствовал полностью, и сейчас только Черного Солнца (зеркала, в котором можно увидеть готовность «предыдущей» души уступить место «следующей» душе) не хватало мужчине, чтобы ещё более усугубить неусугубляемую тьму вокруг себя.

Но – потом (из своего) «извне» к двери темницы подошли стражи фараоновы (я не забыл упомянуть, что мы – виртуально предполагаемся не только в Санкт-Ленинграде, но ещё то ли в древнем Мемфисе, то ли в Фивах, почти что современных помянутому в Вечном Возвращении I царю Гильгамешу.

Итак – мужчину, который должен был на рассвете воскреснуть, разбудили в полночь (или в полдень) Черного Солнца.

Стражи эту дверь распахнули и пролили свет на мужчину.

Когда. Свет. Коснулся мужчины (вот так, по частям) – тот осознал, что тело «его души» неведомым ему образом проголодалось. Этот факт (нечто, данное в ощущениях) его удивил: прежде он («золотая молодёжь») всегда просыпался сытым от сно-видений: от одного золотого сна переходил к другому.

Казалось бы – с ним сейчас совершалось именно одно из его видений (так он мог бы уверенно предположить). Казалось бы – пленена была лишь одна из его прижизненных реинкарнаций; но (зато) – все его другие личины (в других версификациях реальности) продолжали заклинать Невидимое (налагая на него свои псевдо-Силы).

Искали Пентаверу (безымянному, но – сыну царя) место – «там и тогда», где может решиться вопрос Воскресения Мира (дело было за «малым»: понять, что мир и в аду, и во гробе, и одесную Отца); потому – отыскали убийце убийцу.

Почему – через тысячи лет и (всё же) в Санкт-Ленинграде? Сфинксы на набережной (и их загадка) – не основание для тысячелетних метаний; разве что (ответ более чем очевиден): где ещё (если не в Санкт-Ленинграде – этом нововавилонском зиккурате, протянутом к псевдо-небесам европ) есть столь плодородная почва для чуждых (даже самой этой почве) разночинцев-отцеубийц?

Здесь – возможно если не остановить Апокалипсис, так осознать его (в его целокупности); это осознание и есть архимедова точка опоры любому бытию.

А что царевич-отцеубийца о Цыбине знать не мог (как и о решимости его именно «сейчас» совершить ещё одно злодеяние) – так это пусть его; главное – в роли имён (личин, которые мы тщимся наложить на логосы божественных энергий) Пентавен (которого прежде звали иначе) не ошибался.

Итак – когда свет коснулся мужчины, Черного Солнца вокруг него меньше не стало; Пентавер осознал в себе чувство невыносимого голода (по новому восприятию бытию); более того – осознал, что вошедшие стражи непосредственно ему (никакого нового восприятия) не предложили.

Да и не могли предложить: никакой многомерности в них не было.

Это были местные (со-временные «древние» – ищущие бессмертия) египтяне. Они были – здесь и сейчас (логосы наполняли пространство меж них – в самих тогдашних египтян не проникая); в будущем воскресении они не были сущи (были объектами-лазарями).

А вот будут ли они сущи где-либо ещё (в прошлом либо будущем) – это зависело не от падшего Пентавера, а от «будущего» нано-бога, следующего фараона (знать которого будут по его имени: Рамзес III).

Хотя – какой-никакой завтрак (для временного поддержания его внешнего тела) его тюремщики должны были ему (как бы) предложить.

Пред-ложить (немного лжи) – и (даже её) не дать; не дать – именно когда он согласится завтрак принять (чем бы очень унизил своё, пусть и бывшее, достоинство).

Поэтому он – должен был бы от предложения отказаться: пусть завтрашний сам думает о завтрашнем завтра, довольно сегодняшнему дню (сегодняшнему завтра) своей заботы; но – предложено ничего не было, слуги просто (вместе со светом) вошли.

После чего – он даже подумал о том, что таков весь нынешний человек!

То есть – словно бы сопровождаем светом; но – слишком уж «искусственно мёртв» (в живом свете логосов): словно бы (более чем оче-видно) – ещё до рождения подготовлен к мумификации.

Конечно же – всё «это» (сейчас про-исходящее с ним) раздражающе напоминает скверную кальку с прекрасного набоковского романа Приглашение на Казнь; но (ведь) – это и есть соборность времён: логосы (как от них не отворачивайся) повсеместны и скрепляют всё (в том числе – душу и души души).

Сопоставляется не сопоставимое. Совмещается несовместимое. Жизнь живая – (даже) включает в себя (как ничтожную частность) жизнь мёртвую; но – «эта» набоковская искусственная (литературная – пришедшая к нему из далёкого будущего) аллюзия не принесла древнему Петаверу никакого облегчения.

Ибо – не время и не место сейчас ему (убийце по уму) праздно размышлять об истине. Итак – древнеегипетские стражи вошли и встали вокруг него. Один из них (даже) мог бы произнести его (прежнее) имя; но – не произнёс: сейчас имя перестало быть истиной (став предметом подмен и манипуляций).

Ибо – царевич Пентавер (которого раньше звали иначе), сын (от младшей жены) фараона Рамзеса III, в жизни своей (и сейчас – в предсмертии своём) руководствовался даже не куртуазным кодексом (по отношении к «своей» Лилит) и не «будущей» Нагорной проповедью: он был более чем язычник – Пентавер был сын царя.

Вот чем именно (примерно) руководствуется какой-нибудь «пентавер»:

 
«Внимай тому, что я говорю тебе,
Чтобы ты мог быть царем над землей,
Чтобы ты мог быть правителем стран…
Будь черствым в отношении ко всем подчиненным!
Люди остерегаются тех, кто держит их в страхе.
Не приближайся к ним, когда ты один,
Не полагайся на брата,
Не знай друга,
И да не будет у тебя доверенных лиц -
В этом нет никакого смысла.
Когда ты спишь, сам принимай
                                     меры предосторожности.
Ибо не находится друзей
В злой день.»
 

(Поучение фараона Аменемхета I, ок. 1991–1962 гг. до н. э., своему сыну Сенусерту)

Отсюда (навсегда) – у него не было Брата (Сына Отца); следует добавить вот ещё что: он не был убийцей физического тела отца (он был убийцей мистическим)! То есть – (был) убийцей личин (ведь имя, когда и если оно – перекинулось из сущности в предмет, и есть личина).

У него (сына царя) – «не было» Брата; но – Отца он всё-таки предал: попытался убить нечто, что остальными принималось за истину. Хотя и говорят, что истина приведёт к свободе; которая «свобода» есть ещё одно имя смерти, но – пленённого человека она (бесполезностью своей для него) приведёт в бешенство.

Ему же – убийце по уму, в здешних делах мироформирования надлежало иметь недостижимое: чистые руки, горячее сердце и холодную голову.

Он (пока что) нисколько не почувствовал, что сейчас вместе с ним со-вершенно со-мыслит некий Цыбин из Санкт-Ленинграда; впрочем – если бы и ощутил, ему (мистику и претенденту в нано-боги) не предстало бы ничего странного: как понять непостижимое? Только так – слушая душой имя.

Современному (атомизированному) человеку – нет ответа.

Кроме одного (лживого): непостижимого нет. Поэтому – и не надо понимать (то, чего нет); а вот если – решишь понять (то, чего нет), тогда возможно сделать всё, что в моих (его, твоих, чьих-либо – это всё равно) силах.

Тогда (и только тогда – это и есть сила веры) Бог сделает остальное.

Но! Я не Бог! Я (всегда) делаю не «всё», а лишь малое (и не по «всем» моим силам). А самое малое из «малого» (что я должен): всего лишь напомнить, что было до этого про-до-лжения!

То есть – некие факты о нано-богах; например: давно всем известную и уяснённая банальность: те, кто ищет плоскости, а не всего пространства, могут остаться живы и бессмертны здесь и сейчас; но – это и есть их всё: никакого другого объёма! А будет ли с нас довольно любого бессмертия, я не знаю и знать не хочу.

Остальным я обязуюсь сказать обязательное «до-бро – или до-зло – пожаловать».

Итак – продолжилось: мужчину, который должен был на рассвете воскреснуть, разбудили не только посреди местной (мемфисской) полночи, а ещё и в полдень Черного Солнца, что взошло над Санкт-Ленинградом.

И даже этот за-гово’р (что сей-час Черное Солнце взошло не над Санкт-Петербургом, а именно над Санкт-Ленинградом) может оказаться неким индикатором невидимых сил, вызывающих такие совпадения.

Действительно – мой город изменился: он стал – везде; и он стал – всеми (не совсем «всеми», конечно, но – теми, кого изберёт и сделает своим сиюминутным воплощением), стал – почти что персонифицированным героем моей истории.

Город – стал персоной и личностью; персона и личность – могет потщиться стать нано-богом и заняться версифицированием своего понимания «самого себя» (по большому счёту – в этом и состоит терраформирование); какая, в сущности, разница – скалывать со стел картуши с именами (оставляя пустоту – пентаверов), или – на место пустоты наносить невесть что.

Потому – пришедшим за Пентавером слугам его мёртвого отца (их ушедшего в бессмертие фараона) всего лишь мнится, что самое обычное светило (тоже некий человеческий – или почти человеческий – бог Ра) сияло сейчас над Мемфисом.

Обычное солнце того Мемфиса вполне могло быть Чёрным Солнцем над Санкт-Ленинградом; итак – Санкт-Ленинград! Ещё в первой части я бессильно пытался (устами псевдо-Илии) раскрыть его тайну – зная: нет никакой тайны, есть таинство.

Теперь немного о таинстве (даже теодицее) этого города: который город (место и время его) есть непостигаемая совокупность всех версификаций града Петра-апостола.

Потому слово «Петербург» (в картуше) – заменено словом «Ленинград»: это ведь в «прошлое» Вечное Возвращение Чёрное Солнце восходило (только) над Санкт-Петербургом и (только) над Уруком царя Гильгамеша, и ещё (только) над некоторыми примечательными местами; теперь – ещё и всеми прочими реинкарнациями нынешнего постсоветского Петербурга.

Поэтому (сейчас) – и от древнего мифа (и ещё более древнего – ещё до Сотворения – мира) – изначального мира, из которого мы лишь изгнанники, ничего не должно бы зависеть! Что бы мы не (с собой) вершили.

Более того – что бы там (с нами) не вершил этот город. И что бы там не вершило (над нами) Черное Солнце.

Ведь и сам этот знак мировой катастрофы явил себя столь откровенно персонифицированным – как игрока-соучастника этого действа: до-творения не-до-творённого мира; но – при этом мой Санкт-Ленинград (из самосохранения, быть может) всё более обосабливается и самоопределяется.

И (даже) начинает неслышно зазвучать: до, ре, ми, фа, со, ля, си – словно бы начинает неслышно сиять: как рассветающие личности или как голоса фуги – каждый из которых возвышает себя в соответствии с замыслом Со-творения!

До остановившего это Со-творение грехопадения. До так и не прозвучавшей (даже если и прозвучала бы – в такт) окончательной си.

То есть – Черное Со-лнце (на)стало богом. То есть – богами теперь могут захотеть (на)стать не только люди, а и знамения, символы: вообще – всё! Более того, сам этот не-до-бог понимает: желанный ему результат не-до-стижим.

Что личностью, персоной, игроком – нас делает только со-участие в процессе. А «сам по себе» этот не-до-бог (который даже не личность, а всего лишь функция) ведёт себя совершенно неприемлемо: словно бы уже не художник поставил себя вровень с создателем, а вся совокупность его (со-ремесленника) навыков.

Вот нынешняя (века сего) тонкость, вот искус искусства: воля к власти подменяет тишину логосов (пространство и время перестают светлеть и начинают багроветь – переполняясь насыщенной кислородом кровью); это столь же бессмысленно, как разрушать (или, если разрушен – заново сооружать) храм Соломона или наполнять живой кровью мумии Тутанхамона или Ульянова-Ленина.

Хотя – и об этом всё давно уже сказано:

Еводий. Каким же образом я подобен Богу, если не могу творить ничего бессмертного, как творит Он?

Августин. Как изображение твоего тела не может иметь той силы, какую имеет само твое тело, так не следует удивляться, если и душа не имеет столько могущества, сколько имеет Тот, по чьему подобию она сотворена.» – то есть сам этот не-до-бог, который даже не личность, а всего лишь функция.

Здесь – я не удержусь и бес-сильно (ибо лукавство есмь) проиллюстрирую (штрихами души – по-над словами) искривления метрики, называнием имен порождаемое:

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.

И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты?

Он сказал: Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.

И сказал [Бог]: Кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?

Адам сказал: Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.

И сказал Господь Бог жене: Что ты это сделала? Жена сказала: Змей обольстил меня, и я ела.

Надеюсь, читатель, что ты определил для себя, сколь многослойно повествование, которое и в первой своей части могло бы сотворить из твоего тела (или вытрясти из него) сияющую от наготы душу; мужайся, дальше будет дальше.

Или – повторю: возвращайся в первую часть – там (на первый взгляд) всё проще.

Здесь реальность опять расступилась – давая место сноске на своих полях, пояснению текста происходящих событий: конечно же, человек есть гомункул культуры, но – лишь в своём настоящем; тогда как в не-своих прошлом или будущем он по прежнему оказывался тварью Божьей и подлежал так называемому спасению (которого нет) от смерти (которой тоже нет).

Но – отсутствие или присутствие какого-либо факта значения не имели; на первый план всегда выступало невидимое деяние логосов (непосредственно о котором я, в меру своего неразумия, расскажу чуть ниже).

Конечно же – это казалось глупостью; но – что именно лишь казалось, а что на самом деле – реально де’яло, значения не имело, ибо в виртуальности мира значимо лишь начало.

Конечно же, человека сна-чала спасали (пробуждали от сна – как Пентавера), и лишь потом выяснялось, что нечего спасать (всё равно о, псевдо-Адам, был рождён своей матерью, псевдо-Евой, в смерть).

И (отсюда) – изначально некого было спасать: нет ещё ни самого человека, ни даже сна о нём.

Так что нечего спасали от ничего: Вполне пустое дело, на которое можно и должно было (или стало, или станет, или уже есть) потратить не одну и не две (если вместе с единственной женщиной) жизни.

Но ведь мир (и жизнь в нём) – есть обязательное дело (иногда Слово и Дело не переходит черты горизонта, но – опираются о неё: потому и черта горизонта подчёркнуто горизонтальна).

Но (в миру) – оставался лишь один нерешенный вопрос: кого (во плоти) невидимым Слову и Делу обяжут? Кто (сам) попробует (воплотить) наполнять и наполнять (собой) бесконечную пустоту мира?

Это был главный вопрос: найти героя на обязательный (и бесполезный) подвиг. Царевич Пентавер явно на эту роль не подходил: все его таинства были столь механистичны; подойдёт ли убийца Цыбин – это вопрос со-временности: все мы (так или иначе) убийцы по уму; но – отличны от древнего египтянина Пентаверна: мы знаем, что мир нельзя спасти, разделяя его (и – атомизируя человека).

Спасти мир возможно лишь целомудрием: мудрой целостностью всего, а не какой-либо отдельности.

Так зачем нам (учитывая вышесказанное) Пентавер? А затем, что его история очень иллюстративна. Более того – вся егопетская религия богов-фараонов иллюстративна (как и административно обоженные иператоры Рима – deus ex machina).

Ещё раз зададимся вопросом: может ли убийца по уму стать героем? Это и есть главное определение: кто именно (и по-именно – идя от имени к имени) будет спасать пустоту от ещё большей (или ещё меньшей) пустоты, кто именно (и по-именно, идя от имени к имени) будет совершать все эти бессмысленные телодвижения губами – именования: совокупления, зачатия, рождения в муках, вос-питания (отсюда, очевидно, и возникла евангельская рефлексия о завтраке и завтрашних заботах).

Итак – кто (из меня) обязан принадлежать мне? Кто (из меня) обязан быть мной? Этим самоопределением человек Пентавер, ничем (кроме убитого им отца) не примечательный убийца по уму (не то что наши показушные народовольцы и прочие башибузуки-эсеры, любители себя рекламировать), только и смог, что на дознании во всём сознаться.

Не было у него опыта (убийства личного бога-отца) – даже и серийный душегуб Цыбин его (по числу могил – об этом тоже ниже) за спиной ощутимо превосходил; причём – это если считать без метафизики перманентной борьбы и смерти, а исключительно прагматично и «по большевистски».

Даже как мистик (царевич) – (душегубу) Цыбину тоже уступал: худо-бедно, но Цыбин был рождён в эпоху торжества православия – мощь Воскресения Сына (так или иначе) стояла за ним; Цыбин мог (бы) даже мудрствовать на тему: что есть убийство, если нет смерти; но – (так или иначе) как православный Цыбин под-разумевал: убивая – он убивает себя, а не (бессмертную) жертву.

Пентавер – желая стать нано-богом и (уже сам) воскресить Египет, отнимал такую нано-божественность у отца; согласитесь: Цыбин и Пентавер (оба несуществующих имени) – «вещи в себе» суть разные.

Потом! Пентавера (как царевича) – хорошо обучали всему (владению оружием, к примеру); но – пока что его связанное тело (по воле Отца) лежало без тело-движений (и не могло убивать).

Пока что он был занят иным: всего лишь праздно размышлял об истине (то есть – безо всякого смысла «убивая» её по частям).

Подобное – происходило и в «другом» Египте и «другом» Междуречии (то ли в «новом» Вавилоне, то ли в «новом» Мемфисе – а не тамошнем и тогдашнем Санкт-Ленинграде: речь и о тамошних, и о всегдашних таинстве и о теодицеи).

Казалось бы: новые веяния (атомизация homo sum) – дело более чем со-временное; но – это действительно так: времена для подобных деяний более чем со-вместимы.

Убийство Отца (а чем ещё является приведение homo к полному ничтожеству «узкой специализации»: использование ремесла’ и потребления его продуктов) есть дело злобо-дневное; а потом (то есть – ещё ближе к зло-радству) – Пентавер вдруг возомнил или вспомнил, что и на этом свете, и на том никто никому ничего не должен (и это помогло ему определиться).

Должен он был – только убитому им отцу (ставшему «никем»; его самого сделал «никем» уже иму «убитый» Отец); потому – Пентавер покинул свои псевдо-рассуждения и вспомнил о тело-движениях: и только тогда и в его реальном пленении начались изменения этого самого плена.

И всё вокруг него опять началось: самоопределяясь, он обязательно «вспомнил» о женщине; но – это «вспомнил» (на деле) означало, что Пентавер опять о себе возомнил: ведь «вспомнил» царевич не о дочери Евы – а только лишь о никогда не принадлежащей ему Первоженщине.

Пусть его – ибо все они (дети Адама и Ева) есть «псевдо»-ипостаси Стихий (ютящихся в мужских и женских «псевдо»-оболочках).

И только она – настоящая: не знающая грехопадения; только она – даже в повсеместном шеоле (где нет ни богов, ни демонов) является и полной Стихией (буде её взбредёт это в голову).

Потому – лишённый всего «своего» сын живого (им убитого) «бога» постиг(ал) непостижимое: он вспомнил о женщине. Вспомнил о том, как в далёком будущем будет её искать. И всё это произошло по весьма заметной причине: до-селе он – связанный по рукам и ногам – томился во тьме заслуженного заточения, ожидая от слуг фараона решительной и лютой казни за отцеубийство.

Той «самом смертной» казни, которая ничуть не лишала царевича его (изначального, от Отца) бессмертия, разве что – делала это его (и без того лютое) бессмертие ещё более нестерпимым; вот (каковы были) эти суд и казнь – покажем их; но – покажем и Силы, благодаря которым все эти казни египетские бессмысленны.

Да – его имя было Пентавер, сын бога Рамзеса III; и это о нём его мертвый (ибо – уже реально и виртуально им убитый) отец произнес: Что же касается всего сделанного, это они, которые сделали это, и пусть падёт все, что они сделали на их головы, ибо освобожден я и защищён я на протяжении вечности…

Фараон (нано-бог человеков) произнёс приговор – и его нано-вечность взглянула на бывшего сына царя (повторю: сын царя носил имя, которое нам неизвестно); Пентавер – это нечто совсем другое, нежели человек-функция (вовсе не сын нано-бога); но – именно его душу (беспощадно и люто – к его несовершенству бессмертную) прежде смерти его хрупкого тела стали взвешивать на весах царства мертвых.

Здесь мог бы возникнуть вопрос: которую из её оболочек будут взвешивать? На самом деле гораздо значимее другой вопрос: что именно соединяет невидимое (если уж человек умудрился его атомизирировать).

И вот здесь и связующая роль логосов (божественных энергий, проникающих и пронзающих весь этот «кажущийся» шеол.

СЕМЬ ОБОЛОЧЕК ЧЕЛОВЕКА

Посвященные Древнего Египта считали, что человек – это многомерное существо, которое имеет семь оболочек (из которых были поименованы пять), соответствующих семи уровням его существования.

Первая оболочка человека (др. – егип. Сах) – его вещественное тело, видимая часть человеческого существа. Она является лишь малой частью того, что на самом деле представляет собой человек. Египтяне дорожили сохранностью тела умершего. Более всего они заботились о сохранности головы – «седалища жизни». Обезглавливание и сожжение считались в Египте страшной участью.

Вторая оболочка человека (др. – егип. Ку, позд. – егип. Ка, Кэ) представляла собой его жизненную энергию, эфирное тело, энергетический двойник человека, душу-двойник. Из современных понятий более всего этому соответствует термин «биополе».

Ка – это, с одной стороны, совокупность психических ощущений живого человека, а с другой – Ка неразрывно связано с личностью, индивидуальностью умершего, его телесными и духовными чертами.

Посвященные могли узреть Ка в виде цветного, радужного сияния вокруг вещественного тела. Обычно вещественное тело и энергетический двойник человека не разлучаются. Но при слабом здоровье, сильном нервном потрясении или возбуждении эфирная оболочка Ка может частично покинуть тело Сах. В результате этого человек впадает в полубессознательное состояние или транс.

Незадолго до смерти, когда энергетическому двойнику Ка становится неуютно в вещественном теле Сах, он может выйти из него. (В этом заключено удивительное явление привидения-двойника – многие видят своих двойников перед смертью.)

После смерти человека его Ка может находиться в потустороннем мире, чтобы встретить там умершего, направляющегося к своему Ка. Они оба пребывают в мире ином, вместе с тем Ка обитает в гробнице, в которой покоятся останки умершего, и принимает там подношения от живых родственников умершего (вернее, принимает энергетические двойники-Ка яств и напитков, ладана и проч.)

Третья оболочка человека (др. – егип. Би, поз/7.-егип. Ба, Бэ) – сущность человека, то, что называют «жизненной силой», душа-проявление, оболочка подсознания, которую в современной литературе нередко именуют «астральным телом».

Ба образуется из совокупности человеческих чувств, желаний, эмоций. Ба с удивительной быстротой меняет свою форму под влиянием каждого воздействия ощущении, чувств, желаний и мыслей.

В Древнем царстве считалось, что Ба обладают только боги, цари и первосвященники, то есть великие посвященные.

Ба мыслилось как нечто отдельно существующее только после смерти великого посвященного. Б а изображалось в виде сокола с головой человека. Полагали также, что Ба – это энергия, которая оживляет изваяние или фетиш бога, или мумию (при этом Сах и Ба мыслились связанными тесными узами).

Когда сущность (Ба) отделяется от тела (Сах), последнее впадает в сонное оцепенение. Посвященные египтяне могли по своему желанию совершать в виде Ба странствия в различные места и даже в мир иной.

Вместе с тем Ба, которое, как птица, могло покидать тело спящего, мумию в гробнице, изваяние бога или царя и удаляться сколь угодно далеко, неизменно должно было возвращаться к тому телу, чьей душой оно являлось. Ба изображалось иногда сидящим на дереве близ гробницы, пьющим воду из пруда, но непременно спускающимся в гробницу к телу, с которым оно было связано.