Текст книги "Крутень"

Автор книги: Николай Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ну, Дмитрий Николаич, ты меня в это дело втравил, на тебе и грех будет. Такой день зазря пройдёт, – поднимая второй стакан, проговорил Василий, – давай, Кузьма, режь свой огурец.

Дмитрий улыбался. Сбылась его мечта. Мельница была сторгована. От радости он готов был петь и плясать до утра. После третьего стакана Дмитрий повёл всех к себе. Он шёл в обнимку с Пановым посреди дороги, за ними вышагивал Кузьма с полной четвертью самогона. Из его карманов во все стороны торчали пироги. Он всегда в гости ходил со своим вином, не признавая другого зелья. Процессия двигалась не спеша, часто останавливаясь и прикладываясь к четверти, закусывая пирогами. За ними собиралась толпа любопытных, в основном ребятишек. Такое на селе не часто бывало, когда в разгар страды посреди будней три уважаемых мужика пили прямо на улице, как в какой то престольный праздник. Весть о покупке Дмитриевым мельницы мигом облетела село. К троице пытался было пристать местный нищий и пьяница Степашка Пантелеев, но грозный Василий показал ему внушительный кулак и Степашка растворился в длинной улице.

Авдотья заметила процессию, когда та уже переходила плотину. Она заохала и кинулась накрывать на стол, догадавшись о причине такого гулевания. Детей дома не было, они лепили и обжигали кирпичи на задворках участка.

– Дуня, принимай дорогих гостей, – прокричал с порога Дмитрий, – мельница наша, а посему, гуляем. Садись, братва. Кузя, наливай, дорогой мой человек.

Кузьма со всего размаха махнул четверть на середину стола, едва не разбив её и не улетев под стол от приданной инерции хилому телу, но вовремя подхваченный Пановым, попал точно на скамейку.

– Спасибо, Вася, в-в-ввек не забуду, – заикаясь, пролепетал уже изрядно пьяный Кузьма, – наливай, туды-растуды, её корешка. Митрий, запевай.

– Когда б имел златые горы и реки полные вина, – густым басом затянул Дмитрий.

– Все отдал бы за ласки взоры, что б ты владела мной одна, – подхватили Кузьма с Василием, и песня покатилась вдоль улицы, заставляя прислушиваться не только случайных прохожих, но и бегающих вдоль села собак, сбивая их с намеченного ритма.

Когда Мишка с Семёном вернулись домой, там уже стоял дым коромыслом в прямом и переносном смысле. В сизых слоях стелящегося по кухне дыма, сидели три пьяных мужика и что-то друг другу пытались доказать, причём говоря одновременно и, как ни странно, все отлично понимая. Семка проскользнул в другую комнату, а Мишка взял с печки книжку и ушёл на сеновал. Обмывка мельницы закончилась уже глубокой ночью. Кузьму унесли домой сыновья, а Василия положили вместе с Дмитрием на полу. Так они и спали до утра, довольные сами собой и друг другом.

Проснулись они от треска поленьев в печи. Дуня возилась за столом, меся тесто для пирогов. Она искоса посмотрела на очнувшихся мужиков и только усерднее заработала руками.

– Ну, сват, спасибо за угощение, – просипел Василий, разглядывая заплывшими глазами Дмитрия.

– Щас полечимся, – поднялся Дмитрий, – Дуня, сообрази нам по-маленькой, Василия Ильича поправить надо.

– Вон возьми под шестком, – не отвлекаясь от теста, недовольно проговорила Авдотья.

Дмитрий, погремев чугунами, вытащил бутылку водки, достал стаканы и налил себе и Панову по половине.

– Давай, Вася, помянем вчерашнее беспутство.

Друзья выпили и долго морщились, пока целебный эликсир не растёкся по их больному организму блаженным теплом и не просветлил затуманенные головы.

– Вот теперь и жить можно, – произнёс Василий, – все, Митя, мне пора. А ты давай мельницу обихаживай. Этот Новик её в хлам превратил, мясоед недоделанный. Пока.

Дмитрий остался сидеть один. Он налил себе ещё немного вина, выпил и задымил папиросой. Авдотья к тому времени уже сажала пироги в готовую печь, предварительно разбив кочергой угли. Она уже отдоила коров, управилась и с остальной скотиной. Мишка с Семёном уехали за очередной партией глины.

– Митя, ты слышал, что сельсоветские удумала? – спросила Авдотья.

– Что они могут удумать, у них нет ни пса, одни лозунги, – ответил Дмитрий.

– Хотят отвести всю землю за рекой, а на днях обещали трактор пригнать. Вся голытьба ночью в сельсовете заседала.

– А ты откуда знаешь?

– Миша гулять ходил. Баял, что Фёдор Рогозин агитацию проводил. Статью какую-то читал об…, – Авдотья задумалась, вспоминая слова сына, – укреплении деревни и какой-то смычке с городом.

– Пусть укрепляют, а у нас свои заботы, – вставая, сказал Дмитрий, – я к Новикову, надо за мельницу заплатить и бумаги написать.

3

В селе к тому времени уже оттопили печи. Холодный туман висел над речкой как вата на новогодней ёлке. По шаткому мосту устало шагал парень в короткой кавалерийской шинели и кожаной кепке, чудом висящей на затылке. Дойдя до окраины села, он свернул в огороды и напрямую, петляя между грядок и перелезая через плетни, подошёл к крытому соломой двору покосившейся избёнки. Не сбавляя хода, он пинком открыл калитку и вошёл в дом, по пути чуть не сбив старушку, пристраивающую ведро под козу.

– Куда прёшь, оглашённый?! – неожиданным басом прокричала старушка, заново пристраиваясь к козе, – прошляются всю ночь неизвестно где, потом носятся с закрытыми глазами. Лучше бы на мельницу съездил. В доме, который день муки ни крошки.

В избе парень скинул шинель, повесил кепку на вбитый в стену гвоздь и сел за стол. У печи, опершись на ухват, стояла женщина и смотрела на него, не скрывая любопытства.

– Дай чего-нибудь перекусить, мама, – попросил парень, – второй день не емши мотаюсь.

– Ты, Федя, видно с печки недавно брякнулся, – бросив ухват и уперев руки в бока, со злостью проговорила Аксинья, мать Фёдора Рогозина, самого ярого активиста на селе, – я печку только для вида топлю. Ставить в неё уже который день нечего.

– Ничего, мама, скоро по-новому заживём, – Фёдор встал и сам достал кринку молока и миску с огурцами, – я в Посаде был. Новую установку дали нам. Коммуну организовать. Землю завтра приедут нарезать.

– Ну-ну, давай-давай, только пока ты энту жизнь налаживаешь, мы ноги протянем. Глядишь, и земля пригодится, – мать снова взяла ухват, достала из печи чугунок и налила в деревянную миску пустых щей из свежей капусты, – поешь хоть, сущий шкилет, а не парень. Кто за такого пойдёт, разве только Дунька хромая, да и то большой вопрос.

Фёдор проворно заработал ложкой, не обращая внимания на материны упрёки, к которым давно уже привык. Он полгода как пришёл с гражданской войны. След от деникинской шашки до сих пор не давал покоя. Была зима двадцать четвёртого года, когда он сошёл с поезда в Посаде. На вокзале сновали люди с котомками, чемоданами, отталкивая друг друга и протискиваясь в забитые вагоны. Фёдор протиснулся сквозь толпу и вышел на маленькую площадь, где стояли подводы, в надежде найти попутную, но земляков в этот день не было. Тогда с тощей котомкой за плечами, опираясь на шикарную палку, Фёдор направился в свою родную деревню пешком. Санный путь вёл через голую степь. Студёный ветер продувал тонкую шинель, добираясь до тела, а путь предстоял неблизкий. На его счастье по дороге ехал сосед Демид Захаров на лошади, запряжённой в сани.

– Никак Федька. Ты откуда такой нарядный, – Захар остановил лошадь, – прыгай в сани, да вон тулуп возьми, укройся. А мы думали, сгинул ты, мать все глаза проглядела, тебя ожидаючи. Чего с палкой то ходишь, для форсу или ещё чего?

– После госпиталя, дядя Демид. Как там, в селе, чего новенького?

– Да чего у нас нового, почитай ничего. Власть сменилась, а толку чуть. Как жили до революции, так и живут до сих пор. Кто был зажиточным, зажиточным и остался, а кто по миру бегал, так и бегает до сих пор. Вот взять меня, к примеру. Я до революции свой надел обрабатывал, хрип гнул, подати платил. Царя скинули. Объявили, что настала власть крестьянская да ещё рабочая в придачу. Должно быть мне какое-то послабление, али нет? Вроде бы должно, но на деле оказывается хрен тебе, никакого послабления не видать. Как пахал я свою десятину, так и пашу до сей поры. Как платил налог, так сейчас ещё больше платить стал. Приехали давеча солдаты с ружьями, все зерно подчистую у меня и выгребли. Это как понимать? Ты вот, к примеру, воевал за эту власть, а дома у тебя шаром покати. Аксинья скоро всех на погост отнесёт, а потом и сама туда ляжет. Как это все понимать, я тебя спрашиваю?

– Терпеть надо. Войне конец, скоро и мы заживём, не отчаивайся, дядя Демид. А на власть ты обиды не держи. Ей сейчас поддержка нужна, так что затяни ремень потуже и помогай. Она тебя в беде не оставит, Это я тебе точно говорю.

Демид покосился на Фёдора и только головой покачал. Лошадь резво бежала по накатанной колее, только ошмётки снега летели в разные стороны. Поднялись на холм, вдали показались купола церквей. Перед ними простирался белоснежный дол, уходящий до самого села.

       Когда подъехали к избе, у Фёдора защемило в груди. Более бедного строения в селе трудно было отыскать. Засыпанная снегом соломенная крыша напоминала коровий хребет, вогнутый внутрь. Вся изба наклонилась вперёд, упираясь крохотными оконцами в сугробы, словно готовясь к своему последнему прыжку. Из полуразвалившейся трубы струился белый дымок. Отец Фёдора всю жизнь маялся на своих десятинах, а толку от этого не было ни на грош. Пятеро детей, да старуха мать были плохими помощниками. Фёдор самый старший угодил под призыв, а отец вскоре нажил грыжу, через то и помер. В избе кроме вездесущих тараканов достатка не водилось.

– Федя! – закричала мать, повиснув на сыне.

С печи на него во все глаза уставились младшие сестры и брат. На лавке за столом сидела бабушка Груня, мать покойного отца. Фёдор обвёл глазами избу. Ничего не изменилось. Все те же черные стены, стол у окна и лавки. У печки на соломе лежал телёнок. В углу висела икона, а перед ней горящая лампадка на цепочке. Фёдор разделся, одёрнул гимнастёрку и сел рядом с бабкой.

– Как вы тут живете, – доставая кисет, спросил Фёдор.

– Живы, сынок и, слава богу, – ответила бабка, мелко перекрестясь на икону.

– Ничего, скоро лучше будет, это я вам говорю, – пуская дым, заявил Фёдор, – сельсовет есть на селе?

– Есть, – ответила мать, собирая на стол, – Клим Новожилов там заведует. Партейный. Около него народ крутится, да толку нет, только лясы точат целыми днями, да табак переводят.

В дверь постучали. Аксинья повернулась к сыну и усмехнулась.

– Иди, открывай, к тебе, верно пришли.

В избу ввалилась целая толпа народа. Впереди встал Клим. Из-за плеча выглядывала его жена Клава.

– Здорово, служивый. А нам Демид сказал, что привёз тебя из Посада. Вот так радость. В нашем полку прибыло. Я ведь тоже там воевал, только в другой дивизии. Давай выставляй закуску, Аксинья, сына будем встречать. Клавдия, сбегай, принеси чего выпить и закусить, живо.

Вскоре за столом, у печки и просто на полу разместилась парни и девки. На стол собирали всей компанией. Гомон стоял неимоверный, пили стаканами, закусывали мало, все больше разговаривали. Фёдор раскраснелся, опьянел с непривычки. Довольная улыбка не сходила с его лица. Рядом с ним сидел Клим и, без умолка, объяснял положение на селе. У печки примостились девки, щелкая семечки и изредка перекидываясь с парнями любезностями.

– Слышь, Клим, а чья это девка с краю сидит? – спросил Фёдор, оборвав на полуслове разошедшегося председателя.

Тот непонимающе посмотрел на Фёдора, потом весело засмеялся.

– Я ему тут про дело говорю, а он на девок смотрит. Ладно. Сегодня гуляем, а завтра жду тебя в сельсовете. А это Ленька Лаптева, дочка Семена Васильича. Что, запал на девку? Только смотри, за ней Мишка Дмитриев ухлёстывает, он тебе за неё и вторую ногу враз оторвёт.

– Ему что, своих девок мало, к нашим повадился?

– А черт его знает. Давай ещё по стакану, пора идти мне, дел по горло, – пьяно сказал Клим и налил самогона.

– Какие дела, домой идём. Выпил и хватит, пусть молодёжь гуляет. Давай заканчивай, мне ещё скотину убирать надо, – Клава взяла мужа за руку и попыталась поднять с лавки.

Клим встрепенулся, выдернул руку и, выпив стакан, запел.

– Вставай, проклятьем заклеймённый.

Клава снова тряхнула его, да так, что Клим мотнул головой и оборвал песню.

– Вот и вставай, а то я тебя сейчас так заклеймлю, чертям тошно станет.

– Вот видишь, Федя, как оно получается. Жена мужем командует. Упустили мы этот момент, а зря. Равноправие никого ещё до добра не доводило. Женишься, не выпускай вожжей из рук, не то хана будет всем.

Клим встал и, поддерживаемый женой, вышел. Гулянка продолжилась. Стали расходиться только далеко за полночь. Фёдор с большим трудом залез на печку и тут же заснул, сунув себе под голову старый валенок.

Фёдор сразу сошёлся с сельским активом и поставил себе целью добиться создания коммуны. Он то и дело бегал в город, без конца собирал актив. Не давал покоя никому. Другого пути он для себя не видел.

Кое-как перекусив, Рогозин отправился в сельсовет, прихватив с собой палку, которую привёз с фронта. Её он раздобыл в госпитале в Москве. К ним в палату каким-то образом попал полуживой купец. Положили купца рядом с Фёдором, а рядом поставили эту палку, искусно сделанную из неизвестного дерева с позолоченным набалдашником в виде львиной головы. Очень занимательная была палка. Купец на третий день помер, а палку отдали Фёдору, как особо в ней нуждающемуся. Сегодня он решил обменять палку на муку. Все равно она стояла без дела. Нога зажила, только небольшая хромота пока осталась. В сельсовете сидел один председатель. Он что-то усердно писал, шевеля губами и водя пером по бумаге.

– Здорово, председатель, – поздоровался Фёдор и с размаху сел на стул, – все писульки строчишь?

Председатель Клим Новожилов, то же из бедняков, с досадой глянул на Рогозина и ещё усердней заработал пером.

– Чего пишешь, спрашиваю? – не унимался Фёдор.

Клим остановился, перечитал написанное и со злости бросил ручку на стол.

– Чего под руку орёшь, опять ошибку сделал. Переписывай теперь, – Клим скомкал бумагу и бросил в стоявшее в углу ведро, достал кисет и стал сворачивать папиросу, – Списки составляю. Сверху давят, налог им вынь, да положи, а где я его возьму, все уже собрали. Рассказывай, раз припёрся ни свет, ни заря. Чего там, в волости опять придумали?

– Коммуну создавать придумали. Завтра землемер приедет, будет перемеривать наделы, – сообщил Фёдор, – сегодня собирай собрание бедноты, надо решение выносить и членов утверждать.

Клим, не сводя настороженных глаз с Рогозина, чиркнул спичкой и закурил, пуская клубы дыма. Человек он был не молодой, за пятьдесят уже и в делах никогда не торопился, какие бы они не были. Вопрос о создании коммуны давно уже ставился на заседаниях, но к общему решению так ни разу и не пришли.

– Создать не вещь, а из чего создавать будем? – прищурившись от дыма, спросил председатель, – у тебя, к примеру, окромя козы, да кучи едоков, есть ещё живность? На чем пахать будем и чем? Я уже не спрашиваю, что сеять и где молотить, али молоть. Я тебя спрашиваю, ваше благородие. Твоей палкой что ли?

– Ты не злись, Клим Петрович, не перегибай, – спокойно ответил Фёдор, закрыв позолоченный набалдашник палки рукой, – Скотины у нас и вправду маловато, лошадей и того меньше. В волости обещали помочь, даже насчёт трактора разговор был. А что нам терять? У нас все равно ничего нет, а сообща и помирать легче. Советская власть поможет, обязана помочь. За что мы тогда кровь проливали? Что бы сдохнуть под забором?

Фёдор разозлился. Он вскочил, отбросил стул в сторону и нервно заходил по избе. Клим молча смотрел на него, нещадно чадя папиросой.

– Ты сам подумай, Петрович, – остановился Фёдор и, облокотившись на стол, навис над председателем, – Сейчас мы сами по себе, в том наша слабость и заключается, а вместе мы горы свернём. Вон, на фронте, если бы не создали армию, хрен мы победили бы. А тоже поначалу ничего не было. Одно ружье на пятерых. Коней в бою добывали. Многие тогда не верили, в сторону виляли, а мы и белых разогнали и Антанту опрокинули. Так неужели и с хозяйством не справимся? Ты газеты читаешь. Сколько по Руси наших активистов сгинуло, сколько коммунистов загубили. А все почему? Мало нас, многие по печкам сидят и виляют. Ни нашим, ни вашим. Объединимся в кулак и двинем по врагам советской власти, да так двинем, что только пух полетит. Ни одна сволочь нас тогда не возьмёт. Вбей себе это в башку и держись правильного курса. Это мой тебе совет.

– А ты мне не советуй, молод ещё, – не выдержал Клим, – я может, больше твоего понимаю, да не тороплюсь покуда. Платформы у нас ещё с тобой нет, платформы.

– Какой ещё платформы, – выпрямился Фёдор, – я тебе русским языком объясняю, что объединение и есть наша платформа.

Он взял стул, подвинул его поближе к председателю и зашептал:

– Мне один надёжный человек намекнул, что скоро богатеев трясти учнём. Имущество национализировать, нажитое общим трудом. Вот и будет у нас, на чем пахать и что сеять.

– Я это уже давно слышу, да не очень-то верю, – успокоившись, сказал Клим, – какие у нас здесь богатеи. Наёмный труд только трое и использовали. Остальные сами от зари до зари вкалывают. Середняки одни, а их трогать не дадут. НЭП им свободу дал. Сам видишь, лавки пооткрывали, земли нарезали. Вон Дмитриев даже мельницу купил. Теперь на пару с Пановым махами крутят. А ты говоришь, тряхнём. За это нас самих из последних порток вытряхнут. Собрание мы, конечно, соберём, но толку от этого не будет. Повременить надо.

Фёдор от такой речи снова рассвирепел, но ничего больше не сказал, только встал и отошёл к окну, уставясь на церковь. Белокаменная красавица стояла монолитом посреди села и отсвечивала позолоченными куполами, словно дразня новую власть, не признавшую вековую религию Руси. Службы в ней уже давно не велись. Последний поп сбежал почти сразу после революции, а новых служителей так и не нашлось. Порядок в ней поддерживали несколько старушек, да бывший староста прихода. Иногда по большим праздникам удавалось привезти попа по найму. Тогда в церковь шли многие селяне, даже совсем не верующие. Фёдор накануне таких мероприятий проводил митинги с разъяснениями насчёт отсутствия бога и вредности религии, но его слова летели мимо толпы, совсем не осаждаясь ни в одной голове. Крестьяне внимательно слушали его, согласно кивая головами, а на следующий день дружно крестили лбы у алтаря, все так же кивая, только уже проповедям священников. Рогозин от бессилия только разводил руками. Его родная бабка и то шла святить просвиры, после чего внук переставал с ней разговаривать.

– Может ты в чем-то и прав, Клим Петрович, – задумчиво сказал Фёдор, – сходу вряд ли что дельное получится. Переделать человека не так-то просто. Это мы с тобой прошли войну и поняли что к чему, а людям объяснить не просто. Нужны примеры. Причём, положительные, без осечек. Иначе отвернутся. Раз и навсегда отвернутся. Вот тогда быть беде. Придётся силу применять, а это война. Только внутренняя. Если сейчас передышку дали, НЭП ввели, то потом ломка пойдёт, насилие. Поэтому сейчас и надо организовывать коммуну, что бы потом локти не кусать и за оружие не браться.

– Сам до такого дошёл, али подсказал кто? – спросил Клим.

– Человека встретил, он мне глаза и открыл. Объяснил текущий момент и его последствия, – Фёдор отошёл от окна и сел на стул.

– Видать шибко умный тот человек, много знает. Полностью с ним согласен, но убедительно прошу не торопиться. Ты сам сказал, что ошибок быть не должно. Так вот сейчас мы и ошибёмся. Коммуну не потянем, даже не мечтай и нечего заморачиваться. Остынь, очень прошу тебя. А для остуды почитай газеты. Коммуны, артели сплошь и рядом разваливаются, а если и тянут, то на последнем издохе. Ты этого хочешь?

Рогозин ничего не ответил. Достал кисет и, оторвав от лежащей на столе газеты уголок, начал сворачивать самокрутку. Желание идти обменивать палку на муку исчезло бесследно.

– Ну не хочешь читать, покури, может так тебя проймёт, – с досадой произнёс Клим, – только помни, портить момент не дам, так и знай. Ты меня знаешь.

4

Первые лучи солнца ещё только-только начинали ощупывать землю, пытаясь разогнать сумрак ночи, а у мельницы Дмитриева уже выстроилась очередь из хлебных телег. Ветер ещё с вечера дал задел махам обновлённой машины, и они с радостью и задором крутили многопудовые жернова, перемалывая свежее зерно в белую, мягкую муку. Дмитрий с сыном Мишкой внимательно следили за помолом, не допуская осечки в работе. Белые с ног до головы, но ужасно довольные, они степенно, без ненужной суеты работали. Дмитрию с лихвой хватило накопленных денег, что бы купить мельницу и отремонтировать её. Мечта его сбылась.

– Снова ночью в соседнее село шастал? – недовольно заметил Дмитрий сыну, – глаза как у окуня, спишь на ходу.

Мишка ничего не ответил, принимая очередной мешок с зерном. Отец ещё не знал, что вчера Валя дала согласие выйти за него замуж. Только Федька Рогозин чуть все дело не испортил. Он тоже присматривался к симпатичной Валентине и не давал ей прохода.       Мишка вечером с друзьями как всегда пришли в Доброво на гулянку. Они поздоровались с местными парнями и отправились на пятак возле церкви, где с испокон века проходили посиделки молодёжи. Девки сидели толпой на лавочках и дружно щелкали семечки, разглядывая парней и обсуждая каждого из них.

– Смотри, Лёня, твой заявился, – зашептала на ухо Валентине соседка Тая. Подруги ее почему-то звали не Валей, а Лёней, – такую каланчу трудно не заметить. И чего ты в нем нашла. Длинный, тощий, курит как паровоз. Толи дело Федька Рогозин. Как картинка, только бедный уж больно. Как пришёл в одной гимнастёрке, так и ходит в ней.

– Ничего ты, Тайка не понимаешь, Миша умный. Он мне по разные страны рассказывает и конфетами угощает. С ним интересно, – зашептала в ответ Валентина, – а твой Федька только про мировую революцию трещит без умолку. Совсем на ней помешался. Ему на этой революции и жениться надо, а не к девушкам приставать. Все парни здесь, а его нет. Вот где он спрашивается? Опять в сельсовете пропаганду разводит. Надоел хуже собаки.

Не успела она договорить, как из-за угла церкви показался Рогозин. Он демонстративно прошёл, не здороваясь, мимо парней из Неглинки и подошёл к стайке девушек, среди которых сидела Валентина.

– Здорово, девчата, – громко поздоровался Фёдор.

– Помяни черта, а он тут как тут. Сейчас опять агитировать будет, – подумала Валя, посматривая на Мишу. Тот, видя, что Фёдор снова целится на Валентину, тоже направился к скамеечке. Он подошёл, ни слова не говоря, раздвинул девчат и уселся рядом с Валей, достал кисет, аккуратно настриженную бумагу и стал неторопливо скручивать папиросу. Девчата от такой невиданной смелости сначала опешили, а потом засмеялись.

– Молодец, Мишка, всем парням нос утёр, – не переставая смеяться, заявила Тая, оказавшись по другую сторону от подруги, – учись, Федя, как симпатии завоёвывать. Это тебе не агитацию проводить среди старушек.

– А причём тут старушки? – не понял Фёдор, – объясни.

– Да видела я давеча, как ты им про религию загибал. Может, и среди нас беседу проведёшь? – Тая ловко изобразила томление, – мы к беседам ох как неравнодушны, особо под луной и на сеновале.

Смех раздался с новой силой. Фёдор растерялся от такой откровенной тирады, но быстро взял себя в руки.

– Ты, Таисия, больше с кулаками, как я погляжу, дружбу водишь. Смотри, как бы они тебя на том сеновале за мельницу не сагитировали.

– Ты на что намекаешь, гад? – Миша, бросив так и не докрученную папиросу на землю, стал подниматься, но его тут же ухватили с двух сторон Валентина с Таисией. Он был намного моложе Фёдора, но оскорбление снести никак не мог.

Фёдор хотел было продолжить, но вовремя остановился. Вокруг него мигом образовалось кольцо парней из зажиточных семей. Они слышали весь разговор, и слова Рогозина отнесли и на свой счёт. Назревала драка. Вперёд вышел Илья Панов, ровесник Мишке и первый заводила потасовок в округе. Ни одна драка не обходилась без него. Плотный, невысокого роста, Илья с лёгкостью кидал тяжеленые мешки с зерном, а разгружая подводы, всегда носил сразу по два. К двадцати годам он умудрился растерять половину зубов и заиметь кличку Муромец.

– А ну, разойдись, братцы. Кто тут наших девок оскорбляет? – он обвёл глазами толпу и угрожающе двинулся на Фёдора, – ты, что ли, коммунар недоделанный?

Мишка стряхнул девок с рук и встал между Фёдором и Илюхой.

– Оставь его, Илья, не пачкай руки. А ты, скотина, проваливай отсюда, если разговаривать, нормально не научился.

Фёдор сжал кулаки, посмотрел на Мишу и шагнул проч. Перед ним расступились, дав пройти. Илья недовольно посмотрел на Дмитриева.

– Зря ты его пожалел. Смотри, он тебя жалеть не будет. Слышал, за что он агитирует? Прижать нас, а имущество отнять. Добрый ты, Мишка, как я погляжу.

– Может и так, – ответил Миша, снова доставая кисет, – да в тюрьму неохота. Этот краснобай сельсоветский припишет контрреволюционный выпад, и поедем мы с тобой куда-нибудь на Север лес валить. И это ещё в лучшем случае.

– Да бросьте вы свои разговоры разговаривать. Давайте, лучше спляшем, – встрял подвыпивший Петька Лобанов, – где Тимоха с гармонью? Давай Елецкого, что бы чертям тошно стало.

Но плясать кроме него никто не хотел, да и Тимоха куда-то ушёл вместе со своей гармошкой. Гулянка сама по себе стала потихоньку сходить на нет. Мишка пошёл провожать Валентину. Он сегодня был намерен поговорить с ней всерьёз, но с чего начать не знал. Готовился весь день, целую речь заучил, а сейчас и слова произнести не смог, как онемел. Все придуманные речи сейчас казались глупыми и неуместными. Как только прошли они церковь, Миша собрался с духом и, неожиданно даже для самого себя, выпалил, как выстрелил:

– Валентина, та замуж за меня пойдёшь?

Валя совсем не удивилась предложению ухажёра. Она дано уже ждала этого предложения и её порой даже злила нерешительность Миши. Но такого категоричного и неожиданного предложения она совсем не ожидала. Она снизу вверх посмотрела на высокого жениха.

– Слава богу, решился-таки. Не так как думалось, но все же высказался, – подумала она.

– Ну, если ты так настаиваешь, пойду.

– Жди в воскресенье сватов, – обрадовавшись, что Валентина согласилась, сказал Мишка и, не простившись, побежал домой.

– Вот так жених, а я как же? – растерялась невеста.

До дома было ещё далеко, а ночь стояла тёмная. Девушка усмехнулась и пошла домой одна, так и не поняв, отчего так спешно убежал жених.

5

Фёдор с неудачной гулянки прямым ходом направился в сельсовет. Злоба на Мишку Дмитриева понемногу стала проходить, и мысли его легли в новом направлении. Актив бедноты к тому времени должен был уже собраться.

– И черт меня дёрнул зайти на этот пятак. Ведь знал, что Валентина с Мишкой путается, а все равно попёрся, – думал он, – а Мишка хоть и сволочь кулацкая, а драку не дал начать. Накостыляли бы тебе, товарищ Рогозин по физиономии, наставили бы фонарей, что бы, не путал в темноте направления и не ходил, куда не надо. И какой бы ты был после этого агитатор? Никакой. Валентина, девка очень завлекательная, но опоздал я немного. Теперь поздно кулаками махать. Ну да, может оно и к лучшему. Сейчас про коммуну надо думать. Клим, пожалуй, что прав был. Рано я волну поднял, не готовы мы ещё к новой жизни. Нужно выждать другой момент, а то дров наломаем с этой коммуной.

С такими думами он вошёл в сельсовет. Там уже все были в сборе. На стульях и лавках, а то и просто на корточках сидели крестьяне из двух сел. Дым клубами плавал по помещению. Выступал как раз Новожилов. Стрельнув глазами на вошедшего Рогозина, Клим прервался, прокашлялся и снова продолжил свою речь:

– Как я и говорил, партия не для того нам власть доверила, что бы мы пятились к старой жизни и снова шли на поклон кулацкому элементу. Вот товарищ Рогозин призывает объединяться в коммуну, а я предлагаю обождать с этим делом.

– Тогда что ты предлагаешь? Ждать когда передохнем все? – раздался голос Николая Губина, такого же фронтовика, как и Фёдор, – ни в волости не шевелятся, ни мы родить не можем. И долго ли, ответь мне председатель, мы так выжидать будем?

– Поймите меня правильно. Я не за то, что бы сидеть и ждать. Я, товарищи, предлагаю пока, объединится дворами. Семьи по две – три. Тогда легче будет землю обработать. Объединения такие будут добровольные, как временная мера. Решайте, товарищи, – Клим сел.

Актив сначала молчал, обдумывая предложение председателя. Потом все враз заговорили, не обращая внимания, друг на друга, обращаясь при этом почему-то не к Новожилову, а к Фёдору.

– Это как так, у меня четверо мужиков, а у Пантелея, к примеру, двое. Выходит, что я его обрабатывать буду?

– Лошадей мало, а кормов, так ещё меньше. Скотина раньше нас копыта отбросит.

– Коммуну давай. Наобещали, а сами в кусты. Земли надавали, а чего с ней делать, не придумали. У меня дети зимой от голода пухнут, год-то снова неурожайный идет. У кого было, что в землю внести, ещё ничего, а у нас колос от колоса не докричится. Убирать и косы не надо, пробежал с решетом и порядок.

Долго совещались в сельсовете, до поздней ночи, но так ни до чего и не договорились. Разошлись злые и недовольные. Рогозин с Новожиловым задержались и вышли последними. Клим запер двери, и они не торопясь направились домой. Жили через дом друг от друга, почти по соседству, так что часто возвращались вместе.

– Не сознательные у нас ещё крестьяне, Фёдор, – сказал Клим, – кто в лес, кто по дрова. Никакого единства нет. Вроде бы все в одинаковом положении, а думки у всех разные. Смотрят в первую голову на личную выгоду.

– А куда же им ещё смотреть, всю жизнь так жили. Ты думаешь, если царя скинули, то и в головах сразу просветлело? Нет, председатель, все….

– Фёдор, сзади! – неожиданно крикнул Клим и, дёрнув за руку Рогозина, повалил его на тропку.

      Над ними, тяжело рассекая воздух, пролетел здоровенный кол, а следом гирька с развевающейся верёвкой. Фёдор, не поворачивая головы, привычно выдернул из кармана наган и выстрелил в воздух, потом резко встал и побежал в темноту, откуда летели снаряды. Клим растерянно сел на тропку. Он слышал, как Фёдор ещё два раза выстрелил, потом все стихло. Минут через пять вернулся запыхавшийся Рогозин, сильно хромая на раненую ногу.

– Вставай, убежали, сволочи. Темнота сплошная, ни пса не видно. Подбери кол и гирьку надо найти, завтра в волость поедешь, сдашь куда надо и заявление напишешь. Не иначе Илюха Панов с дружками. Они на пятаке мне угрожали. Свидетелей много было.

– Никто в свидетели не пойдёт, – немного успокоившись, ответил Клим, – да и заявлять не стоит, сами разберёмся. Погоди, придёт время, всем салазки завернём.