Текст книги "Гарпагон"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадим, а на головах его

имена богохульные.

(Иоанн Богослов, из книги «Откровения», глава 13, стих 1)

И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон.

(Иоанн Богослов, из книги «Откровения», глава 13, стих 11)

Эта история произойдёт в конце времён, когда планета погрязнет в бесконечных войнах, народ восстанет на народ, царства на царства, когда мор, глад, землетрясения по местам станут неотъемлемой частью бытия современного человека, а Благодатный огонь, несмотря на то, что Евангелие проповедано на всех языках, во всех языцах, ещё снисходит с небес на землю в утешение верующим и молящим о спасении своём.

Глава 0

– Ребята, может, начнем?.. Елисей! Славка! Ренат! Рыжик!.. Я к кому обращаюсь? Вы меня слышите?

Одноклассники: Вячеслав Кузнецов, Ренат Низамутдинов, Игорь Рыжик согласно закивали – да, да, слышим – и, не отводя взглядов от смартфона, который хозяин квартиры Елисей Введенский – худощавый семнадцатилетний парень в толстом вязаном свитере держал перед собой на вытянутой руке – ещё ниже прильнули к дисплею.

– Хватит, говорю, ерундой заниматься! Елисей! Включай свою шарманку – нечего больше ждать!

– Оля с Савой придут, тогда включу.

– Когда они придут?

– Обещали в четыре.

– А сейчас сколько?

– Юдин, достал ты!

– Половина пятого!

– И что?

– Ничего! Давайте уже медитировать. Сколько можно?

Раздался звонок. Со словами: «Ну, вот, а ты ныл!», Введенский вышел из спальни в прихожую, и через минуту вернулся в компании ещё одного одноклассника Савелия Проскурина – крупного, спортивно сложенного парня с красным от мороза лицом, и его сестры десятиклассницы Оли – худенькой симпатичной девушки с длинными пушистыми ресницами.

Антон Юдин первым протянул Проскурину руку.

– С прошедшим Новым годом! А мы уж вас, признаться, заждались.

– Тренировка поздно кончилась. Что, какие-то проблемы?

– Да не, всё нормально. – Юдин повернулся в сторону Введенского. – Ну что, начнём? Или кого-нибудь ещё будем ждать?

– Никого ждать больше не будем. Всё. Можете рассаживаться.

– Давно бы так. – Юдин направился к окну. – Чур, я сегодня у батареи… Сава, идём ко мне, здесь тепло!

Словно не слыша обращенных к нему слов, Савелий Проскурин по-хозяйски основательно уселся в кресле – положил ногу на ногу, руки – на подлокотники – и спросил, покачивая носком тапочка: на что они собираются медитировать в этот раз.

– Да какая разница! – отозвалась Оля. – Хоть на что, лишь бы получилось.

– Всё у нас получится… Елисей! Что там ещё осталось на диске? Огласи список.

– Я оглашу! – Игорь Рыжик быстрым шагом подошел к музыкальному центру. Взял со столика, на котором тот стоял, обложку компакт-диска и громко прочёл. – Очищение от негатива!

– Не то, – сказал Проскурин. – Дальше давай.

– Путь к самопознанию!

– Тоже не то.

– На любовь!

– Это совсем не то.

– Почему это не то? – возмутилась Оля. – Очень даже то!

– Не то, я сказал!

– Ну, Сава!

– Цыц у меня! С Введенским своим на любовь будешь медитировать. Без нас… Рыжик! Это всё, или ещё что-нибудь есть?

– Практически всё. Из того, что мы не пробовали, осталось только: очищение ауры и подключение к Высшему разуму.

– Подключение к Высшему разуму? Ну, вот: отличная тема.

– Ага! – захохотал Кузнецов. – Особенно для тех, у кого своего ума не хватает!

– Не понял. Это ты сейчас про кого?

– Про всех нас, успокойся.

– Пацаны! У меня – предложение! – вскинул руку Низамутдинов. – Давайте лучше подключимся к низшему разуму! Это куда прикольнее!

– Да ну его, – фыркнул Кузнецов.

– А что?

– А то, что он сам к нам скоро подключится. После каникул. На уроке ОБЖ.

– Не факт!

– Подключится-подключится. Я в наших учителей верю.

– Елисей, – тихо попросил Юдин. – Включай. Я больше не могу.

Введенский подошёл к музыкальному центру. Забрал из рук Рыжика компакт-диск, вставил в дископриёмник, нажал на клавишу «play» и, убедившись в том, что всё работает так, как должно работать, сел на диван между Кузнецовым и Олей.

Прошло несколько секунд – и из динамиков музыкального центра полился медленный тягучий блюз, а за ним – томный женский голос, прошептавший:

– Расслабьтесь и закройте глаза.

Все, кто находились в комнате, умолкли и, сев на свои места, прикрыли веки.

– Просканируйте внутренним взором своё тело… Оно должно быть максимально расслабленным… Мерно дышите: вдох-выдох… Вдыхайте прану, выдыхайте напряжение… вдыхайте прану, выдыхайте напряжение… На первом слове сделайте вдох, на втором – выдох… Всего раз…

Введенский мысленно произнёс: «Всего», и выдохнул из себя: «Раз».

– Всего два.

Введенский вдохнул: «Всего», и выдохнул: «Два».

– Всего три.

«Всего… Три».

– Всего четыре.

Выдохнув в четвертый раз, Введенский почувствовал, как его в такт издаваемым томным женским шёпотом словам медленно повело в глубь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.

– А теперь, – продолжил томный женский шёпот, – представьте себе источник Высшего разума… Уловите его энергетику, его тепло… Запомните таким, каким увидели.

Источник Высшего разума Введенский представил себе в виде огромного шара, наполненного густым желеобразным веществом. Подобно затухающим углям ночного костра, он переливался оттенками желтого и оранжевого цветов, пульсировал, источая из себя то в одном, то в другом месте сполохи тусклого света и, казалось, о чем-то напряженно размышлял.

– Растворитесь в его свете… слейтесь с ним… передайте ему тепло своей души так, если б перед вами находился близкий вам человек… Не думайте о том, кто он и кто вы. Он – это вы. Он хочет слиться с вами… Не противьтесь ему – выполните его желание.

Введенский сжал кулаки, напрягся и… распахнул душу перед воображаемым источником Высшего разума так, словно хотел показать ему и всем тем, кто в этот момент, возможно, наблюдали за ним: вот он я, берите всё, что у меня есть – мне ничего для вас не жалко.

– Мысленно произнесите, – продолжал томный женский шёпот, – я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души.

Введенский с готовностью повторил про себя:

«Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души».

– Хорошо. Теперь – перед вами цветущий белый лотос… Поднимитесь к нему… пройдите через его сердцевину и осмотритесь по сторонам… Вы – в красивом уютном месте под сенью древа познания… Корни древа уходят глубоко в землю, зелёные ветви устремляются высоко ввысь…

Введенский представил себе себя – крошечную фигурку молодого парня на фоне бескрайней равнины, над равниной – безоблачное синее небо, под безоблачным синим небом – высокий раскидистый дуб, соединивший это небо, эту землю, эту крошечную фигурку человека, воображением которого они были созданы, в одно нерушимо целое.

– Вы наедине с Высшим разумом… Он обволакивает вас… Он внутри вас. Это значит, вы можете беспрепятственно общаться с ним, сделать его своим учителем, советчиком, другом…

И тут Введенский увидел сидевшего под дубом на грубо сколоченной скамье худого старика лет пятидесяти. На нём были две белые светящиеся рубахи, одна из которых – с длинными рукавами – доходила почти до пят, другая – безрукавка, надетая поверх первой, – до пояса. Лицо его было смуглым, причем, нос и губы казались немного светлее подбородка, лба и гладковыбритых щёк; волосы – чёрными, кудрявыми; глаза – слегка выпуклыми с узкими горизонтальными зрачками.

Улыбнувшись, старик в светящемся одеянии вежливо кивнул в ответ на не менее вежливое приветствие Введенского и после небольшой паузы медленно, со вкусом проговаривая каждое слово, попросил назвать своё имя.

– Елисей, – представился Введенский. – Елисей Ильич Введенский… А вы кто: Высший разум?

Старик в светящемся одеянии перестал улыбаться.

– Я Пророк – его посланник, – ответил он. – Мне поручено встретить тебя и помочь, если, конечно, ты нуждаешься в нашей помощи… Итак, что привело тебя к нам, Елисей Ильич?

Не успел Введенский придумать вопрос, за который не было бы стыдно перед посланником Высшего разума, как в его ушах снова раздался томный женский шёпот, призывавший путешественников по внутреннему космосу, возвращаться назад.

– Войдите в сердцевину белого лотоса… двигайтесь по нему без остановки до того места, где начался ваш путь к Высшему разуму… Во время движения следите за своим дыханием и прислушивайтесь к сердцебиению… Сделайте глубокий вдох и… выдох, вдох и… выдох, вдох и… выдох. Медленно потянитесь и откройте глаза.

Введенский непроизвольно потянулся. Поймав на себе насмешливый взгляд Пророка, смутился.

– Что вы сказали? Зачем, я пришёл? Так это… хотел узнать насчёт Третьей мировой войны… Как она, будет?

Прежде чем ответить на вопрос, Пророк поднял глаза и посмотрел куда-то поверх головы Введенского.

– Да, – сказал он. – Если ничего не изменится, скорее всего, будет.

– Что ж… Очень жаль.

– А может быть, и нет.

– Не понял.

– И не поймёшь, если будешь относиться к будущему, как к нечто предопределенному.

– А оно не предопределено?

– Нет, что ты. Будущее, если уж не во всём, так во многом зависит от человека, точнее, от того, что выберет он, когда придёт время выбирать.

Введенский задумался. Потом, как можно вежливее извинился и сказал, что ему не совсем понятно: что должен выбирать человек.

– Между чем и чем?

– Да мало ли? – пожал плечами Пророк. – Между защитой и нападением, например, или законом и справедливостью – не суть важно. Важно, чтобы в жизни человека произошли качественные изменения… Изменения произойдут, жизнь станет другой, и будущее – может так случится – окажется вовсе не таким, каким оно привиделось евангельским пророкам.

– И тогда Третьей мировой войны удастся избежать. Да?

– Да. Тогда, быть может, и войны удастся избежать, и мир после войны, если её всё же избежать не удастся, продлится не сорок два месяца, а сорок два века или даже тысячелетия.

Введенский сказал: понятно. Помолчал и тихо добавил:

– Но ведь в случае с мировой войной выбора одного человека, наверное, будет мало – его никто не заметит.

Пророк согласился.

– За полчаса до войны – да, не заметит. А за полстолетие? Тут, мой мальчик, главное заявить о себе так, чтобы тебя услышали даже те, кто никого кроме себя не привыкли слышать, и чтобы те, кто тебя услышали, были услышаны другими. Хотя… – Пророк задумался, – в случае с Третьей мировой войной одного полстолетия, пожалуй, будет действительно маловато.

Он замолчал. Посмотрел себе под ноги, поднял голову и повторил вопрос: зачем он, Введенский, пришел сюда.

– За тем ли, чтобы узнать, как исправить мир и стать великим?

– С чего вы взяли? Нет.

– Ладно, не скромничай. Желание стать великим присуще многим в твоём возрасте.

– Я не скромничаю, я просто реально оцениваю свои возможности.

Эти слова, сказанные Введенским тихо, полушепотом, так, словно он действительно стеснялся своих, как сам считал, не самых больших возможностей, развеселили Пророка.

– То есть, ты хочешь сказать, – засмеялся он тихим голосом, – что Иисус из Назарета, когда ему было семнадцать, спал и видел себя Царём Иудейским? Или что Сиддхартха Гаутама – отпрыск жестоких воинов, в те же лета мечтал стать образцом для подражания миллионов мирных буддистов?

– Я не говорил, что…

– Нет-нет, мой мальчик! Никому из людей не дано знать, на что он способен. Никому!

– А Высшему разуму?

– Что Высшему разуму?

– Высшему разуму известно, на что способен тот или иной человек?

Пророк согласно кивнул.

– Ему всё известно… Ну, или почти всё.

– И про меня тоже?

– И про тебя тоже.

– А можно у него узнать, на что я способен?

– Что ж, давай попробуем.

С этими словами Пророк высоко поднял голову, сощурился, отчего его прямоугольные зрачки превратились в тонкие горизонтальные линии, задумчиво пошевелил губами и замер, удивлённо вскинув брови. Повернул к Введенскому лицо, осмотрел его с головы до ног так, будто при первой встрече упустил нечто важное и, медленно проговаривая слова, сказал, что да, как это ни странно, но он, Елисей Ильич Введенский – отпрыск Данова племени, при удачном стечении обстоятельств способен увековечить своё имя в веках и народах.

– Но…

– Что? – затаив дыхание, спросил Введенский.

– Одних твоих способностей для этого всё же недостаточно – необходимо ещё огромное желание достичь поставленной цели, которого у тебя нет…

– Есть!

– И сила воли отречься от того, что стоит на пути её достижения.

Пророк замолчал.

– Это всё? – с надеждой на то, что других условий не будет, спросил Введенский.

– Тебе, мой мальчик, каким бы ты способным ни был, не обойтись без помощи Высшего разума. А чтобы получить эту помощь, ты должен заслужить её, то есть, доказать свою – как у вас раньше выражались – профпригодность.

– Я готов! – воскликнул Введенский. – Что я должен сделать для того, чтобы вы мне помогли стать великим?

– Что сделать? Да много чего. Но об этом позже. Тебя ждут.

Введенский нехотя согласился.

– Что ж, позже, так позже.

– Да! И последний вопрос… Ты когда-нибудь чувствовал, что не такой, как все?

Введенский смутился. Отвёл глаза и, как бы признаваясь в том, в чём при других обстоятельствах никогда бы не признался, сказал, что он: нет, а вот мама с бабушкой: да.

– Они, когда мной недовольны, часто говорят, что я ни от мира сего – ни от неё, ни от бабушки, ни от отца, которого, кстати говоря, у меня никогда не было.

Усмехнувшись, Пророк махнул рукой, дескать, иди. Безоблачное небо в ту же секунду стремительным вихрем обрушилось на равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.

Очнулся Введенский от того, что Оля хлестала его по щекам.

– Ты чего? – ошалело пробормотал он.

Вместо ответа Оля бросилась ему на шею. Обвила её тоненькими ручками и заплакала-запричитала:

– Очнулся! Елисеюшка! Миленький мой! Очнулся!

Савелий Проскурин, Рыжик, Юдин, Кузнецов, Низамутдинов, образовавшие перед диваном полукруг, выпрямились и облегчённо выдохнули.

– А мы уж думали, Елисей, ты всё, – вытирая вспотевший лоб, прохрипел Проскурин.

– Что, всё?

– Остался в плену Высшего разума… А ты вон как – выкарабкался… Молодец.

Едва придя в себя, Введенский первым делом принялся утешать плачущую Олю. Он гладил её по голове, по плечам, говорил, что сам не понимает, как это произошло, и что в следующий раз, когда снова встретится с Пророком – посланником Высшего разума, обязательно выйдет из медитации по первому её зову.

Оля перестала плакать.

– Каким посланником?

– Необыкновенным!

Введенский взял Олину ладонь и, целуя её, в восторженных тонах принялся описывать Пророка – как он выглядел, как себя вёл, что говорил о будущем мира вообще и о Третьей мировой войне в частности. Хотел похвастать тем, что был принят им в ученики, но, увидев с каким недоверием одноклассники слушали его, решил повременить.

Спросил:

– Вы мне что, ребята, не верите?

Ребята переглянулись и сказали, что верить-то они ему верят – слышали, какие необыкновенные виденья иной раз посещают йогов во время длительных медитаций – однако всерьёз обсуждать эту тему не хотят по причине того, что обсуждать тут по большому счёту нечего.

– То есть, вы считаете: мне всё это привиделось, – уточнил Введенский. – Да?

Проскурин ответил: да, считаем, а Кузнецов – самый продвинутый среди одноклассников в теории медитаций, добавил, что поскольку медитация и сон – это изменённые состояния одного и того же сознания, то ему, Введенскому, нечего тут, понимаешь, обижаться и кривить перед ними недовольную рожу.

– Хочешь, чтобы мы тебе поверили? Не вопрос, поверим, только приведи, пожалуйста, хотя бы одно доказательство этой встречи.

Ни одного доказательства Введенский привести не мог и потому всё оставшиеся до ухода одноклассников время не проронил о Пророке ни слова, лишь украдкой, так, чтобы этого никто не заметил, поглядывал на циферблат настенных часов, где стрелки минута за минутой приближали к новой встрече с ним.

Утро для Введенского началось с медитации. Под медленный тягучий блюз и подробные инструкции томного женского шёпота он как следует продышался, расслабился и, крепко зажмурившись, представил себе Высший разум в виде наполненного желеобразным веществом желто-оранжевого шара. Мысленно произнеся: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», пролетел через сердцевину белого лотоса к древу познания и там, в тени дубовых ветвей, встретил опиравшегося на посох Пророка.

Они вежливо поздоровались. Поинтересовались друг у друга: как здоровье, как дела, сели на скамью и слово за слово завели неторопливый разговор о величии и славе, смерти и бессмертии, Боге, его учениках и роли учеников в создании нового мира. Введенский внимательно выслушал историю об Иисусе Галилеянине – человеке, который называл себя сыном Бога, и сказал, что Иисуса, конечно, жаль, слов нет, но что касается религии, то говорить о ней в двадцать первом веке – это тоже, что ворошить далёкое прошлое – увлекательно, приятно, но бессмысленно и бесперспективно.

– Поэтому, если можно, давайте, побеседуем о чём-нибудь другом, более практичном.

Услышав эти слова, Пророк недовольно поёрзал на скамье и буркнул: нельзя.

– Я тебе уже говорил, что будущее мира зависит от выбора человека?

– Да.

– А от чего зависит этот выбор?

– Нет.

– Понятно. Тогда слушай… Выбор человека зависит от его мироощущения – от того: где он живёт, какой ландшафт его окружает, с какими народами соседствует, во что верит или, говоря другими словами, в кого…

– В кого, я так понимаю, в какого бога, раз уж речь зашла о нём?

– Да. И, кстати: это одна из причин того, что Третья мировая война скорее будет, чем нет.

– Почему?

– Всё просто. Когда человечество в очередной раз встанет перед выбором, определяющим будущее всего мира, христиане, как это уже бывало не раз, выберут свой путь, иудеи свой, мусульмане свой, атеисты вообще ничего не выберут – всё отринут, включая голос разума. И потому, когда в конце времён они встретятся при Армагеддоне, то ничего, что могло бы их объединить, не найдут.

Введенский задумчиво кивнул.

– То есть, вы хотите сказать, что выбор человека зависит от вероисповедания – от того, чему учит его бог. А поскольку боги христиан, иудеев, мусульман учат разному…

– Бог один и учит он одному – его только слышат всяк по-своему! – перебил Пророк. – Но об этом после… А так: да, человек – это творение Бога, обладающее волей и свободой выбора, которое он унаследовал от своего творца, что в свою очередь говорит о том, что Бог-творец был, есть и будет.

Последняя фраза ему не понравилась. Он опять недовольно поморщился, опять, не находя себе места, поёрзал на скамье и раздраженно махнул рукой.

– Впрочем, всё это чушь! Фомааквинщина! Забудь, что я сказал. Запомни одно: Бог существует вне зависимости от того, верят в него или нет! И на этом давай поставим точку. Всё.

Введенский улыбнулся.

– Да вы не волнуйтесь. Я верю: Бог есть. Я, если хотите знать, «Отче наш» наизусть выучил, когда в детстве с бабушкой в церковь ходил.

– Это хорошо. А то ведь у нас как бывает – в Бога не верят, а бесов боятся. Будто одни могут существовать без другого… Смех, да и только.

– Ну да, – согласился Введенский. – А вы Бога видели?

Пророк покачал из стороны в сторону головой.

– Нет, но, надеюсь, скоро увижу.

– Я тоже.

– А вот это ни к чему – у тебя есть задача поважнее.

– Какая? Изменить мир?

– Изменить себя. О том, чтобы изменить, или точнее сказать: исправить мир, лучше пока не думать.

– Ладно, не буду… А что значит, изменить себя? Избавиться от недостатков?

– Вот только не надо ни от чего избавляться – твои недостатки должны стать продолжениями твоих достоинств. Тебе надо просто постараться стать другим человеком – более сильным, твёрдым, неподвластным влияниям и страстям.

– Каким страстям?

– Греховным. Их восемь. Запоминай. Это гнев, амбициозность или, как ещё у вас говорят, тщеславие, разврат, печаль, алчность, гордость, отчаянье – то же, что уныние, и ненасытность. Причем, ненасытность – не просто чревоугодие или обжорство, а жажда иметь всё, что дозволено иметь свободному человеку. Повтори!

Введенский повторил:

– Гнев, амбициозность, разврат, печаль, алчность, гордость, отчаянье, ненасытность… Можно вопрос?

– Да, конечно.

– Я себе примерно представляю, что надо сделать для того, чтобы стать сильным, но как стать неподвластным влияниям и страстям?

Пророк, казалось, что-то услышал. Он поднял голову и настороженно посмотрел куда-то вверх.

– Есть один способ, – сказал он.

– Какой?

– Переболеть ими.

Введенский засмеялся.

– Это как пройти вакцинацию, да? Привиться, чтобы потом не заразиться?

– Да. Но в твоём случае лучше всё-таки заразиться.

– Зачем?

– Так легче познать себя и свои возможности… Ладно, иди, тебя опять ждут.

– Кто?

– Одноклассники. Тебе надо дорожить ими. Это твой актив.

Только Пророк проговорил эти слова, как безоблачное небо стремительным вихрем обрушилось на равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.

Раздался телефонный звонок. Толком не придя в себя после сеанса медитации, Введенский схватил смартфон с дивана, на котором сидел, и поднёс к уху.

Звонил Юдин.

Захлёбываясь от возбуждения, он прокричал что-то об Оле, о гимнастике, которой та занималась много лет, потом о строителях с ломами и спортивном зале, который хотят сломать эти самые строители.

– Все наши уже здесь! И даже ребята из движения «СтопХам» подошли. В общем, давай, Елисей, приезжай скорей!

Едва услышав о том, что у Оли возникли проблемы, потребовавшие его срочного вмешательства, Введенский вскочил с дивана и бросился в прихожую. Не отвечая на вопросы бабушки: «Ты куда? Что случилось? Когда придёшь?», быстро оделся и, застёгивая на ходу пуговицы зимнего пальто, выскочил на улицу.

Шёл снег. Заснеженная площадка перед спортивным залом – одноэтажным старинным зданием с потрескавшейся штукатуркой, была окружена строительной техникой – самосвалами с высокими бортами, колёсными тракторами с погрузочным оборудованием, экскаваторами, оснащёнными гидравлическими отбойниками, бульдозерами.

Рабочие, не зная, чем себя занять, беспрестанно курили, жадно пили воду из пластиковых бутылок и хмуро слушали то, как их начальник Горбатов – широкоплечий мужчина в жёлтой дублёнке, уговаривал стоявшую у входа толпу родителей разойтись по домам.

Люди из толпы что-то отвечали ему, шумели и требовали мэра.

– Ну, причём тут мэр! – казалось, искренне недоумевал Горбатов. – Мы с ним уже обо всём договорились! Вам нечего волноваться, товарищи, он в курсе всех наших дел!

– Мэра сюда! – отвечали ему.

– Что вы всё пристали: мэра да мэра! Я же вам русским языком объясняю: Новый год на дворе, праздник, а тут у него ещё хлопоты со свадьбой дочери…

– Мэра!

Увидев в толпе Олю с красными от слёз глазами, Савелия Проскурина, Юдина, Низамутдинова, Кузнецова, Игоря Рыжика, Введенский направился к ним.

С этими ребятами он знаком больше десяти лет, но по-настоящему сдружился только в шестом классе, после одного футбольного матча на первенство школы. Они проиграли и оттого злились друг на друга. Проскурин обвинял в поражении Юдина, Юдин – Кузнецова, Кузнецов – Игоря Рыжика, который играть совсем не умел и потому весь матч простоял в воротах. Рыжик заплакал от несправедливой, по его мнению, обиды, а после того, как Низамутдинов обозвал его дыркой, психанул и полез драться. Драться с ним никто не хотел. От него бегали, дразнили, а он, как бык, низко опустив голову, преследовал своих обидчиков, ревел и грязно ругался. Наблюдая за тем, как пухлый Рыжик гоняет по полю крепко сбитого Низамутдинова и высокого худого Кузнецова, все, кто ещё не ушёл домой – Проскурин, Введенский, Антон Юдин – громко смеялись… Не догнав Низамутдинова с Кузнецовым, Рыжик резко изменил направление движения и ударом ноги сбил со скамейки громче всех смеявшегося маленького Юдина. Сидевший с Юдиным за одной партой Введенский вступился за него, Проскурин вступился за Рыжика, Низамутдинов – за Введенского, Кузнецов – за Проскурина.

Когда все успокоились, оказалось, что никто не хотел расходиться – каждому хотелось что-то сказать по поводу случившегося и каждому что-то добавить… Окончательно их компания сформировалась после того, как они из озорства украли в супермаркете шесть банок газировки. Их поймали и сдали в полицию. Из полиции одноклассников вызволил старший брат Юдина – Сергей… Никто об этом случае так в итоге не узнал – ни родители, ни учителя, но три часа, проведённых мальчишками в изоляторе временного содержания, сблизили их на многие годы.

Введенский поздоровался с одноклассниками за руку и спросил: что тут происходит.

Перебивая друг друга, Юдин с Рыжиком принялись рассказать о том, как на днях к директору ДЮСШ приходили какие-то люди, предъявили какие-то бумаги, из которых следовало, что здание спортивной школы должно быть освобождено в строго отведённые сроки, которые, если верить строителям, давным-давно истекли, и разобрано по кирпичику до самого основания фундамента.

– Это было ещё до Нового года, – добавил Проскурин. – А сегодня – видишь? – уже технику понагнали, гады.

– Торопятся! – сплюнул Низамутдинов. – Будто опоздать бояться.

– И где теперь, спрашивается, гимнастикой заниматься? Был один зал и тот… – Проскурин огорченно махнул рукой и, обняв Олю за плечо, прижал к себе. – Ладно, не расстраивайся, – сказал ей. – Займёшься чем-нибудь другим.

Оля закусила губу. Низко опустила голову и, уткнувшись в плечо брата, тихо заплакала.

Проскурин передал её Введенскому.

– На, подержи! Я хоть отдохну немного.

Тем временем Горбатов, стараясь говорить спокойно, не повышая тона, продолжал убеждать людей разойтись. Однако с каждой минутой речь его становилась всё более раздражённой, а лицо, ещё недавно казавшееся спокойным и важным, – злым.

Введенский отвернулся. Поднял воротник пальто и посмотрел по сторонам.

Прямо перед ним в тридцати шагах стояли два высоких красивых здания с дорогими бутиками на первых этажах, справа и слева – ещё четыре, сзади – три.

– Чего вертишься? – спросил Юдин.

– Смотрю.

– И что видишь?

– Тоже что и ты.

– Я – дома.

– А я – проблему.

– Какую?

– Финансовую… Глянь, как здесь всё красиво и дорого.

– И что?

– А то, что ради такой вот красоты и дороговизны снесут наш старый спортзал вместе со всеми, кто его защищает. И никакой мэр не поможет.

Оля подняла голову.

– Что значит: снесут? Этого нельзя допустить… я же без гимнастики не могу… Елисей! Пожалуйста! Придумай что-нибудь. С посланником Высшего разума посоветуйся. Ты же, говорил, знаком с ним.

Введенский поцеловал Олю в лоб и, немного подумав, сказал:

– Хорошо. Я попробую.

Он закрыл глаза. Глубоко задышал: «Всего раз… всего два… всего три», расслабился, насколько это было возможно, и, представив себе Высший разум в виде наполненного желеобразным веществом желто-оранжевого шара, мысленно произнес: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души». В его воображении возник белый лотос. Введенский собрался юркнуть в его сердцевину, чтобы пройти туда, где ему помогут добрым советом, как вдруг с удивлением обнаружил, что цветок исчез. Напрягая всё своё воображение, он ещё раз представил его таким, каким запомнил, когда утром навещал Пророка, ещё раз про себя повторил: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», протянул руки к появившемуся лотосу, и тут же одёрнул, увидев, как тот серебристой дымкой растворился меж пальцев.

Введенский открыл глаза. Посмотрел на напряженное лицо Оли – любимой девушки, которая ждала от него чуда, и снова закрыл.

«Какой же я всё-таки беспомощный, – подумал он. – Мечтаю исправить мир и сделать людей счастливыми, а сам одному единственному человеку, ближе которого у меня никогда не было, не в силах помочь».

Ему вспомнилось, как Оля горько плакала, думая, что он попал в плен Высшего разума, как искренне гордилась его успехами в медитации, и решил, что разобьётся в лепёшку, перевернёт город вверх дном, но не даст разрушить то, чем она так дорожит.

– Елисей, ты справишься, – прошептала Оля. – Я в тебя верю. Постарайся.

– Да-да, я постараюсь, – не открывая глаз, пробормотал Введенский. – Я обязательно что-нибудь придумаю.

Введенский сжал кулаки. Глубоко вдохнул морозный воздух и, задержав дыхание, приказал себе успокоиться.

«Вспомни: ты не такой, как все – ты способен увековечить своё имя в веках и народах».

Выдохнув, он с теплотой вспомнил того, кто произнёс эти слова – Пророка в светящемся одеянии, который – кстати! – как-то обмолвился о том, что и один человек способен изменить ход истории, если сумеет заявить о себе так, что его голос будет услышан теми, кто никого, кроме себя не привыкли слышать.

Введенский открыл глаза.

– Надо заявить, – громко сказал он.

– Что заявить? – спросила Оля. – Ты о чём?

Введенский окинул взглядом окруживших их одноклассников.

Выдернув взглядом из толпы Юдина, спросил: правда ли, что его старший брат Сергей работает в музыкальном салоне.

– Нет, – возразил Юдин. – Он им владеет. А что?

– Он может сдать нам в аренду на несколько часов пару колонок с микрофоном? Прямо сейчас?

– Не знаю. Надо позвонить ему, спросить.

– Позвони, спроси.

– Зачем?

– Хочу устроить митинг протеста.

Идея устроить митинг протеста Юдину не понравилась. Он сказал, что митинговать против строителей – людей сугубо подневольных – только зря время терять. И добавил, что при всём своём несогласии он, конечно, позвонит брату, иначе некоторые, тут он многозначительно посмотрел на Введенского, обвинят его в нежелании помочь Оле.

– Ну и? – перебил Введенский. – Дальше-то что?

– Что?

– Позвонишь брату? Или так и будешь болтать о моей девушке?

Юдин смутился. Пожав плечами, вынул из кармана смартфон и отошёл в сторонку.

Проводив его сердитым взглядом, Введенский посмотрел на Проскурина.

– Оля говорила, что какая-то ваша соседка работает на городском телевидении.

– Ты имеешь в виду Надьку? Ну да, работает этой – как её там? – телерепортёром… Нужна помощь?

– Да. Попроси её приехать со съемочной группой. Только скорее.

– Скорее не получится.

– А ты попроси.

Проскурин недоумённо развёл руками, как бы призывая одноклассников быть свидетелями того, что человек не понимает, чего просит, и сказал, что он лучше знает: может его соседка приехать скорее или нет.

– Сава, не тяни, – тихим голосом попросила Оля. – Звони уже.

Проскурин хотел было возразить, но бросив взгляд на сестру, готовую в любую секунду разреветься, согласно кивнул.

Введенский обвел взглядом окруживших его одноклассников. Остановив взгляд на Оле, спросил: нет ли здесь, среди родителей гимнастов, какого-нибудь юриста или адвоката.