Текст книги "Мемориал"

Автор книги: Николай Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

У отца была «броня». Он ушел в тыл 15 октября, с последними частями. Предварительно обратил в негодность свою молотилку и снял самое ценное – широкий приводной ремень. Двигались не торопясь. Явились к призыву уже в Ельце, а могли бы и не являться. Иные по-хитрому возвратились с дороги. Да только – на свою беду. Нас матери посылали с продуктами вдогонку. Мы настигли своих отцов через пять дней, за 25 верст в селе Речица. Я ночевал там, лежал рядом с отцом на полу, на соломе. Засыпая, блаженствовал оттого, что родитель любовно гладил меня по голове. Прощался. Мне тогда не исполнилось еще 15-ти лет. Вся война была впереди.

Хату свою для тепла мы с Алексеем обложили снаружи снопами немолоченной ржи. Завелись мыши. Много в ту осень было мышей – вольный корм. Мы с братом мечтали поймать где-нибудь бесхозного, выбракованного коня. Завести плуг и упряжь. Хотелось похозяйничать. Немцы появились у нас, я думаю, в декабре. С морозами и снегом. Множество толков о грабежах. Оккупанты отбирали по преимуществу теплые вещи – валенки, овчинные шубы и тулупы. Отнимали коров, хороших лошадей. Ходили слухи о жестокостях со стороны финнов. Будто, один из них насильно взял к себе Лиду Шешелеву (дочь Ивана Алифатовича). Она была смазливая и довольно легкомысленная девица. Насилие - не алиби ли?

К нам в Калугу, собственно – к моей матери – приходили из соседних деревень спрятаться некоторые советские активисты, вчерашние красногвардейцы и члены партии: Петруха Зайцев (Рыбин), Петр Ив. Мариничев, еще кто-то – всех не упомню. Поселок глухой, в стороне от дорог. Лежали дни напролет на печи. Мать, стиснув зубы, кормила их. Вскоре немцы, стоявшие в Ярище, отобрали у нас хорошую молодую корову. Зарезали и съели. Как горько плакала мать!

В это время зимнее наступление советских войск. Бои в Фошне и Грековой. Слышалась канонада. Появились эвакуированные оттуда, даже – из Ярище немцы выгнали жителей. Лимовскую бабку-калеку ребятишки возят от дома к дому в «ладошке», никто не желал ее у себя пригреть. Оккупанты отступают – это звучало сладкой музыкой. Ярище переполнено вражескими частями, покинувшими Елец и Ливны.

Вездесущие мальчишки, и я с ними, нашли в Кривце, около Кольки Бондарева (там теперь нет никаких строений) убитого советского разведчика. В новеньком обмундировании. Видимо, шел, бедняга, на задание. Снега еще нет, но морозно, в волосах убитого блестели снежинки. Домой возвратился Егорка Баян (Е.А.Никишин). Обмороженный. Разнесся слух, что он дезертировал и поморозился, прячась на потолке у сестры в селе Рождественском.

26 декабря наш отец тяжело ранен под Белевым. Зимнее наступление под Москвой. Их часть безуспешно пыталась форсировать Оку. Отец служил тогда в 1148 полку 342-й стрелковой дивизии 61-й Армии. Рядовой, ездовой. К концу войны дивизия именовалась 121-й гвардейской Гомельской. В моем архиве имеется послевоенная копия неизданной истории этой дивизии. Отец и его товарищи попали в тот вечер 26 декабря под минометный обстрел. Двойное ранение в ногу и контузия головы. Эвакуация мучительно долгая, лечился полгода в госпитале в Красноярске.

1942

Холодная и снежная зима. Война, как казалось, продолжатся уже вечность. Немецкая комендатура обосновалась на Удеревке, во главе с красномордым пожилым обер-лейтенантом. Спесивые и высокомерные тевтоны. На русских смотрят как на дикарей. Когда надо – выгоняют из хат, чтобы не мешали и не разводили блох. Вскоре появились и в нашей Калуге. Какой-то хозяйственный взвод. Разместились по 3-5 человек почти в каждой хате. Быстро обвыклись. Соорудили нары: не на земи же спать? Через неделю мы в своих разговорах называли постояльцев – Отто (судя по всему – фабричный), Вилли-карнаухий, второй Вилли – кулак и выжига из Померании и т.д.

Первое, что выяснилось – у нас нет ожидаемой ненависти к немцам. Разве что непривычный, но вовсе не отвратительный солдатский дух: пахло кожей, кофеем, сапогами. Второе впечатление – множество неведомых нам прежде вещей. Сельские жители из русской глубинки впервые увидели, как и что они едят, как по утрам тонко и прозрачно намазывают хлеб маслом, что приносят с солдатской кухни и каким образом с этим управляются. Наблюдательность голодных детей. Увидели «европейские» причандалы: бутербродницы, фляжки, котелки удобной формы и с крышками, ранцы, хорошо и рационально прилаженную амуницию. Саперные лопаты в чехлах.

Воинская кухня помещалась у Логвеича (А.Л.Панова). Немцы развлекались, поднося пожилому уже хозяину литровую консервную банку шнапса. И наблюдали: когда упадет? А он, осушив залпом, как ни в чем небывало продолжал колоть для кухни дрова. Однажды наши квартиранты по ошибке послали меня вторично за обедом. Убедившись в промахе, решили угостить нас, в сущности – детей. Так мы попробовали напиток под названием суфле. Дрянь порядочная. Зато с удовольствием съели рисовый пудинг (и слов таких прежде не слышали) со сладкой подливкой.

Летом началось успешное немецкое наступление. Атмосфера тотчас изменилась: немцы вели себя с населением жестко, депортировали целыми селениями и даже казнили без колебаний. Стоящий в нашем поселке взвод стал нести потери: то одного, то другого вчерашнего постояльца объявляли убитым. Тут же печатались типографские траурные извещения, и мы уже рассматривали лица уже известных нам немцев в чёрных рамках.

Вскоре эвакуировали и нас. Середина мая. Успели посадить на огороде картошку. С узлами в руках и на тачках целой процессией потянулись в Колпну, на железную дорогу. Мать плачет, видя как тяжело было мне, старшему, катить по грязи одноколесную таратайку. Людей погрузили на открытые платформы. Высадили всех на ближайшей станции Касоржа, в 20 верстах. Оттуда, опять своим ходом еще верст за 20 на запад, в село Нижний Щевец, Золотухинского района Курской области. Там и разместились по хатам.

Было тоскливо и голодно. Осмотревшись, некоторые ухитрились уйти пешком домой. Небольшой местный военный успех позволил немцам ослабить режим. Выждав время, мы тоже двинулись деревнями, через Нетрубеж, в свою сторону. Нашли заросший травой огород, открытые и пограбленные ямы – схроны. Немцы хозяйничали не одни, им помогали и русские. Тот же "Михель" (Бакулин) и даже сосед – Санька Белокопытов, по кличке Самец. После войны он спешно уехал, и долгие годы боялся показываться на родине.

Этим летом с Донбасса, тоже пешком, возвращались односельчане, когда-то эмигрировавшие туда семьями на заработки. Благо у большинства хаты сохранились. Наши соседи Ульянчевы (семья А.У.Матюхина), Максимовы (Степановы), растерявшие по пути своих близких, некоторые из Белокопытовых, многочисленное семейство Гришки Матюхина. Первая весть с войны от нашего отца: удеревский житель, Федор Строгов, явился из Должанского района, вторично занятого немцами. Прятался там в погребе. Рассказал, что видел весной отца в Ливнах на костылях. Тяжелораненый. Мы узнали эту новость от заполошной Натальи (Ульянихи). Она слышала Федькину исповедь. Прибежала и кричит: «Манька, твой Михаил в Ливнах без ног ползает!» Сообщенное ошеломила нас, хотя, разумеется, всего ожидали.

1943

3 февраля. Наша армия после Сталинграда с конца января и в орловских краях начала продвигаться на запад. С небольшими боями в обозначенный день были освобождены от оккупантов Колпна и часть района. Накануне ночью со стороны Ярища послышались необычный шум, скрип саней, громкая матерная русская ругань.

11 февраля. Солнечное зимнее утро. Вдруг открылась дверь, и вошел отец, которого мы не видели с октября 1941-го. О его судьбе было только устное известие, что, мол, ранен и без ног живет в Ливнах, которые взяты Красной Армией ещё в декабре. Отец предстал перед нами действительно на двух костылях, какой-то бледный. И костыли некрашеные, белые. Вера, сестра, тогда еще маленькая, сразу узнала отца и громко заплакала. А я сидел, молча, и продолжал машинально свою работу: шил из немецкой кожаной сбруи какую-то обувку. Отец, присмотревшись, спросил, указывая на меня: а это – кто же? Вера, засмеявшись сквозь слезы, ответила: папа, да ведь это наш Николай! Родитель, конечно, меня не узнал – так изменился за полтора года.

Из рассказа отца в 1988 году о событиях того памятного дня: Утром 11 февраля, около 12 часов, я сполз с ливенской автомашины на окраине Удеревки, около дома Зимихиных. Серёжка (подросток-сын Зимихиных) меня встретил, Он сообщил, что семья моя цела, хотя всё немцы отобрали. Потом набежали бабы, человек 10, ведь я был первым из деревни, кто возвратился с фронта. Начали спрашивать о своих. Будто я мог знать. Потихоньку добрел до своего родительского дома. Моя мать (бабка Павлиха) встретила, постарела за эти два года. Собрала на стол какую-то еду, даже поднесла стаканчик самогона, хотя знала, что непьющий.

От матери направился к себе, в Калугу. Слух по Удеревке уже разнесся. Поджидали почти у каждого дома. Иван Семёнович-лысый (И.С.Митрофанов) вышел со всей семьей, узнавши, что его Сашка находился в армии вместе со мной. Нечем мне было их порадовать. Дальше, на калужанской дороге навстречу группа подростков с лопатами, предводительствуемая Колей-богом (Н.И.Пановым). Шли чистить колпенскую трассу от снега. В группе – наш Алексей. Не сразу его узнал. Длинный вытянулся, какой-то носастый. Он возвратился, и мы пошли с ним домой вместе.

Зайдя в хату, увидел Николая. Тот сидел, не проявляя признаков радости. Ну, я и подумал: может квартирант? Одет чисто, в каком-то немецком френчике…

Март месяц. Хата наша переполнена мужчинами, призванными в армию. Шло формирование свежих частей. Выяснилось, что при немцах в деревнях накопилось много военнообязанных, по разным причинам уклонившихся от призыва. В нашей хате ночуют десятка два новобранцев в возрасте от 20 до 50 лет, жителей Нетрубежа, Мисайлова, Красного. В разномастной, хотя и справной одежде. С увесистыми мешками, наполненными снедью. Почти все они погибли в боях на Курско-Орловском фронте. Их бросали под огонь безжалостно, не жалели. Дескать, «отсиделись» при немцах.

В нашем семействе тогда еда была проблемой. Помню, как мы с Алексеем ходили искать туши убитых замороженных лошадей, отрубали куски получше и – варили. 14 апреля. Десятка два юношей и девушек-подростков из окрестных деревень мобилизованы для отправки на работу в тыл. Я в их числе. Тех, кто не дорос ещё до службы в армии. Матери и близкие провожали нас до Колпны, а иные и дальше. Никто из нас, и я в том числе, не осознавали тогда, что это рубеж в жизни каждого.

Двигались пешком по Тычинскому большаку на Русский Брод, т.к. иной возможности выбраться из Колпны на железную дорогу тогда не было. Шли трое, или четверо суток. Проселки и поля уже просохли. Помню лежавшие по обочинам почерневшие, мумифицированные тела наших солдат, не захороненных после осенних и зимних боев. Первая ночевка в Ушаковой, по хатам, вторая – в пустых помещениях Нижне-Жерновской МТС. Там я выгравировал на своем алюминиевом котелке разные памятные надписи. Котелок потом потерял. Если кто нашел, наверное, доискивался, чей это автограф?

Приблизившись к станции Русский Брод, попали под налёт немецких аэропланов. Из нашей группы, кажется, никто не пострадал. Говорят, что разбомбили эшелон с советскими ранеными. Мы же разбежались, кто куда и соединились вместе в соседнем селе Пеньшино. Там жили с неделю. Прослышав о случившемся, к нам туда пожаловали гости – матери, сестры, другие родственники. Ко мне мать приходила с домашней едой. Я еще подумал тогда: увижу ли ещё ее?

Дальше эшелоном двигались на Урал. Целый месяц. Отдохнули и откормились. Хлеб, сливочное масло, сахар – давно от этого отвыкли в оголодавшей деревне. Развлекались в пути, веселились, начались амурные игры. Вместе собралось столько молодежи. Сопровождал нас представитель обкома комсомола некий Илья Болотин. Семит. Он очутился после войны в Колпне, работал пропагандистом в райкоме партии. Давно уже умер.

Прибыли в Магнитогорск в середине мая 1943-го. (Но согласно официальной справке: «зачислен в систему государственных трудовых резервов в апреле 1942 года»). Нас всех определили в школу ФЗО N 1, что на окраине города в поселке Щитовой. Двухэтажные стандартные общежития 30-х годов. Впервые сельские ребятишки очутились в обстановке незнакомого городского быта, с водопроводом и клозетами внутри помещений. Что там творилось, пока не привыкли, уму непостижимо! По утрам моча ручьем стекала по лестницам. Клозетами не умели пользоваться.

Обучения, в общепринятом смысле, никакого: каждое утро очень авторитетный в школе старик-мастер Константин Николаевич Шубин, сам эвакуированный судостроитель из Мариуполя, нестройной колонной водил нас на комбинат, где распределял на подсобные работы. Сколько куда и кому требовалось. С месяц я вырубал отбойным молотком с закругленным зубилом заусенцы и трещины из стальных болванок, предназначенных на раскатку танковой брони. Потом помогал электрикам на прокатном стане 250. Несколько недель был подсобником на строящейся ТЭЦ у опытного монтера-коммутатчика Красножона, родом из Воронежа. Помогали гнуть полые трубы, наполняя их для жесткости песком. Прокладывал освинцованные провода марки СРГ («сергиенчики») и т.д.

Незаметно для себя я оказался на роли старосты в группе Шубина. Мастер меня выделял за понятливость и хорошую дисциплину. А также за то, что без колебаний принял на себя многие его обязанности. Старику было трудно, болел. Впоследствии мне стало известно, что мечта Шубина возвратиться в свой любимый Мариуполь не сбылась: умер в конце войны в окаянной Магнитке.

Сентябрь – по собственной фантазии поступил в вечерний техникум при металлургическом комбинате. Учение и там получилось чисто «декоративным». Для видимости. Зато приносили пользу фронту: изготавливали снаряды для минометов. Мне выпало крепить с помощью точечной сварки стабилизаторы к минам.

3 октября награжден грамотой Главного управления трудовых резервов при СНК СССР и ЦК ВЛКСМ как отличник Всесоюзного социалистического соревнования. Грамота подписана начальником Главка Петром Москатовым и Секретарем ЦК ВЛКСМ Н.Михайловым. П.Москатов – личность харизматическая. Избирался впоследствии на съездах партии председателем Ревизионной Комиссии КПСС.

Октябрь – принят в члены ВЛКСМ. Выдали временный билет, а постоянный получил только в 1944, в Ельце. С ноября 1943 г. по январь 1944 г. при знаменитом Ремесленном училище N 1 г. Магнитогорска занимался (стационарно) на курсах повышения квалификации мастеров производственного обучения системы трудовых резервов. Подготовка велась всерьез. По окончании мне вручили «грамоту» и после этого стал уже полноправно замещать своего часто болевшего мастера Шубина.

Очередная фантазия: написал и послал в Москву письмо с просьбой направить меня в порядке реэвакуации в освобожденный Орел, на родину. Уловка, по-видимому, удалась: в опустошенном Орле создавались ремесленные школы.

1944

Официальный вызов (это был грозный в годы войны документ) поступил в начале января. Наш сановитый директор школы ФЗО Георгий Вас. Бирюков, которого мы вообще редко видели, вызвал меня и велел готовиться к отъезду. Выписал скромную сумму денег, заказал билет. Бирюков не мог ослушаться Москвы. Сочувствовала мне и замполит Полина Ходош, помогала советами как легче уехать (они с Бирюковым после войны возвратились в свой Днепропетровск, где заняли должности областного ранга). Добывала пропуск, без которого в военное время въезд в центральную Россию не разрешался.

Из Магнитогорска отправился в марте. Пересадка на московский поезд в Челябинске. Вторая – уже в сторону Орла и Курска, кажется, в Раненбурге. Дня три (но не месяц же!) тащился в общем вагоне с какими-то циркачами, возвращавшимися с гастролей. Подкармливали они меня и снабжали дельными советами.

В Орле не выходил, устремился к родителям. Был ещё домашним юнцом. Проехал Орёл до ст. Малоархангельск. Оттуда два дня пешком – до Ярища. Помню первую ночевку в Подгородней слободе, вторая – в Ефросимовой – это уже Колпнянский район. Самое половодье, разлив рек и бездорожье. Через речку против нашей Калуги перевёз Шурик Белокопытов, на лодке, едва до него докричался. Нагрянул домой внезапно. Алексей и меня удивил: ещё более возмужал. Слез с печки и произнес басом: "Здорово, Николай!"

Две, или три недели жил дома. Отдыхал. Наслаждался. Радовал близких рассказами и надеждами. Отец советовал не задерживаться, не рисковать. Законопослушным был наш дед. Моих прошлогодних из нашей деревни попутчиков до Урала, кто успел еще раньше сбежать самовольно с Магнитки (как, например, удеревцы – Колька Митрофанов, Шурка Никишин, Инокентий Панов), дома уже никого не было: кто тут же оказался вновь мобилизованным – иные опять в ФЗО, другие в армию. Смотря по возрасту и комплекции.

В середине апреля неохотно отправился в Орел. Как ехал туда – не помню. Немцев выгнали из Орла полгода назад. Тяжелые были бои. Впечатления от разрушенного города шокирующие. Сплошные руины. Областное управление трудрезервов в маленьком домике на ул. Московской. Представился Петру Семеновичу Малахову, начальнику облуправления (впоследствии он сыграл памятную роль в моей судьбе), его заместитель по политчасти Николай Александрович Жаров (все находили его внешне похожим на изображения Геббельса с карикатур Кукрыниксов). Оба руководителя, жалея меня, посоветовали принять назначение в Елец, мастером в школу ФЗО, куда я и выехал той же ночью.

Здесь первым моим опекуном стал Иван Захарович Андропов, директор только что образованной школы ФЗО N 4. В кожаном пальто, здоровяк, краснослов, недавно демобилизованный по ранению летчик. У Андропова вакансий, однако, не нашлось. Посему я очутился даже в более престижной, только что созданной ФЗО N 8, размещавшейся в лучшем в Ельце здании, бывшей гостинице купца Попова.

15 апреля1944 года – принят на должность мастера производственного обучения. Директор здесь временный – старший мастер Семен Алексеевич Баранов, бывший шоферюга, анекдотчик и бабник. Секретарша Лидочка Богачева выписала мне трудовую книжку, действующую по сию пору. Лидочка долго потом, и безуспешно, строила глазки. Но мне она не нравилась.

1945

Первый год жил в общежитии школы, в особой комнате для преподавателей. Вскоре появились соседи. Из Перми присланы двое мастеров – мои ровесники, Олег Богословский и любивший выпить Вениамин Рыбаков. Гуляки. Оба профильные специалисты. Окончили техникум механизации сельского хозяйства. Наша ФЗО тоже готовила ремонтников и механизаторов для МТС. Прибывали сюда ученики из освобожденных районов, взрослые уже девушки-трактористки, зрелые мужчины с «броней» и белобилетники. Из деревень.

9 мая – день окончания войны встретил в Ельце. Рано утром необычный шум на улице, громкая музыка из репродукторов. Первый раз в жизни в этот день напился пьян. Собрались праздновать где-то в столовой школы, около городского парка – был там «литерный» зальчик. Шатался потом с пермскими коллегами до позднего вечера по праздничному Ельцу. О том, как прошел первый победный день на моей родине рассказывал позднее очевидец – брат Алексей. Он учился тогда в Ярище, в 7-м классе. Утром директор школы Федор Емельянович Юдин сбегал в сельсовет, куда-то позвонил. Вернувшись, собрал всю школу в актовом зале и, плача, объявил о конце войны. Неожиданные слёзы этого сурового, пожилого человека потрясли учеников не менее чем само известие. В этот же день наши калужанские старики (молодых никого не было, все воевали) собрались у Саньки Ульянчева (А.А.Степанова). Тот недавно возвратился из госпиталя без ноги. Притащили свекольный самогон, какую-то еду. Выпили, плясали. Иван Стефаныч Чернов (ему было уже за 60) вальсировал в обнимку с табуретом.

Начала своей "педагогической" практики в Ельце я не припоминаю: что-то нескладное, ненатуральное. Май месяц. Точно не помню когда именно, но той весной тяжело заболел малярией. Высокая температура, лихорадило. Меня госпитализировали в Елецкую больницу. Находилась она возле рынка, на ул. Советской. Лида Богачева и кастелянша Довнарович (у этой муж на фронте) навещали меня, заботились, жалели: дескать, молодой еще и неопытный, совсем одинокий. Носили какие-то гостинцы. Время было трудное, голодное.

15 мая. Кажется, в этот день отправился на побывку домой в деревню. Помню, добирался через Касторную. Там пересадка. Удивился, что наш деревенский выгон весь зарос высокой травой. Сколько пробыл дома – запамятовал. Может быть, это происходило после болезни? В школе ФЗО получена новая автомашина-полуторка. Шофер – Саша с тюремным стажем. Однажды ездили в Долгоруковский район в гости к отцу Семена Баранова. Глубокой осенью командировка в Задонск отыскивать по деревням своих учеников. Чуть ли не отлавливали их. Привезем, а они разбегаются через неделю. Опять едем по знакомым адресам. В ходе этих хлопот познакомился с Ф.С. Мешковым, который являлся тогда 3-м секретарем райкома ВКП (б). Будущий партийный лидер в Орле.

1946

Трудно теперь представить, как мог я выполнять свою миссию наставника-мастера. Ведь по существу не знал ничегошеньки. Поначалу, правда, учеников было мало. Да и эти, ни в каком обучении не нуждались. Сами всё знали. Вскоре поступила группа взрослых, бывшие работники МТС из западных районов Орловщины. Среди них даже опытные механики, бригадиры тракторных бригад. Смотрели на своего юнца-мастера, улыбаясь сквозь усы.

С этой группой прибыл Андрей Семенович Грушин. Золотые руки, обстоятельный, опытный специалист. У него семья, дети. Потом он охотно мне помогал, пытаясь компенсировать неумелость квази-учителя. Многое у него перенял.

Учеников мы водили по Ельцу строем. Из вновь прибывших запомнились брат и сестра Кондрашины, родом откуда-то из орловского Полесья. Похожи очень друг на друга, красивые, чернобровые. В строю топали в домашних лаптях. А другие "фэзэушники" носили матерчатые ботинки и казенную одежду из х/б ткани. Обучение проходило на окраине города, в Лучке, в мастерских по ремонту тракторов.

Однажды из родных мест заявился ко мне двоюродный отца, а мне – дядя, Василий Селиверстович Псарев. Только что демобилизованный из армии. С просьбой: отремонтировать диски сцепления для его старенькой автомашины-газика. Помню, повел я его в выходной день в упомянутые мастерские. Ключа не было. Влезли через разбитое окно и с грехом пополам наклепали злосчастные диски.

Директором нашей школы ФЗО зимой еще назначили Владимира Мартемьяновича Морозова. Бездельник и плут. Поселил свое многочисленное семейство в особо отделанных служебных помещениях. Воровал нещадно. Обеды из ученического котла ему носили прямо в комнаты. Ходил по коридорам, отдуваясь и поковыривая в зубах. Препротивная личность.

Молодые сотрудники школы. Воспитательница Рая Золотухина. Дочь коменданта – Нина Нестерова. Валя Быкова - веселая, очень мне нравилась. Вышла потом за летчика, Героя Советского Союза и уехала с ним в Германию. Сотрудники в возрасте – Бублей Поликарп Васильевич, ст. мастер Голдаев-Аксенов, загадочный человек. Все приставал потом к женственному Рыбакову, что стало понятным лишь впоследствии, когда Аксенова вытурили из училища. Старший мастер забубенный Василий Акимович Павлов. Довольно зрелая девица-замполит, демобилизованная из армии. Ходила в шинели и в солдатской одежде. Соблазнила балбеса-ученика Лешку Бобылкина. Вскоре и ее выгнали.

19 марта 1946 года – меня утвердили (как потом выяснилось – временно) старшим мастером школы ФЗО. В том же году 29 октября вновь возвращен на положение мастера. Директором тогда уже был Анатолий Георгиевич Трехлицкий, а завучем вскоре стал вечно пьяный Владимир Григорьевич Триндус. Умный, знающий, но абсолютно неспособный ни к какому реальному делу. Его сменил жесткий интриган, хотя и неплохой организатор Николай Иванович Попов (с перекошенной шеей). Он стал потом преуспевающим директором вновь организованного на базе нашей школы Ремесленного училища N 2 .

Летом на два дня машиной зазвал гостей к нам в деревню. Стыдился замасленной одежды, спрятался в кабину. Со мной шофер Саша, пьяный Триндус и бесстыжий военрук Гриша Минервин со своей спутницей-кладовщицей. К ужасу родителей Гриша развлекался, а Триндус без просыпа пил самогонку (см. запись-воспоминание, сделанную в Железноводске в мае 1977 года – в коричневой дорожной книге).

14 сентября с.г. за работу в тылу в военные годы награжден медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов". В связи с чем теперь именуюсь "ветераном войны". Осенью снял угол у нуждавшейся многодетной вдовы на ул. Ботанической. Там же – застенчивая курсантка школы кружевниц, родом из Долгоруковского района. Очень смирная. Размазня. Эта квартира была неподходящей. У вдовы часто бывали пьяные гости, однажды видел там Андрея Наумова, младшего дядю моей будущей жены. Андрей служил поваром в ж.д. ресторане, был человеком несчастным и вскоре повесился.

1947

Зимой поселился на ул. Семашко, у стариков-супругов Вывоволокиных( рис.3). Хозяин – хитрюга, по профессии портной. Обижался, что я демонстративно употреблял сало, чем смущал его взрослого сына-оболтуса. Этот сын однажды привел домой открыто девушку, весьма незастенчивую. Но как был он слюнтяй, то сия краля быстро его окрутила. Женила на себе. У Выволокиных беспокойно. Завистливые на деньги хозяева пускали в переднюю комнату временных ночевщиков. Шумно и неуютно. В тот период был у меня услужливый ученичок, староста в моей группе, а потом – секретарь комсомольской организации в нашем училище, Сергей Андреевич Гайтеров. Сестра его Аня Гайтерова, погибла в партизанском отряде. Ее в Ельце почитали за героиню. Так вот, мать Сергея пригласила меня как бы временно в свою квартиру, пожить. Но, почувствовав, что это надолго, сама подыскала мне жилище у своей знакомой.

Ею оказалась Александра Ивановна Наумова, будущая моя теща. Дама достойная, но с излишне властным характером. В начале лета я снял у Наумовых комнату, на ул. Л.Толстого, 14. Познакомился с находившейся дома на каникулах Люсей. Благодарен за это судьбе.

1948

Алексей в том году поступил в военное училище в г. Елабуге. Пытался попасть в более приличное в Харькове, но почему-то не удалось. Татарская Елабуга – глушь, а военная профессия по окончании – из самых бросовых.

Работаю мастером в Ремесленном училище N 2 (бывшая школа ФЗО N 8). Почетную грамоту от 30 апреля 1948 года (это для меня как бы памятный лист): подписали директор В.М. Морозов, замполит А.В.Лентюгов и председатель профкома Г.И.Нечаев. В апреле 1948 года принят членом КПСС.

С Люсей я подружился, она мне нравилась. Училась в Москве в медицинском институте – повод для особой гордости ее матери. Мы с Люсей переписывались, встречались, когда она приезжала на побывку и на каникулы. Глава семьи – Василий Николаевич Наумов (1894-1977), мужчина видный, представительный, был главным кормильцем и добытчиком. Заведующий магазином. В доме же своем особым влиянием не пользовался. Командовала всем супруга.

3 ноября 1948 года в Елецком ЗАГСЕ мы с Людмилой Васильевной Наумовой (1924 года рождения), только что окончившей 3-й Московский медицинский институт, зарегистрировали свой брак. Она уже работала врачом в туберкулезном санатории «Шаталовка», в 7 километрах от Ельца. Навещал ее там. Главный врач санатория, хозяйственник Мотренко Иван Дмитриевич. По всему видно – плут. Сын его учился тогда в театральном институте в Киеве.

Так называемая свадьба устроена вначале домашним образом, без гостей. Через неделю-полторы приехал извещенный обо всем мой отец, привез какое-то деревенское спиртное, другие угощения. Был вечер с участием близких родственников невесты. Человек 10-15, не более. Даже плясали. Люся до сих пор выговаривает мне, что жених решился обуть сапоги, словно у меня имелся тогда другой выбор.

1949

22 марта. В том году поссорился с исполняющим обязанности директора Н.И.Поповым, оскорбил его. За что тут же понижен – смещен на положение слесаря по ремонту оборудования. Через два дня, 24 марта, освобожден вовсе, потому что меня, узнав о случившемся, пригласил к себе в Ремесленное училище N 4 (в этом же городе на Торговой улице, в то время Третьего интернационала) его директор Венедикт Антонович Копаев. 9 апреля – утвержден в этом училище старшим мастером.

В октябре областным управлением направлен в Москву на 6-месячные курсы руководящего состава системы трудовых резервов. Люся уже ожидала ребенка. Перед отъездом условились, что если будет сын, назовем Сашей, а если дочь – Лариса.

5 ноября – родился Саша (рис. 4-5). Тесть, Василий Николаевич, по телеграфу поздравил «с сыном Александром». Через день в Октябрьский праздник после демонстрации на Красной площади (впервые!) я отправился в гости к двоюродным жены Цаповым. Вскоре съездил в Елец, Люсю застал ещё в родильном отделении. Она вынесла ко мне сына. У мальчика материнский овал лица, что я и отметил. Люся, как потом я узнал, была недовольна такой нескромной наблюдательностью. Она считала себя некрасивой, хотя мне она нравилась с самой первой встречи.

1950

Январь-апрель. Продолжаю учиться на курсах в Москве. Живем на Миусах. Есть очень наивный, неумелый дневник. Даже повесть пытался сочинить – теперь ее неловко перечитывать (запись сохранилась!). Впервые работал в Ленинской библиотеке, познакомился с довоенной подшивкой Колпенской районной газеты «Ударник». Из Москвы, а точнее – из Подмосковья (в Москве на почте не принимали) отправлял посылки с продуктами и необходимыми вещами для Люси и малыша.

Еще зимой меня отыскал в Москве директор Ярищенской МТС Василий Алексеевич Боровлев. Из беседы с ним я узнал, что у моих родителей вот-вот будет ребенок. Помню, что я не очень этому удивился, хотя они были уже в возрасте. Вскоре письмо от отца, что у нас родился брат Вячеслав. Письмо церемонное: понимаю неловкость, испытываемую отцом. Он ведь не знал, что мне все давно известно. Сейчас, когда прошло пятьдесят лет, когда Славик стал нам не только заботливым братом, но и как бы вторым сыном, я с благодарностью вспоминаю покойных уже родителей, мудро решившихся на такой нелегкий для них поступок.

С сентября 1948 по июль 1950 года состоял в Ельце в числе слушателей вечернего университета марксизма-ленинизма. Иногда посещал лекции, экзамены сдавал по преимуществу с наскока. Смелый и самоуверенный был. Сейчас передо мной лежит удостоверение об окончании, в котором сплошные пятерки.

15 августа – назначен в Орле инженером по производству областного управления трудовых резервов. Мы с Люсей сразу же решились на переезд в другой город. С тестем и тещей отношения натянутые. Они, по-видимому, считали наш брак неравноправным. Для дочери, с их точки зрения, был бы желанным более солидный муж. В Орел меня пригласили начальник управления трудрезервов Петр Семенович Малахов и его заместители Л.В.Лебедев и Н.А.Жаров. Им в управление нужен был практик, в Орле мало кто согласился бы занять такой незначительный пост.