Текст книги "Донская либерия"

Автор книги: Николай Задонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

II

Появление булавинцев в Пристанском городке на Хопре, показавшееся неожиданным многим начальным людям, не было случайностью. Булавин, будучи в Запорожье, весьма тщательно обдумал план предстоящих действий, и можно лишь удивляться той дальновидности, с какою местом сбора вольницы был определен ничем как будто не приметный казачий хоперский городок.

Булавин прибыл в Пристанский городок в первых числах марта, сопровождаемый несколькими сотнями запорожских гультяев под начальством Лукьяна Хохлача.

Замысел Булавина состоял тогда в том, чтобы как можно быстрей собрать войско для похода в Черкасск, расправиться там с предателями-старши́нами и восстановить на Дону старые казацкие права и вольности. А для выполнения этого замысла Пристанский городок создавал наивыгоднейшие условия. На Хопре, Воронеже, Битюге, Цне и других ближних реках тысячи насильно согнанных сюда работных людей – лесорубов, плотовщиков, бурлаков – занимались под жестоким надзором смотрителей заготовкой и сплавов леса, готовили государевы будары и лодки. Кроме того, в лесах, окружавших Пристанский городок, укрывалось множество беглых солдат, холопов и староверов. Булавин надеялся на помощь этих обездоленных людей, надеялся, что они составят крепкую основу его будущего войска, с которым на государевых бударах по Хопру и Дону он легко доберется до Черкасска. Необходимый для войны провиант без особого труда можно было найти в помещичьих усадьбах, а лошадей забрать с ближних государевых конных заводов.

А чтобы привлечь к себе народ, Кондратий Афанасьевич пишет в Пристанском городке несколько «прелестных» писем, которые во множестве списков широко распространяются по всему краю.

Вот одно из таких писем, доставленных козловскому воеводе князю Волконскому:

«От Кондратия Афанасьевича Булавина и от всего съездного Войска Донского в русские города начальным добрым людям, также в села и деревни посадским торговым людям и всяким черным людям челобитье. Ведомо вам чиним, что мы всем войском стали единодушно вкупе в том, что стоять нам со всяким радением за дом пресвятой богородицы, за истинную веру христианскую, за благочестивого Царя нашего, и за свои души и головы, сын за отца и брат за брата, друг за друга стоять и умирать заодно.

А вам бы всяким начальным добрым и всяким черным людям такоже с нами стоять вкупе заодно… А от нас вы всякие посадские и торговые люди и всякие черные люди обиды никакой ни в чем не опасайтесь и не сомневайтесь отнюдь. А худым людям князьям и боярам, прибыльщикам и немцам за их злое дело отнюдь бы вам не молчать и не спущать. А между собою вам добрым начальным людям, посадским, торговым и черным людям отнюдь бы вражды никакой не чинить, напрасно не бить и не грабить и не разорять. А кто станет напрасно обижать или бить, тому человеку вам бы там учинить смертную казнь без пощады.

А по которым городам в тюрьмах есть заключенные люди, и вам бы боярам, воеводам, всяким начальным людям тех заключенных людей из тюрем всех выпустить тотчас без задержания.

Да еще вам ведомо чиним, что с нами запорожские казаки, и Белгородская орда и иные многие орды нам руки задавали в том, что они рады с нами стать заедино и радеть заодно.

А с сего нашего письма по городам и селам всяким начальным людям везде списывать списки и посылать. А буде кто, боярин или князь или иной какой начальный человек, или кто, ни на есть, сие наше письмо затеряет или потаит, и мы того человека где ни на есть найдем, то учинена ему будет смертная казнь без пощады.

А сие наше письмо посылать до города Тулы, а больше не посылать, ради того, что мы всем войском в том городе Туле будем и сие письмо спросим, и его б нам объявить безо всякого коварства.

А к сему письму нашего войскового походного атамана Кондратия Афанасьевича Булавина печать».

Высказанное в письме желание стоять за истинную веру христианскую и за благочестивого царя является хорошо продуманным тактическим приемом. Булавин знал, как еще сильна была в простом народе вера в бога и царя, добрые намерения атамана увеличивали ряды вольного войска. А в практической деятельности Булавина религиозные вопросы большого значения не имели. Кондратий Афанасьевич во многих городах и станциях конфискует церковные деньги, а священников и монахов, стоявших за царя, булавинцы грабили и вешали столь же охотно, как воевод и помещиков. Церковных обрядов и постов булавинцы, как правило, не соблюдали. Князь Волконский в одном из писем свидетельствует, что безбожники-булавинцы «всякий скот и кур и гусей и прочее бьют и едят в нынешний великий пост».[18]18
  Г.В.Плеханов подтверждает: «Булавин, очевидно, хорошо знал, как дорого было многим недовольным „древлее благочестие“. Он объявил себя его защитником, хотя сам он, может быть, мало дорожил, им и, по-видимому, плохо понимал, чего собственно требуют староверы» (Г.В.Плеханов, Движение русской общественной мысли после Петровской реформы. Сочинения, т. XXI. Государственное издательство, 1925 г.).


[Закрыть]

Следует остановиться и на сделанной в письме приписке о том, будто булавинцы собираются быть в Туле. Булавин, как известно, думал лишь о походе в Черкасск, но он превосходно знал, что письмо его так или иначе попадет в руки воевод и правительственных чиновников, и хотел ввести их в заблуждение. С этой же целью булавинцы широко распространяют и слухи о якобы предполагаемых нападениях на Козлов, на Тамбов, на Воронеж и на другие города.

Цель была достигнута. Воеводы вместо наступательных действий против только что начавшей собираться на Хопре булавинской вольницы – на первых порах с ней легко было справиться – начинают заниматься укреплением мест, называемых в допросах и «прелестных» письмах. Конным и пешим войскам, которые правительство начало стягивать для борьбы с Булавиным, приказали собираться в Туле; за этот город, где изготовлялось оружие, царь Петр особенно опасался.

Деятельность Булавина в Пристанском городке вообще очень ярко характеризует природный ум, сметку и огромную энергию вождя восстания. Весьма примечательны и порядки, которые Булавин вводит в своем войске.

В первые же дни одновременно с «прелестными» письмами Булавин посылает грамоты «по реке Хопру и по Медведице и по Бузулуку, по всем станицам, чтоб съезжались лучшие люди по двадцать человек от станицы в Пристанский городок на совет». Собранный таким образом войсковой казачий круг избирает Булавина походным атаманом и как бы узаконивает намеченные им мероприятия.

С ведома этого круга назначаются старши́ны, полковники, есаулы, знаменщики; выделяются отряды для отгона лошадей с государственных конных заводов; и Булавин, уже как избранный войском походный атаман, посылает по донским рекам приказ, «чтоб по всем станицам всем казакам верстаться пополам: одной половине быть готовым в поход конным и оружейным, а другой быть на куренях».

Булавин назначает казака Степана Жукова ведать допросами прибывающих людей, а несколько позднее создает на дорогах тайные заставы, которые задерживают подозрительных лиц и перехватывают письма начальных людей.

Вынесение приговоров по важным делам Булавин поручает войсковому съезду или совету своих старши́н и полковников. Козловец Кузьма Анциферов, задержанный в Теликинском городке на Хопре по подозрению в шпионстве, впоследствии показал: «И тот-де вор Булавин велел тем теликинским провожатым доставить его, Кузьму, в Усть-Хоперский городок для того, что-де в том городке будет вся река в съезде, и что-де всею рекою ему, Кузьме, приговорят, казнь ли ему учинить или освободить, то он, Булавин, и учинит. И в тот же день он, Булавин, собрав своих полковников и есаулов и посоветовав с ними, его, Кузьму, отпустил и лошадь его, которая в Теликене городке у него была отобрана, ему, Кузьме, отдал».[19]19
  Стремление действовать «с ведома общего совета», стремление улучшить казацкое самоуправление – наиболее яркая отличительная черта Кондратия Булавина как вождя казацко-крестьянского восстания. И, думается, эта сторона деятельности Булавина, никем еще не затронутая, заслуживает особого исследования.
  Стоит представить, что происходило двести пятьдесят лет назад в Пристанском городке. В то время всюду господствовала монархическая власть и никто из русских людей не помышлял об ином образе правления. А в Пристанском городке собираются «на совет» избранные в станицах «лучшие люди», утверждают ряд организационных мероприятий, выбирают временную исполнительную власть в лице походного атамана и старши́ны.
  В дальнейшем, когда Черкасск булавинцами был взят, временная исполнительная власть, избранная в Пристанском городке, слагает свои обязанности. В Черкасск снова собираются «на совет» представители ста десяти станиц и городков, которые голосованием избирают всею донскую власть и войскового атамана и «по договору для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали»
  Выборность, правда, существовала в донском войске издавна, но, с тех пор как донское казачество попало под контроль царского правительства, демократический характер выборов был утерян. Донская власть избиралась из среды домовитого казачества, из лиц, угодных царскому правительству, причем голутвенные казаки верховых городков в выборах не участвовали, а «крикунов и старожилых, коренных казаков» домовитые или подкупали, или устраняли от выборов.
  Булавин изменил этот порядок. В выборах получили возможность участвовать самые широкие слои казачества и донской голытьбы. Такие меры, как конфискация церковных денег, или высылка богатых низовых казаков, или, наконец, введение «заповеди под смертной казнью, чтоб никто про имянование великого государя не вспоминал», были проведены Булавиным лишь потому, что за эти меры в войсковых советах стояли наиболее революционно настроенные представители голутвенного верхового казачества.
  Все это, несомненно, должно представлять большой интерес для историков и исследователей.


[Закрыть]

Основное внимание Булавина было сосредоточено на подготовке войска. Голытьба приходила в Пристанский городок с пустыми руками. Надо было всех приодеть, накормить, вооружить, подготовить к предстоящему походу. И все это в самый короткий срок.

Булавин заботится даже об артиллерии. Узнав, что в Борисоглебске стоят две старые пушки, он немедленно посылает казаков взять эти орудия, но предупрежденный воевода вывез их из города. Дважды посылаются казаки в Донецкий городок, где находились пушки Воронежского Адмиралтейства, однако достать их тоже не удалось. Впрочем, Кондратий Афанасьевич надежды не терял. Беглые солдаты-артиллеристы, принятые им на службу, пользовались у него особым почетом. Они еще пригодятся!

Менее чем за один месяц Булавин сумел собрать весьма значительную по тем временам армию, насчитывающую свыше десяти тысяч человек. Добрая половина из них была посажена на коней, составив несколько устроенных по-казацки полков.

В конце марта, как только Хопер очистился ото льда, Кондратий Афанасьевич отправился с войском в Черкасск. Конница шла берегом, в восемь рядов, под кумачовым» знаменами, за ней двигался войсковой обоз. Две тысячи пеших голутвенных, вооруженных ружьями и пищалями, плыли по реке на отбитых государевых, бударах и стругах.

Остальная безоружная и бесконная вольница и две сотни запорожцев оставались в Пристанском городке. Атаманом над этими запасными войсками поставлен Лукьян Хохлач. Он обязывался доставать коней, оружие, составлять из оставшейся и продолжавшей подходить со всех сторон голытьбы отряды и отсылать их к Булавину.

Посланные князем Волконским в Пристанский городок шпионы Дементий Сушков и Тимофей Кусов, возвратившись в первых числах апреля в Козлов, показывали:

«Кондрашка Булавин, собрав в хоперском Пристанском городке несколько тысяч человек, пошел конницею и водою в Черкасск для истребительства войскового атамана и старши́н, будто за их неправду. А с ним пошло изо всех хоперских и бузулуцких и медведицких городков старых казаков из каждого городка по половине, а бурлаки все. Да тамбовцы, которые высланы из Тамбова для сгонки в Азов плотов, с ними соединились. А взяв-де Черкасск идти им, ворам, разорять Азов, а потом до Москвы; а в Азове и на Москве и во всех городах вывесть им бояр да прибыльщиков да немцев… да он же, Булавин, из воровского его походу в хоперские городки к оставшему от него атаману Хохлачу присылает письма, чтоб они, казаки, ныне хлеба не сеяли и не пахали и из городков никуда не отлучались, а были б в собрании и к службе в готовности. А прошлых с Руси беглецов принимали бы со всяким прилежанием, а против прежней обыкности с них, беглецов, деньгами и животами и вином не брали для того, чтоб больше к ним в хоперские городки беглецов шло. И таковых-де беглецов по половине посылают они, казаки, за ним, вором Булавиным, вслед. А таких-де беглецов встретилось с ними, идут с Руси в хоперские городки многое число».

III

Воронежского воеводу Степана Андреевича Колычева появление булавинцев на Хопре встревожило еще больше, чем воеводу козловского. Кто знает, не учинят ли воровские казаки какой-нибудь шкоды кораблям российского флота, стоявшим в Воронеже, Ступине, Шатрове и Таврове?

Колычев был старым честным служакой, он хорошо знал, как дорог царю Петру каждый корабль, и поэтому прежде всего приказал подполковнику Рыкману, командиру Воронежского пехотного полка, усилить охрану кораблей.

Однако беда пришла совсем не с той стороны, откуда она ожидалась.

На реке Битюге, близ новопостроенного города Боброва, готовились лесные материалы для Воронежских верфей. Главный надзиратель немец Брум думал лишь о своей выгоде, ухитряясь отполовинивать и без того скудное казенное жалованье трудникам, которых заставляли работать по двенадцать часов, а кормили гнилым хлебом да затхлой солониной. Строптивых и непослушных работников немец отсылал к бобровскому воеводе, тот люто драл их батогами, морил в тюремных сырых казематах. Неудивительно, что, услышав о появлении булавинской вольницы, работные люди постарались связаться с нею.

Козловец Гур Лычагин рассказал о том, как с реки Битюга, где готовят лесные припасы, «приходили четыре работника в Пристанский городок к воровскому атаману Хохлачу и били челом, что им, работным людям, лесные припасы готовить тяжко и чтоб он с казаками от той тягости их оборонил. И он-де, Хохлач, собрав воровских казаков человек двести с ружьем, поехал на ту поделку для взятья немца, которому та поделка приказана, и для обороны работных людей».

30 марта Лукьян Хохлач с казаками хозяйничал на Битюге. Работные люди повсюду встречали их радостно. Многие тут же вооружались чем попало, присоединялись к восставшим. Надзиратель Брум, подрядчики и стражники были повешены. Никто убежать не успел.

А вечером того же дня внезапным налетом Лукьян Хохлач взял город Бобров.

Шла страстная неделя. Воевода и другие начальные лица находились в церкви. Священник заканчивал службу. Воевода, стоявший у амвона, громко вздыхал.

Великопостные песнопения щемили душу. Оплывшие нагаром свечи слабо мерцали.

Неожиданно среди молящихся произошло какое-то шумное движение. Воевода сердито оглянулся и обомлел… Прямо на него были устремлены горевшие злобой глаза битюгского гультяя Ромашки Желтопятого, которого только сегодня утром он, воевода, подверг за распространение воровских слухов жестокой порке, а затем приказал посадить на цепь в острожной яме… Как же он оттуда выбрался?

Размышлять воеводе, впрочем, долго не пришлось. Ромашка протиснулся к нему, схватил словно клещами за руку:

– Хватит! Всех грехов не замолишь! Пойдем со мною…

Стоявшие за Ромашкой люди тут же скрутили и воеводу, и бурмистра, и подьячих, а заодно и попа, пытавшегося увещевать казаков, и поволокли их из церкви на площадь.

Там собравшиеся жители с любопытством слушали Лукьяна Хохлача, призывавшего их к вольной жизни. У приказной избы полыхал костер, жгли указы и казенные бумаги, а из домов бобровских начальных людей и богатеев казаки выносили пожитки и складывали на телеги.

Лукьян Хохлач, увидев связанного воеводу, крикнул:

– Эй, братцы, кто в деньгах нуждается? Пять целковых тому, кто воеводу на острожные ворота вздернет!

Ромашка, нетерпеливо крутивший в руках заранее приготовленную веревку, сказал с ухмылкой:

– Дрожишь, атаман. Я за один рубль охотно трех воевод удавлю, да и веревки своей не пожалею…

Расправившись с недругами и разбив кабаки, всю ночь гуляли казаки и бобровцы. А на другой день Лукьян Хохлач отправился с казаками вверх по Битюгу, забрал с государевых конюшен добрые косяки лошадей и, переночевав в большом селе Чигле, совсем недалеко от Воронежа, спокойно повернул в Пристанский городок.

Узнав об этом безнаказанном марше воровских казаков по Воронежской губернии, воевода Степан Андреевич Колычев вызвал подполковника Рыкмана и сказал:

– Мы с тобою, Виллим Иванович, солдат в гарнизоне держим, корабли государевы от воров оберегаем, а воры, не ведая никакой острастки, час от часу множатся и по всей губернии, словно по своей вотчине, гуляют…

– Слыхал, Степан Андреевич, – вздохнул Рыкман, раскуривая трубку, с которой никогда не расставался. – Я двойной караул при кораблях поставил!

– Это хорошо, да воры-то не только кораблям опасны, – продолжал воевода. – Битюгский приказной пишет, что в Боброве и в Чигле и в иных местах, где Лунька Хохлач разбойничал, работные люди и мужичишки сплошь с ними, ворами, в единомыслии… Вот чего страшусь!

– Надо государя просить, чтобы для воинского промысла над ворами драгун прислали, – заметил Рыкман. – Иначе замыслов воровских не пресечешь.

– Кабы было кого прислать, так не стали бы в Посольском приказе пустые отписки для нас стряпать, – отозвался сердито Колычев. – Указал-де великий государь промысел над вором Кондрашкой Булавиным чинить по-прежнему стольнику Степану Бахметеву с царедворцами, да с ними в том походе быть Воронежскому полку Рыкмана.

– Того никак не можно, – недоумевая, пожал плечами Рыкман. – Полк мой к Воронежскому Адмиралтейству для охраны российского флота причислен.

– В том-то и суть, – кивнул головой воевода. – В приказе не хуже нашего о том осведомлены, а пишут… стало быть, иной воинской силы нет, Виллим Иванович… Сам разуметь должен, шведы того и гляди границы наши перейдут.

– А на что же надеяться, Степан Андреевич? – спросил Рыкман. – Воров в тылу оставлять зело опасно…

– Донские низовые казаки, думается мне, с Кондрашкой в лучшем виде управятся, – ответил Колычев. – Воронежский посадский человек Иван Сахаров возвратился вчера из Черкасского, сказывал, что войсковой атаман Лукьян Максимов с конницею и пушками и со всякими войсковыми припасами вверх по Дону отправился против воров… А во всех-де низовых станицах, сказывал тот посадский, казаки крест целовали, чтоб служить государю верно и дуровства воровского не допускать. Оно понятно: низовым казакам голытьба Кондрашки Булавина словно кость поперек горла. Однако ж, – передохнув, продолжал воевода, – и нам, Виллим Иванович, сложа руки сидеть не следует. Сего ради собрал я из разных мест губернии офицеров, урядников, стражников, гранадеров, пушкарей и станичников, да эскадрон драгун, всего четыреста тридцать шесть человек конных, и решаю послать их на воронежскую границу, дабы воровских шаек в близость к нам не допускать и воровское единомыслие повсюду искоренять… Что на сие скажешь, а?

– Очень хорошо, – одобрил Рыкман. – Токмо добрый начальник войска сему потребен…

– А добрый начальник у нас есть…

– Кто же?

– Ты сам, Виллим Иванович… В полку твоем, слава богу, среди солдат блази нет, офицеры толковые, каких-нибудь две или три недели, пока в походе будешь, без тебя обойдутся…

Доводы воеводы были убедительны. Рыкман возражать не стал. Спросил кратко, по-военному:

– Когда укажете отправляться в поход?

– Да чем скорей, тем лучше, – сказал Колычев. – Завтра принимай под начало войско, а послезавтра с богом с Воронежа и трогайтесь.

Рыкман молча кивнул головой. В конце концов, если не дать острастки бунтовщикам, они могут внезапно подобраться и к флоту, охрана которого ему доверена.

… Воронежский посадский Иван Сахаров, побывав в Черкасске, рассказал о том, что там видел, и тем успокоил воеводу. Но Сахаров не мог, разумеется, разглядеть всех сложных, противоречивых чувств и настроений, существовавших тогда в среде донского казачества.

Кондрат Булавин в Пристанском городке собирает вольницу для похода на Черкасск! Одного этого известия было достаточно, чтобы встревожить войскового атамана Лукьяна Максимова и донскую старши́ну, повинную в прошлогоднем предательстве. Лукьян Максимов тотчас же поехал в Троицк просить у азовского губернатора совета и помощи.

Толстой, оценив положение, ни одним намеком не выдал, что знает об участии войскового атамана и старши́н в убийстве князя Долгорукого и об их взаимоотношениях с преданным ими затем Булавиным. Толстой понимал, что теперь этому старому рыжебородому негодяю Лукьяну и вечно изменчивой донской старши́не ничего не остается, как всеми способами защищать себя от нависшей над ними смертельной опасности, а посему вполне на них теперь можно положиться.

Посоветовав поскорей собрать донское войско и выступать против Булавина, чтоб не дать ему времени укрепиться в силах, Толстой обещал щедрое снабжение пушечными снарядами, порохом и свинцом, а также посылку вместе с донцами полковника конной службы Николая Васильева с азовскими гарнизонными солдатами, казаками и калмыками.

Донская старши́на начала лихорадочно готовиться к походу. Во всех низовых станицах попы по распоряжению войскового атамана проклинали вора и богоотступника Кондрашку и приводили казаков к присяге на верность царю. В урочище на речке Кагальнике, где собиралось донское войско, свозили артиллерию, снаряды, провиант, фураж.

Однако основная масса старожилого казачества, выказывая видимое послушание войсковой старши́не и не отказываясь от целования креста, настроена была иначе.

Старожилы не забывали, что Кондратий Булавин, будучи природным донским казаком, честно и отважно отстаивал на Бахмуте их общие казацкие интересы, что убийство Долгорукого и прекращение жестокого сыска совершено с общего их согласия, а необычайное рвение войскового атамана и старши́ны, подготовляющих теперь донское войско в поход против Булавина, вызвано лишь боязнью справедливой расплаты за их собственные тяжкие грехи. Старожилым казакам нет нужды держать руку войскового атамана и богатых низовых стариков.

О голутвенных казаках, живущих в низовых станицах, нечего и говорить, они целиком были на стороне Булавина и, вступив в собираемое старши́нами войско, ожидали первого случая, чтоб перейти к булавинцам.

В несколько особом и довольно затруднительном положении находился Илья Зерщиков. Всю зиму он внимательно следил за действиями Булавина в Запорожье и, сказываясь больным, уклонялся от войсковых дел, поддерживая в то же время тайные связи с булавинцами, остававшимися на Дону. Зерщиков бывал зимой у взятого им на поруки староайдарского атамана Семена Драного и у братьев Булавина в Рыковской станице.

Но, узнав, что помощь Кондратию Афанасьевичу запорожцы ограничили разрешением собирать в Кодаке гультяев, Зерщиков потерял на него надежду, считая деятельность его конченной. Зерщиков опять сближается с Лукьяном Максимовым, помогает восстанавливать порядок в верховых станицах, становится войсковым наказным атаманом.

Появление Булавина в Пристанском городке несказанно удивило Илью Григорьевича. Что может сделать Кондрат, имея всего две-три сотни запорожских гультяев?

– Нечего нам воров опасаться, – успокаивал Зерщиков войскового атамана и встревоженных старши́н. – Мы и до Хопра не дойдем, как царские драгуны покончат с гультяями…

– Твоими устами да мед бы пить, – вздыхали старши́ны. – Дай бог, коли так, а ежели укрепится Кондрашка на Хопре, да сюда с вольницей своей обрушится?

– Быть того не может, не допустят воеводы бунта, – отмахивался Зерщиков, да и сам верил, что иного исхода не будет.

Лукьян Максимов перед отъездом к походному войску сказал Зерщикову:

– Опасаюсь я, как бы сечевики не оказали подлинной помощи Кондрашке… Ты б, Илья Григорьич, написал грамоту от Войска Донского кошевому Гордеенко, чтоб не давали там веры прелестным воровским письмам.

Возможно, войсковой атаман просил об этом наказного потому, что знал о старинных приятельских отношениях его с кошевым Гордеенко, а может быть, хотел убедиться в верности Зерщикова, крепче связать его со старши́ной подписью подобной грамоты.

Илья Григорьевич, разгадывая намерение войскового атамана, сказал спокойным тоном:

– Напишу сегодня же… Хотя зря опасаешься, не станет Гордеенко без толку запорожцев губить.

Грамота, посланная в Сечь, гласила:

«Кошевому атаману и всему войску запорожскому донские атаманы и казаки, наказной войсковой атаман Илья Григорьев и все Войско Донское челом бьют. В нынешнем 1708 году приехал к вам в Сечю вор и изменник донской казак Кондрашка Булавин с единомышленниками своими и сказывал вам, будто мы Войском Донским от Великого Государя отложились и для того будто его, вора, к вам прислали, чтоб вы войском шли к нам на помощь. И тем его словам прелестным вы не поверили и из Сечи его выслали вон. И тот вор Кондрашка Булавин ныне явился на Хопре в верховых наших казачьих городках, и для искоренения того вора и его единомышленников войсковой наш атаман Лукьян Максимов с Войском Донским пошел в поход. И ныне мы в своем войсковом кругу приговорили послать от себя к вам в Сечю свое войсковое письмо для подлинного уверения, что мы Великому Государю Петру Алексеевичу служим верно, за православную веру и за него Великого Государя готовы головы свои положить. И вам, кошевому атаману и всему войску впредь никаким возмутительным письмам и его, Булавина, товарищам не верить. А буде такие воры явятся, и их присылать к ним, за крепким караулом».

И вдруг… Не успела грамота дойти до запорожцев, не успел еще Лукьян Максимов доехать до Кагальницкого урочища, где собиралось донское войско, как к наказному атаману Зерщикову примчался побывавший у Булавина в Пристанском городке Семен Драный с нежданными вестями:

– Булавин сухим и плавным путем идет в Черкасск… А с ним из всех хоперских, бузулуцких и медведицких станиц половина казаков да вольница… Лошадей с государевых заводов Кондрат побрал, пять конных полков устроил. А голытьбу на будары и струги посадил. Народу сила, смотреть любо!

Зерщикова это сообщение поразило и чрезвычайно взволновало, но, привыкнув скрывать свои мысли и чувства, он не выразил на лице никакого удивления.

– Я уже слыхал… Скоро, однако, Кондрат собрался… Голытьбы-то с ним много ли?

– Тысяч десять, думается, будет, и еще немало набегут… Да у меня донецких верховых казаков тысячи две в полной готовности.

– Я Кондрату прошлой осенью сказывал, что все донские реки за наши старые вольности поднимутся…

– Он вспоминал о том, – подтвердил Семен. – Поклон тебе прислал и просит, чтоб ты низовых станичников от противенства ему остерегал.

– Стараюсь, сколь возможно… В донском походном войске и половины природных казаков нет, чтоб по душе стояли за предателей старши́н… Вот что в толк возьми!

Семен Драный, уверившись еще раз в неизменном дружестве и единомыслии наказного, вскоре уехал. А Зерщиков долгое время оставался в мрачном раздумье…

Непостижимая быстрота, с какой Булавин создал и вооружил целую армию, просто ошеломляла. И все это делалось открыто и не где-нибудь на окраине, а в центре страны, под носом у царских воевод, которые оказались не в состоянии хоть чем-нибудь помешать сбору вольницы. Стало быть, царское правительство более бессильно, чем можно было предполагать, а Булавин умнее, смелее и дальновиднее, чем думалось…

И теперь что же? Непрерывно пополняемое верховым казачеством и гультяями войско Булавина идет вниз по Хопру на Черкасск, а войско Лукьяна Максимова вот-вот тронется навстречу. Следовательно, в ближайшие дни произойдет решительная схватка, которая определит дальнейшую судьбу донского казачества. Зная силы противников, Зерщиков почти не сомневался, что победу одержит Булавин, а если так… Тут-то и приходилось ломать голову.

Зерщиков много лет поддерживал Булавина, боровшегося за старинные права и вольность тихого Дона, готов был поддержать и сейчас, но булавинское войско, как пояснил Семен Драный, состояло ныне не из одних верховых голутвенных казаков, а в большей части из российской голытьбы, работного люда, лесорубов, бурлаков, необузданных и непривычных к казацким порядкам… Пребывание их в Черкасске и в богатых низовых станицах чревато серьезными столкновениями с донским природным казачеством… В отличие от других старши́н Зерщиков полагал, что «своих» донских голутвенных казаков всегда можно окоротить, а российская голытьба – иное дело.

А потом, как еще удастся оправдаться перед Булавиным за некоторые поступки, свершенные ему во вреди за эту проклятую грамоту запорожцам, которую в недобрый час черт подсунул!

Зерщиков хотя и не прерывал тайных сношений с булавинцами и даже успел на всякий случай – ибо судьбы божий неисповедимы – еще в Пристанском городке обнадежить Булавина через своего свойственника и приятеля Василия Поздеева весточкой о том, что старожилое казачество в Черкасске ждет его и встретит с радостью, а все же своих грехов, порожденных двоедушием, накопилось немало.

Надо было что-то предпринять, чтоб еще больше расположить к себе Кондрата.

Ночью, когда потухли последние огоньки в куренях черкасских казаков, Илья Григорьевич отправился в ближнюю станицу Рыковскую, где жили братья Булавина.