Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Николай Некрасов

НАШ ВЕК

 
Свет похож на торг, где вечно,
Надувать других любя,
Человек бесчеловечно
Надувает сам себя.
Все помешаны формально.
Помешался сей на том,
Что, потея, лист журнальный
Растянуть не мог на том;
Тот за устрицу с лимоном
Рад отдать и жизнь и честь;
Бредит тот Наполеоном
И успел всем надоесть.
Тот под пресс кладет картофель,
Тот закладывает дом,
Тот, как новый Мефистофель,
Щеголяет злым пером.
Тот надут боярской спесью,
Тот надут своей женой;
Тот чинам, тот рифмобесью
Предан телом и душой.
У того карман толстеет
Оттого, что тонок сам,
Что журнал его худеет
Не по дням, а по часам.
Тот у всей литературы
Снял на откуп задний двор,
С журналистом шуры-муры
Свел – и ну печатать вздор.
Тот мудрец, тот тонет в грезах,
Тот состряпал экипаж
И со славой на колесах
Трехсаженных марш, марш, марш!
От паров весь свет в угаре,
Всё пошло от них вверх дном;
Нынче всякому на паре
Ездить стало нипочем.
Ум по всем концам Европы
К изобретеньям прилип,
Телеграфы, микроскопы,
Газ, асфальт, дагерротип,
Светописные эстампы,
Переносный сжатый газ,
Гальванические лампы,
Каучуковый атлас,
Паровозы, пароходы,
Переносные дома,
Летоходы, весоходы,
Страховых компаний тьма!
Пневматические трубы,
Стеарин и спермацет,
Металлические зубы
Сбили с толку белый свет.
Доктора свои находки
Сыплют щедрою рукой,
Лечат солью от чахотки
И водой от водяной;
В бога здравья тянут воду,
Воду всем тянуть велят
И, того гляди, природу
От сухотки уморят;
Водяная медицина
Наводнила целый свет,
Пациентам же от сплина
В кошельке – лекарства нет…
С быстротою паровоза
Совершенствуется век;
Ни пожара, ни мороза
Не боится человек.
Что для нас потоп, засухи?!
Есть такие лихачи,
Из воды – выходят сухи,
Из огня – не горячи.
В деле разные языки,
Руки, ноги, голова;
Все мы мудры, все велики,
Всё нам стало трын-трава.
Нет для нас уж тайны в море:
Были на его мы дне;
Кто же знает? Может, вскоре
Побываем на луне.
А потом, как знать! с терпеньем
Где не будет человек?..
Малый с толком, с просвещеньем
Далеко пойдет наш век!..
 

ПЬЯНИЦА

 
Жизнь в трезвом положении
Куда нехороша!
В томительном борении
Сама с собой душа,
А ум в тоске мучительной…
И хочется тогда
То славы соблазнительной,
То страсти, то труда.
Всё та же хата бедная –
Становится бедней,
И мать – старуха бледная –
Еще бледней, бледней.
Запуганный, задавленный,
С поникшей головой,
Идешь как обесславленный,
Гнушаясь сам собой;
Сгораешь злобой тайною…
На скудный твой наряд
С насмешкой неслучайною
Все, кажется, глядят.
Всё, что во сне мерещится,
Как будто бы назло,
В глаза вот так и мечется
Роскошно и светло!
Всё – повод к искушению,
Всё дразнит и язвит
И руку к преступлению
Нетвердую манит…
Ах! если б часть ничтожную!
Старушку полечить,
Сестрам бы не роскошную
Обновку подарить!
Стряхнуть ярмо тяжелого,
Гнетущего труда, –
Быть может, буйну голову
Сносил бы я тогда!
Покинув путь губительный,
Нашел бы путь иной
И в труд иной – свежительный –
Поник бы всей душой.
Но мгла отвсюду черная
Навстречу бедняку…
Одна открыта торная
Дорога к кабаку.
 

СОВРЕМЕННАЯ ОДА

 
Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И – беру небеса во свидетели –
Уважаю тебя глубоко…
 
 
Не обидишь ты даром и гадины,
Ты помочь и злодею готов,
И червонцы твои не украдены
У сирот беззащитных и вдов.
 
 
В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,
Чтоб успеху делишек помочь,
И без умыслу с ним оставляешь ты
С глазу на глаз красавицу дочь.
 
 
Не гнушаешься темной породою:
»Братья нам по Христу мужички!»
И родню свою длиннобородую
Не гоняешь с порога в толчки.
 
 
Не спрошу я, откуда явилося,
Что теперь в сундуках твоих есть;
Знаю: с неба к тебе всё свалилося
За твою добродетель и честь!..
 
 
Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И – беру небеса во свидетели –
Уважаю тебя глубоко…
 

* * *

 
Когда из мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я душу падшую извлек,
И, вся полна глубокой муки,
Ты прокляла, ломая руки,
Тебя опутавший порок;
 
 
Когда, забывчивую совесть
Воспоминанием казня,
Ты мне передавала повесть
Всего, что было до меня;
 
 
И вдруг, закрыв лицо руками,
Стыдом и ужасом полна,
Ты разрешилася слезами,
Возмущена, потрясена, –
 
 
Верь: я внимал не без участья,
Я жадно каждый звук ловил…
Я понял всё, дитя несчастья!
Я всё простил и всё забыл.
 
 
Зачем же тайному сомненью
Ты ежечасно предана?
Толпы бессмысленному мненью
Ужель и ты покорена?
 
 
Не верь толпе – пустой и лживой,
Забудь сомнения свои,
В душе болезненно-пугливой
Гнетущей мысли не таи!
 
 
Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змеи в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди!
 

ОГОРОДНИК

 
Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,
Не лежал я во рву в непроглядную ночь, –
Я свой век загубил за девицу-красу,
За девицу-красу, за дворянскую дочь.
 
 
Я в немецком саду работал по весне,
Вот однажды сгребаю сучки да пою,
Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,
Смотрит в оба да слушает песню мою.
 
 
По торговым селам, по большим городам
Я недаром живал, огородник лихой,
Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,
А такой не видал, да и нету другой.
 
 
Черноброва, статна, словно сахар бела!..
Стало жутко, я песни своей не допел.
А она – ничего, постояла, прошла,
Оглянулась: за ней как шальной я глядел.
 
 
Я слыхал на селе от своих молодиц,
Что и сам я пригож, не уродом рожден, –
Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,
У меня ль, молодца, кудри – чесаный лен…
 
 
Разыгралась душа на часок, на другой…
Да как глянул я вдруг на хоромы ее –
Посвистал и махнул молодецкой рукой,
Да скорей за мужицкое дело свое!
 
 
А частенько она приходила с тех пор
Погулять, посмотреть на работу мою
И смеялась со мной и вела разговор:
Отчего приуныл? что давно не пою?
 
 
Я кудрями тряхну, ничего не скажу,
Только буйную голову свешу на грудь…
»Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,
Ты устал, – чай, пора уж тебе отдохнуть».
 
 
– Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,
Пособи мужику, поработай часок. –
Да как заступ брала у меня, смеючись,
Увидала на правой руке перстенек…
 
 
Очи стали темней непогодного дня,
На губах, на щеках разыгралася кровь.
– Что с тобой, госпожа? Отчего на меня
Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?
 
 
«От кого у тебя перстенек золотой?»
– Скоро старость придет, коли будешь всё знать
»Дай-ка я погляжу, несговорный какой!» –
И за палец меня белой рученькой хвать!
 
 
Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,
Я давал – не давал золотой перстенек…
Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,
Да не знаю уж как – в щеку девицу чмок!..
 
 
Много с ней скоротал невозвратных ночей
Огородник лихой… В ясны очи глядел,
Расплетал, заплетал русу косыньку ей,
Цаловал-миловал, песни волжские пел.
 
 
Мигом лето прошло, ночи стали свежей,
А под утро мороз под ногами хрустит.
Вот однажды, как я крался в горенку к ней,
Кто-то цап за плечо: «Держи вора!» – кричит.
 
 
Со стыдом молодца на допрос привели,
Я стоял да молчал, говорить не хотел…
И красу с головы острой бритвой снесли,
И железный убор на ногах зазвенел.
 
 
Постегали плетьми, и уводят дружка
От родной стороны и от лапушки прочь
На печаль и страду!.. Знать, любить не рука
Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!
 

ТРОЙКА

 
Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу –
Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.
 
 
И зачем ты бежишь торопливо
За промчавшейся тройкой вослед?..
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет.
 
 
На тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий не прочь:
Вьется алая лента игриво
В волосах твоих, черных как ночь;
 
 
Сквозь румянец щеки твоей смуглой
Пробивается легкий пушок,
Из-под брови твоей полукруглой
Смотрит бойко лукавый глазок.
 
 
Взгляд один чернобровой дикарки,
Полный чар, зажигающих кровь,
Старика разорит на подарки,
В сердце юноши кинет любовь.
 
 
Поживешь и попразднуешь вволю,
Будет жизнь и полна и легка…
Да не то тебе пало на долю:
За неряху пойдешь мужика.
 
 
Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
 
 
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.
 
 
И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни, – появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.
 
 
И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.
 
 
Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши!
 
 
Не нагнать тебе бешеной тройки:
Кони крепки, и сыты, и бойки, –
И ямщик под хмельком, и к другой
Мчится вихрем корнет молодой…
 

РОДИНА

 
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Где от души моей, довременно растленной,
Так рано отлетел покой благословенный,
И неребяческих желаний и тревог
Огонь томительный до срока сердце жег…
Воспоминания дней юности – известных
Под громким именем роскошных и чудесных, –
Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
Во всей своей красе проходят предо мной…
 
 
Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальной
Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде –
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы…
Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И всё, что вынести в тебе достало сил,
Предсмертный шепот твой губителю простил!..
И ты, делившая с страдалицей безгласной
И горе и позор судьбы ее ужасной,
Тебя уж также нет, сестра души моей!
Из дома крепостных любовниц и псарей
Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила
Тому, которого не знала, не любила…
Но, матери своей печальную судьбу
На свете повторив, лежала ты в гробу
С такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.
 
 
Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:
Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, –
А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех давило,
Здесь в малом и в большом тоскливо сердце ныло.
Як няне убегал… Ах, няня! сколько раз
Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;
При имени ее впадая в умиленье,
Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..
 
 
Ее бессмысленной и вредной доброты
На память мне пришли немногие черты,
И грудь моя полна враждой и злостью новой…
Нет! в юности моей, мятежной и суровой,
Отрадного душе воспоминанья нет;
Но всё, что, жизнь мою опутав с первых лет,
Проклятьем на меня легло неотразимым, –
Всему начало здесь, в краю моем родимом!..
 
 
И с отвращением кругом кидая взор,
С отрадой вижу я, что срублен темный бор –
В томящий летний зной защита и прохлада, –
И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,
Понурив голову над высохшим ручьем,
И набок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликований
Глухой и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил…
 

ПСОВАЯ ОХОТА

Провидению угодно было создать человека так, что ему нужны внезапные потрясения, восторг, порыв и хотя мгновенное забвение от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки.

Реутт. Псовая охота

1

 
Сторож вкруг дома господского ходит,
Злобно зевает и в доску колотит.
 
 
Мраком задернуты небо и даль,
Ветер осенний наводит печаль;
 
 
По небу тучи угрюмые гонит,
По полю листья – и жалобно стонет…
 
 
Барин проснулся, с постели вскочил,
В туфли обулся и в рог затрубил.
 
 
Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,
Вздрогнули все – до грудного мальчишки.
 
 
Вот, при дрожащем огне фонарей,
Движутся длинные тени псарей.
 
 
Крик, суматоха!.. ключи зазвенели,
Ржавые петли уныло запели;
 
 
С громом выводят, поят лошадей,
Время не терпит – седлай поскорей!
 
 
В синих венгерках на заячьих лапках,
В остроконечных, неслыханных шапках
 
 
Слуги толпой подъезжают к крыльцу.
Любо глядеть – молодец к молодцу!
 
 
Хоть и худеньки у многих подошвы –
Да в сертуках зато желтые прошвы,
 
 
Хоть с толокна животы подвело –
Да в позументах под каждым седло,
 
 
Конь – загляденье, собачек две своры,
Пояс черкесский, арапник и шпоры.
 
 
Вот и помещик. Долой картузы!
Молча он крутит седые усы,
 
 
Грозен осанкой и пышен нарядом,
Молча поводит властительным взглядом.
 
 
Слушает важно обычный доклад:
»Змейка издохла, в забойке Набат,
 
 
Сокол сбесился, Хандра захромала».
Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,
 
 
И, сладострастно волнуясь, Нахал
На спину лег и хвостом завилял.
 

2

 
В строгом порядке, ускоренным шагом
Едут псари по холмам и оврагам.
 
 
Стало светать; проезжают селом –
Дым поднимается к небу столбом,
 
 
Гонится стадо, с мучительным стоном
Очеп скрипит (запрещенный законом);
 
 
Бабы из окон пугливо глядят,
»Глянь-ко, собаки!» – ребята кричат…
 
 
Вот поднимаются медленно в гору.
Чудная даль открывается взору:
 
 
Речка внизу, под горою, бежит,
Инеем зелень долины блестит,
 
 
А за долиной, слегка беловатой,
Лес, освещенный зарей полосатой.
 
 
Но равнодушно встречают псари
Яркую ленту огнистой зари,
 
 
И пробужденной природы картиной
Не насладился из них ни единый.
 
 
«В Банники, – крикнул помещик, – набрось!»
Борзовщики разъезжаются врозь,
 
 
А предводитель команды собачьей,
В острове скрылся крикун-доезжачий.
 
 
Горло завидное дал ему бог:
То затрубит оглушительно в рог,
 
 
То закричит: «Добирайся, собачки!
Да не давай ему, вору, потачки!»
 
 
То заорет: «Го-го-го! – ту! –ту!! –ту!!!»
Вот и нашли – залились на следу.
 
 
Варом-варит закипевшая стая,
Внемлет помещик, восторженно тая,
 
 
В мощной груди занимается дух,
Дивной гармонией нежится слух!
 
 
Однопометников лай музыкальный
Душу уносит в тот мир идеальный,
 
 
Где ни уплат в Опекунский совет,
Ни беспокойных исправников нет!
 
 
Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что твой Россини! что твой Бетховен!
 

3

 
Ближе и лай, и порсканье, и крик –
Вылетел бойкий русак-материк!
 
 
Гикнул помещик и ринулся в поле…
То-то раздолье помещичьей воле!
 
 
Через ручьи, буераки и рвы
Бешено мчится: не жаль головы!
 
 
В бурных движеньях – величие власти,
Голос проникнут могуществом страсти.
 
 
Очи горят благородным огнем –
Чудное что-то свершилося в нем!
 
 
Здесь он не струсит, здесь не уступит,
Здесь его Крез за мильоны не купит!
 
 
Буйная удаль не знает преград,
Смерть иль победа – ни шагу назад!
 
 
Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре
И развернуться славянской натуре?)
 
 
Зверь отседает – и в смертной тоске
Плачет помещик, припавши к луке.
 
 
Зверя поймали – он дико кричит,
Мигом отпазончил, сам торочит,
 
 
Гордый удачей любимой потехи,
В заячий хвост отирает доспехи
 
 
И замирает, главу преклоня
К шее покрытого пеной коня.
 

4

 
Много травили, много скакали,
Гончих из острова в остров бросали,
 
 
Вдруг неудача: Свиреп и Терзай
Кинулись в стадо, за ними Ругай,
 
 
Следом за ними Угари Замашка –
И растерзали в минуту барашка!
 
 
Барин велел возмутителей сечь,
Сам же держал к ним суровую речь.
 
 
Прыгали псы, огрызались и выли
И разбежались, когда их пустили.
 
 
Рёвма-ревет злополучный пастух,
За лесом кто-то ругается вслух.
 
 
Барин кричит: «Замолчи, животина!»
Не унимается бойкий детина.
 
 
Барин озлился и скачет на крик,
Струсил – и валится в ноги мужик.
 
 
Барин отъехал – мужик встрепенулся,
Снова ругается; барин вернулся,
 
 
Барин арапником злобно махнул –
Гаркнул буян: «Караул, караул!»
 
 
Долго преследовал парень побитый
Барина бранью своей ядовитой:
 
 
«Мы-ста тебя взбутетеним дубьем
Вместе с горластым твоим холуем!»
 
 
Но уже барин сердитый не слушал,
К стогу подсевши, он рябчика кушал,
 
 
Кости Нахалу кидал, а псарям
Передал фляжку, отведавши сам.
 
 
Пили псари – и угрюмо молчали,
Лошади сено из стога жевали,
 
 
И в обагренные кровью усы
Зайцев лизали голодные псы.
 

5

 
Так отдохнув, продолжают охоту,
Скачут, порскают и травят без счету.
 
 
Время меж тем незаметно идет,
Пес изменяет, и конь устает.
 
 
Падает сизый туман на долину,
Красное солнце зашло вполовину,
 
 
И показался с другой стороны
Очерк безжизненно-белой луны.
 
 
Слезли с коней; поджидают у стога,
Гончих сбивают, сзывают в три рога,
 
 
И повторяются эхом лесов
Дикие звуки нестройных рогов.
 
 
Скоро стемнеет. Ускоренным шагом
Едут домой по холмам и оврагам.
 
 
При переправе чрез мутный ручей,
Кинув поводья, поят лошадей –
 
 
Рады борзые, довольны тявкуши:
В воду залезли по самые уши!
 
 
В поле завидев табун лошадей,
Ржет жеребец под одним из псарей…
 
 
Вот наконец добрались до ночлега.
В сердце помещика радость и нега –
 
 
Много загублено заячьих душ.
Слава усердному гону тявкуш!
 
 
Из лесу робких зверей выбивая,
Честно служила ты, верная стая!
 
 
Слава тебе, неизменный Нахал, –
Ты словно ветер пустынный летал!
 
 
Слава тебе, резвоножка Победка!
Бойко скакала, ловила ты метко!
 
 
Слава усердным и бурным коням!
Слава выжлятнику, слава псарям!
 

6

 
Выпив изрядно, поужинав плотно,
Барин отходит ко сну беззаботно,
 
 
Завтра велит себя раньше будить.
Чудное дело – скакать и травить!
 
 
Чуть не полмира в себе совмещая,
Русь широко протянулась, родная!
 
 
Много у нас и лесов и полей,
Много в отечестве нашем зверей!
 
 
Нет нам запрета по чистому полю
Тешить степную и буйную волю.
 
 
Благо тому, кто предастся во власть
Ратной забаве: он ведает страсть,
 
 
И до седин молодые порывы
В нем сохранятся, прекрасны и живы,
 
 
Черная дума к нему не зайдет,
В праздном покое душа не заснет.
 
 
Кто же охоты собачьей не любит,
Тот в себе душу заспит и погубит.
 

ПРИМЕЧАНИЯ К «ПСОВОЙ ОХОТЕ»

Змейка, Набат, Сокол, Хандра, Нахал и далее употребляющиеся в этой пьесе названия – Свиреп, Терзай, Ругай, Угар, Замашка, Победка – собачьи клички.

Так называется снаряд особого устройства, имеющий в спокойном положении форму неправильного треугольника. С помощию этого снаряда в некоторых наших деревнях достают воду из колодцев, что производится с раздирающим душу скрипом.

Банники – название леска.

Набрасывать – техническое выражение: спускать гончих в остров для отыскания зверя (остров – отъемный лес, удобный, по положению своему, для охотников). Набрасывает гончих обыкновенно так называемый доезжачий; бросив в остров, он поощряет их порсканьем (порскать – значит у охотников криками понуждать гончих к отысканию зверя и подбивать всю стаю на след, отысканный одною) и вообще содержит в неослабном повиновении своему рогу и арапнику. Помощник его называется подъезжим. При выезде из дому или переходе от одного острова к другому соблюдается обыкновенно такой порядок: впереди доезжачий, за ним стая гончих, а за нею подъезжий, всегда готовый с криком: «В кучу!» – хлестнуть арапником собаку, отбившуюся от стаи, – а за ним уже барин и остальные борзовщики. Обязанность борзовщика – стеречь зверя с борзыми близ острова, переменяя место по направлению движения стаи. В уменье выбрать хорошую позицию, выждать зверя, выгнанного наконец гончими из острова, хорошо принять его (т. е. вовремя показать собакам) и хорошо потравить – заключается главная задача охотника и великий источник его наслаждения.

См. примеч. 4.

См. примеч. 4.

Варом-варит – техническое выражение – употребляется, когда гонит вся стая дружно, с неумолкающим лаем и заливаньем, что бывает, когда собаки попадут на след только что вскочившего зайца (называемый горячим следом) или когда зверь просто у них в виду. В последнем случае говорится: гонят по зрячему, и гон бывает в полном смысле неистовый. При жарком и дружном гоне хорошо подобранной стаи голоса гончих сливаются в довольно стройную и не чуждую дикой приятности гармонию, для охотников ни с чем не сравнимую.

Зверь отседает – говорят, когда заяц, уже нагнанный борзыми, вдруг оставляет их далеко за собою, обманув неожиданным уклонением в сторону, прыжком вверх или другим каким-нибудь хитрым и часто разительным движением. Иногда, например, он бросается просто к собакам; собаки с разбега пронесутся вперед, и, когда попадут на новое направление зайца, он уже далеко.

ОтпазОнчить – отрезать задние лапы в среднем суставе.

Торочить, приторачивать – привязывать зайца к седлу, для чего при охотничьих седлах находятся особенные ремешки, называемые тороками.

См. примеч. 4.

Тявкуша – то же, что гончая, иногда также называются выжлецами (в женск. – выжловка); от этого слова доезжачий, заправляющий ими, называется еще выжлятником.

* * *

(Подражание Лермонтову)

 
В неведомой глуши, в деревне полудикой
Я рос средь буйных дикарей,
И мне дала судьба, по милости великой,
В руководители псарей.
Вокруг меня кипел разврат волною грязной,
Боролись страсти нищеты,
И на душу мою той жизни безобразной
Ложились грубые черты.
И прежде, чем понять рассудком неразвитым,
Ребенок, мог я что-нибудь,
Проник уже порок дыханьем ядовитым
В мою младенческую грудь.
Застигнутый врасплох, стремительно и шумно
Я в мутный ринулся поток
И молодость мою постыдно и безумно
В разврате безобразном сжег…
Шли годы. Оторвав привычные объятья
От негодующих друзей,
Напрасно посылал я поздние проклятья
Безумству юности моей.
Не вспыхнули в груди растраченные силы –
Мой ропот их не пробудил;
Пустынной тишиной и холодом могилы
Сменился юношеский пыл,
И вновый путь, с хандрой, болезненно развитой,
Пошел без цели я тогда
И думал, что душе, довременно убитой,
Уж не воскреснуть никогда.
 
 
Но я тебя узнал… Для жизни и волнений
В груди проснулось сердце вновь:
Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений
С души изгладила любовь…
Во мне опять мечты, надежды и желанья…
И пусть меня не любишь ты,
Но мне избыток слез и жгучего страданья
Отрадней мертвой пустоты…