Текст книги "Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1: Время символизма"
Автор книги: Николай Богомолов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Это лучше. Хотя все поправимо, доказательство – это что никогда нельзя «наплевать на себя».
В минуту пробуждения – напишите. Я тоже тупею здесь немного и вижу какие-то табльдотные сны. Ничего нет, кроме солнца и неба. Мало, мало! Ничего. Потом не будет так. Да, не «веселость» нужна, а нежная и строгая «радость».
Живите. Голодайте. Помните пастора и его вам слова.
З.Гиппиус.
Мне не нравится мое письмо: оно имеет вид очень рассудочного. Но это лишь «вид». Верьте моему и непосредственному к вам чувству, которое, однако, не ставьте мне в заслугу, ибо оно не от моей воли зависит.
10
20 И<ю>н<я> / 3 И<ю>л<я> <19>04AusseeSteiermarkB.H. Elisabeth.
Что же делать, дитя мое? Никто не виноват, что вы… слишком тонки для этой жизни. Ваша правда – правда, но однако и она так тонко выплетена, так прозрачна, что ее как будто и вовсе нет. Я неуклонно помню, что жизнь, в сущности, груба и проста (знаю это хорошо), очень часто грубее и проще нашей души; очень часто, в больших кусках, невыносимо скучна. Как же быть? Отказаться от нее – неверно, приспособить ее к душе – как бы не так! Остается приспосабливать душу к ней, делать душу менее сложной в ее нежной тонкости; и, вероятно, есть какая-нибудь неизвестная нам мудрость в том, что линии жизни так резки, так прямы и проведены с таким нажимом. Неумолимое что-то, из чего не выкрутишься никакими психологиями. Своя логика. Детски просто: хочешь найти – ищи. Не хочешь искать – проси. Ничего не хочешь – ничего не имеешь. Скучно – скучай. Долго скучай, вечно скучай, потому что правда будет вечно повторяться (раз она вечная?). Допустим, что у вас и у меня болит живот (pardon, м<ожет> б<ыть>, пример слишком «жизненен» – но тем лучше). Если я приму вместо 10-ти – 20 капель опиума – это, однако, не вылечит вас; да, вероятно, только повредит и мне. Так же и «радость» нельзя найти для другого, долго искав ее за другого. Т.е., например, я не могу искать за вас, найти и преподнести вам; а, конечно, ряд поколений делает много за и для следующего ряда поколений, в историческом порядке, очень широко и обще; я все это принимаю. Если бы вы читали Антона Крайнего так же внимательно, как Смирнова, то знали бы, что он стирает разницу по существу между зрителем и автором, исполнителем; и нисколько не умаляет одних перед другими322322
Антон Крайний – псевдоним, которым Гиппиус часто подписывала свои критические и публицистические статьи. Александр Александрович Смирнов (1883–1962) известен как историк зарубежных литератур; в те годы, когда было написано письмо, – начинающий поэт и критик, сотрудник «Нового пути», близкий друг Нувеля. Письма Смирнова к Нувелю публикуются ниже. Судя по всему, речь идет о статье Гиппиус «Слово о театре» (Новый путь. 1903. №8. С. 229–235).
[Закрыть]. Однако мы слишком близки, чтобы вы могли быть зрителем моей трагедии. Да и зритель, да и трагедия, да и театр весь, какой бы он ни был… нет, это не пример. А ваша «смелая» фраза: «Надо, наконец, отбросить этот культ личности…» – меня просто огорчила. Как вы скоры на минусы, лишь бы не скучно было, и все новое! «Культ» личности давно отброшен; но все, что мы узнали и сознали о личном, о личности, когда перегнули дугу чересчур в ту сторону, – я не отдам. Мне важно найти ту точку, где личное соприкасается с неличным так, что оба остаются целыми во всей полноте, без всякого минуса323323
Речь идет о пристальном интересе Мережковских к проблеме индивидуализма, особенно проявлявшемся в 1890-е. См. в «Автобиографической заметке» Гиппиус: «Меня занимало, собственно, не декадентство, а проблема индивидуализма и все относящиеся к ней вопросы» (Русская литература ХХ века. М., 1914. Т. 1. С. 176).
[Закрыть]. Неужели вам не жаль вечно приобретать – и вечно бросать, выбрасывать за борт? Не обращайте внимания на несвязность этого письма. У меня болит голова, в саду шумит дождь – и, мне кажется, письма имеют право быть несвязными. В безупречном письме, искусном, как статья, есть что-то несвойственно-холодное, слишком, для письма, неличное. Самые хорошие ваши письма были нелогичны и несвязны. Знаете, вот вы не хотите «действовать»; а в сущности все время только и делаете, что «действуете». Чем я виновата, что вы не хотите этого сознавать? И от этого ваши действия какие-то недействительные. Ведь не думаете же вы, что «действие» только в том, чтоб стать на колени и говорить молитвенные слова; взять человека за руку и поцеловать его; поджечь дом; убить старуху – и т.д. Что это за pueril’ные324324
От «pueril» – детский (франц.).
[Закрыть] границы! Да кроме того, вы на все это так же способны, как всякий. Нет, что там о «действиях» говорить! Они, действия, сами по себе ___________________325325
Так в тексте письма.
[Закрыть] – впрочем, может быть, ни о чем не следует так себе говорить. Я люблю вас грустным; но вы скрываете себя таким, каким я вас люблю. Я думала недавно о том, что «стыднее», – радость или горе, печаль? Пришла к убеждению, что печаль «стыднее», мы ее тщательно прикрываем, без рассуждений, инстинктивно. Почему – много причин. О всех как-нибудь в другой раз.
Ваша З.Г.
11
15–28.7.<19>04
Никогда не было мне так неприятно возвращаться в Россию. Недолго, кажется, мы там наживем. Мы не «служим», как вы326326
Нувель был чиновником Министерства Императорского двора.
[Закрыть]. А служить – надо. До – свиданья!
З.Г.
Открытка. Датируется по почтовому штемпелю.
12
13.2.<19>06. СПб.
Милый Валичка, вы бы, все-таки, еще зашли ко мне. Когда хотите, я сижу дома и уничтожаю старые бумаги. Днем во вторник только уйду, а вечером дома. Вот во вторник вечером и пришли бы327327
В это время Мережковские планировали надолго уехать за границу, в Париж. См. в недатированном письме Гиппиус к Философову: «Нувель еще приедет во вторник» (Пахмусс Т.А. Страницы из прошлого. С. 87). Вторник был 14 и 21 февраля, но Нувель, как видно из следующего письма, к Мережковским так и не зашел.
[Закрыть].
В вас еще недостаточно сознания, а то вы бы меня именно сознанием, помимо всякой любви, ценили бы для себя. В сущности – никто к вам не относится так, как я; мне, может, единая крошечная точка в вас нужна, которой решительно никому не нужно; она, может, и вам самому кажется ненужной в вас; но это неправда: ею одной вы еще живы, еще человек.
Впрочем, этого не расскажешь да и не надо об этом говорить, потому что слова – сознание, а у нас сознания разномерны. Вы и относитесь ко мне, как хотите, а я уж всегда буду «по-человечески».
Затем до свиданья, если последнего захотите.
Ваша Зин. Гиппиус.
13
Милый Валичка мой, все кончено в смысле предотъездного нашего свиданья. Я уеду неожиданно раньше, чем предполагала, да это и хорошо: я не люблю вокзальных свиданий, органически328328
Письмо написано в самый день отъезда Мережковских во Францию. Подробнее об их подготовке к отъезду см.: Пахмусс Т.А. Страницы из прошлого. С. 85–87, а о пребывании во Франции: Соболев А.Л. Мережковские в Париже: 1906–1908.
[Закрыть]. Ну, Господь с вами. Человеком в себе – чувствую ваше истинно-человеческое. Иногда вспоминайте меня. Иногда я вам и напишу. А что не пришлось еще раз увидеться – ничего. Мы тогда так хорошо простились.
Ваша З.Гиппиус.25.2. <19>06СПб.
14
Милый Вальтер Федорович, вот что я хочу сказать вам. Но сначала – несколько предварительных слов: мне почудилось в понедельник что-то в вас измененное сравнительно с вечером лекции и другим – нашего разговора. Или мне только почудилось? Или с вами что-нибудь случилось? Или – не вернее ли всего – размах маятника в сторону доверия был слишком широк, и маятник непобедимо должен был так же широко отлететь в сторону недоверия? Впрочем, это лишь мало обоснованные психологические догадки, и я готова думать, что я просто перегоняю.
Относительно же главных вопросов (я много и серьезно думала) – пришла я к следующим соображениям. Мы говорили о «христианской» любви, широкой, как вселенная, без ревности, без меньше и больше, – и включающей в себя все: влюбленность, экстаз, жертву, целомудрие и сладострастие. Мы с вами говорили, как дети. Ведь надо признаться, хоть с глазу на глаз, что мы только слова соединяем, а в сущности нисколько не представляем себе, о чем говорим, не понимаем, в самом деле, как это возможно, и, мало того, никогда до конца не поймем и не представим. Такая любовь – в Христе, в это мы можем верить и хотеть, чтоб было так. Такая любовь и есть Христос, и если она в нем будет, если мы ее в нас захотим даже, – это будет прямо значить, что мы хотим быть Христами. Это не мой, не ваш предел, это только Его. Мы не подражать Христу должны, а идти к Нему. И посмотрите: чуть мы начинаем говорить об этой «христианской» любви – сейчас же у нас на уме, невольно, какое-то, хоть маленькое, отреченье, оторванность, мучительство жертвы, самоистязание, насильственное стирание личностей – равенство, – и не полнота чувств, а отсутствие чувств. Говоря о такой любви (о настоящей) – мы даже не лицом к ней стоим, а лицом прямо к равнодушию. Лень мысли, гордость сердца, привычная неповоротливость души; – а равнодушие – шнурок, ловко охватывающий этот маленький пакет. У нас все чувства такие, в сущности, маленькие, что если б мы даже и сумели слить их в одно, то никакой настоящей любви бы не получилось, а так, что-то средненькое. И всякие наши чувства мы должны не отуплять намеренно, ради отвлеченных, полупонятных еще целей так, как если бы мы сейчас уже могли эту цель схватить, – а, напротив, бесконечно оттачивать, углублять, определять, делать каждую краску ярче, – иначе ведь не будет белого цвета. Мы не только мало верим во Христа, мы ему даже доверяем мало. Говорим: нет, вот ревность, вот корысть, вот я, – не надо ничего, нехорошо, сорву это с души, брошу… Буду светленький, буду пустенький, авось вольется в меня божественное вино… Фу, не то! Неужели вы не чувствуете? Нет, все, что каждому из нас послано, каждая отдельная форма любви или порыва, – пусть живет и растет как можно выше. Это уже хорошо, что послана. Все, что можно привести к Нему, что может жить в душе рядом с Его Именем – пусть живет, а мы будем за этим цветком ухаживать и лелеять его. Горе не в том, что у нас есть какие-нибудь неправедные чувства, а в том, что все наши чувства какие-то недоноски и на ногах не стоят. Не урезывать их нужно, а доводить до конца, а для того, чтобы все это было к Нему и ради Него – у нас и есть сознание и, пожалуй, любовь к Нему. Наша, не Его любовь, но все-таки любовь. Беда не в том, что я влюблена в Философова, а в том, что я в него совершенно не влюблена (какое бессилие! Где имя Христа – нет влюбленности, а если какой-нибудь Иван Иванович и влюблен отлично, – то, наверно, ему до Христа дела нет. Глубокое человечье бессилие соединения!). Беда не в том, что у вас ревность и корысть, а в том, что у вас очень мало и ревности и корысти. Нет, я не согласна ни на какие минусы, а только на вечные плюсы. Не каждое наше чувство мы должны отдельно преображать, а преображение – это последнее слитие (м<ожет> б<ыть>, недостижимое?) всех наших крайних чувств всего нашего существа – для Христа, ради Христа, в его имени. Вот путь и направление – к Нему с Ним же. А какова дорога и где стены – это другой разговор. Вы, может быть, не согласны со мной, но вы меня понимаете. Боже, какой соблазн это близкое слияние этих крошечных чувств! Я, конечно, еще слабее вас, я рассудочнее вас и прямо не умею любить людей. Еще бы не прийти в уныние! Экстаз мысли, влечение к свету мыслью – все Христу, да, но какое холодное! Ни влюбленности, ни даже плотского желания, ни нежности, ни ревности, никаких страстей. Не клевещу ли я на себя и на вас, однако?330330
Содержание этого письма близко перекликается со статьей Гиппиус «Влюбленность» (Новый путь. 1904. №3; вошла в книгу: Антон Крайний (З.Н. Гиппиус). Литературный дневник. СПб., 1908).
[Закрыть]
З.Г.
15
15 bis rue Théophile GautierParis XVI.10 мая <19>06
Я готова была бы поверить в ваше счастье, Валичка, если бы вы меня так не уверяли. Что делать! Я старый психологический воробей. И на мякине уверений и «веселых» повторений меня не проведешь. Я сейчас же начинаю думать: ну, если он меня, при всей его ко мне небрежности (даже почерк у вас дышит небрежностью) так уверяет – как же настойчиво и непрерывно убеждает он себя, что он счастлив и доволен! Может, и убедил. Настойчивостью можно всего достигнуть… на короткий срок.
Но это не мой genre. Я люблю видеть то, что есть. И даже настолько горда (или презрительна), что не перед собою одним <так!>, но и перед другими не скрываю того, что есть. Что сама вижу, – пусть и другие видят. Это для меня не опасно. Я не могу согласиться бояться чего-нибудь до такой степени, чтобы убеждать себя в несуществовании этого, если оно, пугающее и нежеланное, существует. Хвастаетесь сознанием. И вечно его швыряете собакам. Ваши «искренние» (без иронии!) улыбки. Валичка, очень часто для моих как-никак любящих и потому острых очей – кажутся гримасами. Но… я говорю ведь, дальше черты вашего сознания, а потому и в пустоту.
«…Ты волей круг свой сузил…»331331
Из уже цитировавшегося в письме 7 стихотворения Гиппиус «Узел».
[Закрыть] Приветствую в вас волю, – не сознание.
Что касается радости вашей насчет «продажной любви» – то я тоже радуюсь за вас. Не думаю только, что вы в юношу превращаетесь, мне кажется – вы просто начинаете приобретать примитивную культурность, при которой естественно человек не может не зачеркнуть этого для себя. Я даже удивляюсь, что к этой ступени культурности, для вас, повторяю, вовсе не столь уж высокой, вы приходите довольно поздно да еще сам удивляетесь. Открыли Америку, что не можете не брать каждый день ванну. Что весьма неприятное ощущение, когда тело грязно. Это и японцы знают – непрерывно купаются.
И ваши романтические приятные вожделения, которые вы воспеваете, тоже не Америка, а просто давно всем известный Гутуевский остров332332
Гутуевский остров расположен в дельте Невы, там в конце XIX в. был построен морской порт, что повлекло за собой развитие проституции.
[Закрыть]. Вы-то, конечно, не имеете права, но с моей точки зрения, пожалуй, можно их противопоставить «продажной любви». Тоже довольно некультурная штука, не по росту для «сознательного» человека. Старо, старо, износилось, клочья летят… а вы радуетесь!!
Ох, Валичка, вы теряете остроту! Вы начинаете пахнуть водой, как годовалая банка с духами, стоявшая без пробки! А вам-то кажется, что нет, – вот беда. И только для тех, кто имеет достаточно тонкое обоняние, чтобы слышать ваш настоящий аромат, – вы не пахнете водой. Только потому, что мне эти ваши улыбки никогда не были нужны – я вам их прощу и тогда, когда они окончательно и явно претворятся в гримасы.
Чтобы утешить вас (знаю, вы скажете, что не от чего утешать, ибо я пишу сплошной вздор), – я вам приберегла к концу несколько сплетен.
Бальмонт назначил лекцию333333
Речь идет о лекции поэта К.Д. Бальмонта «Флейты из человеческих костей» (опубл.: Золотое руно. 1906. № 6). История, рассказанная Гиппиус, изложена в письмах Бальмонта к А.В. и И.В. Амфитеатровым следующим образом. 24 апреля он сообщил о том, что закончил первую лекцию из цикла «Флейты из человеческих костей», «Поэты Города» и «Поэзия Космогонии». Однако 19 мая ему пришлось оправдываться: «Я давно не испытывал такой радости, как дописывая последние строки «Флейт». Я был счастлив, что на другой день должен был их читать. Но, очевидно, марево овладевает мозгом, когда менее всего этого ждешь. Я не чувствую никакой вины, я чувствую лишь тоску, что это случилось так». На следующий день (видимо, получив письмо от И.В. Амфитеатровой) он писал ей: «…Вы не вполне поняли одного простого обстоятельства: обмана никакого не было, желание читать было, лекция была готова, но, переутомившись, я надорвался, захворал и читать не мог. Вы понимаете: не мог. Почему Вы испытываете “стыд”, я не очень разумею. Если оттого, что несколько человек попросили денег на трамвай, я жалею, что Вы самым простым образом не дали им этих денег. Хотя я считаю, что болезнь есть вещь уважительная, я бы с удовольствием уплатил этот расход, и, если лекция моя не может состояться, я охотно уплачу стоимость найма зала.
Высказав Вам сожаление о том, что лекция не состоялась в должный срок, я чувствовал не “личную неудовлетворенность”, как подумали Вы, а сожаление, что эта лекция, которая была так исторгнута из души, не была прочитана людям, которые от нее, быть может, стали бы немного красивее.
Что касается окружающих меня, они умеют именно и о других думать, но устранить неизбежное – это вне воли и близких и далеких. Во всяком случае, я радуюсь, что они испытывали боль, а не стыд» (Бальмонт К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992. С. 403–404 / Публ. В. Крейда).
[Закрыть]. Пришло в винный сарай 600 человек. А Бальм<онт> не явился. Ибо накануне Минский и Бела334334
Поэт Николай Максимович Минский (Виленкин, 1856–1937) и его жена, поэтесса и переводчица Людмила (Изабелла, в бытовом общении – Бела) Николаевна Вилькина (1873–1920). Минского и Гиппиус связывали долгие и сложные отношения, нуждающиеся в детальном описании. Переписка Гиппиус с ним: Литературное наследство. Т. 106, кн. 1. С. 108–397 / Вст. ст. и примеч. С.В. Сапожкова; сост. и подг. текста А.В. Сысоевой и С.В. Сапожкова. К Вилькиной Гиппиус относилась с ревнивым интересом и весьма неприязненно.
[Закрыть], встретив Бальмонта с «Еленой» (это «метреска», похожая, по уверению Дм. С., на сытую бациллу)335335
Многолетняя любовница Бальмонта Елена Константиновна Цветковская (1880– 1943). См. о ней: Андреева-Бальмонт Е.А. Воспоминания. М., 1997. С.365–376 и по указателю. О ее внешности в 1905 г. очень схоже вспоминал А.Н.Бенуа: «…вместе с нами поселилась еще поклонница – муза поэта – молодая барышня, фамилии которой никто из нас не знал, но которую принято было означать одним только именем – “Еленочка”. <…> Поэт неустанно и очень быстро шагал по всей местности, никогда не останавливаясь, закинув гордо голову и глядя в небо; за ним легкой поступью едва поспевала в своей развевающейся тальме щупленькая Еленочка, производившая на нас скорее впечатление жертвы» (Бенуа Александр. Мои воспоминания. Кн. 4-5. С. 425–426).
[Закрыть], повели их в Café Soufflet, где Бальмонт мгновенно напился и стал безобразить; кажется, безобразит и до сих пор, непрерывно. В это же время Бенуа, упорно поехавший на эту лекцию, попал не в 190 номер, а в 110, и стал ночью (было поздно) ломиться к épicier336336
Бакалейщику (франц.).
[Закрыть], безобразя на тротуаре, полном апашей337337
Об отношении А.Н.Бенуа к Бальмонту см. в его воспоминаниях: «Должен сказать, что и в трезвом виде Константин Дмитриевич не был мне приятен. Отталкивающее впечатление производила на меня одна его наружность <…> Его манеры напоминали актера, играющего роль ловеласа-бреттера. При этом высокомерная гримаса, нескрываемое выражение какого-то своего безмерного превосходства над другими» и т.д. (Там же. С. 426).
[Закрыть]. Пригласили мы анархиста338338
О встречах Мережковских с представителями различных французских политических течений, в том числе с анархистами, см.: Соболев А.Л. Мережковские в Париже. С. 341–344. Сама Гиппиус вспоминала об этом времени так: «…у нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм (о нем мы смутно слышали в России), во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец – серьезная русская политическая эмиграция, революционная и партийная <…> С французами вначале мы виделись все-таки меньше. Увлеченье Д.Ф. синдикализмом послужило нам к знакомству с г. Лагарделем, очень известным тогда синдикалистом. Молодой, статный, чернокудрый и чернобородый, он был очень приятен особой живостью и своими зажигательными речами» (Гиппиус З. Собр. соч. Т. 16. С. 257, 259). Ср. также: Павлова М. Мученики великого религиозного процесса // Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и Революция. М., 1999). Несколько подробнее о своих беседах с анархистами Гиппиус рассказывает в письме 17.
[Закрыть]. Оказался не то буддистом, не то болваном. Позвали просто француза: сидел до такой степени, что мы все (честное слово) сошли на несколько времени с ума. Не знаем, кого приглашать. Что в Бердяева не влюблены – я это понимаю339339
Николай Александрович Бердяев (1874–1948) – философ, в середине 1900-х входил в круг близких знакомых Мережковских. Подробнее см.: Бердяев Николай. Самопознание: Опыт философской автобиографии. М., 1991. С. 126–131; Вадимов Александр. Жизнь Бердяева: Россия. Berkeley, 1993 (по указателю); Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя // Минувшее. [Т.] 9. Paris, 1990. Ср. обобщающую характеристику их отношений со стороны Бердяева: «Прожил четыре месяца в Париже, а теперь опять вернулся в деревню. В Париже жизнь была внутренно интересной, особенно важно и значительно было мое общение с Мережковскими. Все почти время мы очень жестоко полемизировали друг с другом, спорили и даже ссорились, но то было поучительным столкновением людей, которые находятся в одной плоскости и живут одними интересами. Обзывали они меня и православным, и консерватором, и спиритуалистом, и индивидуалистом, а я ругал их за ложное отношение к революции, за разрыв с религиозным прошлым, за склонность к сектантскому самоутверждению. Но эти споры и ссоры были значительны и много дали» (Письмо к В.И.Иванову от 22 июня <1908> / Публ. А.Б. Шишкина // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996. С. 133; цитировавший с некоторыми разночтениями это письмо А.Л. Соболев датирует его 28 июня (Мережковские в Париже. С. 369). К сожалению, мы были лишены возможности сверить текст с оригиналом, дабы устранить разноречие). Нувель часто сталкивался с Бердяевым во время собеседований на «башне» Вяч. Иванова.
[Закрыть]. Я тоже не могу в него влюбиться. У нас ведь с вами всегда была немножко параллельная физиология. Хотя Смирнов… нет, нет, отказываюсь и от параллелизма. Нет места, а то бы еще посплетничала.
Ваша Зин. Г.
P.S. Нет, я вам 3 раза писала, это четвертое. Послушайте, пришлите мне роман Кузьмина <так!>340340
Речь идет о романе Михаила Алексеевича Кузмина «Крылья» (первая публикация: Весы. 1906. №11). Завершив работу над романом (или, скорее, в современной терминологии, повестью) осенью 1905 г., Кузмин довольно широко читал его знакомым, причем Нувель, слушавший чтение еще 10 октября 1905 г., был одним из активных его пропагандистов. См.: «Нувель приходил узнать, куда я скрылся, просит позволения сегодня читать “Крылья” [Дягилеву, Философову, Баксту] кому-то» (Кузмин М. Дневник 1905– 1907. СПб., 2000. С. 82. Фамилии, заключенные в скобки, в оригинале зачеркнуты). Об отношениях Кузмина и Нувеля см. в публикации их переписки: Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Cтатьи и материалы. М., 1995. Прочитав роман (уже в печатном виде), Гиппиус отнеслась к нему крайне негативно (см.: Антон Крайний. Братская могила // Весы. 1907. №7. С. 56–63).
[Закрыть]. Я вам его верну.
Дима ваши письма получил.
16
Милый мой Валичка! Не смущаясь нисколько вашим молчанием, пишу вам третье по счету письмо, ибо третий раз испытываю желание говорить с вами. Вероятно (по естественному закону), это желание будет являться все реже (ничто не может упорствовать в жизни без поощрения) – но пока – оно есть.
Все петербуржцы в экстазе и страстях: солнце сияет, штандарт скачет, Кареев развевается, кадеты торжествуют342342
Речь идет о созыве 1-й Государственной Думы (начало заседаний 27 апреля), большинство которой составляли кадеты. Николай Иванович Кареев (1850–1931) – знаменитый историк, был членом партии кадетов и депутатом 1-й Думы. Ироническая фраза Гиппиус – перефразировка известного места из гоголевского «Ревизора»: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…»
[Закрыть]. Отчасти есть какое-то глупое чувство зависти (а может, и не глупое) – и Париж кажется уныл. Но особенно унылы русские, – наша, близкая всем нам братия. Обшарканный мэоно-социалист Минский, ждущий амнистии (и кой черт он из нее получит?) и не знающий, что ему делать «со своей девой», которую никто замуж не берет – философией мэонизма343343
О Н.М. Минском см. письмо 15, примеч. 3. «Мэонизм» – его философская теория, к которой Гиппиус относилась с большим скептицизмом. См.: «Меонизм» Н.М. Минского в сжатом изложении автора // Русская литература ХХ века. Т. 1. С.364–368. В Париже Минский скрывался от преследований за активное участие в деятельности петербургской социал-демократической газеты «Новая жизнь»; Мережковские считали его революционные настроения несерьезными и скоропреходящими. В письме к Брюсову от 11 мая 1906 г., вскоре по приезде в Париж, Гиппиус писала: «Видели “эмигрантов”. Одинокого романтика, злобного идеалиста от мэонов…» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 130 / Публ. и подг. текста М.В. Толмачева; коммент. Т.В. Воронцовой).
[Закрыть]. Склонный с горя (или по легкомыслию) начать сызнова ухаживать за мной. Бела, впавшая уже в кретинизм от страха ко мне, назначающая напрасные свидания Дм. С-чу в Café Soufflet344344
Об отношениях Мережковского и Л.Н. Вилькиной в 1905–1906 гг. см. его письма к ней (Публ. В.Н. Быстрова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год. СПб., 1994). Для характеристики этих отношений весьма показательно несколько более позднее письмо Минского к Мережковскому, которое приведем полностью:
23 апр<еля> <19>07. 13,Henry Monnier Дорогой Дмитрий Сергеевич,
На днях я писал Дмитрию Владимировичу, прося назначить мне свидание по «конфиденциальному» делу и ответа на свое письмо не получил – не хочу думать, почему. А конфиденциальное это дело заключалось в следующем. Я хотел через Д<митрия> В<ладимировича> просить Вас, в случае, если Вы изменили свое мнение о стихах Л<юдмилы> Н<иколаевны> (Вы прежде, кажется, отзывались о них с некоторым одобрением?), не писать о них вовсе. Почему у меня явилась мысль о том, что Вы можете отнестись к стихам Л<юдмилы> Н<иколаевны> отрицательно, – не смогу Вам сказать, не знаю сам. Что-то было в Ваших словах, в Вашей улыбке в последний раз, что меня обеспокоило. Сознаюсь Вам, что пишу это письмо с некоторым насилием над самом собою; мне было бы гораздо легче просить Вас не непосредственно, а через Д<митрия> В<ладимировича>. Как-то странно мне говорить с Вами о критических отзывах. Но вы ведь знаете, что лично я ни от какой критики ни полемики не бегу, а, наоборот, иду им навстречу. Если бы дело касалось тут Ваших убеждений или если бы Вы по обязанности должны были давать отзывы о новых книгах, я, конечно, никогда не решился бы просить Вас о чем бы то ни было. Но в настоящем случае речь о Вашем отзыве зашла только по моей просьбе, и, сознаюсь, мне бы было мучительно думать, что по моей же воле появится о стихах Л<юдмилы> Н<иколаевны> отрицательный отзыв, который ее так сильно огорчит. Мне было бы больно, ели бы Вы ее огорчили, и еще больнее, если бы я сам был тому причиной. А Вы, вероятно, знаете, что значит для русского писателя критический отзыв, подписанный Вашим именем. Ваше признание или Ваше отрицание имеет в русской литературе почти абсолютное значение.
Мы с Вами вместе начали свою литературную деятельность и долгое время шли почти рядом. Так вот, во имя прошлого прошу Вас не написать о Л<юдмиле> Н<иколаевне> ничего, что могло бы ее огорчить. Это не значит, что я прошу Вас говорить то, чего Вы не чувствуете. Такая просьба была бы смешна и оскорбительна. Но я прошу только в случае, если Вы относитесь к ее стихам отрицательно, не писать о них вовсе. Скажу по правде, мне ее стихи очень нравятся, но, может быть, я в этом деле не судья.
Искренно Ваш Н.Минский. Само собою разумеется, что Л<юдмила> Н<иколаевна> не имеет ни малейшего понятия о моей прежней просьбе и теперешней.
(Amherst Center for Russian Culture. Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky Papers. Box 4. Folder 40).
В качестве комментария отметим, что никакой статьи о книге рассказов и стихов Вилькиной «Мой сад» (М., 1906) Мережковский не написал.
[Закрыть]. Бальмонт, серый и злобный, без всякой игры (cтоит быть Бальмонтом, чтобы ютиться все-таки со своей седой и унылой Екатериной345345
Имеется в виду Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт (1867–1950), вторая жена К.Д. Бальмонта. В продолжении цитированного выше письма к Брюсову Гиппиус сообщала о визите к Бальмонту: «Идя к нему – ждали Елены, но к печали увидели грустную и седую Екатерину. Бальмонт без игры и тоже злобноват» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 130).
[Закрыть], а «метреску-Елену» – как говорит жена – селить в пансионе рядом!). Наконец, Бенуа, у которого мы с Димой были в прошлое воскресенье. Сегодня он у нас обедает между каким-то концертом с Нуроком346346
Нурок Альфред Павлович (1860–1919) – музыкант, музыкальный критик (печатался преимущественно в журнале «Мир искусства» под псевдонимом Силен), по службе – ревизор Государственного контроля по Департаменту армии и флота.
[Закрыть] (сего не видали!) и лекцией Бальмонта «О мертвых костях»347347
См. примеч. 2 к письму 15.
[Закрыть]. Ну, мы на эти кости не пойдем. У Бенуа такая миквища348348
Миква – священное место для ритуальных женских омовений в иудаизме. Неоднократно и подробно о микве писал В.В. Розанов (см., напр., большую работу: Юдаизм // Новый путь. 1903. №7–12). Тоже в переносном, но несколько ином значении слово употреблено Д.В. Философовым в письме к Гиппиус от 27 февраля (н. ст.) 1906: «Доползли до Франкфурта. И здесь есть миква, русский консул, женатый на сестре Саши Ратькова» (Пахмусс Т.А. Страницы из прошлого. С. 86).
[Закрыть], что мы к концу визита почти сознание потеряли. Что от него требовать после этого? Кишение детей в крошечной квартирке, среди пыли, беспорядка и грязи обезьяны, которая непрерывно пищит, непрерывно мучимая детьми, как ни зычно кричит Анна Карловна349349
А.К. Бенуа (урожд. Кинд; 1869–1952) – жена А.Н. Бенуа. В семье Бенуа было трое детей.
[Закрыть], «вполне посвятившая себя детям». В столовой же и брачная постель, накрытая турецкой шалью; постель, пожалуй, достаточно широкая для поцелуя, но отнюдь не для сна двух индивидуумов. Вашего возлюбленного Смирнова (он там) я не видала, но он «друг детей» Бенуиных. По-моему – мертвая собака350350
Перефразировка библейского изречения: «Живая собака лучше мертвого льва» (Еккл. 9: 4).
[Закрыть]! Извините.
У нас чудесное «хозяйство». Ничего нет, в салоне – только ящики, но просторно, чисто, культурно и светло. Целыми днями не видаемся. Чтобы пройти к Дм. С. – мне нужно победить массу пустого пространства. Вообще живем в наивысочайшей роскоши. Мебель (minimum) только салонная. Под балконами платаны, совсем еще весенние. Но при этом романтизма в нашей жизни никакого; я и ненавижу его351351
Описание квартиры Мережковских на rue Théophile Gautier см. в воспоминаниях Гиппиус (Собр. соч. Т. 16. С. 153) и в письме к Брюсову от 11 мая 1906: «Теперь мы в Париже, пока радуемся ему и нашему оригинальному новому хозяйству (квартира дорогая и громадная, а мебели всего – 3 постели, несколько кухонных столов и 2 соломенных кресла!) и похожи, по настроению, на молодоженов. Новый способ троебрачности» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 130).
[Закрыть].
Вас, кажется, Бердяев возлюбил, Валичка? Правда ли? А вы его, тоже? Или нет?
Простите… или нет, извините это сплетническое письмо. Что Бакст? Он все зовет Белу «на родину». Не стал ли кадетом? Ну, довольно, однако. Все-таки жду поощрения.
Зиночка.
17
<Печатный адрес>19 Июля <19>06.
«Дима совсем перестал писать. Напишите, пожалуйста».
Ах, Валичка! Вы знаете, как я уважаю ваш верный интерес к Диме, но все же я не могу согласиться не существовать, – даже и для вас. В данном случае вы погрешили против Канта: сделали меня средством, а я человек. Следовало бы наказать вас, написать вам длинное метафизическое письмо о собственных моих отвлеченностях… но я не зла и сострадательна. Да и письмо ваше такое забавное и остроумное, что я объективно прочла его с удовольствием. Дима не с меньшим, я думаю. Послезавтра мы едем в Бретань, в какую-то дыру352352
Лето 1906 г. Мережковские провели в разъездах, но здесь имеется в виду местечко Fouesnant (департамент Finistère), которое Мережковский описывал так: «Я живу в крошечной бретонской деревеньке на берегу Океана. Тихо и пустынно. Только шум океана и ветра в придорожных деревьях» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год. С. 247).
[Закрыть], откуда пришлю вам карточку с адресом, даже если бы Дима не прислал. Я уж верная, и вы это отлично знаете. За неимением непосредственных известий – все-таки и я могу служить.
Никого из вам известных людей не видим, да и вообще последнее время мало кого видим. Париж пустеет. Особенно русских мало. Но мы (главным образом, Дима) заняты анархистами-либертэрами353353
См. в письме Гиппиус к В.Я. Брюсову от 3 июля 1906: «…знаете ли вы любопытнейшую… ну, скажем, “фракцию” – анархистов-либертеров? Это анархисты не бомбисты, а вместе с тем не крапоткинцы и не толстовцы. Много наивного, но так молодо, живо, огненно, и столько движения, что нельзя устать их созерцать. Сознаюсь, есть у меня в отношении к ним нечто сходное с отношением к светлоозерным сектантам, очень “наблюдательное”, но очень приятно-наблюдательное. Я им сочувствую, я их понимаю, я признаю все, что они признают, все принимаю, но… но… мне жаль даже – и однако мне этого “всего” до такой степени мало, что и говорить не о чем. <…> И все-таки эти люди самые интересные и живые. Их и “литературу” их теперь мы изучаем» (Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 132–133; в не раз цитированной статье А.Л. Соболева в тексте есть разночтения (Мережковские в Париже. С. 344).
[Закрыть]. Кроме Армана и его кружка (эти наши общие и бывают у нас) – Дима ходит во все отъявленные <так!> редакции и грызет Жанов Гравов и т.п.354354
Э. Арман (Эрнест Жюэн, 1872–1962) – французский анархист; «в апреле 1901 основал печатный орган с толстовской или христианско-анархистской тенденцией “L’Ere nouvelle”» (Dictionnaire biographique de mouvement ouvrier français / Sous le direction de Jean Mitrou. T. X. Paris, 1973. P. 157). Жан Грав (1854–1939) – известный французский анархист, синдикалист, издатель разных печатных органов и автор ряда книг.
[Закрыть] Д.С. пишет статью для сборника355355
Имеется в виду статья Мережковского «Религия и революция» для сборника «Царь и Революция» (вышел в Париже в 1907 на французском языке. По-русски – М., 1999).
[Закрыть], а мы с Димой ругаемся и спорим о синдикализме, причем он мне доказывает, что я ничего не знаю, а я ему – что он ничего не понимает. Часто после столь плодотворно проведенного дня мы вместе отправляемся – кто в Marigny, кто в иного сорта «притон», кто просто на бульвары. Меня один раз Д.С. поймал на бульваре в непоказанный час и долго бранил, что я попаду в участок и «опозорю его имя». Но я твердо верю, что мой дух парализует мою юбку – раз, и что даже если бы и не для всех, то и с «женщиной» беды не случится, если она к ней не стремится.
Ах! Видели Сержа Волконского356356
Волконский Сергей Михайлович, кн. (1860–1937) – театральный деятель, критик, беллетрист, был директором Императорских театров (1899–1901).
[Закрыть], Дима встретил его на бульваре, а потом он у нас был (М<ожет> б<ыть>, Дима вам писал уже?). Ходячий ужас. Заживо разлагается, равно плотью и духом. Этот не из «ничтожных», как вы (помните мою терминологию «научную»?), а из «несчастных». Не первый он разлагается на моих глазах. Но – извините, Валичка, – по науке выходит, что и «ничтожные» недалеко уехали. Страшно много любопытного я тут узнала через Мечникова357357
Мечников Илья Ильич (во Франции – Эли, 1845–1916) – врач, биолог, в Париже в эти годы был заместителем директора Пастеровского института.
[Закрыть] и моего доктора, который лечит мою съехавшую с места почку.
Чулкова не читала, но буду читать и даже ругать в «Весах»358358
Судя по всему, имеется в виду книга Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939) «О мистическом анархизме», бывшая в то время последней сенсацией сезона. Статья Гиппиус – видимо, «Иван Александрович Неудачник» (Весы. 1906. №8). И впоследствии «мистический анархизм» вызывал резкую критику «Весов» и, в частности, Гиппиус.
Для характеристики отношений круга Мережковских с Чулковым в это время, а также для добавочных сведений об их внимании к анархизму приведем письмо Чулкова к Д.В. Философову, написанное на почтовой бумаге журнала «Адская почта»:
Многоуважаемый и дорогой
Дмитрий Владимирович! Прежде всего, извините, что пишу на редакционной бумаге: нет другой под руками.
Спасибо за письмо. Очень интересуюсь тем, что Вы напишете о моей книжке. Скоро выходит моя другая брошюра «Анархические идеи и Генрик Ибсен». Мне очень хотелось бы, чтобы Вы и эту книжку приняли во внимание при Вашем разборе.
Прочел Вашу статью в «Нашей Жизни» по поводу Эльцбахера: а я как раз занимаюсь синдикализмом и читаю «Le mouvement Socialiste» (и даже случайно познакомился с г-жею Лагардель; последняя – впрочем – не очень интересна). Совершенно согласен с Вами относительно синдикализма: он очень скучен и очень необходим. Я вообще занимаюсь теперь анархизмом, особенно Штирнером. Читаю «Der Einzige und sein Eigentum» (и с большим трудом: я ведь почти не знаю по-немецки).
Не можете ли Вы, дорогой Дмитрий Владимирович, переправить мне книжку Амона через библиотеку, через Антона Владимировича? Устройте, Бога ради!
Передайте мой искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Зинаиде Николаевне. Крепко жму Вашу руку. Любящий Вас Георг. Чулков.
10 авг. 1906 г.
Мой адрес старый: СПб., Саперный, 10, кв. 55.
(Amherst Center for Russian Culture. Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky Papers. Box 6. Folder 11). См. также: Михайлова М.В. З.Н. Гиппиус и Г.И. Чулков // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. 1999. № 5.
[Закрыть].
Раньше времени не злорадствуйте, Валичка, читая описание нашей парижской жизни. Сначала подумайте, может быть, что это я все просто для вашего утешения написала, из жалости. Я ведь добренькая!
Зин. Г.
18
<Печатный адрес>4.9.<19>06.
Милый мой Валичка, я вам не отвечала долго, потому что не хотелось. А не хотелось, потому что как-то очень мне не нравится тон ваших писем. Может быть, больше – может быть, весь тон нашей переписки не нравится. Видите, я беспристрастна. И менее всего хочу обвинять вас.
Но виноваты ли мы оба или никто не виноват, – факт налицо, и я думаю о том, что бы тут сделать. Есть, конечно, лишь два средства: или изменить тон, или прекратить переписку. Которое вам больше по душе? Я, с своей стороны, готова попытаться сделать первое, и в случае неудачи перейти ко второму. Я не предполагаю непременной неудачи. Ведь все-таки мы с вами люди неглупые, да и простоты в нас, ей-Богу, больше, чем это иногда кажется. А в тоне нашей переписки есть какая-то дурного тона непростота, которая, может быть, какими-нибудь отношениями, или положениями, или временами, или возрастами и бывает оправдана, но только не нашими. Никаких у нас таких оправданий нет, а потому мы и могли бы, уж если переписываться, то с бόльшим умом, грацией и пользой, нежели делаем это.
По-моему, вы согласитесь со мной. Сами, я думаю, видите, что «не того».
А что вам революция сделала, что вы пишете о ней с таким старательным презрением? Ведь нельзя же презирать безумие за то, что оно цельное и круглое, а не «благоразумное полубезумие»359359
Автоцитата из стихотворения «Грех» (см. выше).
[Закрыть]? Я знаю, хорошо знаю, помню, что вы не «презираете» ни безумия, ни смерти. Так зачем вам понадобились эти лишние слова, – которые, впрочем, меня не огорчили. Просто лишние, в самом совершенном смысле.
Напишите, Валичка, (если напишется) обо всех людях, которых видите (ну, конечно, не обо всех – это преувеличение). Но о некоторых. И неужели, вообще говоря, у вас нет ничего, что бы вы могли сказать только мне, только мне бы подходило? – Думаю, есть ли у меня такое, что бы вам только подходило? Размышляю… нахожу. Но для этого надо тон писем изменить. И признáюсь, что на это потребуется труд. Однако не пожалею труда. А вы?
Зин. Г.
Такая африканская жара, что мы сидим 4 дня в плену, ни шагу из дому. Даже уехать нельзя.
19
Милый Валичка. Какой вы смешной! Ведь «учить» это и значит «давать». (Надо знать, как учить-давать, но это уж другой вопрос. Я никогда не стану бескорыстной, всегда буду стремиться «получать» – но я не вижу, почему должен наступить момент, когда никто мне ничего не будет давать, никто не захочет меня учить? Или не сможет, хотите вы сказать? Не думаю, чтобы я дожила до этого. Пока, во всяком случае, даже и вы очень щедры ко мне. И оказались на этот раз даже в положении для вас хоть и не «самом худшем», но все-таки мучительном: вы даете (учите), а сами не хотите получать, да и действительно не получаете, должно быть, потому что я готова, по всей доброй воле.
Я не обижаюсь вашей жалостью, ведь это я же вам первая и сказала, что для вас вместо любви – есть жалость. И это хорошо, пусть тот, кто не знает любви, хоть жалостью дышит. Все-таки дыханье. Жалость, обращенная ко мне, не спасает меня, но и не вредит мне; я просто не чувствую ее; но вам, конечно, этот цветок в душе всегда должен давать кой-какую радость лишнюю.
Что касается стремления к неодиночеству – то ведь это стремление всечеловеческое, вечное и бесспорное. И оно же – и ваша тоже сущность. Разница лишь в силе устремления, а затем в средствах, к которым прибегаешь. Кроме того – я еще требовательна. Я хочу не-одиночества <так!>, обусловленного известным одиночеством, т.е. сохранением личности. Иные, отчаявшись, идут на эту уступку – ну и получают легче и скорее меня. Я знаю, что цель моя в полноте недостижима. Что из этого? Есть более и менее. И мою надежду на более я не отдала бы за вашу всю уже имеемую вами радость. – Вот вчера на лекции Минского361361
О какой лекции Н.М. Минского идет речь, нам неизвестно.
[Закрыть] видела Смирнова. Подошел к нам с Димой и сказал: «Здравствуйте, я здесь не бываю, я не занимаюсь социальными вопросами, я работаю и очень счастлив, я так счастлив, как даже в СПб не бывал. Ну, до свидания». И ушел, страшный, с мертвым лицом (как никогда даже в СПб), с мертвым голосом. Нам сделалось холодно и больно. А ведь это из области «вашего счастья», Валичка! Я вас не люблю, но так как умею любить вообще, то и не жалею вас; но просто иногда делается по человечеству больно, – от этого чужого «счастья». Тем более, что знаешь вашу исступленную стыдливость насчет не счастья и червонность истинную, не ту, в которую вы наряжаетесь. Вам кажется, что необходимо показывать радость, быть счастливым, до такой степени въелось в вас декадентство и беспомощность. Вы так боитесь жалости, что даже если б и не умели обманывать себя – обманывали бы других. Смирнов обманывает себя, но слишком неискусен, чтобы обмануть других, и мертвая маска его сразу обличает его. А вы, конечно, готовы ради себя верить и в смирновское счастье. Вы уже требуете от всякого непрерывное (надрывное) исповедание «счастья». Мое трезвое спокойствие вы принимаете за «беспросветность» и советуете мне резиньяцию с таким жаром, как будто вы тут чего-то касались собственным опытом… Нет, я революционерка и на резиньяцию не пойду, что бы она мне ни сулила. И мое средство для достижения не-одиночества – я считаю единственно верным. Не усумнюсь в том, если и не успею сама пройти весь курс лечения и не вылечусь. Рецепт оставлю. Другие успеют больше меня.
Жалость, по-моему, ожесточает человека à la longue362362
В конце концов (франц.).
[Закрыть]. В вашем письме чувствуется, хотите не хотите, ожесточение. А какая уж радость при жесткости.
Нет, не заражайте меня. Вот Смирнова заразили… нет, нет, не дай Бог эдакого счастья. Право, он очень страшный. В заключение скажу, что я не хвалюсь знанием вас вполне, но лишь кое-что знаю, и знаю, что оно – хорошее.
Ваша Зин. Г.
20
Дорогой Валичка!
Вы так близко – и так до сих пор недостижимы! Неужели не приедете на денек – на два? Погода дивная, а что здесь дивно – вы знаете.
Я не сомневаюсь, что все равно скоро вас увижу, может быть, раньше даже, чем Дима (ведь он едет отсюда в Амьен363363
В Амьене с 8 по 16 октября 1906 г. проходил XV национальный конгресс синдикалистов. Письма Философова к Гиппиус из Амьена опубликованы: Пахмусс Т.А. Страницы из прошлого. С. 87–88.
[Закрыть]) – но мне хотелось бы скорее, да и «на земле» я вас ни разу не видала. Может, совсем иначе на вас посмотрится – и не забудется.
Не пишу вам больше, во-первых, потому, что всякие письма – прах и тлен, а во-вторых – рука не ворочается, кончаю мучительную и отвратительную статью, которая мне самой опротивела до чертиков364364
Через полтора месяца Гиппиус писала Брюсову: «С эти письмом посылаю Ликиардопуло (он так просил) – увесистую кипу бумаги. <…> Статья “Без мира” посвящена сборнику (преимущественно) “Вопросы религии” <…> Относительно статейки “Наоборот” – уж не последнее, а первое слово за Вами. Там прямо речь о “Весах” (с очень узкой и парадоксальной точки зрения) и речь против “Весов” <…> Третья статья “Мы и они” – лишь некое предисловие к будущему, вопросы ”тактики”, даже еще не “практики”» (Письмо от 15 (28) ноября 1906 // Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 153–154). Вероятно, в данном письме имеется в виду статья: Гиппиус З. Без мира // Весы. 1907. № 1. С. 57–65. О получении двух сборников, о которых там идет речь, Гиппиус сообщала Брюсову 8 октября н.ст. Статья «Мы и они» датирована маем–июнем 1906 (Весы. 1907. № 6. С. 47–54). Статья «Наоборот» в печати не появлялась, кажется возможным предположение Т.В. Воронцовой, что это вариант статьи «Братская могила» (Весы. 1907. № 7. С. 56–63). Однако в начале октября она не могла писаться, т.к. значительная ее часть посвящена повести М. Кузмина «Крылья», появившейся только в 11-м номере «Весов» за 1906 г.
[Закрыть].
Вот кончу – тогда на день влюблюсь в нее.
Что же, надеяться нам на явление ваше или покориться? Черкните открыточку.
Еще вот что: хотя я и не предполагаю серьезно, что на выставке будет мой портрет Бакста en Mlle de Maupin, однако на всякий случай передайте ему (где он?), что у меня определенное и незыблемое желание этого портрета больше ни на какой выставке не знать 365365
Речь идет о знаменитом бакстовском портрете Гиппиус в мужском костюме (1906). Мадмуазель де Мопен – героиня одноименного романа Теофиля Готье.
[Закрыть]. Не правда ли – вы ему это скажете?
А засим прощайте, и еще раз – приезжайте. Я понимаю, что свидевшись со Смирновым после столь долгой разлуки, вам трудно и на день от него оторваться, но принесите все же эту жертву нам, если сможете!
Ваша Зин. Г.
Pierefonds
1.10.<19>06.
21
[Штемпель:] 8.10.<19>06.Понед<ельник>
Валичка, жду строчки, завтра веч<ером> на Th. Gautier, о том, когда, в какой час можете прийти к нам в среду, послезавтра. Выбирайте, что удобнее вам: к завтраку (в 1 ч.), в 4–5 дня, обедать (в 7) или вечером. Мне одинаково, только известите. Если вы «лежите в постели», – я приду к вам, как Смирнов366366
Этот визит Нувеля подробно описан в большом письме Гиппиус к Д.В. Философову (Pachmuss Temira. Intellect and Ideas in Action. P. 103–106), которое следует учитывать при выстраивании линии отношений Гиппиус к Нувелю.
[Закрыть]. Объяснюсь!
Дима уехал в Амьен. На всякий случай просил вам передать одну вещь.
Итак – до среды.
Ваша Зин. Г.
Открытка.
22
<Печатный адрес>13 Ноября <19>06.
Валичка, милый, не только я не «сержусь» на ваше письмо, а даже оно меня радует и утверждает. «Маврушка» дала вам именно те мысли, которые я вполне с вами разделяю, которые я в эту повесть и заключила367367
Рассказ Гиппиус (Весы. 1906. №10). Продолжение разговора о нем см. в следующем письме.
[Закрыть]. Только вы их мне преподносите в виде возражения – тут, может, и моя вина: хорошо выразила, да не в совершенстве ясно. Это я готова признать.
Так вот вам «послесловие».
Вы говорите, что у Влади не мужская, а женская психология. Это как раз то, о чем я наиболее думала, чего наиболее сознательно желала достигнуть. До чистоты, до схематичности; которой, конечно, не бывает в природе, – я и тут с вами согласна; и даже ваше предположение, что один, может быть, найдется, – отвергаю. Ни одного такого нет, наверно. Вы, Валичка, как-то не так на литературу смотрите, как я. Спорить, кто смотрит вернее, можно, но это уж второе; признать же, что возможно существование другого, – моего, – взгляда и понять его – вам все-таки надо. А я смотрю так, что в литературе я даю в чистом виде то, чего никогда в жизни в чистом виде не бывает, и не бывало, да и не может, вероятно, быть, а потому литература всегда – жизненная невозможность. Она очень нужна для человека, ибо по ней очень ясно, что известные точки в жизни есть, и однако литература одно, а жизнь совсем другое, и хорошо, что так. На что мне литература как отражение жизни! Уж лучше тогда одна, сама жизнь, и никакого ее подобия рядом (литературы) не надо. И не мечтанья даже о жизни, ибо я отнюдь не хочу, чтобы жизнь стала подобной какой-нибудь литературе, моей или чьей другой, – отнюдь! литература просто сопутствующий указатель, уяснитель, схематизатор того, что часто без схемы трудно видеть, а надо видеть, что оно есть. Понятно ли я пишу? Повторяю, вы можете не соглашаться, я только хочу, чтобы вы поняли мой взгляд и ощущение.
Теперь далее. Вы опять совершенно правы, утверждая, что половое чувство уничтожается благодаря совместной жизни с детства брата и сестры. Вы даже формулируете точно и сжато далее одну из главных мыслей, которую я определенно и старалась выразить в «Маврушке»: «Большинство педерастов росли в детстве вместе с девочками» (пассивных, прибавим мы, схематизируя). Я, Валичка, поцеловать вас готова за то, что вы это поняли. Да ведь я же и хотела показать, что росли они «как склеенные» (тоже схематично взято, чисто, как не бывает), и оттого-то и – не сестра ему стала женщина, а «женщина» ему стала сестра! Сестра Вера не могла и отнюдь не возбуждает в нем полового чувства, отнюдь! Но Маврушка ему сестра, вот что хотела я сказать! С его «женской» психологией» – соединение с женщиной ему должно казаться физиологически столь же чудовищным, как «нормальному» мужчине с мужчиной. – Конечно, сто раз конечно – этого всего нет в жизни, ибо это «чистый вид», схема, а жизнь не схема (и не литература). А что это схема существующего – вы отрицать потому не можете, что сами это же говорите; почему не увидели нашего согласия в «Маврушке», через нее – я не знаю, готова, пожалуй, и думать, что плохо выразила, неярко, неясно. Но мне казалось – намека довольно для того, кто уже сам в тех же мыслях.
Может быть, «слог» вас спутал, не «понравился»? Часто многое просто «не нравится», и тут уж какие же споры, это область «несказанных» убеждений, внутренних «вкусов» души – или темперамента. А что лежит в области разума, мыслей и построений – то я вам, как могла, изъяснила, и наше тут «согласие» нисколько не страдает и не может пострадать от вашего «не нравится».
Веру, сестру героя, я совсем не делала; я к ней еще, может быть, вернусь. Вернусь когда-нибудь и к схеме обратного раздвоения – т.е. когда не в одном человеке два «я» (что мы уже наблюдали, и в жизни, смешанно – и в литературе, вполне), но когда в двух людях одно «я». Я кончаю «Маврушку» намеком на это.
