Текст книги "Высший генералитет в годы потрясений Мировая история"

Автор книги: Николай Зенькович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 74 страниц)

25-го числа противник в направлении Вильно, по сведениям бежавших из Литвы, разгромил 5-ю механизированную дивизию, разбежалась национальная литовская дивизия, и механизированные части противника появились на правом фланге 21-го стрелкового корпуса, что заставило еще сильнее ускорить движение 50-й дивизии на Вилейку, 24-й дивизии на присоединение к 21-му стрелковому корпусу.

Северней Лиды 24-я дивизия была атакована не менее чем одной танковой дивизией противника, нанесла ему огромный урон и остановилась на занятом ею рубеже фронтом на северо-запад.

37-я дивизия, с большими потерями для противника отбившая танковую и мотомехатаку, выровняла фронт, встав в одну линию с 24 и 17-й стрелковыми дивизиями.

Противник устремился на Молодечно, обходя части 21-го стрелкового корпуса, не встречая никакого сопротивления, так как войска на этом направлении отсутствовали и неоткуда их было взять. Попутно задев 50-ю дивизию в районе Вилейки, противник занял Молодечно и тем самым перерезал пути соединения 50-й дивизии с 21-м стрелковым корпусом.

Командир 50-й дивизии принял совершенно правильное и разумное решение отойти и занять район Плетений для крепкой обороны Минско-Борисовского направления.

После захвата противником Слуцка и Молодечно были приведены в полную боевую готовность УРовские войска – Минского и Слуцкого УР, для усиления УРов были выдвинуты: 64, 108 и 100-я дивизии, последней поручалось оборонять северный фас Минска, 161-я дивизия была оставлена в резерве южнее Минска. Эти дивизии, кроме 100-й, к данному моменту только что заканчивали свое развертывание.

Отошедшему штабу 13-й армии было приказано создать Минский фронт примерно по линии Плещеницы – Минского и Слуцкого укрепрайонов. В состав армии вошли: 2-й, 44-й стрелковые корпуса и 20-й без материальной части механизированный корпус. Таким образом, создавался фронт, прикрывающий Минск, и накапливались силы для возможного контрудара в случае, если потребуется выводить из окружения Минско-Новогрудскую и Барановичскую группировки.

25-го числа штабом фронта была получена телеграмма из штаба 10-й армии: «Части вышли на реку Зельвянка, противником заняты все переправы, прошу поддержания со стороны Барановичей».

Мною было приказано 10-й армии взять переправы или искать пути отхода через реку Неман или южнее по лесным массивам – по обстановке. Войскам было приказано более точно давать свое место расположения и указывать способ действия. Одновременно для правильных действий группы войск, находящихся уже на рубеже реки Щара, в штаб Петрова был направлен мой помощник по вузам Хабаров с группой параллельных делегатов, которые обязаны были возглавить содействие этой группировки выводу частей 10-й армии, а затем им было указано, куда выходить с этими группировками, по какому направлению.

К этому времени удачными боями в районе Слонима были разбиты передовые танковые части противника и была взята карта на убитом офицере, в которой точно указана вся наступающая группировка противника, начиная с реки Буг и до Барановичей включительно. Из этой карты видно, что противник вел наступление силой трех механизированных корпусов и что по направлению удара вся эта группа обрушилась только на фронт сначала двух стрелковых дивизий.

Судя по ходу событий, можно было определить, что в районе Слонима и в районе Волковыска, по-видимому, была брошена противником механизированная дивизия левофлангового корпуса.

В боях на Минском УРе был целиком разгромлен штаб немецкого корпуса и захвачена вся его документация. Из документов устанавливается, что на этом направлении действуют два мехкорпуса, усиленные двумя мотодивизиями.

По 13-й армии командующий армией отдал приказ на основании личного приказания народного комиссара обороны, переданного через маршала Шапошникова, – «за Минск драться с полным упорством и драться вплоть до окружения». Этот приказ был доведен до всех, и этим объясняется то упорство, с каким войска дрались против многочисленных мехчастей, а, израсходовав бронебойные снаряды, части применяли обыкновенные бутылки и фляги, наполненные бензином, и зажигали немецкие танки. Таким способом только одной 100-й дивизией уничтожено не менее 100 танков. Этот способ мною преподан всем войскам был еще зимой этого года, как опыт боев на Халхин-Голе. Однако мехчасти противника обошли Минский УР и, выбросив группы парашютного десанта в районе Смолевич, соединились с этим десантом, перехватив шоссе Минск – Борисов.

Пути подвоза для частей остались: Минск – Осиповичское шоссе и Могилевское шоссе.

Снова прервем показания допрашиваемого. «Однако мехчасти противника обошли Минский УР…» Представляете? Готовились к отражению врага, создали мощнейшую оборону, понастроили дотов и дзотов, сосредоточили огромные массы войск. А немцы не ринулись бездумно в атаку, они обошли препятствие, выбросили десант далеко в тылу оборонявшихся и замкнули кольцо окружения.

Обидно признавать, но ответные контрудары в первые дни войны эффекта не приносили. Действовали по шаблону, который немцы сразу же раскусили. «Наступление велось по принятому у русских принципу – уж если «Иван» решил что-то захватить, он бросает в бой крупные массы войск до тех пор, пока не достигнет поставленной цели или не исчерпает всех своих резервов», – писал немецкий генерал Ф. Меллентин.

Полезно взглянуть на себя глазами противника.

Генерал Бутлар:

«Наступление русские начинали обычно сильными ударами, наносившимися на широком фронте с целью прощупывания слабых мест в нашей обороне. Эти удары, кроме того, имели и другое назначение, а именно: ввести нас в заблуждение относительно истинного направления главного удара, сковать наши силы и вскрыть систему огня тяжелого оружия обороняющихся. Атаке русских всегда предшествовал сильный сосредоточенный огонь очень крупных сил артиллерии и тяжелого пехотного оружия, а русская авиация в это время наносила свои удары по выявленным огневым позициям артиллерии. Используя эту огневую и авиационную поддержку, пехота в сопровождении танков непосредственной поддержки, как правило, густыми цепями, не обращая внимания на значительные потери, переходила в атаку и буквально вгрызалась в нашу оборону. Когда в каком-либо месте намечался прорыв, в бой вводились подвижные силы. Они должны были расширить прорыв и, обеспечив свои фланги, но не обращая внимания на бой, продолжающийся на главной полосе обороны, выйти глубоко в наш тыл. Возведенный в шаблон, этот способ наступления давал обороняющемуся большие возможности для сохранения и сбережения своих сил».

Генерал Меллентин:

«Командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения: из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений и лишались инициативы и индивидуальности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с «толпой». Русские солдаты и младшие командиры инстинктивно сознавали, что, если они будут предоставлены сами себе, они погибнут. В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования…»

Что правда, то правда: скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. До самого конца войны русские, не обращая внимания на огромные потери, бросали пехоту в атаки почти в сомкнутых строях, в плотных боевых порядках. О сохранении жизни и тем более здоровья своих солдат не заботился никто. Особенно велики были потери из-за одной тактической ошибки, которую так и не удалось искоренить, несмотря на ее жестокие уроки. Имеется в виду метко подмеченное противником наше почти суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями. «Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности, – замечал уже знакомый нам генерал Ф. Меллентин. – Неоднократно случалось, что овладение такой высотой не диктовалось тактической необходимостью, но русские никогда не понимали этого и несли большие потери».

Обидно? Безусловно. Но, как говорится, факты – упрямая вещь. Безрассудности, упрямства, бездумных приказов было предостаточно в течение всей войны, что же тогда говорить о ее первых днях! Шаблонность решений объяснялась боязнью риска (свой начальник страшнее противника!), а то и элементарным неумением мыслить нетрадиционно. Вот и получилось, что противник обходил целые УРы с их мощными дзотами и чудовищной силы артиллерийскими системами, как это случилось под Минском.

ПАВЛОВ (продолжение показаний). Пути подвоза для частей остались: Минск – Осиповичское шоссе и Могилевское шоссе.

На левом фланге к моменту моего выезда на фронт противник подходил к Старым Дорогам, не имея перед собой сколько-нибудь организованного сопротивления, а по докладу начальника склада Уречье силой не менее полка танков в этот день подходил к Уречью, что побудило начальника склада поджечь и взорвать склад и уйти. Войск для прикрытия этого направления больше не было.

Мною на месте приказано – из людей разных дивизий, отъезжающих с тылов, формировать взводы, роты и батальоны и поставить на линию Старых Дорог. Одновременно было поднято Бобруйское тракторное училище, которое заняло оборону под Бобруйском. Все мосты через реку Березина были минированы, подготовлены к взрыву. Остатки 42-й дивизии, правда, очень слабые, и 21-й деповский полк занял оборону на левом берегу реки Березина.

По взрыву мостов мною была поставлена задача командиру 42-й дивизии Лазаренко – в случае появления танков противника и угрозы захвата переправ все мосты подорвать, что генерал Лазаренко сделал при отходе наших частей.

Около 3 часов ночи 27 или 28 июня начальник штаба 13-й авиадивизии лично от меня получил приказ – с первым проблеском рассвета уйти с аэродрома, чтобы не подвергнуть себя полному поражению, что очень своевременно авиацией было проделано, и аэродром на рассвете был уже занят танковыми частями противника. Противник продолжал все время стремиться найти переправы через реку Березина в район Пташково – Доманово.

Для обеспечения наведения переправ противник применил массовый налет авиации пикирующих бомбардировщиков и огромное количество минометов. Наша авиация в течение двух дней имела основную задачу – бомбить бобруйскую группировку противника.

Для переговоров по телефону с командующим ВВС мною был составлен следующий код: Северная группа – это означало район Смолевичи, Северная 2-я – это означало район Плещениц и Южная – это Бобруйск.

Этот код был установлен для того, чтобы можно было всю авиацию, в зависимости от обстановки, простым распоряжением сосредоточить на любом из этих направлений.

С 25 по 28-е число радиосвязи ни с 3-й, ни с 10-й армиями не было. Попытка полета делегатов на самолетах окончилась тем, что самолеты сбивались. Послано большое количество делегатов обходными путями на машинах.

Мне неизвестно, пробрались ли эти делегаты к штабам 10-й и 3-й армий или нет. Люди, появляющиеся из 3-й и 10-й армий, привозили данные о том, где находится штаб этих армий или части, обычно с опозданием на двое суток. Из 10-й армии с реки Зельвянка оторвалась и вышла 1-я противотанковая бригада. Вышла, не имея ни одного снаряда. Была остановлена на Березине и немедленно пополнена снарядами для того, чтобы оборонять переправу Березино.

В дальнейшем основной задачей ставилось – любыми мерами и любой ценой разыскать, где находятся наши части. Сбрасывались парашютисты в районе предполагавшегося нахождения наших частей с задачей – вручить зашифрованную телеграмму или передать на словах направление отхода.

В 10-й армии все время, вплоть до моего отъезда, находился Маршал Советского Союза Кулик, судьба которого мне по настоящее время неизвестна.

Накануне моего ареста мне стало известно в штабе фронта, что из окружения выходит конный корпус и якобы 113-я дивизия. Принятыми мерами по задержанию направления противника на Минск со стороны Слуцка был сохранен свободный промежуток выхода частей южнее Минска до Шацка включительно, куда и направились все части 155, 121, 143, 55-й дивизий и 21-го стрелкового корпуса, кроме 5-й дивизии, которой было приказано занять оборону левого берега реки Березина северней Борисова.

Выводя части на реку Березина, мною заблаговременно из разных сборных отрядов и школ были организованы отряды прикрытия переправ в районе Борисова, Березино и местечка Свислочь. Задача этих отрядов – пропустить все наши части за реку Березина, отошедшим частям, занявшим левый берег реки Березина, поручено удерживать левый берег, не допуская переправ противника.

47-й стрелковый корпус, 20-й мехкорпус намечались к использованию для контрудара в общем направлении Могилев – Бобруйск, чтобы совершенно отрезать прорвавшиеся на Рогачев танки противника.

Эти мероприятия не удалось осуществить, так как приехал новый командующий фронтом.

На день отъезда я не могу точно доложить состояние частей 3-й и 10-й армий, но знаю, что по состоянию войск они будут сопротивляться очень долго и упорно и примут все меры к тому, чтобы выйти из окружения.

За все время боев штаб фронта работал с полным напряжением, приходилось добывать сведения всякими возможными путями, так как проволочная связь совершенно бездействовала. Она рвалась в западных областях местным антисоветским элементом и диверсантами – лицами, сброшенными с самолетов.

Степень истощения начальника штаба генерала Климовских была настолько велика, что мне лично приходилось записывать отдаваемые распоряжения к себе в блокнот или самому лично проверять их выполнение, или отправлять для проверки специальных людей, подобранных из состава политработников.

Основной причиной всех бед считаю огромное превосходство танков противника и его новой материальной части и огромное превосходство авиации противника.

Отданный под суд командующий фронтом не мог, разумеется, располагать данными об этом давившем на психику превосходстве. Оно было видно и визуально. Павлов не знал, что только в первый день войны советские ВВС потеряли 1200 самолетов. Но о подлинных масштабах катастрофы он догадывался по колоссальным потерям, которые понесла авиация его округа. Не выдержав потрясения, застрелился командующий ВВС генерал Копец. Господство немецких летчиков в воздухе было полное. Германские генералы, обращаясь после войны к началу боевых действий, отмечали, что русские фактически не имели стратегической авиации, и те немногие удары, которые нанесла наша авиация дальнего действия, не причинила немцам никакого ущерба. Правда, советские самолеты-разведчики углублялись иногда в расположение противника на 50—100 километров, но истребители и бомбардировщики редко залетали за линию фронта более чем на 30 километров. Это было для противника большим облегчением, так как даже в самые тяжелые периоды войны передвижение войск и грузов в тыловых районах проходило беспрепятственно.

По мнению немецких генералов, советская авиация использовалась в основном для решения тактических задач, и даже после коренного перелома в войне, наступившего в 1943 году, самолеты русских в основном висели с утра до вечера над полем боя. Отдавая должное нараставшему в ходе войны качественному превосходству русской авиации, отставные немецкие генералы вместе с тем упорствуют в том, что в тактическом отношении русские летчики все же уступали немецким.

Впрочем, кажется, и наши исследователи начинают понемногу соглашаться с этим, обидным для нас, мнением. Еще в 1989 году при горбачевской гласности журнал «Международная жизнь» поместил публикацию об итоговых цифрах за всю войну: из 45 тысяч советских самолетов, потерянных в воздушных боях, 24 тысячи сбили всего 300 немецких летчиков. То есть на каждого германского аса в среднем приходилось 80 сбитых самолетов. А у нас уже за 20 сбитых самолетов противника присваивали звание Героя Советского Союза. Даже прославленные асы И. Н. Кожедуб и А. И. Покрышкин, трижды удостоенные этого звания, сбили соответственно 62 и 59 машин противника. Разница несоизмеримая!

Павлов уже никогда не узнает: два военных года у летчиков уйдет на то, чтобы доказать ущербность тактики «роя», когда истребители летали группами по 6–8 машин в плотном боевом порядке. Это сковывало инициативу, мешало осуществлению главного оружия истребителей – скоростного маневра. «Стадность» преобладала и в воздухе. Только в 1943 году летчикам наконец было разрешено летать парами.

Опасаюсь вызвать бурю негодования ветеранов советской авиации, но против фактов не попрешь. А ведь это установленный факт: наша авиация не сорвала и даже существенно не замедлила ни одной оперативной переброски немецких войск – за всю войну!

Кого-кого, а Маршала Советского Союза И. X. Баграмяна в очернительстве славной советской истории никак не обвинишь. Однако и он признавал, что противник не только превосходил нас в количестве боевых самолетов, но он имел и более удачное организационное построение своей авиации, и более гибкую систему централизованного управления ею в операциях. Имея единое командование, единые органы управления и аэродромного обеспечения, немцы без особого труда сосредоточивали основные усилия авиации для массированного боевого применения на тех направлениях, где, по их замыслам, решалась участь самых важных сражений и операций в целом. Наши же военно-воздушные силы на фронтах в организационном отношении были до предела раздроблены. Основная масса боевых самолетов фронта входила в состав армейской авиации, действия которой планировались и управлялись главным образом командующими общевойсковыми армиями исходя из оперативных задач, стоящих перед ними. Надо ли говорить о том, что командующие общевойсковыми армиями находили тысячи причин, чтобы удержать авиацию у себя и не отдать ее для образования авиационного кулака.

Сконцентрировать значительные силы авиации в решающем месте было практически невозможно еще и потому, что авиадивизии имели не однородный, а смешанный состав самолетов. Каждое соединение имело в своем составе два штурмовых и два истребительных или два бомбардировочных и два истребительных авиаполка. Это крайне затрудняло, а иногда даже прямо исключало возможность массированного применения имевшихся истребителей, например, для завоевания господства в воздухе над районами, где происходили решающие боевые действия наземных войск или для нанесения мощных ударов большим количеством штурмовиков и бомбардировщиков по наиболее важным группировкам войск противника. Даже перебрасывать смешанные авиадивизии было непросто, поскольку скорости у истребителей и бомбардировщиков разные.

По подсчетам историка Б. В. Соколова, выпустившего на эту тему еще в 1991 году интереснейшее исследование «Цена победы», к 1 декабря 1941 года 2830 немецким самолетам противостояло только 2238 советских. Наши потери почти в семь раз превысили немецкие. Борьба за господство в воздухе была проиграна надолго. Потери, понесенные ВВС Красной Армии в первые дни войны, были такими ощутимыми, что они сказались в последующие годы – не месяцы!

Не лучше обстояло дело с танками. О них мы говорили достаточно, и, полагаю, читателю ясно, почему не получилось разгрома немецких танковых клиньев. К сказанному следует, пожалуй, добавить еще одно замалчиваемое у нас обстоятельство. Танковые части, бросаемые в атаки общевойсковыми командирами, которые смутно представляли принципы боевого применения танков, нередко теряли до половины машин по техническим причинам. Почти 50 процентов танков выходило из строя в результате сверхфорсированных маршей, несоблюдения установленных требований обслуживания материальной части. Остальные вступали в бой, полностью израсходовав в пути запас моторесурсов. Экипажи не умели ремонтировать танки, которые к тому же не были укомплектованы необходимыми запчастями, не обладали навыками своевременной эвакуации поврежденных машин. Передвижение танковых колонн проходило беспорядочно, возникали гигантские «пробки», число аварий и несчастных случаев достигло огромных размеров, приближаясь к числу потерь в результате боевых действий, а иногда и превышая его.

Но это, как ни печально, всего лишь следствие. Причина тяжелейшего поражения Красной Армии в первые дни и последующие месяцы войны в том, что войска, сосредоточенные на западной границе, не были готовы к оборонительным боям. Само расположение советских армий говорило об их наступательном характере. Например, в Белостокском выступе располагались сразу 3-я и 10-я армии. Именно под основание этого выступа нацелило германское командование главные ударные силы группы армий «Центр», достигнув там подавляющего превосходства сил и средств. В результате вся белостокская группировка советских войск оказалась в мешке и была почти полностью уничтожена. Что касается Брестского направления, которое прикрывала 4-я армия, то против нее немцы сосредоточили в 5,4 раза больше пехоты, в 2,9 раза больше танков, в 3,3 раза больше орудий и минометов, вдвое больше самолетов.

Тяжелейшее поражение и громадные потери были предопределены еще задолго до 22 июня 1941 года. Высшее политическое руководство страны, не подозревая этого, создало ловушку для своей же армии, когда в 1939 году, после изменения западной границы, рассматривался вопрос о расположении там наших войск. Командование Белорусского округа предложило два варианта строительства линии укрепленных районов. По первому варианту передний край предполагался по линии государственной границы. По второму – в удалении от нее на 25–50 километров.

Какой вариант был предпочтительнее? Военные стояли за второй. По их мнению, войска получили бы полосу местности, прикрывавшей их развертывание, строить укрепления можно было бы не опасаясь визуального наблюдения противника. Кроме того, в случае конфликта или войны армия оказалась бы вне артиллерийского огня противника.

Приняли же, как ни странно, первый вариант – наиболее невыгодный. Сказалось влияние господствовавшей в то время доктрины «Ни одного вершка своей земли не отдадим никому», понимаемой высшими военными руководителями в буквальном смысле слова. Отсюда громадные потери уже в первые часы после начала боевых действий.

Мог ли Павлов, как командующий округом вывести гарнизоны из военных городков, чтобы избежать напрасных жертв? Мог, но для этого требовалось разрешение наркома обороны. А Тимошенко такого распоряжения не давал, более того, на просьбы Павлова отвечал односложно: твоя задача не поддаться на провокации.

ВОПРОС. Вы можете назвать потери людей и материальной части, которые понес Западный фронт во время вашего руководства?

ОТВЕТ. До дня ареста сведений о потерях как людей, так и материальной части у меня не было. Остались в окружении части 3-й армии и часть 10-й армии. Судьба их мне неизвестна. Остальные части принятыми мерами из окружения были выведены и были управляемыми.

ВОПРОС. Кто виновник прорыва на Западном фронте?

ОТВЕТ. Как я уже показал, основной причиной быстрого продвижения немецких войск на нашу территорию являлось явное превосходство авиации и танков противника. Кроме этого, на левый флаг Кузнецовым (Прибалтийский военный округ) были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажатия на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильнюса. Наряду с этим потеря управления штабом 4-й армии Коробковым и Сандаловым своими частями способствовала быстрому продвижению противника в Бобруйском направлении, а невыполнение моего приказа командующим 10-й армии генералом Голубевым о производстве удара на Брест 6-м мехкорпусом с целью разгрома мехгруппировки противника, после чего войти в мое расположение в районе Волковыска, лишило меня возможности иметь надлежащую ударную группу.

ВОПРОС. Изменнические действия были со стороны ваших подчиненных?

ОТВЕТ. Нет, не было. У некоторых работников была некоторая растерянность при быстро меняющейся обстановке.

ВОПРОС. А в чем ваша персональная вина в прорыве фронта?

ОТВЕТ. Я предпринял все меры для того, чтобы предотвратить прорыв немецких войск. Виновным себя в создавшемся на фронте положении не считаю.

ВОПРОС. Сколько времени вы командовали Западным особым военным округом?

ОТВЕТ. Один год.

ВОПРОС. Части округа были подготовлены к военным действиям?

ОТВЕТ. Части округа к военным действиям были подготовлены, за исключением вновь сформированных – 17, 20, 13, 11-го мехкорпусов. Причем в 13-м и 11-м корпусах по одной дивизии было подготовлено, а остальные, получив новобранцев, имели только учебную материальную часть и то не везде. 14-й мехкорпус имел слабо подготовленную только одну мотодивизию и стрелковые полки танковых дивизий.

ВОПРОС. Если основные части округа к военным действиям были подготовлены, распоряжение о выступлении вы получили вовремя, значит, глубокий прорыв немецких войск на советскую территорию можно отнести лишь на счет ваших преступных действий как командующего фронтом.

ОТВЕТ. Это обвинение я категорически отрицаю. Измены и предательства я не совершал.

ВОПРОС. На всем протяжении госграницы только на участке, которым командовали вы, немецкие войска вклинились на советскую территорию. Повторяю, что это результат изменнических действий с вашей стороны.

ОТВЕТ. Прорыв на моем фронте произошел потому, что у меня не было новой материальной части, сколько имел, например, Киевский военный округ.

ВОПРОС. Напрасно вы пытаетесь свести поражение к не зависящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являетесь участником заговора еще в 1935 году и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить Родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.

ОТВЕТ. Никогда ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжелое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная и явная ложь людей, желающих хоть чем-нибудь очернить честных людей и нанести этим вред государству.

Допрос окончен в 16 часов 10 минут.

Записано с моих слов правильно, мною прочитано.

Далее следует подпись арестованного.

«Я предатель и участник заговора»

Допрос—действие 2.

Начат 9 июля 1941 г. в 12 час. 00 мин.

Окончен 9 июля в 15 час. 10 мин.

Снова биографические данные арестованного: Павлов Д. Г., 1897 года рождения, уроженец Костромской губернии, Кологривского района, деревни Вонюх. До ареста командующий Западным фронтом, генерал армии, член ВКП (б) с 1919 года.

ВОПРОС. Следствие еще раз предлагает вам рассказать о совершенных вами преступлениях против партии и советского правительства.

ОТВЕТ. Анализируя всю свою прошлую и настоящую деятельность, я счел необходимым рассказать следствию о своих предательских действиях по отношению к партии и советскому правительству.

Еще в 1932 году, когда я командовал в Белоруссии мехполком, Уборевич меня отличал как хорошего командира.

В последующие годы Уборевич продолжал выделять меня из среды других командиров, что мне очень льстило, и таким образом я целиком подпал под его влияние, стараясь как можно лучше выполнять все его указания, одновременно и боялся его.

В 1937 году, будучи у меня на стрельбах, Уборевич в присутствии ряда командиров прямо сказал, что он меня как командира высоко ценит, вполне мне доверяет и уверен, что я и впредь буду выполнять точно все его указания. Это мое слепое доверие Уборевичу привело к тому, что в последующем, зная о его вредительстве, направленном на полный износ материальной части трех бригад, я промолчал, не доложил об этом Ворошилову.

Позже, насколько мне известно, Уборевич рекомендовал мою кандидатуру в Испанию для командования танковыми частями. Уборевич давал мне вредительское указание по использованию танков, приказав раздать все танки по 3–5 штук по всему фронту, что вело к полной гибели их.

Мне известно, что правой рукой Уборевича был Мерецков, который также выполнял все указания Уборевича. В бытность свою в Испании Мерецков по указанию Уборевича стянул все лучшие войска в Мадрид, создав, таким образом, положение, при котором в случае отреза Мадрида, эти войска окажутся в мешке и не смогут оказать никакого воздействия на общий фронт, т. е. подвергал лучшие части разгрому. Эти вредительские указания не были окончательно выполнены лишь благодаря вмешательству военного советника Кулика.

Кроме этого, Уборевич и Мерецков всегда всему командному составу прививали германофильские настроения, говорили, что нам надо быть в союзе с Германией, так как германскую армию они очень высоко ценят и всегда ставили в пример немецких офицеров. Я разделял эту точку зрения.

ВОПРОС. Вы расскажите о своей организационной связи по линии заговора с Уборевичем и другими.

Вы в замешательстве, читатель? Прошли только одни сутки, и арестованный военачальник, категорически отвергающий участие в каких-либо заговорах, признается в «преступлениях, которые привели к поражению Западного фронта», дает показания о своих сомнительных связях с Уборевичем.

Кто такой Уборевич? Советский военачальник, командарм первого ранга, в тридцатые годы руководил войсками Белорусского военного округа. В двадцатилетнем возрасте вступил в большевистскую партию. В Гражданскую войну командовал армией на Южном фронте, потом на Кавказском и Юго-Западном. В 1922 году – военный министр и главком Народно-революционной армии Дальневосточной Республики. Сорокалетний член Военного Совета Народного комиссариата обороны, кандидат в члены ЦК ВКП (б) и член ВЦИК был репрессирован в тридцать седьмом году.

Дальнейшие ответы допрашиваемого напоминают дурной сон. Еще вчера доказывал, что неудачи первых дней войны произошли по независящим от него причинам, толково и со знанием дела объяснял сложившуюся на фронте обстановку, а сегодня признается в своей преступной деятельности, в катастрофе на фронте. Хотя и пытается сопротивляться версии, навязываемой следствием. Он еще не до конца сломлен. Но это уже агония.

ПАВЛОВ. Организационно по линии заговора я связан ни с Уборевичем, ни с другими не был. Будучи приверженцем Уборевича, я слепо выполнял все его указания, и Уборевичу не нужно было вербовать меня в заговорщическую организацию, так как и без этого я был полностью его человеком.