Текст книги "Рекорд (СИ)"

Автор книги: Николай Тушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Я задумался. Однако надо было выяснить у командира детали завтрашнего задания. Он вынул из планшета карту, раскрыл ее передо мной и показал точное место, где завтра должна будет находиться наша группа.

– По нашим разведданным, этот немец тоже будет там, – загадочно произнес Фролов.

Я не стал уточнять природу этой уверенности, понимая, что скорее всего ничего не добьюсь своими расспросами. Некоторое время мы оба молчали, пристально глядя друг на друга, потом он сказал:

– Задание очень рискованное, лично я был против его проведения, но кое-кто у нас в штабе категорически настоял.

В тоне Фролова проскользнула толика какой-то неуверенности: на секунду мне померещилось, будто он извиняется передо мной за этот приказ. Но уже после следующей фразы это ощущение полностью исчезло.

– Тебе все ясно? Вопросы есть?, – тихо, но твердо, в соответствии со своей всегдашней манерой подвел итог капитан.

– Так точно. Вопросов больше нет, – бодрым тоном, так, словно мне хотелось успокоить моего командира, отозвался я.

Он довел меня до столовой, где у печи, раскинувшись на полатях, кемарили мои уставшие за день бойцы. Услышав стук каблуков по расшатанным доскам настила, чуткий Юсупов тут же привстал и, завидев нас с Фроловым, растолкал остальных. Все мигом спрыгнули с лежанки и вытянулись по стойке смирно.

– Вольно, бойцы, – сухо произнес Фролов. – Завтра у вас ответственное задание, нужно будет в первой половине дня прибыть к переднему краю наших позиций, в район моторно-тракторной станции, под видом группы сопровождения при высокопоставленном офицере. Затем вместе с ним имитировать осмотр позиций. При этом желательно немного засветиться, сознательно пренебречь правилами маскировки и тем самым привлечь внимание противника. В этом, собственно, и заключается ваша основная задача. Вопросы есть?

Привычные к частой смене боевых задач, разведчики дружно ответили, что вопросов к командованию у них нет. Фролов козырнул и уже было развернулся, чтобы уходить, как вдруг остановился и на прощание крепко пожал мне руку. Этим рукопожатием он как будто хотел вдохнуть в меня боевой дух, столь необходимый для предстоящей рискованной операции. Когда он, наконец, ушел, я еще раз рассказал бойцам о том, что нам предстояло сделать. Все трое молчали, слушая мои разъяснения. Немного помедлив, я спросил:

– Состав завтрашней группы – четыре человека, включая меня и штрафника. То есть, кто-то из вас может завтра остаться в роте. Кто продолжит дежурство на наблюдательном пункте, пока мы будем отсутствовать?

Ответа я не ждал, был полностью уверен в своих людях, полагая, что они разделят со мной любое ниспосланное на наши головы испытание. Я уже собрался сам назначить старшим Юсупова, так как именно он, по моему разумению, мог бы на время принять командование разведгруппой. Наступило молчание, длившееся с полминуты. Внезапно вперед подалась грузная фигура Емельянова:

– Товарищ лейтенант, я готов продолжить наблюдение за перемещениями противника.

Юсупов и Коробков посмотрели на него с нескрываемым изумлением. Юсупов даже присвистнул, выражая свое отношение к происходящему. Я продолжал:

– Отлично, сержант, значит, возьмете с собой двух бойцов из третьего отделения и затемно выступите на позицию в котельной. А сейчас отправляйтесь в расположение нашей роты, здесь вам больше делать нечего.

Я, сам того не замечая, стал обращаться к Емельянову на вы, хотя до этого никогда не имел такой привычки в общении со своими непосредственными боевыми товарищами, а в тоне моем проявилось какое-то с трудом скрываемое пренебрежение. Тут я поймал себя на мысли, что за один миг совершенно разочаровался в этом человеке. Емельянов сконфуженно стоял передо мной, нелепо моргая и теребя руками засаленную, добела выгоревшую на солнце пилотку. Казалось, ему хочется что-то сказать в свое оправдание, но он так и не решил, что именно.

– Вы свободны, сержант, можете идти, – подвел я черту под разговором.

Он неуверенно кивнул головой и виновато посмотрел на товарищей, которые ответили ему каждый по-своему: Коробков грозно смерил его пристальным взглядом из-под густых черных бровей, Юсупов презрительно ухмыльнулся, дав понять, что был доселе лучшего мнения о нем. Емельянов неуверенной походкой вышел из столовой и медленно побрел вниз по лестнице. Уже готовый скрыться в нижнем пролете, он в последний раз, будто прощаясь, посмотрел на нас взглядом пристыженного ребенка.

Я присел за стол и налил себе кружку кипятку из стоявшего на печи чайника. Пил молча, разглядывая исцарапанные надписями доски стола.

– Не думал я, что Семен так запросто скурвится, – хотел развить тему Юсупов, но я оборвал его жестом, дав понять, что инцидент исчерпан. Допив воду, поставил кружку в таз для умывания и начал надевать на плечи свою плащ-палатку. Бойцы встали и вслед за мной принялись собираться. Когда мы выходили из штаба, была уже глубокая ночь, я спросил у дежурного, куда нам пройти на ночлег. Он объяснил, что для нас специально приготовили один из домов возле леса, где обычно размещались приезжие члены комсостава, и велел солдату из хозроты проводить нас туда. Идти пришлось недалеко. У края лесополосы стояли три нетронутые деревенские хаты, в одну из которых нас определили на постой. Мы по одному вошли в сени, где пахло сыростью и конской упряжью. Стараясь не делать шуму, при свете зажженной спички провожатый отворил дверь и провел нас внутрь. В доме было всего две комнаты. Из первой, проходной, где как раз должны были разместиться мы, дверь вела в другую комнату, из которой доносился хриплый многоголосый храп. Юсупов с Коробковым тут же взгромоздились на печь и уже там принялись стаскивать обмундирование. Мне же отводилась узкая лежанка, стоявшая неподалеку от окна. Я стянул сапоги, снял обмундирование и лег на сколоченную из необтесанных досок скамью, подложив под голову свернутую плащ-палатку. Рядовой из хозроты оставил для нас сухпайки на утро и ушел, плотно затворив за собой входную дверь. Комната погрузилась во тьму, и вскоре с печи донеслось громкое сопение. Ребята отрубились за минуту, а я долго лежал, глядя в угол под потолком. Там, во мраке, виднелись очертания полки, где когда-то стояли иконы. Сон не шел ко мне – стоило зарыть глаза, как водоворот тревожных мыслей заполонял собой всю голову. Мне не хотелось думать о завтрашнем дне – чувство беспокойства никогда не способствует успеху задуманного. Я приподнялся, натянул сапоги и на цыпочках выскользнул в сени. Выйдя на крыльцо, поежился, так как ночи теперь стали совсем холодные. Тучи, закрывавшие небо весь день, рассеялись, и стали видны редкие тусклые звезды. Помню, в детстве мне всегда хотелось научиться находить созвездия. На западе совсем не было слышно разрывов снарядов, тишину нарушал лишь негромкий скрип калитки под порывами ветра. Все будто затаилось в оцепенении, ожидая прихода новой неистовой огненной бури. Я дыханием согрел пальцы рук и, постояв еще немного, вернулся в наше пристанище. Вновь устроившись на лежанке, я стал думать о милом женском лице, увиденном мною сегодня, пока не забылся глубоким сном.

Раньше всех поднялся Юсупов. Он тихо выскользнул во двор, чтобы облегчиться и выкурить пару папирос. Возвращаясь обратно, он случайно споткнулся о стоящий в проходе вещмешок, сквозь зубы чертыхнулся, после чего мы все окончательно проснулись. Была половина восьмого. В два счета мы умылись колодезной водой в умывальнике, стоящем в сенях, и присели подкрепиться на скорую руку сухим пайком. Настроение было довольно бодрое, хотя день по-прежнему не сулил ничего хорошего. Потом собрались, надели подготовленные специально для нас новые гимнастерки и униформу и проверили оружие. Зачем нужна была эта новая форма, я так и не понял, а мои бойцы, привыкшие лишнего не спрашивать, только хмыкнули, натягивая на себя свежие, слегка хрустящие форменные штаны. Присели на дорожку, и я непроизвольно глянул вверх, на угол, где темнел след от некогда горевшей там лампадки.

Когда мы вышли из приютившей нас на ночь хаты и пошли вдоль местами выломанной деревянной изгороди, внезапно подул холодный северный ветер. Он согнул верхушки молодых неокрепших берез, словно пытаясь одним усилием прижать их к самой земле. Порывы ветра подхватили и понесли по дороге измятый газетный лист, причудливо извивавшийся, крутясь вокруг своей оси. Наконец, словно утомившись игрой, ветер подбросил бумагу высоко вверх, где другой поток подхватил ее и унес за пределы моего обзора.

Юсупов по всегдашнему своему обыкновению что-то напевал себе под нос, Коробков же был как никогда мрачен и молчалив: за все время, пока мы собирались, он не проронил ни единого слова. Сквозь серовато-белесый полог туч прорезалось бледное утреннее солнце. Мы срезали путь, пройдя через заросший бурьяном пустырь, и голенища сапог заблестели от холодной росы. Шли не петляя, прямо к позициям Лукина, где нам должны были передать штрафника и автомобиль. Постепенно мы обретали какую-то угрюмую решимость, которая, казалось, проникала в нас вместе с холодным воздухом. Мы вдруг ускорили шаг и стали двигаться так быстро, как будто стремились настичь давно желанную трудную добычу. На западе загрохотало. С каждым шагом в сторону передовой гул становился все громче и отчетливее. Мы приблизились к расположению фронтового медсанбата, миновали землянки зенитчиков и уже подходили к командирскому блиндажу, когда нас окликнул стоявший на часах пожилой усатый солдат. Я назвался и сообщил, куда мы идем. Немного замешкавшись, он проследовал за нами, закинув на плечо трехлинейку с примкнутым черным штыком. Подойдя к командирскому блиндажу, часовой попросил подождать и юркнул в проход, чтобы доложить о нашем прибытии. Отодвинув кусок брезента, прикрывавший вход в блиндаж, нам навстречу вышел Лукин. Он был уже немолодым, опытным воякой, начавшим войну с самых первых дней. Среднего роста, довольно нескладный, он был тем не менее всегда энергичен и скор в движениях. Лицо его, изборожденное глубокими косыми морщинами и покрытое всегдашней недельной щетиной, оживлялось двумя светящимися, словно фосфор, озорными глазами. Вот и сейчас они впились в меня, как два прожекторных луча. Он внимательно осмотрел мою новую форму, потом окинул взглядом моих товарищей.

– Ну, здорово, бойцы, – как своих поприветствовал нас комбат.

– Здравья желаем, товарищ майор, прибыли по поручению штаба дивизии для проведения разведывательного мероприятия, – ответствовал я.

– Знаю, знаю, лейтенант, зачем вы здесь, проходите – не стоять же нам в проходе, целую вечность.

С этими словами комбат провел нас в темные недра своего низкого закопченного блиндажа.

– Михалыч, наведи-ка нам чаю пока! – бросил Лукин от входа одному из своих замов, сидевшему тут же на снарядном ящике и брившемуся опасным лезвием, глядя на себя в трехгранный осколок битого зеркала. Тот тут же вскочил, будто ужаленный, отер грязным полотенцем мыльную пену и исчез в глубине землянки.

Комбат указал нам на лавку в углу, а сам устроился напротив, заняв освободившийся снарядный ящик. Откуда-то в его узловатых, словно ивовые корни, пальцах появился подробный план местности. Он раскрыл его и перевернул низом в мою сторону.

– Гляди, лейтенант, вот железнодорожный мост: он тебе как ориентир; слева жилые дыма, справа начинаются постройки, относящиеся к ремонтной станции. Сейчас там несколько наших пулеметных точек, но немцы постоянно норовят выбить оттуда мою пехоту. Их позиции вот здесь, в полуразрушенных многоэтажках, которые смотрят на станцию с северо-запада. Фрицы хотят вернуть мост, а нам нужен плацдарм за ним, и пока многоэтажки у них в руках, мы дальше за реку не пройдем. Сейчас сил на серьезную атаку нет ни у кого, но ясно, как день, что если где и начнется, то это будет непременно тракторная станция...

Я понятливо кивнул в ответ на его вопрошающий взгляд, а он, удостоверившись, что мне все ясно, заключил:

– Сейчас я схожу за Кривоносовым, попьете чаю на дорожку и будете выдвигаться.

Он резко встал и вышел из блиндажа. Пока его не было, его зам принес самовар и разлил по кружкам горячий, дымящийся чай. Мы взяли каждый по кружке, и, довольные радушным приемом Лукина, слегка повеселели. Юсупов хотел было занять нас очередной байкой о своей предвоенной одесской жизни, одной из тех, что он всегда травил перед выходом на серьезные задания, но в этот момент из под брезентового полога показалась высокая фигура, одетая в полковничью шинель. Это был Кривоносов – высокий, почти богатырского телосложения, с черными, как смоль, волосами и прямыми, как будто сложенными из кирпичиков, чертами лица. Войдя, он молча козырнул нам, а я, признаться, даже слегка растерялся, не зная, как его приветствовать. Мои разведчики дружно подскочили и отдали ему честь, видимо, в замешательстве от его грозного вида и полковничьей формы. Я кивнул ему, не вставая, а он прошел вглубь и встал у стены, молча устремив свой тяжелый немигающий взгляд куда-то в угол. Вид его был мрачен, и мне вмиг стало очень неуютно. Тем временем вошел Лукин и, взяв из выдолбленной в бревнах ниши еще одну кружку, налил в нее чаю и протянул Кривоносову.

– На, Александр Григорьевич, хлебни на дорожку чайку.

– Не хочу, – отвечал тот, стоя к нему в пол оборота.

Лукин печально посмотрел на высокую фигуру, потом заглянул в кружку, которую держал в руках, тяжело вздохнул и сказал:

– Это группа лейтенанта Спицына. Будете сегодня вместе выполнять боевое задание. Все командование лежит на лейтенанте, ему ты подчиняешься полностью, понял?

– Так точно, понял, – хмуро пробурчал Кривоносов.

– И смотри, без фокусов, чтобы там ни было, понял? – на этот раз строго сказал комбат.

Кривоносов выпрямился, едва не задев макушкой головы низкий потолок, и уже совсем другим голосом выпалил на одном дыхании:

– Есть, товарищ майор!

– Вот так-то, – удовлетворённо резюмировал Лукин и обратился ко мне:

– Пока твои бойцы чай допивают, пойдем-ка перекурим.

С этими словами он повел меня наружу. Там, в траншее, комбат достал расшитый бисером кисет с махоркой и сказал очень серьезным тоном:

– Держите ухо востро. Дело серьезное, на контроле у замполита дивизии, и шутить никто не будет.

Потом он смачно затянулся короткой самокруткой, мастерски скатанной буквально за несколько секунд. Я поднял бровь и спросил:

– Вы это насчет Кривоносова?

– Я это тебе в целом говорю, о ситуации. С Александром я общался вчера, все ему разъяснил подробно, думаю, он меня понял.

– А товарищ Скворцова? Где она будет находиться? – поинтересовался я.

– За нее не беспокойся, она на месте будет. Ну, а где именно, тебе того знать не положено. Знаю только, что на позицию она ушла еще до рассвета.

Лукин закашлялся, сплюнул и отбросил недокуренную самокрутку за бруствер.

– Ладно, пойдем, лейтенант, пора вам уже.

Мы вернулись в блиндаж, и я дал бойцам знак, что мы выдвигаемся. Кривоносов все так же стоял у стены. Он был невероятно напряжен и с видимым нетерпением ждал, когда мы отправимся. Лукин взялся лично проводить нас до замаскированного навеса, под которым стоял Виллис.

– Вот вам и машина нашлась, – с улыбкой сказал майор. – Но смотрите у меня, чтоб с возвратом! – добавил он, видимо, желая, чтобы фраза прозвучала по-отечески строго, но вышло почему-то довольно грустно. Майора выдавали глаза: они глядели задумчиво и печально, избегая смотреть нам прямо в лицо. Под конец он по очереди крепко пожал руки всем четверым и коротко бросил: "Езжайте!"

Коробков, который до войны работал в совхозе комбайнером, присел за руль, рядом с ним Юсупов со взведенным ППШ на перевес, а мы с Кривоносовым разместились сзади. Ехать было недалеко, сложность составлял только открытый участок местности на подъезде к машинно-тракторной станции, который немцы простреливали из минометов. Его нужно было проскочить как можно быстрее, чтобы они не засекли нас и не накрыли минами. Я напомнил об этом Коробкову, он кивнул и еще крепче стиснул рулевое колесо. Солнце ненадолго показалось сквозь серую пелену облаков, заставив меня слегка сощурится и надвинуть на лоб козырек фуражки. Ехали небыстро, дороги почти не было, приходилось все время петлять, объезжая глубокие воронки, оставленные авиационными бомбами.

Наконец, мы выехали на пустырь, в конце которого виднелись длинные корпуса МТС. Я хлопнул Коробкова по плечу, давая понять, чтобы он гнал что есть мочи. Мотор взревел, и машина рванула вперед, набирая скорость. Нас отчаянно подбрасывало на колдобинах, и я думал только о том, как бы не перевернуться. Однако Коробков достойно справлялся с управлением, ловко маневрируя между воронками и пропуская меж колес мелкие ямы. Тряска была неистовая, и я ждал, что вот-вот кто-нибудь из нас выпадет и кубарем покатится по земле. Но вот мы подъехали к кирпичным корпусам. Не сбавляя скорости, Коробков направил машину по узкому проезду между одноэтажными строениями. Тут путь нам преградила куча битого камня, обвалившегося со стен после обстрела. Машина с размаху ударилась об нее передним бампером, раздался протяжный скрежет царапавшего по днищу кирпича. С трудом продравшись сквозь препятствия, мы въехали во внутренний двор МТС.

Юсупов весело заулюлюкал и одобрительно потрепал Коробкова по шее. Мы остановились у самых построек, не выезжая на середину, чтобы машина была не сильно видна с воздуха на случай появления немецких "штук". Повсюду царило страшное запустение, напоминавшее о недавних ожесточенных боях. Здания были испещрены следами многочисленных артиллерийских ударов. Один из одноэтажных корпусов, где раньше располагались ремонтные мастерские, сильно обгорел, крыша кое-где провалилась. Посреди двора маячил остов разбитой осколочными снарядами полуторки. На дворе не было ни души.

Я велел Юсупову проверить впередистоящие строения и проход, ведущий к выезду со станции. Он, пригибаясь, засеменил короткими перебежками, держа перед собой автомат в полувытянутых руках. Мы присели за фрагментом кирпичной кладки, приготовили к бою оружие и стали ждать. Кривоносов был справа. Тут он привстал и впервые за все время обратился ко мне:

– Слышь, лейтенант, дай мне свой пистолет, а то неохота просто так тут подохнуть.

Я повернулся и только сейчас заметил, что его висящая у пояса кобура пуста.

– Не положено, – ответил я после секундного раздумья. – Оружие возьмете только в случае гибели большей части группы.

– А как воевать-то, чтоб вас всех? Голыми руками, что ли?, – огрызнулся он.

– Отставить, товарищ Кривоносов, – резко оборвал его я.

Он хмуро умолк, отвернулся и начал всматриваться в проем между корпусами, где только что скрылась фигура Юсупова. Пока мы ждали возвращения сержанта, утреннюю тишину внезапно прервал низкий протяжный гул крупнокалиберных орудий. Я инстинктивно прижался к земле, подумав, не по нам ли это стреляют, но потом, соразмерив интонацию и звук выстрелов, пришел к выводу, что это били гаубицы с нашей стороны. Разрывы прозвучали впереди, за передним краем немецкой линии укреплений. Тяжелые, словно удары огромного молота, они продолжались около пяти минут, после чего все стихло, и снова в округе воцарилось напряженное молчание.

Вскоре показался Юсупов, он шел не таясь, в полный рост, и, подойдя к нам, довольно заулыбался.

– Все чисто, командир, ни немцев ни наших не видать, – предвосхищая мой вопрос, весело отрапортовал старшина. Я же не разделял его веселости, и с каждой минутой нервное напряжение делалось все сильней.

– Группа, за мной! – скомандовал я, и мы гуськом, на расстоянии пяти метров друг от друга, двинулись к выходу из ремонтной базы. Пройдя вдоль корпусов и миновав остатки некогда стоявших здесь ворот, мы оказались на открытой местности. Впереди, в полукилометре от нас, тянулась железнодорожная насыпь, за которой виднелись руины многоэтажных домов, зиявших пустыми глазницами окон, словно гигантские черепа. Пространство перед насыпью сохраняло следы длительного кровопролитного сражения. Земля была изрыта воронками от снарядов, кое-где виднелись обвалившиеся неглубокие траншеи. Невдалеке от насыпи, слева, замер подбитый танк. Его корпус был изувечен пробоинами, а сорванные с катков гусеницы валялись на земле, напоминая сброшенную змеиную кожу. В воздухе ощущался сладковатый тошнотворный запах застарелой гари с едва ощутимой примесью разложения. Вскоре ветер сменил направление, и запах ослаб.

Впереди, на горизонте, стоял плотный столб тяжелого черного дыма, который ветер слегка сносил влево. Он упирался в серые блеклые облака, сливаясь с ними наверху, из-за чего небо на западе казалось разделенным надвое. Наши орудия били по железнодорожной платформе и, видимо, сегодня снаряды достигали цели. Плотные клубы черного маслянистого дыма быстро росли и двигались все быстрее, будто стремясь заполонить собой все небо. Казалось, еще немного, и этот пасмурный день до срока сменит новая ночь.

Мы двигались осторожно, пытаясь использовать как укрытие рельеф местности, обломки каменного забора, полузасыпанные брошенные окопы. Собравшись вместе, решили приступить к постановочному осмотру позиций. Кривоносов вызывающе глянул на меня, вынул из чехла громадный морской бинокль и, выпрямившись в полный рост, выступил вперед, наводя окуляры на видневшиеся за насыпью руины. Я хотел было приказать ему укрыться за основанием ограды, но решил, что капитан просто выполняет поставленную перед ним задачу. Так стоял он, вытянувшись, словно моряк на носу идущего сквозь бурю корабля, бросая отчаянный вызов разбушевавшейся стихии. Постепенно и мы, воодушевленные его примером, вышли из своего ненадежного убежища за остатками кирпичной стены и стали пристально всматриваться в разрушенные многоэтажки, похожие на заброшенные осиные гнезда. Постояв некоторое время, прошли по траншее вперед и вправо и там продолжили наблюдение из осыпавшегося окопа.

Первые минуты дались трудно. Это было колоссальное напряжение всех физических и моральных сил: вены на шее вздулись и, казалось, вот-вот лопнут от напора крови, подгоняемой неистово колотившимся сердцем. Однако промелькнуло мгновение, потом другое, но ничего не произошло. На западе все было тихо, словно противник покинул передовые позиции. Мои бойцы, поначалу напряженные и едва скрывающие свое волнение, немного успокоились и принялись исследовать в бинокль, метр за метром, передний край территории противника. Кривоносов вошел в роль и деловито расхаживал взад-вперед, глядя в бинокль и иногда делая какие-то пометки на планшете, где у него лежала сложенная карта и чистый блокнот. Время текло, как расплавленное масло, ничего не происходило вокруг нас. Я подумал, что это к лучшему, но, с другой стороны, по возвращении от нас непременно потребуют подробный отчет. Тогда я решил, что нам необходимо сменить диспозицию и переместиться метров на пятьсот левее, поближе к заброшенной будке регулировщика, откуда, где открывался вид на оставленные после артобстрела немецкие укрепления, расположенные в первых этажах разрушенных зданий. Стараясь не шуметь, мы прошли вперед по открытой местности, являя собой отличную мишень.

Тем временем немцы опомнились от удара нашей артиллерии и начали ответный минометный обстрел. Правда, их мины метили вглубь оборонительных линий и пока никак не мешали нашему передвижению. Кое-где нам удавалось юркнуть в оставленные траншеи, но скоро они закончились, и мы, пригибаясь, стали двигаться наискосок, туда, где у железнодорожного полотна прилепилась маленькая постройка. Я решил, что мы заляжем у насыпи и оттуда будем производить дальнейшее наблюдение. Шли друг за другом: первым Коробков, за ним Кривоносов, а потом, чуть поодаль, мы с Юсуповым. Край насыпи уже виднелся в паре сотен метров, когда внезапно, где-то за нашими спинами, раздался свист, а за ним громкий хлопок разрыва. К нему примешался еще какой-то звук. Я машинально припал к земле, стараясь отыскать хоть малейшую неровность или выемку. Свист повторился, хлопки ударили позади, на ремонтной станции, раздался хруст посыпавшегося кирпича. Мы пролежали несколько минут в ожидании следующего минометного залпа. Потом я подумал, что нужно попытаться броском добраться до какого-нибудь укрытия. Досчитав до ста, я поднялся на ноги, подхватил за шиворот Юсупова и тихо позвал остальных. Кривоносов приподнялся и стоял передо мной на полусогнутых ногах. Я глянул вперед, туда, где перед взрывом находился шедший первым Коробков. Он лежал, уткнувшись лицом в землю и раскинув звездой руки и ноги. Я хотел было крикнуть "ложись", но тут раздался новый выстрел. Я снова припал к земле, видя, как крупная фигура Кривоносова тяжело осаживается на землю и кубарем скатывается в ближайшую неглубокую воронку. Я резко нырнул за ним. Мы лежали, вжавшись в землю, и ждали следующего выстрела из руин. Кривоносов был серьезно ранен, пуля прошла навылет, пробила легкое, и изо рта у него пузырями шла кровь. Я стал судорожно шарить в подсумке, пытаясь найти бинт, и в этот момент услышал сзади голос Юсупова: "Командир, ты жив?" Я тихо отозвался, сообщив, что Кривоносов ранен.

– Держись, я сейчас, – услыхал я в ответ и хотел было приказать ему оставаться на месте, но тот рванулся с земли с автоматом наперевес, в три прыжка оказался у воронки и уже почти очутился в ней, когда из многоэтажек раздался третий выстрел. Юсупов на мгновение застыл, загрёб руками воздух, упал навзничь и более уже не шевелился. Я вжался щекой в землю и замер. Кривоносов лежал рядом на спине, шинель на его груди потемнела от крови, но он был в сознании и повернул голову в мою сторону. В его глазах стояла невыносимая боль и вместе с тем какая-то решимость. Мы глядели друг на друга, я вынул из подсумка бинт и хотел подползти к нему вплотную, но он отчаянно замотал головой, приказывая мне не делать этого. Он лежал и смотрел куда-то вверх, на небо,

а я не слышал ничего кроме бешеных ударов собственного сердца.

Я подумал: "А где же Катя? Почему она не стреляет?" Так лежали мы рядом еще некоторое время. Вдруг Кривоносов повернулся ко мне и кивнул. Не успел я понять, что означает этот кивок, как он, напрягшись, приподнялся на руках. Я попытался схватить его за ногу, но он, хрипя и цепляясь за выступы, выбрался из воронки. С полминуты он стоял согнувшись, собираясь с силами, а потом выпрямился во весь рост. Время замерло. Раздался выстрел, и Кривоносов, уже мертвый, рухнул обратно в воронку.

Я остался один, в растерянности прикрывая голову руками и судорожно соображая, что мне делать дальше. Времени у меня почти не оставалось – воронка служила лишь условной защитой, и немец без труда достал бы меня там, стоило ему лучше прицелиться. Я вспомнил, что совсем близко от того места, где мы лежали, начиналась заброшенная траншея. Если бы мне удалось добраться до нее, я бы мог дождаться наступления темноты! Раздумывать было некогда, и я решился, пока снайпер не засек меня. Закинув автомат за спину, я стал карабкаться вверх и перемахнул через край воронки. Немец уже и сейчас мог бы начать стрелять, но, видимо, он был педантом и хотел сработать чисто, одним выстрелом, полагая, что мне все равно некуда деваться. Я пополз, но вот бугор распаханной взрывами земли преградил мне путь. Медленно заползать на него было бессмысленно – так он снял бы меня без малейшего труда. Тогда я вскочил и рванулся вперёд, вложив в свой прыжок все оставшиеся силы. Я прыгнул раз, другой, третий, нарочно меняя направление, чтобы ему сложнее было целиться. До спасительной траншеи оставалось не более трех метров, когда я услышал выстрел и в тот же миг ощутил обжигающий удар в спину. Падая, я выставил вперед руки и покатился по земле. Оказавшись сидящим на коленях, я хотел приподняться, но тут раздался еще один выстрел. Я ждал нового удара и новой боли, но их не последовало. Я вдруг понял, что звук последнего выстрела был уже другим, и прозвучал он не со стороны разрушенных домов, а откуда-то справа, оттуда, где стояла одинокая будка регулировщика. Выстрел смолк, и над окрестностями воцарилась мертвая тишина. Я по-прежнему сидел на коленях, но от боли стал заваливаться на бок. Сознание не покидало меня, и тут меня осенило: тот последний выстрел сделал не немец – это была Катя, все это время сидевшая в засаде и ждавшая удобного момента. И вот теперь, как видно, она смогла, наконец, достать свою цель.

Так думал я, вспоминая ее милое открытое лицо и понимая, что уже почти не чувствую ног, что рядом, в нескольких метрах, остывают тела моих товарищей – цена, уплаченная за этот единственный верный выстрел. Я приподнялся еще раз на локтях, выжидая, не будет ли кто-нибудь стрелять. Но нет, безмолвие повисло над округой, прекратился даже ответный минометный огонь немцев. Я растянулся на земле, глядя на разрастающееся черное облако дыма вдали. Стало зябко и страшно, захотелось пить, а с неба начинал капать мелкий холодный дождь.