Текст книги "Воскресенье на даче"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Н. А. Лейкинъ
Воскресенье на дачѣ

I
У РУССКИХЪ

Утро. Улицы Лѣсного оглашаются криками разносчиковъ. Тутъ и «цыплята, куры биты», и «огурчики зелены», и «сиги копчены», и «невска лососина», и пр., и пр. Это выкрикиваютъ тенора. Звонкія сопрано поютъ то «яйца свѣжія», то «селедки голландскія», то «земляника спѣлая, земляника». На балконѣ дачи сидятъ надворный совѣтникъ Михаилъ Тихоновичъ Пестиковъ и его супруга Клавдія Петровна. Пестиковъ въ халатѣ и въ туфляхъ; супруга въ блузѣ. У обоихъ головы растрепаны, у обоихъ лица заспаны. Они почему-то дуются другъ на друга, молчатъ и смотрятъ въ разныя стороны. На столѣ самоваръ и чайный приборъ.

– Налей еще… – говоритъ Пестиковъ и подвигаетъ къ супругѣ порожній стаканъ.

– Могли-бы, кажется, и сами… Все я, да я… – фыркаетъ супруга.

– Но вѣдь это, такъ сказать, женскія обязанности въ семьѣ…

– Молчите. И безъ васъ тошно. Голова болитъ. Должно быть какъ нибудь неловко лежала во время сна.

– Давайте сюда стаканъ.

Стаканъ наполненъ чаемъ. Пестиковъ прихлебываетъ и куритъ папиросу, остервенительно затягиваясь ею. Пауза.

– Ужасно надоѣдаютъ эти разносчики съ своими криками… – начинаетъ супруга.

– Да… Я давеча подошелъ къ палисаднику, такъ мнѣ одинъ до того надоѣлъ, что я хотѣлъ его отколотить палкой. Пристаетъ къ душѣ – купи у него раковъ.

– Да и вообще здѣсь въ Лѣсномъ скука смертная. Знала-бы, не поѣхала сюда на дачу. Не знаешь, что дѣлать, куда идти.

– Да, невесело. И вездѣ тоска. Въ «Озеркахъ» жили – тоска и жидъ одолѣлъ, переѣхали въ Лѣсной – тоска вдвое и вдвое жидъ одолѣлъ. Мнѣ кажется, что третьяго года, когда мы жили въ Новой Деревнѣ…

– И тамъ тощища, – перебиваетъ супруга. – Гулять некуда ходить. А наконецъ эта музыка изъ «Аркадіи» и «Ливадіи» – Господи, какъ она мнѣ надолызла! А эти подлыя содержанки, которыя жили и направо, и налѣво!

– Я когда-то холостой жилъ въ Лиговѣ – вотъ тамъ…

– И я дѣвицей жила съ тетенькой въ Лиговѣ… Не знаешь куда дѣться отъ скуки. Но здѣсь, въ Лѣсномъ – это ужъ ни на что не похоже! На кладбищѣ лучше жить.

– Ты-бы, Клавдинька, съѣздила сегодня къ обѣднѣ. По конкѣ за шесть копѣекъ до Новосильцевой церкви отлично. Все-таки народъ, публика. Сегодня воскресенье.

– Да вы никакъ съума сошли! Вѣдь нужно одѣваться, а я вздумать объ этомъ не могу. Эдакая жара, духота…

– Что мы сегодня будемъ ѣсть за завтракомъ?

– Все надоѣло. Не знаю, что и заказывать.

– Развѣ мозги жареные…

– Закажи мозги.

– Лѣнь и заказывать-то.

– Ну, я закажу. Вѣдь здѣсь только и утѣшеніе, что въ ѣдѣ. Да не худо-бы яичницу съ ветчиной… Только ветчину нужно хорошую. Ты-бы сходила сама…

– Благодарю покорно. Вѣдь это одѣваться надо. Я не видѣла скучнѣе мѣста, какъ Лѣсной. Выдти куда-нибудь – одѣться надо. Одѣнешься – гулять негдѣ.

– Ну, положимъ, Беклешовъ садъ.

– Нашли мѣсто гулянья! По дорожкамъ лягушки прыгаютъ, сырость отъ пруда.

– Тѣни много. Громадныя, старинныя деревья… Трава хорошая.

– Что мнѣ тѣнь? Что мнѣ трава? Вѣдь я не мужикъ, чтобъ развалиться въ тѣни на травѣ. И, наконецъ, весь этотъ садъ – олицетворенная скука.

– Вотъ съ этимъ я согласенъ. А что до прогулки, то… Для прогулки, кромѣ того, Лѣсной паркъ есть. Тамъ и тѣнь, тамъ и цвѣтники…

– До Лѣсного парка-то отъ насъ языкъ выставишь, бѣжавши.

– Кто любитъ гулять…

– Не люблю я безъ цѣли гулять. Ну, пойдешь въ паркъ, въ Беклешовъ садъ, а дальше что?

– Дальше дѣйствительно дѣлать нечего. Въ Беклешовомъ саду, впрочемъ, можно на лодкѣ покататься.

– Въ эдакую жару-то? Благодарю покорно.

– Хочешь, сегодня вечеромъ устроимъ прогулку на лодкѣ, когда солнце сядетъ?

– Это вмѣстѣ-то съ вами? Велика пріятность! Да и если-бы компанія и то скучно. Нѣтъ, здѣсь вообще скучно, вообще не знаешь, что дѣлать.

– Невесело-то невесело, но вѣдь надо-же пробовать чѣмъ-нибудь развлечься. Хочешь сегодня въ клубъ идти?

– Чтобъ смотрѣть, какъ кривляются на сценѣ бездарные актеры. Чтобъ наблюдать, какъ пятидесятилѣтнія актрисы играютъ молоденькихъ дѣвушекъ?

– Въ театръ можно и не ходить… Мы послѣ театра, къ танцамъ.

– Ну, его, этотъ клубъ. Тощища… И, наконецъ, все однѣ и тѣ-же рожи: старая накрашеная холера, пляшущая съ гимназистами, двѣ разноперыя трактирщицы въ шляпахъ треухомъ. Да еще заплати деньги за входъ!

– Ну, такъ погуляемъ по улицамъ.

– Гуляйте ужъ одни, наслаждайтесь вереницею мамокъ и нянекъ съ ребятами.

Опять пауза.

– Позови кухарку. Надо завтракъ и обѣдъ заказывать. Дѣйствительно, одно только и развлеченіе, что поѣсть хорошенько, – говоритъ Пестиковъ.

– Марѳа! Иди сюда! – кричитъ супруга.

Въ дверяхъ появляется кухарка.

– Такъ на завтракъ мы мозги и яичницу… – начинаетъ Пестиковъ. – Яичницу ты, Марѳа, сдѣлаешь намъ съ ветчиной, но не изъ цѣльныхъ яицъ, а сболтай ихъ съ молокомъ. Сболтаешь и обольешь ветчину. Да прибавь зеленцы.

– Задумали вы кушанье, которое одни вы только и будете ѣсть. Не терплю я яичницу съ молокомъ… – перебиваетъ супруга. – Яичница, такъ ужъ должна быть изъ однихъ яицъ.

– Тебѣ мозги, другъ мой, останутся. Вѣдь завтракъ – это такая вещь, что и одного блюда достаточно, если впереди хорошій сытный обѣдъ.

– А сами, небось, будете два ѣсть – и мозги, и яичницу!

– Не найду я вамъ, баринъ, здѣсь, въ Лѣсномъ, хорошей ветчины… – заявляетъ кухарка. – Здѣсь есть въ лавкѣ ветчина, но какая-то ржавая. Да и мозговъ наврядъ теперь найдешь, вѣдь ужъ поздно, десять часовъ. Что было – кухарки раньше расхватали. Мозги, почки, ножки – все это надо съ вечера въ лавкѣ заказывать.

– Вотъ это тоже прелести нашей дачной жизни! язвительно замѣчаетъ супруга. – Ветчины нѣтъ, мозги – съ вечера.

– Тогда сдѣлай яичницу безъ ветчины, не только зелени побольше, зелени…

– А что-же вмѣсто мозговъ? – спрашиваетъ кухарка. – Бифштексики не прикажете-ли?

– Ну тебя съ бифштексами!

– Рыбки не изжарить-ли тогда, окуньковъ? Рыбаки обкричались съ рыбой…

Супруга сердится.

– Ничего не надо къ завтраку! – кричитъ она. – Колбасу сухую буду ѣсть! Кофей и колбаса… Ничего не стряпай!

– Но зачѣмъ-же, душечка, такъ? Можно что-нибудь другое придумать

– Придумывайте сами, а я не хочу. Лѣнь, тоска, скука – завезли вы меня чортъ знаетъ куда на дачу.

– Но вѣдь сама-же ты…

– Довольно.

– Супруга поднимается съ мѣста и уходитъ съ балкона.

– Клавдинька! Но надо хоть обѣдъ-то заказать! – кричитъ ей вслѣдъ Пестиковъ.

– Сами заказывайте. Все это мнѣ надоѣло, скучно, – слышится отвѣтъ.

– Желаешь супъ со шпинатомъ?

Вопросъ остается безъ разрѣшенія.

II
У НѢМЦЕВЪ

Лѣсной. Девятый часъ утра, а на улицѣ уже такъ и заливаются на всѣ лады разносчики, выкрикивая названія съѣстныхъ товаровъ. Вотъ въ палисадникъ дачи вышелъ съ терассы дачникъ, обрусѣвшій нѣмецъ Францъ Карловичъ Гельбке, остановился у рѣшетки и, смотря на улицу, началъ вдыхать свѣжій утренній воздухъ, широко раздувая ноздри. По улицѣ, мимо его, проѣхала телѣга и обдала его цѣлымъ столбомъ густой пыли. Гельбке прищурилъ глаза, отвернулся и сказалъ: «пфуй!» Гельбке былъ одѣтъ по утреннему: въ шитыхъ гарусомъ туфляхъ – подарокъ жены ко дню рожденія, въ старую коломянковую парочку и былъ безъ шляпы. Утренній вѣтерокъ свободно гулялъ по его коротенькимъ бѣлокурымъ, какъ-бы изъ пакли, волосикамъ и по такимъ-же бакенбардикамъ на красноватомъ угреватомъ лицѣ. Отчихавшись отъ пыли, Гельбке подошелъ къ тощей клумбѣ, сорвалъ нѣсколько цвѣточковъ и, сдѣлавъ изъ нихъ букетикъ, отправился въ дачу, гдѣ, войдя въ спальню, съ сладенькой улыбкой остановился передъ постелью жены и тихо произнесъ:

– Du schlaefst, Amalia?

– Нѣтъ, я не спитъ… – отвѣчала по-русски тощая нѣмка, раскинувшаяся на кровати, и открыла глаза.

– Da hast du! – проговорилъ Гельбке и кинулъ на грудь женѣ букетикъ.

– Францъ!

– Амалія!

Супруга раскрыла объятія, и Гельбке, стоя около кровати, погрузился въ нихъ.

– Und du… Du amüsirst dich schon? – спросила она.

– О, ja. Schon seit lange. Bei uns im Garten ist so gemüthlich.

– Хорошій у насъ садъ, Францъ.

– Natürlich.

– Хорошая дача.

– О, ja.

Спасибо тебѣ, Францъ, что ты мнѣ нанялъ такой дача, – проговорила по-русски супруга и спросила: – Heute haben wir Sontag? Сегодня воскресенье?

– О, ja. Вставай… Сегодня мы будемъ цѣлый день гулять и веселиться. Я придумалъ много, много удовольствій.

– Danke, danke dir… – закивала головой супруга, поднялась на постели и начала надѣвать чулки.

Гельбке снова вышелъ въ палисадничекъ, съ гордостью посматривая на пятокъ тощихъ деревьевъ, на кустъ сирени и на единственную клумбу посреди ихъ. Клумба была убрана скорлупками изъ подъ устрицъ, стеклянными разноцвѣтными шариками съ рождественской елки. Эта была работа рукъ его супруги, Амаліи Богдановны.

– Раки! Живы крупны раки! – раздался голосъ разносчика.

– Раки! Давай сюда раки! – крикнулъ Гельбке.

Разносчикъ развязалъ корзинку.

– Вихлянскіе-съ… Первый сортъ, – сказалъ онъ.

– Охъ, какіе маленькіе! Да это тараканы. Эдакая большая у тебя борода и такіе маленькіе раки!

– На скусъ за то очень пріятные. Съ пріятствомъ кушать будете.

Начали торговаться. Гельбке давалъ аккуратъ половину того, что просилъ разносчикъ. Разносчикъ клялся, божился, два раза завязывалъ корзину и уходилъ. Наконецъ сторговались, и Гельбке торжественно понесъ корзинку на терассу, гдѣ уже стояла одѣтая въ сѣренькое холстинковое платье и вполнѣ причесанная Амалія Богдановна. На ней былъ даже клеенчатый передникъ и клеенчатые рукавчики – все это нужно было, по ея мнѣнію, по хозяйству.

– Вотъ тебѣ сюрпризъ… Это для фрюштика, – проговорилъ Гельбке, подавая корзинку. – Сегодня на фрюштикъ у насъ будетъ Krebs und Wurstessen. Раки и колбаса и больше ничего. Nicht wahr, so ist gut?

– О, ja, Franz… Komm… Ich werde dir ein Kuss..

Амалія Богдановна приблизила къ себѣ голову мужа и влѣпила ему поцѣлуй.

На терассѣ на столѣ стояли уже принадлежности кофе. Они сѣли. Амалія Богдановна сама начала его варить и изъ экономіи на керосинѣ вмѣсто спирта.

– Willst du ein Butterbrod mit Käse? – спросила она. – Съ сыръ хочешь бутербродъ?

– О, ja, mein Schatz…

Гельбке принялъ отъ жены бутербродъ и поцѣловалъ у ней руку.

Они сидѣли и пили кофе, смакуя чуть не по чайной ложечкѣ.. Съ улицы, черезъ палисадникъ, къ нимъ приставали разносчики съ предложеніями товаровъ, но они не отвѣчали разносчикамъ. Гельбке созерцалъ жену. Амалія Богдановна созерцала мужа.

– Люблю я воскресенье, когда не нужно идти въ контору и можно цѣлое утро «веселиться» (sich amtisiren), – говорилъ Гельбке.

– И я люблю, потому мой Францъ со мной… – отвѣчала супруга.

– И такъ хорошо у насъ здѣсь на дачѣ, пріятно…

– Gemüthlich!.. – протянула Амалія Богдановна и умильно закатила подъ лобъ глаза.

Явились дѣти, мальчикъ и дѣвочка – Густя и Фрицъ, въ сопровожденіи русской няньки. Дѣти здоровались и говорили по-русски.

– Deutsch… Deutsch… Говорить надо по-нѣмецки… – приказывала имъ мать.

– Мама! Дай мнѣ бутербродъ… – проговорилъ мальчикъ.

– Нельзя… Кушай булку и молоко.

– Я хочу бутербродъ съ колбасой.

– Нельзя, Фединька… – отвѣчалъ отецъ. – Фибринъ ты получишь за фрюштикомъ, а теперь долженъ кушать мучное и казеинъ.

Ребенокъ наморщился и приготовился плакать.

– Я дамъ ему маленькій кусочекъ… – сказала мать.

– Дай… Но не больше полъ-драхмы.

Дѣвочка ничего не просила. Она запихала въ ротъ кусокъ кренделя и сосала его.

– Nun… – проговорилъ Гельбке, обращаясь къ супругѣ. – Сейчасъ я тебѣ сообщу программу нашихъ удовольствій на сегодняшнее воскресенье. Послѣ кофе мы будемъ провожать тебя въ лавку, гдѣ ты будешь покупать провизію на обѣдъ. Густя и Фрицъ! Вы рады, что мы будемъ провожать маму въ лавку? – спросилъ онъ дѣтей.

Вмѣсто отвѣта мальчикъ запросилъ еще колбасы.

– Нельзя, нельзя тебѣ колбасы… – проговорилъ Гельбке и продолжалъ:– Потомъ фрюштикъ… и къ намъ хотѣлъ придти выпить свой шнапсъ Иванъ Иванычъ Аффе… Потомъ мы возьмемъ Густю и Фрица и пойдемъ въ Беклешовъ садъ кататься на лодкѣ.

– Зачѣмъ лодка? – спросила Амалія Богдановна. – Ты раки купилъ. Лодка и раки въ одинъ день будетъ дорого. Надо экономи…

– Но, душечка, вѣдь раки у насъ идутъ на завтракъ. Они замѣняютъ блюдо и мы не увеличиваемъ свой бюджетъ. Ну, ты можешь редиски не покупать. На маслѣ будетъ экономія.

– Но за то Аффе будетъ съ нами кушать – вотъ экономіи и нѣтъ. Онъ выпьетъ три-четыре шнапсъ. О, я знаю Аффе! И онъ такъ много пьетъ! У него очень большой аппетитъ.

– За то Аффе заплатитъ третью часть того, что стоитъ лодка. Послѣ лодки придутъ Грусъ и Грюнштейнъ и мы будемъ играть въ крокетъ на пиво. Ты любишь играть въ крокетъ… Ты рада?

– О, ja… Но я люблю, чтобъ экономи, а ты можешь проиграть много пива.

– Норма. Мы сдѣлаемъ норму. Проигрышъ не долженъ быть больше трехъ бутылокъ. Вѣдь пиво въ воскресенье въ бюджетѣ. Я могу истратить въ воскресенье на пиво шестьдесятъ копѣекъ. На сигары сорокъ, а на пиво…

Амалія Богдановна погрозила мужу пальцемъ и сказала:

– О, Францъ, ты тратишь больше!

– Ein Kuss…

Гельбке схватилъ женину руку и поцѣловалъ ее въ знакъ своей виновности.

– Nun… Послѣ крокета мы будемъ обѣдать… – продолжалъ онъ.

– И Аффе, и Грусъ, и Грюнштейнъ съ нами? – испуганно спросила Амалія Богдановна.

– Нѣтъ, они пойдутъ домой. Вотъ за обѣдомъ ты можешь сдѣлать экономію. Зачѣмъ намъ супъ? Сегодня такъ жарко. Ты сдѣлаешь форшмакъ, потомъ жареные окуни – и довольно. А я могу прибавить бутылку пива.

– Опять пива! Францъ, я хотѣла сказать… Ты сигаръ много куришь. Надо дѣлать экономію, чтобъ въ мое рожденіе была у насъ иллюминація. Мой братъ Готлибъ хотѣлъ принесть двадцать фонарей…

– Фуй… Оставь, Амалія… Я имѣю вечернія занятія и это покроетъ нашъ бюджетъ. Nun… Обѣдать мы будемъ на открытомъ воздухѣ…

– Здѣсь, въ саду?

– Нѣтъ, тутъ тѣни нѣтъ, а мы снесемъ столъ за дачу, подъ березу.

– Но тамъ помойная яма.

– Ничего… Все-таки это будетъ въ зелени… Тамъ хорошая береза. А послѣ обѣда маленькій моціонъ… Мы пойдемъ въ кегельбанъ… Туда придутъ Аффе, Грюнштейнъ и Грусъ и сдѣлаемъ нѣсколько партій въ кегли. Послѣ кегель мы пойдемъ на прогулку въ Лѣсной паркъ. Ахъ, Амалія! Какіе тамъ цвѣты! Ты любишь цвѣты?

– Да, mein Schatz.

– И вотъ ты тамъ увидишь много, много цвѣтовъ. Тамъ я, Аффе, Грусъ и Грюнштейнъ споемъ свой квартетъ. Хорошо? Nichtwahr gemüthlich?

– Gemüthlich… – отвѣчала Амалія Богдановна и закатила подъ лобъ свои сѣрые оловянные глаза.

– Вечеръ мы такъ и кончимъ музыкальнымъ удовольствіемъ. Изъ Лѣсного парка мы пойдемъ въ лѣсной клубъ музыку слушать…

– Францъ… Но вѣдь тамъ надо платить за входъ… Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу. Ни за что не хочу… Надо экономію къ моему рожденію…

– Маменька… Мамаша… Амалія… Мутерхенъ… – перебилъ ее Гельбке. – Мы ничего не будемъ платить. Мы придемъ на улицу, встанемъ около забора клуба и будемъ слушать музыку даромъ. И Аффе будетъ съ нами, и Грусъ, и Грюнштейнъ… Даромъ, даромъ… – повторялъ онъ.

– Ну, тогда хорошо.

– А изъ клуба домой, сядемъ на терассу и будемъ слушать кукушку. Будемъ смотрѣть на луну и слушать кукушку. Ты любишь кукушку?

– О, ja… Gemüthlich… А потомъ что? – спросила супруга и улыбнулась.

– А потомъ ты – моя Амалія. Вотъ и вся программа, – отвѣчалъ Гельбке. – Ты кончила свой кофе?

– Кончила.

– Иди за провизіей. Мы тебя будемъ провожать. Фрицъ! Густя! Идемте съ мамой въ лавку.

– Папа! Я колбасы хочу! – кричалъ мальчикъ.

– Нельзя, нельзя. Маленькому мальчику вредно утромъ мясо. Твой фибринъ ты получишь за завтракомъ.

Черезъ десять минутъ на улицѣ Лѣсного можно было видѣть Амалію Богдановну, шествующую съ корзинкой въ рукахъ. Сзади шелъ ея супругъ Францъ Карлычъ Гельбке и велъ за руки Фрица и Густю. Гельбке былъ уже облеченъ въ сѣрую пиджачную парочку и имѣлъ на головѣ соломенную шляпу. Въ устахъ его дымилась дешевая сигара, вставленная въ мундштукъ, облеченный въ бисерный чехолъ – подарокъ Амаліи Богдановны.

III
ЕЩЕ У РУССКИХЪ

Все семейство Михаила Тихоновича Пестикова завтракало и вдругъ старшіе его члены разсорились и выскочили изъ-за стола, не доѣвъ даже простокваши.

– Нельзя-же жить на дачѣ и никуда не ходить гулять! – кричалъ Пестиковъ. – Зачѣмъ-же тогда было нанимать дачу? Зачѣмъ платить полтораста рублей?

– Чортъ васъ знаетъ, зачѣмъ вы нанимали, зачѣмъ вы платили! – отвѣчала супруга, Клавдія Петровна. – Пуще всего я вамъ не прощу того, что вы завезли меня въ этотъ поганый Лѣсной, гдѣ тощища смертная, гдѣ никуда нельзя выдти, не выпялившись во всѣ свои наряды.

– Гдѣ-же-бы ты желала жить на дачѣ? Въ Павловскѣ, что-ли? Такъ тамъ, матушка, нужно еще больше выпяливаться. Тамъ можетъ быть и веселѣе, но за то ты тамъ въ паркъ даже безъ перчатокъ не покажешься.

– Зато тамъ порядочное общество, а здѣсь въ Лѣсномъ что такое? Тамъ все-таки стоитъ быть на вытяжкѣ, стоитъ надѣвать корсетъ, стоитъ напялить перчатки и шляпку.

– Но должны-же мы хоть моціонъ сдѣлать. Въ будни я цѣлые дни на службѣ…

– Вы и идите одни, если вамъ нуженъ моціонъ.

– Нельзя-же и тебѣ безъ моціону.

– Мнѣ достаточно мой моціонъ вотъ здѣсь на балконѣ сдѣлать.

– Дѣтямъ нуженъ моціонъ.

– Забирайте дѣтей и идите.

– При живой-то женѣ да возиться съ ребятами? Благодарю покорно.

– При васъ нянька будетъ.

Произошла пауза. Жена въ блузѣ и непричесанная, съ крысинымъ хвостикомъ вмѣсто косы сидѣла въ углу терассы и дулась. Мужъ ходилъ изъ угла въ уголъ и усиленно затягивался папироской.

– Полно, полно, матушка, пойдемъ. Надо-же дѣтей прогулять. Иди, одѣнься и пойдемъ хоть до Гражданки, что-ли… Туда дорога лѣсомъ, въ тѣни…

– Вотъ въ Гражданку-то я именно и не пойду. Что тамъ дѣлать? Смотрѣть, какъ въ палисадникахъ пьяные нѣмцы пиво пьютъ?

– Ну, въ Лѣсной паркъ пройдемъ.

– Да въ Лѣсномъ паркѣ, я думаю, теперь съ заблудившейся собакой не встрѣтишься. Затянешься въ корсетъ, выпялишься въ платье – и иди въ Лѣсной паркъ! Что тамъ дѣлать? Какая цѣль? Еще если-бы тамъ былъ ресторанъ, то можно было-бы придти, сѣсть, чаю напиться или мороженаго съѣсть.

– Посмотримъ на цвѣточки. Тамъ отличный цвѣтникъ.

– Я не садовница.

– На цвѣты любуются не однѣ садовницы.

– Ну не дѣвочка, не институтка, чтобъ на цвѣточки умиляться.

– Пойдемъ въ Беклешовъ садъ, посмотримъ, какъ на лодкахъ катаются по пруду.

– Чтобы меня Доримедонтиха съ ногъ до головы пронзительнымъ взглядомъ осмотрѣла и на всѣ корки процыганила? Она тамъ днюетъ и ночуетъ, сидя на скамейкѣ у пруда. Въ новомъ платьѣ, сшитомъ по вашему совѣту, обезьяна на шарманкѣ выгляжу.

– Вздоръ. Прекрасное платье.

– Да вѣдь я вижу, какъ она меня цыганитъ. Вѣдь она, не стѣсняясь, такъ вслѣдъ и говоритъ: «вонъ разноперая сорока идетъ».

– А ты ее процыганъ.

– Съ кѣмъ? Съ вами что-ли? Такъ вы на гуляньѣ словно истуканъ, молча, идете и только свою папиросу сосете. А она сидитъ и цыганитъ всѣхъ въ цѣлой компаніи такихъ-же, какъ и она сама, барабанныхъ шкуръ.

– Ну, полно, Клавдинька… Пойдемъ, пройдемся… Я понимаю, что здѣсь въ Лѣсномъ мѣсто скучное, но ужъ ежели переѣхали, то надо-же пользоваться тѣмъ, что есть. Иди, одѣнься.

Супруга сдалась и отправилась одѣваться. Нянька и кухарка сбились съ ногъ, полчаса отыскивая ключи отъ шкапа, четверть часа таскали по комнатамъ юбки, потомъ начали закаливать щипцы для завивки хозяйкиной чолки на лбу. Наконецъ хозяйка вышла съ сильными слоями пудры на лицѣ, съ густо выведенными бровями, затянутая въ корсетъ, и проговорила, обращаясь къ мужу:

– Ну, взгляни на милость, развѣ я не похожа въ этомъ платьѣ на пестроперую сороку?

– Не нахожу.

– Вы никогда ничего не находите! Я не понимаю, для чего у васъ глаза во лбу! – крикнула она.

– Готова ты, душечка?

– Готова-съ. Ведите на тоску и скуку. Радуйтесь, что на своемъ поставили.

– Феденька, Лизочка, Катинька! Сбирайтесь. Мы идемъ въ Лѣсной паркъ.

– Какъ въ Лѣсной паркъ? Вѣдь вы сказали въ Беклешовъ садъ?

– Но вѣдь ты не желаешь встрѣчаться вмѣстѣ съ Доримедонтихой.

– Напротивъ. Я именно теперь желаю ее встрѣтить, чтобъ пройти мимо ея и плюнуть въ ея сторону.

– Пожалуйста только ты не заводи скандала.

– Нарочно заведу, если она что-нибудь скажетъ мнѣ вслѣдъ…

– Ну, что-же это такое! – развелъ руками Пестиковъ. – Тогда ужъ лучше не идти въ Беклешовъ Садъ.

– Нѣтъ, ужъ теперь-то я нарочно пойду. Вы меня вытащили, а я васъ потащу. Дѣти, собирайтесь! Нянька! Вытри носъ Катинькѣ.

Семейство вышло изъ палисадника дачи и поплелось по дорожкѣ около дачъ.

– Клавдинька… Только ты, Бога ради, насчетъ Доримедонтихй-то… – началъ мужъ.

– На зло вамъ заведу скандалъ… – фыркнула жена.

Мужъ шелъ, какъ на иголкахъ.

– Что-же это такое! Идти гулять и вдругъ сцѣпиться съ посторонней женщиной!

– А вы зачѣмъ меня звали на прогулку? Вытащили – вотъ теперь и казнитесь.

– Если-бы я зналъ, то, само собой, не потащилъ-бы…

– Вонъ цѣлая компанія жидовъ и жидовокъ на встрѣчу тащится! И вѣдь какъ вырядились, канальи. Навѣрное потаскали изъ своихъ ссудныхъ кассъ заложенныя вещи… Думаете, пріятны такія встрѣчи?

– А ты не гляди на нихъ! Вѣдь онѣ только пройдутъ мимо.

– И мимо-то, когда онѣ идутъ, и то непріятно. Вонъ одна жидовка даже въ шелковомъ парикѣ.

– Тише. Ну, зачѣмъ-же кричать? Вѣдь она слышитъ.

– Пускай слышитъ. Фу, какъ запахло чеснокомъ!

– Клавдинька…

– Тридцать два года знаю, что я Клавдинька.

– Если-бы я зналъ, что это все такъ будетъ, то ни за что на свѣтѣ не вызвалъ-бы тебя. Знаешь. Что? Я не пойду дальше.

– Идите, идите ужъ, если выманили меня.

– Дай мнѣ слово, что ты въ Беклешовомъ саду не сцѣпишься съ Доримедонтихой.

– Да чего вы ея боитесь-то?

– Я ея не боюсь, но не желаю скандала. Ну, дай мнѣ слово…

– Я только плюну въ ея сторону. Пусть она видитъ.

– Честное слово только плюнешь?

– Да, ужъ ладно, ладно! Идите.

– Ты плюнь такъ, чтобы не было замѣтно.

– Тогда польза? Мнѣ нужно сердце сорвать.

– Пожалуйста, Клавдинька…

Они входили въ Беклешовъ садъ.