Текст книги "Время умирать. Рязань, год 1237"
Автор книги: Николай Баранов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
К вечеру расстояние все же уменьшилось – сказалась большая выносливость татарских лошадей. Пересели на боевых одоспешенных коней. Скорость скачки уменьшилась еще, и вскоре татары настигли русский отряд. К счастью, уже темнело. Преследователи выпустили по нескольку стрел, получили ответ и, увеличив расстояние между собой и русскими до безопасного, пристроились по бокам рязанского отряда.
Стемнело. Слава богам! Ночью, судя по прошлому разу, татары не нападут, а к утру будем у опушки Черного леса. Вряд ли степняки решатся лезть в лесные дебри, а коль решатся, им же хуже.
Так и вышло. Восходящее солнце осветило стену леса, вставшую в паре верст по ходу скачки. Татары засуетились, приблизились к рязанцам, в воздухе запели стрелы. Русские ответили. До опушки татары успели зацепить с десяток воинов степной стражи. Двоих тяжело. У степняков, видел Ратьша, из седел вылетело не меньше семи человек, да еще наверняка кто-то был ранен, но в седле удержался. Так что счет опять был в пользу русичей.
На неширокую лесную дорогу въезжали шагом. Хвост отряда рассыпался вдоль опушки, отстреливаясь от наседающих татар. Броситься врукопашную те так и не решились, и рязанцы благополучно втянулись в лес. Преследовать там русских степняки, как и ожидалось, не стали.
На следующий день добрались до засечной линии. Здесь уже вовсю распоряжался походный воевода боярин Матвей Терентьевич, посланный Юрием сразу за Ратиславом. Действовал он по издавна заведенному обычаю: разослал посланников по окрестным селениям и усадьбам, чтобы собирать ополчение для защиты засечной черты. Сюда же сгоняли боеспособных мужчин из семей беженцев со степной границы. Таких собралось изрядно, так как далеко от обжитых мест им уходить не хотелось, а оценить по-настоящему грозу, идущую из степи, они пока не могли.
Только чуть отойдя от скачки, Ратьша отправил гонца с грамотой к великому князю, в коей подробно описал все, что случилось за последнюю неделю. Только после того отправился в баню, а потом проспал почти что целые сутки. Отоспавшись, принялся за дела.
В лагерь, разбитый воеводой Матвеем у дороги, выходящей из Черного леса, каждодневно прибывали отряды ополчения. Вооружены были все, кто лучше, кто хуже: степь рядом, в редкой избе не имелось оружия. Бояре из окрестных усадеб приводили небольшие отряды всадников и пешцов. Эти были облачены в брони, с мечами, копьями и щитами. Ратьша мотался по засекам, расставляя людей в хитрых древесных лабиринтах.
На третий день прибыли татарские послы – шаманка с двумя богато одетыми монголами и два десятка воинов охраны. Имелся толмач из половцев. Странное посольство: шаманка, похоже, была у них главной. Маленького роста, сгорбленная, с лицом сморщенным, как печеное яблоко, одетая в вонючие звериные шкуры, все время что-то бормочущая про себя, дергающаяся и смеющаяся невпопад. Верхом, однако, она ездила получше иного мужчины.
Толмач сообщил Ратьше, что им нужно к главному князю. Воевода с сомнением посмотрел на странную старуху. Было чувство, что монголы решили поглумиться над русскими, отправляя на переговоры такого вот посла. Ну да это решать князю Юрию.
Что ж, раз прислали послов, воевать сразу не будут. Можно доехать до Рязани самому, послов проводить, рассказать, что в степи происходит, послушать, что собирается делать великий князь. Здесь, на засечной линии, управится и один Матвей. Делов-то: принимай отряды ополчения да расставляй их по засекам.
На следующее утро Ратьша с полусотней охраны и татарским посольством выехал в Рязань.
Глава 10
Въехали на взгорок, за которым открывался стольный град, когда покрасневшее солнце почти касалась темной полосы леса за Окой. Купола городских храмов блестели червонным золотом под лучами уходящего дневного светила. Дымы от очагов несчетными ровными столбами поднимались в небеса и на высоте, подхваченные верховым ветром, размазывались в белесое облако, сносимое вниз по Оке. Темные крепостные стены величаво высились по краю берегового откоса. Ратислав невольно залюбовался гордой красотой родного города.
За Черным оврагом, между его краем и опушкой Заовражного леса, на просторной луговине раскинулся воинский лагерь. Великий князь, похоже, времени не терял, исполчал княжьи и боярские дружины. Шатров стояло много. Так много, что столько Ратьша видел только в совместном походе с владимирцами на мордву пять лет тому назад. Здесь тоже поднимались дымы костров. У костров сидели воины, бродили по лагерю, в лагерь въезжали и выезжали из него всадники. У самой опушки гарцевали несколько сотен всадников в блестящем под закатным солнцем полном вооружении – упражнялись в атаке плотным строем.
Позади послышались гортанные возгласы и одобрительное цоканье. Видно, татары тоже оценили красоту русского города. А может, оценивали добычу, которую можно в нем взять. В душе Ратьши поднялась ярость. Казалось, степняки лапают своими грязными руками что-то чистое, родное, скрытое обычно от чужих жадных глаз. А он, рязанский боярин, который это родное должен беречь и защищать, сам привел сюда свирепых пришельцев, показывая им путь. Рука невольно легла на рукоять меча, пальцы судорожно сжались. Могута, остановившийся рядом стремя в стремя, внимательно посмотрел на исказившееся лицо Ратислава, положил руку ему на кисть, сжавшую рукоять, успокаивающе стиснул ее и качнул головой. Ратьша втянул воздух сквозь зубы, гася волну гнева в груди. Тряхнул головой. Оглянулся. Монголы сбились в кучу и лопотали что-то по-своему, размахивая руками и тыкая пальцами в сторону города. Ратислав выругался вполголоса и дал шпоры коню.
В город въехали, как обычно, через Полуденные ворота, мимо Черного оврага, по Приречной улице Южного Предградия. Проехали первую башню, захаб, вторую башню и въехали в город. Вездесущие мальчишки, увидев посольских, побежали следом с улюлюканьем и свистом. Взрослые, тоже побросав свои дела, высыпали на улицу и долго провожали встревоженными взглядами непривычного вида степняков.
Путь отряда лежал на посольский двор, находящийся неподалеку от Спасской площади, вблизи великокняжеского двора. Передав там с рук на руки монголов служкам, Ратислав и Могута с дружинниками поехали к княжьим хоромам. Разместив ближника с воинами в гриднице, Ратьша отправился к Юрию Ингоревичу доложить о прибытии посольства.
Князь пребывал в своей приемной палате. На улице почти стемнело, и опять в покоях горело множество свечей, распространяющих медово-восковой запах, от которого Ратьша привычно поморщился. С Юрием за его большим дубовым столом народу сидело много: сам великий князь, князь Федор, тысяцкий Будимир, тиун Корней, Коловрат, все четверо сыновцов от покойного брата Ингваря, брат Роман Ингоревич – князь коломенский с сыном Романом, Юрий Давидович – князь муромский с сыновцом Олегом и пронский князь Кир Михайлович с тремя племянниками. На столе стояли закуски и корчаги со ставленой медовухой. Похоже, серьезные разговоры уже закончились и собравшиеся ужинали.
Ратислав от двери отдал поясной поклон и подошел к столу. Юрий Ингоревич, увидев воеводу степной стражи, вышел ему навстречу, приобнял и, скрывая волнение, спросил:
– Привез послов татарских?
– Привез, княже, – кивнул Ратьша. – На посольском дворе разместил.
– Ин ладно, – вздохнул Юрий. – Пускай ждут до завтра. К обеду пригласим, послушаем. Тебе-то ничего в пути не сказывали?
– Нет, – покачал головой боярин. – Болтали между собой по-своему. Толмача половецкого от себя не отпускали. Видать, чтобы с нами разговоры не разговаривал.
– Понятно, понятно, – покивал князь. – Ну что ж, садись за стол. Выпей, закуси с дороги, а потом поведай нам, что с тобой за это время случилось. Что видел, что слышал, что сделал…
– Благодарствую, княже, – поклонился Ратьша и присел за стол на свободное место.
Теремная девка быстро поставила перед ним миску с овсяным киселем, положила серебряную ложку, поставила серебряный же кубок. Пододвинула поближе тарелку с крупно порезанными ломтями пшеничного хлеба, блюдо с ветчиной и сыром. Сноровисто налила в кубок меду.
Боярин не спеша, смакуя, выцедил прохладную терпкую влагу, зачерпнул ложкой киселя, хлебнул. Хорош кисель, с давленой брусникой и медом. Перестав чиниться, быстро опорожнил миску, подлил себе еще медовухи, выпил. Рука сама потянулась за хлебом, ветчиной и сыром. Опять наполнил кубок, сложил куски друг на друга, откусил, запил медовухой. Сжевал быстро.
Утолив первый голод, Ратьша оторвался от стола, огляделся. Все присутствующие терпеливо и молча, с должным вежеством ждали, когда он насытится. Томить князей дальше – показать неуважение. Боярин вздохнул и отодвинул от себя тарелку.
– Что слыхать об Онузле? – сразу спросил только этого и ждавший Юрий Ингоревич.
– Ничего не слышно, – мотнул головой Ратислав. – Бегунцов оттуда не было. Да и откуда взяться им? Такое войско обложило. Нет их даже с окрестностей: кто не ушел раньше, тот сбежал при появлении орды.
– Понятно… – протянул великий князь. – Ты отписывал в грамотах, что с самими мунгалами сшиблись в степи. Каковы они в битве?
– Они зовут себя монголами, так правильно.
– Не суть, – тряхнул головой Юрий. – Так как бьются?
– До прямого боя не дошло, только стрелы покидали друг в друга. По рассказам, рукопашной они вообще не любят. Изнуряют супротивников стрелами. Только потом, когда переранят коней и всадников, бьют плотным строем. Но те, что мы видели, не похожи на богатырей. Лошадки мелкие. Мой Буян такую стопчет – не заметит. Да и сами они не сажени в плечах, как кое-кто из половецких бегунцов говаривал. Но стрелы мечут знатно, и луки бьют вроде подальше наших. Спаслись тем, что мы в хорошем доспехе были, а у них защита слабовата. Потому, получается, по лучному бою так на так. Но неодоспешенных ратников-пешцов против них посылать нельзя: то верная гибель. И щиты не спасут. Да и конницу со слабым доспехом нельзя. Потери будут в их пользу. И, кстати, пешцы, пусть и в панцирях с шеломами, без конницы сгинут: засыплют стрелами, потом добьют.
Ратьша подлил медовухи, смочил пересохшее горло. Продолжил:
– Но мы видели только их легкую конницу. Гунчак сказывал, что имеется у монголов и панцирная конница, и даже пехота из покоренных народов. Кстати, довезли мои люди этого половецкого хана до тебя?
– Довезли, – кивнул великий князь. – О многом интересном порассказал сей половец.
– К чему присудил его за разор земель рязанских?
– Не своей волей воевал. Помиловал, – махнул рукой Юрий Ингоревич. – Держу его теперь вблизи себя, сгодится.
– Ну, так он знает про монголов намного больше. Так что своими рассказами я тебя не подивлю.
– Он с ними не дрался, – построжел голос князя. – А ты с ними бился.
– Да не биться с ними надо, мириться, – вмешался в разговор брат великого князя, князь коломенский Роман Ингоревич. – Какая силища прет! Семь десятков тыщ! Разве удержим! Хоть и на засечной черте. У булгар засеки были, им наши не чета, да и силенок у них было поболе, чем у нас. И не удержались. Пепел и головешки теперь на месте их городов. Хотите, чтоб и у нас таково же было?! Ладно эти юнцы… – Князь Роман кивнул на своего сына, пронского и муромского князей с племянниками. Самому старшему из всей этой кучи молодняка действительно не было и двух с половиной десятков весен. – Этим лишь бы мечами помахать. Но ты-то, Юрий, умудренный муж, должен понимать!
Видно, о том уже говорилось до появления в княжьей палате Ратислава. Сорокалетний коломенский князь Роман, второй по старшинству в Рязанском княжестве после Юрия и право которого наследовать великокняжеский стол Рязанский князь собирался попрать в пользу сына Федора, постоянно мутил воду и выступал против любого начинания своего брата.
Юрий нахмурился, ответил:
– Никто в поход пока и не выступает. Засечную черту крепим, дак это для опаски. Дружины княжьи да боярские собираем для того же. Пусть будут под рукой на всякий случай. А что делать, мириться аль воевать, то решать должен князь владимирский, старший над нами, ежли кто не помнит. Все, что творится на нашей границе, я ему отписал еще седмицу назад. Не сегодня завтра ответ придет. Вот тогда и думать будем, как дальше поступать.
Князь Роман открыл было рот, чтобы возразить, но Юрий глянул на него так, как он умел, и тот примолк.
Юрий Ингоревич опять обратился к Ратьше:
– Ну, давай, сказывай о подвигах своих и твоих воев.
Рассказ затянулся надолго. Перебивался постоянно вопросами. Особенно много спрашивали о монголах и их способе биться Коловрат и младшие князья. Ближе к полуночи Юрий Ингоревич, видя, что глаза Ратислава слипаются, хлопнул ладонью по столу и изрек:
– Все, уморили совсем воеводу. Да и нам спать пора. Покойной ночи всем.
Присутствующие поднялись, поблагодарили хозяина за хлеб-соль и двинулись к дверям. Ратислав отправился спать в свою спаленку, где обитал еще будучи воспитанником при князе и которую княгиня оставляла свободной для его наездов в стольный град. Здесь уже ждал Первуша, приготовивший все для отдыха своего господина. Парень помог раздеться, еще раз взбил перину и подушку. Сам улегся у дальней стенки на лавке, подстелив овчину и укрывшись овчинным же тулупом.
Проснулись поздно, сквозь узкое световое оконце под потолком уже сочился дневной свет. Ратьша сбросил одеяло. В спаленке оказалось прохладно: дворня растопила печи еще затемно, но прогреться те, видно, еще не успели. Боярин натянул порты, сунул босые ноги в сапоги, накинул полушубок, висящий на стене, и вышел на улицу. Первуша с рушником на плече пошел следом.
На княжеском подворье было оживленно. Сновала дворня, подъезжали и отъезжали гонцы. Вот в ворота подворья въехал Олег Красный в обычной повседневной одежде, полушубке на куньем меху и куньей же шапке. Спрыгнул с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, подошел к Ратиславу. Выглядел он озабоченным.
– Слыхал уже? Гонец из Владимира прибыл с грамотой от великого князя, – поприветствовав воеводу, спросил он.
– Не слышал, встал только, – зевнув, ответил Ратьша. – Что пишет Юрий Всеволодович?
– Не знаю пока. Вишь, только въезжаю. Думаю, надобно в стольную палату подаваться. Там князь грамоту огласит. Князья и думные бояре уже там собираются. Скоро туда и послов татарских приведут, так что облачайся, поснедай да ступай туда же.
– Ладно, только водицы в лицо плесну.
– Поешь все же, – посоветовал Олег. – Чаю, не скоро что начнется. Успеем соскучиться.
– Может, ты и прав, брате, – кивнул боярин. – Ступай, а я и впрямь поем, протрясся в дороге.
Ратьша отправился к колодцу. Здесь, скинув полушубок и оставшись голым по пояс, попросил Первушу слить ему из бадьи: привык он к такому ежеутреннему омовению, когда пребывал в своей усадьбе, да и здесь, на княжьем подворье, которое считал своим вторым домом. Обливался в любую погоду, даже в лютую стужу, зато никогда не хварывал, хоть, бывало, приходилось в зимнюю пору в лесу ночевать без шатра на наломанном сосновом аль еловом лапнике, прикрывшись овчиной.
Умывшись и растерев покрасневшую, парящую на морозце кожу рушником, отправился в гридницу. Там перекусили пирогами с зайчатиной, запивая их горячим сбитнем. Заморив червячка и приодевшись из сундука в своей спаленке, Ратислав двинулся в стольную палату.
Палата располагалась в главном княжьем тереме. Большая, саженей пятнадцати в длину и двенадцати в ширину. Сверху над палатой – шатровая крыша, крытая дорогим тесом. В дальнем конце на возвышении – княжеский стол с удобной спинкой и позлащенными подлокотниками. Здесь не топили, потому присутствующие кутались в шубы. Народу собралось изрядно, с сотню, не меньше: князья, думные бояре, церковные сановники, воеводы. Лица озабоченно-встревоженные, у некоторых так просто испуганные. Юрия Ингоревича пока не было.
Ратьша присел на дальней от княжеского стола скамье, рядом с Коловратом и тысяцким Будимиром. На самых ближних к столу скамьях сидели удельные князья княжества Рязанского и церковные иерархи, подальше – думные бояре, потом – все остальные без какого-то особого порядка. Завидев появившегося Ратислава, поднялся со своего места Олег Красный, княживший в Переяславле-Рязанском и потому сидевший на ближней к князю скамье. Подошел, присел между Коловратом и Ратиславом.
– Чего нового слышно, княже? – поинтересовался у Олега Коловрат.
– Слух дошел: Юрий Владимирский помощь против татар обещает в грамоте, – устроившись на скамье, ответил переяславский князь. – Вот только не скоро та помощь будет. Покамест известно только это.
– Понятно, – погладил бороду набольший воевода. – Значит, время надо. Вот только дадут ли его нам татары?
Гул, стоящий в палате, внезапно стих. В дверях показался великий князь Юрий Ингоревич с сыном Федором. Оба они прошли по проходу между скамьями, поднялись на возвышение, где стоял княжеский стол. Князь уселся на свое место. Князь Федор устроился пообочь на выдвинутой из-под стола резной скамеечке. Народ в палате, вставший при появлении князя Юрия, поясно поклонился. Юрий с Федором, поднявшись на ноги, отдали ответный поклон. Княжич сел, а оставшийся на ногах великий князь сказал:
– Грамота пришла ответная от великого князя Владимирского. Обещает он помощь в ней. – Помолчал, придавая весомость сказанному. Прошелся взглядом по скамьям. Продолжил: – Понял Юрий Всеволодович, что на Рязань двигается главная сила татарская. Исполчает силы свои и вскоре отправит рати владимирские в пределы княжества нашего. Но сами понимаете, что время для этого потребно. Потому надо нам продержаться, пока помощь придет.
Народ в палате радостно загомонил. Князь поднял руку, требуя тишины. Сказал:
– Но то мы обсудим попозже, а сейчас послушаем послов татарских.
Юрий махнул рукой страже в дверях.
– Ведите послов!
Пришлось подождать какое-то время. Но вот у дверей возникла суета, и на пороге показались привезенные Ратьшей с границы монголы – шаманка и двое воинов начальственного вида. Позади них семенил половец-толмач. Распространяя по палате запах немытых тел, с любопытством оглядываясь по сторонам, те подошли к помосту с княжьим столом. Монгольские мужи легонько поклонились, почти кивнули. Шаманка что-то пробормотала и, крутнувшись кругом себя, плюнула через плечо. Присутствующие возмущенно загудели. Князь повелительно поднял руку. Не сразу, но в палате воцарилась тишина.
– С чем пожаловали послы великого Джихангира Бату и братьев его? – внушительно вопросил Юрий Ингоревич.
«Надо же, – подивился Ратьша, – выучил князь прозвание монгольского предводителя. Видно, не зря держит при себе Гунчака. Есть толк от бывшего половецкого хана».
Монгольская чародейка, выслушав от толмача перевод, что-то быстро забормотала, размахивая руками. Князь Юрий поморщился: видно, и до него дошел запах, исходящий от старухи.
– Царевич Бату прислал нас, чтобы заключить вечный мир между нашими народами, – перетолмачил половец.
– Мы рады жить в мире со всеми соседями, – ответствовал князь. – И что хан Бату просит взамен?
На этот раз толмач даже не стал ждать, что ему скажут монголы: видно, заучил слова своего господина наизусть.
– Перво-наперво вы должны изъявить монголам полную покорность и признать их господами над собой. Пропустить войско их через земли ваши, поить-кормить, притом воинов их и лошадей. Выставлять своих воинов под их знамена по первому требованию. Дать заложников-детей от лучших людей ваших. Не пускать в свои земли и не укрывать врагов монгольских. А помимо того давать дань ежегодную в размере десятины от всего: от людей, от еды, товаров, денег, скота, а в конях – десятину в белых, десятину в вороных, десятину в бурых, десятину в рыжих и десятину в пегих. А в людях – десятину в воинах, десятину в ремесленниках, десятину в пахарях, десятину в мальчиках и десятину в прелестных девах.
По мере перечисления в палате снова стал нарастать гул, переходящий в возмущенные крики. Сидящий рядом с Ратьшей князь Олег вскочил и, горячась, выкрикнул:
– Пусть придут к нам! Сразимся! Коль побьют нас, то все их будет!
Молодые князья и княжичи восторженным криком поддержали слова Олега Красного.
На этот раз взмаха руки князю Юрию не хватило, чтобы унять возмущение. Пришлось встать и рыкнуть:
– А ну тихо! – И когда собрание помалу начало затихать, он добавил: – Тихо! Сядьте!
Как только все угомонились, Юрий Ингоревич обратился к послам:
– Все на том? Больше ничего передать не велено?
Половец мотнул головой.
– Сами мы такое решить не сможем, – после недолгого молчания произнес великий князь, – ибо есть над нами господин, великий князь Владимирский. Вот к нему и ступайте. Я дам провожатых.
Толмач негромко заговорил с послами. Те что-то переспрашивали. Говорили степняки довольно долго. Потом половец вышел вперед и произнес:
– Послы монгольские согласны. Они поедут к князю владимирскому. Но один из них отправится к Джихангиру, расскажет о вашем непокорстве.
Юрий Ингоревич дернул щекой, нахмурился, но согласно кивнул.
– Так и порешим. Ступайте.
Толмач перевел. Монгольская чародейка опять плюнула через плечо, крутнулась кругом и заковыляла к выходу. Остальные посольские последовали за ней.
После того как степняки ушли, в палате воцарилось тяжелое молчание. Нарушил его князь Юрий.
– Такие вот дела, господа рязанская. Что делать будем?
– Биться с погаными! – снова вскочил с места Олег Красный. – Умрем за землю свою!
– Умереть – дело нехитрое, – поднялся с места брат великого князя Роман Коломенский. – Да кому от того легче станет? Грады, села и веси пожгут, добро разграбят, людишек побьют аль в полон уведут. А князья на Руси для того посажены, чтобы землю и людей защищать, а коль нельзя сделать того силой оружия, то должны землю спасать силой разума. – Роман Ингоревич перевел дух и почти прокричал: – Надо замиряться с татарами, поднести Батыге дары великие, поторговаться с ним об условиях мира. Может, будет тогда и послабление. А коль и не будет, все равно соглашаться надо. Пусть время пройдет. Татары дальше вглубь Руси пойдут. Может, и перемелют их там дружины других русских княжеств. А мы, глядя на такой оборот, можем им и в спину ударить. Глядишь, кроме дани, им отданной, еще и прибыток из добычи поимеем. Пропускать надо татар через земли наши без боя, князья и господа рязанская.
Князь Роман замолк и сел на место. Опять раздался недовольный гул. Снова гудели молодые князья и княжичи. Умудренные же жизненным опытом думные бояре, церковники, да и воеводы из тех, что постарше, со словами не торопились: резон в речах коломенского князя вроде бы имелся.
Тут вскочил на ноги пронский князь Кир Михайлович, сын князя Михаила, злодейски убитого в Исадах вместе с отцом Ратьши. Двадцать три года исполнилось ему. Был князь черняв, как и все гнездо пронских князей. Ратьша, приходившийся ему троюродным братом, выбивался из этого ряда, пойдя мастью в мать-мерянку. Резок в речах Кир, горяч. Вот и сейчас, заалев темным румянцем, рубя воздух правой рукой, заговорил. Резко, зло.
– Не срамно ли нам будет, славным князьям рязанским, пронским да муромским, склоняться перед погаными, даже копья не преломив?! Князь Роман говорит: пустить их через земли наши, пусть убивают, грабят, насилуют в других землях русских! Да как же мы после того в глаза своим родичам смотреть будем? Ведь иудами нас назовут и правы будут! Драться надо! Выставлять войско на засечной линии и драться до последнего воя! Ежели и сгинем все, то каждый по три, а то и по пять ворогов с собой в могилу заберет! Легче будет другим русским дружинам! А может, и отобьемся.
Засеки наши в порядке содержатся, непросто сквозь них продраться. А ежели еще и воинами их укрепить, могут и пообломать татары об них зубы. Отступят. Наверное, попробуют ударить в другом месте. Может, по Владимиру аль Чернигову, Переяславлю аль Киеву. Но то уж будет забота тамошних хоробров, ну а мы им поможем в меру сил. Драться надо, господа рязанская! Драться! – потряс Кир Михайлович кулаком.
Опять одобрительный гул и крики. На сей раз к ним присоединились и многие из думских бояр и воевод. Гул не утихал: собравшиеся спорили, ругались даже, но большинству слова пронского князя пришлись по душе.
Опираясь на посох, встал со своего места епископ Евфросий. Увидев, что глава церкви хочет говорить, собрание помалу затихло: отец церкви снискал себе уважение у всех за мудрость, доброту и справедливость.
– Можно, конечно, попробовать договориться с татарами, – не очень громко начал он. – Можно покориться, по слову их и воинов своих дать, и заложников, и еду, и скот. Но кто знает, ведь потом они могут и детей наших потребовать, и жен себе на утеху. Веру свою поганую заставят принять, а церкви Божии разорить. Вот о чем подумайте, князья и боярство рязанское. – Епископ умолк и сел на место.
Опять в палате поднялся гул голосов. Теперь в нем слышалась угроза, ничего хорошего не сулящая находникам.
Встал набольший воевода Коловрат, прося слова. Воеводу тоже уважали, а кое-кто и побаивался, потому шум быстро затих.
– Я вот о чем хочу сказать, господа рязанская, – гулко произнес воевода. – Ну замиримся мы с татарами. Что дальше? Кто сказал, что слово свое они сдержат? Сколько раз они врагов своих так вот обманывали? Вспомните, что на Калке было с киевлянами. Тож пообещали они их, коли сдадутся, живыми восвояси отпустить. Ан всех побили, а князей раздавили, под доски положив и пировать на них усевшись! – Последние слова Коловрат уже выкрикнул. Чуть помолчал, успокаивая себя. Продолжил: – Пустим их без боя за засечную черту, откроем ворота градов наших, тут-то они и покажут себя. Так покажут, что кровушкой умоемся с ног до головы! А ежели и не будут людей резать и жен насиловать, хоть вряд ли такое может стать, так сожрут, как саранча, все, что смердами запасено. Вон их сколько к границе подошло. Да коней сколько с ними. Да прочего скота! Перемрем с голодухи зимой. Так что нельзя их пускать в земли наши!
Коловрат снова примолк, а потом заговорил уже спокойно:
– Но послов к ним отправить надобно. С тем, кого они с вестью к Батыге отправят. И на дары не скупиться. Чтобы уговорили, уластили хана. Чтобы не пошел он сразу земли наши воевать. Самим тем временем всех воев, что уже собрали, отправить на черту засечную в помощь тем, кто там уже сидит. Расставить их так, как обычно при великих степных набегах расставляем, чтобы держали границу княжества, коль все же пойдут на нас татары. Нам тем временем исполчать всех, кто к бою способен. Этих держать одним кулаком и вдарить туда, где у татар прорыв наметится. Но главное, тянуть время на переговорах. Ждать обещанной помощи от князя владимирского. А еще к Михаилу Черниговскому за ней послать. К нему я могу поехать, родичи все же. Коль рати всех трех княжеств вместе соберем, отобьемся от ворога. Вот так вот мыслю, господа рязанская.
После Коловрата взял слово Юрий Давидович, князь муромский. Этот тоже был молод, весен двадцать пять. Точно сколько ему исполнилось, Ратьша не знал. Ровесник ему примерно. Этот, несмотря на молодость, отличался рассудительностью и независимостью. Ну, про независимость понятно: Муромское княжество всегда было наособицу: когда склонялось ко Владимиру, когда – к Рязани, а когда и вовсе считало себя княжеством самостоятельным, и князь его титуловался великим. Ноне Муром тяготел к Рязани: Юрий Муромский породнился год назад с великим князем Рязанским через женитьбу на дочке его, шестнадцатилетней красавице Марфе. Потому и явился в Рязань с ближней дружиной и сыновцом Олегом по первому зову тестя.
Говорил Юрий Муромский недолго. Спокойно, не горячась, он тоже высказался за то, чтобы дать отпор наглым пришельцам. И для того пообещал выставить всех гридней князей муромских и бояр с их детскими.
Потом говорили княжичи, племянники, думные бояре, воеводы. Никто из них не поддержал князя Романа с его предложением покориться татарам. Если таковые в собрании и имелись, то они благоразумно промолчали.
Выслушав всех, кто пожелал высказаться, поднялся со стола Юрий Ингоревич. Шум в палате затих. Все приготовились услышать княжье решение.
– Вот что я порешил, господа рязанская, – потеребив бороду, начал великий князь. – Войне быть!
Палата всколыхнулась криками. Одобрительными по большей части. Даже сын князя Романа Коломенского, тоже Роман, вскочив, в восторге сорвал шапку с головы и подбросил ее к потолку. Отец его с мрачным лицом остался сидеть, неодобрительно качая головой.
– Войне быть! – повторил князь Юрий. – Но посольство с дарами, как советует воевода Евпатий, к татарам пошлем: надо время тянуть, ждать помощи. С посольством отправлю брата своего Романа, князя коломенского. Он здесь за мир ратовал, вот пусть и молит о нем ворогов.
Юрий криво усмехнулся. Не было лада у него с братом. Не нравилось Роману, что сыну Федору хочет он рязанский стол передать, поправ древнее лествичное право, следуя примеру владимирского князя Всеволода. Даже удел сыну не выделил, оставил при себе, приучал к делам правления всем великим княжеством.
Князь Роман поднялся, отдал поклон. Лицо его стало бесстрастным.
– Благодарю за доверие, великий князь, – проговорил он. – Вот только, чтобы обмануть татар, заставить их поверить, что и правда мириться с ними приехали, надобно, чтоб кто-то из семьи твоей с посольством поехал. Родная кровь такая, что роднее некуда. Сына своего старшего Федора со мной пошли. Вот тогда татары поверят. Не подумают, что, имея сына во вражьем стане, будешь ты удар по ним готовить.
Даже со своей дальней скамьи увидел Ратислав, как побелело лицо великого князя. Что и говорить, на смерть предлагал послать (с собой, правда, вместе) любимого сына брат его. Воистину, не рой другому яму!
Побелевшие губы Юрия сжались в нитку. Собрание мертво молчало. Все взгляды были устремлены на него. Что решит князь? Что дороже ему: сын или люд рязанский, города, села, веси, церкви Божии? Юрий с трудом разомкнул сведенные судорогой челюсти, ожег из-под ресниц ненавидящим взглядом князя Романа. Сказал сдавленно:
– Так тому и быть. Главой посольства назначаю сына Федора. В советчиках у него – князь Роман. Собрать сегодня же дары великие и завтра поутру в путь. Вместе с посланником татарским.
Федор, вставший при первых словах отца, счастливым не выглядел. Не из трусости, хоть и понимал, что выбраться из татарского стана, коль начнется война, ему вряд ли удастся. Хотелось ему, как и всем молодым князьям и княжичам, на боевом коне врубиться в самую гущу войска поганых, рубить их, напоить кровью меч свой. А тут езжай к ним, угождай, улещивай, когда хочется в горло вцепиться за слова их наглые! Но на то ты и старший сын великокняжеский. Наследник. Который должен сдерживать себя, когда того интересы земли Рязанской требуют. Поклонился поясно. Сказал только:
